Текст книги "De Secreto / О Секрете"

Автор книги: Александр Островский

Соавторы: Дмитрий Перетолчин,Юрий Емельянов,Андрей Фурсов,Константин Черемных,Кирилл Фурсов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 68 страниц)

2

Итак, существуют серьёзные внутринаучные и общесоциальные причины и механизмы вытеснения из сферы научного рассмотрения целого ряда проблем или недопущения целого ряда вопросов в научный дискурс. Речь, понятное дело, идёт об острых проблемах, которые либо бросают интеллектуальный вызов научному истеблишменту, грозя сдернуть с его мэтров тогу научности, либо угрожают социальным, классовым интересам тех, кто заказывает «научную музыку» и в случае чего может обратиться к «научной инквизиции». Зеркально этому существует комплекс вопросов, сомнительное официальное решение которых фиксируется как единственно правильное, в котором нельзя сомневаться, а потому даже научное рассмотрение этих вопросов трактуется в качестве преступления – как минимум, интеллектуального. Ясно, что всё это ведёт к деинтеллектуализации науки, и если конец XIII в. в Европе ознаменовался разводом между Верой и Разумом, то в конце XX в. наметился развод между Интеллектом и Наукой. С 1980-х годов, не случайно совпав с враждебными острой научной мысли неолиберальной контрреволюцией и её производным – глобализацией, процесс деинтеллектуализации, банализации и одновременно детеоретизации науки об обществе шёл по нарастающей, и только после кризиса 2008 г. ситуация начала меняться – но только начала, даже до рассвета ещё не так близко.

Куда же вытесняются острые, неудобные проблемы, исследование которых угрожает существованию научной иерархии и её отношениям с властями предержащими? Кто подхватывает брошенное другими в панике или в приступе алчности («доллар мутит разум») оружие и начинает действовать по принципу, который один датский учёный сформулировал как «В задачах тех ищи удачи, где получить рискуешь сдачи»? Сферы вытеснения – аналитически ориентированные журналистика, научно-популярная литература, эссеистика. Причем журналистика и т. п. здесь – форма, а аналитика, причём очень острая, – содержание. Агенты этой сферы – журналисты, писатели, выходцы из спецслужб, МВД, фрилансеры, наконец, те учёные, которые не могут реализовать себя в системе существующих парадигм по научно-профессиональным или идеологическим причинам, короче говоря, с точки зрения конвенциональной науки – аутсайдеры.

За последние десятилетия в мировом интеллектуальном пространстве произошла интересная вещь: рядом со всё больше превращающимся в «игру в бисер» научным дискурсом возник и быстро набрал силу интеллектуальный дискурс, который выполняет те функции и пытается решать те задачи, которые не выполняет и не решает «нормальная», т. е. профессорско-профанная, наука. Именно в его рамках создано немало сильных работ, бросающих вызов «профессорской» науке со стороны – from outside[106] 106
  from outside – снаружи; извне (англ.)


[Закрыть]'. «Аутсайдеры» свободны от сковывающих и деформирующих исследования догматических установок, причёсывающих исследователей под общую гребёнку как в интеллектуальном, так и в социопрофессиональном плане. Они не связаны дисциплиной, установками и мифами научного племени, поскольку чаще всего работают в одиночку или небольшой группой. Они вне мейнстрима с его оргструктурами, на иерархию и дутые авторитеты которых им глубоко плевать. Они, подчеркну, как правило, скептически относится к авторитетам – и групповым (традиция, школа), и индивидуальным (власть начальника). Именно поэтому «аутсайдерами» нередко становятся в результате вытеснения из «ниши» (ср. рецессивная мутация в биологии). Нередко же «аутсайдерами» становятся, напротив, из-за принципиального нежелания делать социоиерархическую карьеру (в большой научной организации последнее есть необходимое условие карьеры собственно научной, профессиональной, деловой – «Служенье муз не терпит суеты» и крысиных бегов), поэтому проблема авторитета как власти для «аутсайдера» существует минимально и не сковывает его: он может позволять себе не заниматься головоломками, а приступить к разрешению тайн, т. е. базовых фундаментальных проблем, для него наука – это творчество, радость бытия, удовольствие, а это эмоциональное состояние, как заметил когда-то Гегель, резко повышает интеллектуальные возможности. Собственно, точный смысл слова «дилетант» – этот факт очень любил подчёркивать наш замечательный биолог А.А. Любищев – означает не что иное, как «человек, получающий удовольствие от своей работы». Наконец, аутсайдеры, как правило, редко бывают узкими специалистами, в основном это универсалы-системщики, мастера синтеза, синопсиса и интеграции. И это ещё одна причина, почему они оказываются на периферии оргструктур. Отсюда же их конфликты с системой рутинного, узкоспециализированного образования.

Это не значит, что в «аутсайдерском секторе» нет шарлатанов, сбежавших туда непрофессионалов, авторов завиральных идей, «непризнанных гениев», – есть, но не больше, чем в «нормальной науке». Это не значит, что в «аутсайдерском секторе» нет слабых работ – есть, и много. Более того, даже в сильной аутсайдерской работе узкий специалист может найти уязвимые места – «срезать», как это проделывал один шукшинский герой, срезать – по мелкому, частному вопросу, за пределами которого узкий специалист не знает… ничего. Знать всё больше и больше о всё меньшем и меньшем – принцип «нормальной науки».

Кто-то скажет: надо объединить десяток узких специалистов. Но в том-то и штука, что, как говорил Эйнштейн, мир – понятие не количественное, а качественное: из тысячи джонок не сделать один броненосец, а из ста мышей – одну кошку. На экспертов, узких специалистов можно полагаться в решении только узкоспециальных, экспертных вопросов. Во всём, что выходит за эти рамки, у них нет никаких преимуществ перед неспециалистами. Скорее наоборот: бремя мелкотемья, профессиональной ограниченности или даже «узкопрофессионального идиотизма», система корпоративных табу и т. п. – всё это вкупе с принципиальной неполнотой индуктивного знания ставит специалиста, особенно в периоды кризиса нормальной науки (а мы сегодня переживаем именно такой кризис), в менее выгодное положение по сравнению с теми, кто анализирует проблему, рассматривая её по-азимовски «с высоты».

Персонификатор нормальной науки концентрирует внимание на небольшой узкой сфере, исследуя «некоторый фрагмент природы (или общества. – А.Ф.) так детально и глубоко, как это было бы немыслимо при других обстоятельствах»[107] 107
  Там же, с. 46.


[Закрыть]. В результате детализация частностей подменяет исследование целого, которое исчезает как объект исследования, сначала теоретические обобщения вытесняются эмпирическими, а эти последние – описаниями. В результате «нормальная наука» с определённого момента начинает превращаться в «бессмысленное нагромождение по существу бессмысленных фактов» (И. Солоневич) и в ней начинают культивировать тех, кто не умеет «находить суть за ворохом бросовых фактов» (О. Маркеев), тех у кого отсутствует быстролёгкость мышления и концептуальная комбинаторика. Более того, именно этот тип начинает задавать тон в нормальной науке, принципиально отрицая необходимость и возможность теоретических обобщений, как сейчас принято говорить, «большого нарратива». Есть такие «экземпляры», которые открыто отрицают возможность создания на научной основе обобщающих, т. е. теоретических трудов по истории мира в целом и крупных стран, потому что, видите ли, все темы прошлого дискуссионны; утверждается, что создание единой концепции будет носить идеологический характер, а потому надо писать работы, в которых просто перечисляются существующие точки зрения.

Читаешь такие перлы и задаешься вопросом: а имеют ли высказывающие их представление о том, что такое наука вообще и научная теория и методология в частности?

Во-первых, где гарантия, что множественность различных точек зрения – гарантия свободы от идеологии?

Во-вторых, общие концепции, теории строятся на основе не идеологии, а регулятивов научного знания – принципиальной проверяемости (верификация – фальсификация); максимальной общности, предсказательной силы (правило «бритвы Оккама» – entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem[108] 108
  (лат.) – сущности не следует умножать без необходимости.


[Закрыть]'); преемственной связи (позитивная – негативная), или принцип соответствия и некоторых других.

В-третьих, совершенно убого и нелепо выглядит тезис о том, что отсутствие единой точки зрения по большинству вопросов в той или иной области знания, будь то физика или история, биология или социология, делает невозможной создание общей теории. Если бы это было так, то наука – а это и есть прежде всего теоретическое знание – была бы невозможна, но мы-то знаем, что это не так. Разбирая различные точки зрения на природу поля, Эйнштейн писал, что «сохраняется стремление к тому, чтобы многообразие явлений сводилось в чисто теоретическую систему из как можно меньшего числа элементов»[109] 109
  Эйнштейн А. Физика и реальность. М.: Наука, 1965. С. 272.


[Закрыть]. Интересно, какую идеологическую схему собирался построить Эйнштейн? Зачем ему «большой нарратив»? А затем, что индуктивное знание имманентно носит незавершённый и недостаточный по своей природе характер; завершённость научному знанию обеспечивают дедукция и теория – несмотря на наличие различных точек зрения. Ну а тезис о том, что теория невозможна, потому что не может учесть всех деталей, попросту антинаучен: теория не может и не должна учитывать все детали – это функция описания; теория абстрагируется от деталей, отражая главное, сущностное, системообразующее, находя простое и ясное в сложном и запутанном.

В-четвёртых, подмена единой концептуальной интерпретации (или 2–3 конкурирующих) перечислением точек зрения вообще выводит исследование за пределы научного знания, поскольку:

а) в таком случае предполагается, что все точки зрения равноценны, т. е. отсутствуют научные принципы и регулятивы сравнения различных интерпретаций;

б) в таком контексте «точка зрения» может быть только описанием;

в) «мозаичный» подход исходит из ложной посылки о том, что исследователь идет от конкретного к абстрактному; на самом деле он идет от абстрактного к конкретному (метод восхождения от абстрактного к конкретному), а затем от конкретики – к более тонкой и содержательной абстракции; т. е. опять налицо принципиальное непонимание природы научного знания.

Впрочем, в-пятых, довольно часто всё объясняется очень просто. Как правило, о невозможности теории, «большого нарратива» говорят те, кто не способен на работу такого уровня – это примерно так же; как если бы импотенты или кастраты убеждали всех нормальных людей в невозможности секса. О невозможности теории говорят, как правило, те, кто не способен ею заниматься. Рожденный ползать летать не может, но почему он думает, что ползать рождены все? Почему полагает, что ползание (в данном случае – эмпирическое) – единственный способ передвижения? Да потому, что полёты других демонстрируют его убожество и неполноценность, причём в обсуждаемом случае не только профессиональную, но и общеинтеллектуальную.

Интеллектуальная импотенция, о которой идёт речь, небезобидна. Она выполняет вполне определённую социальную функцию, как и постмодернизм, отрицающий возможность теории, большого нарратива. Теоретическое объяснение истории – прошлой или настоящей – это всегда опасность для господствующих слоёв, поскольку оно вскрывает причинно-следственные связи (этим и занимается теория), без понимания которых факты – это мусор, помойка, которую импотенты от науки тщатся представить в виде «различных точек зрения». Не случайно западные фонды охотно выделяют гранты на эмпирические и третьестепенные проблемы, но практически не поддерживают серьёзные теоретические исследования – опасно. Поэтому гранты на изучение переживаний идентичности у геев и лесбиянок или гендерных отношений в Бирме XV в. – пожалуйста, а на анализ политической стратегии буржуазии современного Запада – нет. И, естественно, «нет» теоретическим штудиям; «да» в лучшем случае – эмпирическо-обобщающим, хотя эмпирическое обобщение и теоретическое обобщение суть принципиально разные, разнопорядковые процедуры.

Таким образом, сознательная детеоретизация и сознательный же отказ от исследования острых эмпирических проблем, событий – две стороны одной медали, одного дискурса. Именно это заставляет пристальнее присмотреться к другому дискурсу – так называемому «аутсайдерскому знанию», которое в противовес профессорско-профанному можно назвать инженерно-конструкторским, а ещё точнее – аналитическим, поскольку к его достоинствам можно отнести системноконструкторский подход к реальности.

Инженерно-конструкторский подход становится стержнем не столько дисциплины, сколько научной программы «аналитика». Разумеется, аналитический метод присутствует во всех дисциплинах, у которых самые разные реальные объекты исследования. Аналитика в качестве особой научной программы – это нечто иное. Это некий информпоток, в котором спрессована некая реальность и который и является объектом исследования; спрессованная реальность сквозь призму этого информпотока не столько исследуется, сколько расследуется. Специалист, занимающийся прошлым, в данном контексте выступает не столько как историк, сколько как следователь по особо важным историческим делам. Аналитика отличается от стандартных научных дисциплин не столько объектом исследования, сколько методом работы с информацией, который носит не междисциплинарный, а над– и трансдисциплинарный характер. К этому подталкивает острота анализируемых проблем, связанных со спорными, неудобными, а нередко опасными вопросами, в связи с чем данная аналитика часто оказывается острой аналитикой, и сама острота накладывает на эту сферу свой специфический отпечаток.

Внешне аналитика может выглядеть как журналистика, эссеистика или что-то ещё. Но это внешнее, оболочка. В действительности мы имеем дело с реальным исследовательским комплексом, который, развиваясь параллельно с «нормальной наукой», является в сфере рационального знания компенсаторной реакцией на эту науку. И, скажу прямо, при всех неточностях, погрешностях или даже ошибках этот комплекс в силу его эвристического потенциала намного более интересен, чем узкоспециализированная профессорско-профанная наука.

Особенно инженерно-конструкторский, остро-аналитический подход важен для изучения такой реальности, которая сознательно искажается – как правило, это относится к политике, причём тайной: к переворотам, заговорам, геополитическим спецоперациям и т. п. «Настоящий политический заговор, – пишет В.А. Брюханов, – весьма сложная система. Недаром гениальные заговорщики-практики совершали роковые ошибки, и редкий из заговоров достигал поставленных целей. В то же время к сегодняшнему дню создались и получили практическую отладку многие методы исследования сложных систем и управления ими – и дело не в формальном применяемом аппарате, а в принципах подхода к решению задач.

Мне трудно понять, как могут заниматься историей заговоров учёные, не знающие, как проходит сигнал по сложной радиотехнической схеме, или как работает система управления сборочным конвейером, или какие трудности встречаются при распределении финансов в крупных фирмах или государствах»[110] 110
  Брюханов В.А. Заговор графа Милорадовича. М.: Астрель, 2004. С. 397–398.


[Закрыть]. В похожем ключе высказывался шеф гестапо Мюллер: «Надо бы поручить полицейским детективам писать историю. Она будет, возможно, не такой захватывающей, но во всяком случае куда более точной. Опирающейся на реальные факты»[111] 111
  Дуглас Г. Вербовочные беседы. М.: Совершенно секретно, 2000. С. 220.


[Закрыть].

К сказанному В.А. Брюхановым добавлю: мне трудно понять, как могут анализировать социальную и историческую реальность те, кто не имеет навыков работы с огромными быстротекущими массивами информации, кто не умеет систематизировать информацию и выдавливать из неё, как из тюбика, знание, кто не умеет плавать в информпотоках и работать, отталкиваясь от совокупности косвенных свидетельств, как это делают разведчики, аналитики спецслужб и криминальные журналисты. Важнейшие события чаще всего решаются втайне и не фиксируются документально (это – не говоря о том, что реальная власть есть тайная власть). Такие события можно вычислить только по косвенным свидетельствам, а для этого нужна дедукция – надо знать, где искать. И нужно воображение – то качество, которое так ценили у учёных В. Гейзенберг, Ж. Гимпель и др. – список величин можно продолжать, если не ad hoc infinitum[112] 112
  до исключительной бесконечности (англ.)


[Закрыть]', то долго.

3

Одна из проблем, которую старательно обходит профессорская наука – судьба Гитлера и нацистской организации после войны. Профессорской науке всё ясно: Гитлер покончил самоубийством, а Третий рейх «рассосался», превратившись в мелкие организации «недобитков». Как говорил Людвиг Витгенштейн, некоторые факты и проблемы едва упоминаются из-за их общеизвестности, что создаёт иллюзию ясности и лучше всякого маскхалата скрывает и проблему, и саму реальность. Особенно если на это есть политический заказ, трансформированный в общепринятую научную проблематику, с одной стороны, и список табуированных «для серьёзного рассмотрения» вопросов – с другой. В то же время журналисты и аналитики вполне доказательно пишут о «Нацистском интернационале»/Четвёртом рейхе как о мощной политической силе послевоенного мира и о том, что Гитлер, Борман и другие вожди рейха спаслись. В последнее время число таких работ выросло, будто кто-то хочет о себе напомнить. Но важнее понять, почему тематика Четвёртого рейха и судьбы Гитлера становится весьма актуальной в наши дни. Мы видим как в современном мире, в том числе и в связи с подъёмом Германии, с тем, что она стала экономическим лидером Европы, намечается тенденция к чему-то, явно напоминающему реабилитацию Третьего рейха. Параллельно с реабилитацией Третьего рейха идет процесс демонизации СССР, на который возлагается такая же вина в развязывании Второй мировой войны, как и на Германию.

Это очень выгодно главным поджигателям войны – англо-американскому капиталу, прежде всего финансовому, и обслуживающим этот капитал политикам. Сегодня их наследники прячут концы в воду и к тому же пытаются вытолкнуть Россию из числа держав-победителей. Советский коммунизм некие силы на Западе и их «шестёрки» в РФ пытаются приравнять к нацизму в качестве двух форм тоталитаризма, причём Третий рейх оказывается более мягкой формой. Ясно, что в самой Германии такой подход находит немало сторонников – эдакая интеллектуальная форма реванша за поражение от СССР, от русских. Поэтому всё, что связано с Третьим рейхом, с невыясненными вопросами его истории, с ролью американского и британского капитала, США и Великобритании в создании «Гитлер Инкорпорейтед», в спасении теми же американцами и Ватиканом нацистских преступников от заслуженной кары, послевоенной судьбы нацистов и их «интернационала» – весьма актуально в наши дни и может стать ещё более актуальным завтра.

Причин тому несколько. Во-первых, целеполагание значительной части нынешних западных элит практически идентично нацистскому (новый мировой порядок, слой избранных, правящих миром, культ природы – экологизм/сатанизм, антихристианство, многое другое), да и на практике немало совпадений. В частности, надо помнить, что первым евросоюзом был гитлеровский и направлен он был на ликвидацию национальных государств в интересах финансово-аристократических олигархий: не случайно в 1930 г. Ялмар Шахт призывал европейских финансистов поддержать Гитлера именно потому, что он уничтожит национальные границы в Европе и создаст «Венецию размером с Европу». Если же говорить о дне сегодняшнем, то этнолингвистическая регионализация Европы, от которой выигрывают прежде всего немцы, идёт по немецким лекалам, в различных региональных ассоциациях доминируют немцы, а сама эта регионализация работает на подрыв национальных государств как на составляющую курса на установление нового мирового порядка.

Во-вторых, Запад, причём не столько немецкий (Германосфера), сколько англосаксонский (Англосфера), никогда не простит России (как бы она ни называлась) победы над Гитлером. Мало того, что эта победа сорвала планы глобалистов, она превратила Россию/СССР в сверхдержаву, на десятилетия перечеркнув усилия западных элит не только предшествующего 1945 году полустолетия, но огромной эпохи начиная с середины XVI в. Прав О. Маркеев: «С тех самых пор, как Россия осознала себя державой, всей мировой политикой управляла одна цель – сбить нашу Родину с этой оси»[113] 113
  Маркеев О. Неучтенный фактор. М.: Оникс, 2008. С. 278.


[Закрыть]. Всей мировой политики, поскольку рулить ей стремился Запад, для которого Россия была геополитическим, экономическим, цивилизационным, т. е. социосистемным противником, а ещё точнее – опасным Другим, а следовательно, Врагом. Неудивительно, что вся история России с XVI в. – это отражение агрессии исключительно с Запада, что откровенно признавали учёные такого масштаба как, например, А. Тойнби-младший.

Разгромом Гитлера в 1945 г. Россия продемонстрировала невозможность победы над ней путём внешней агрессии, и ставка в борьбе с ней Запада была сделана на подрыв изнутри с активным использованием классовой перевербовки на свою сторону части господствующих групп. В данном случае неважны субъект и механизм вербовки конкретных лиц: немецкая фельджандармерия в рамках программы вербовки детей 12–16 лет на юге России (включая Ставропольский край), ЦРУ в рамках работы со стажёрами Колумбийского университета или МИ-6, выкупающая информацию на крупного партийного руководителя у северокавказской мафии[114] 114
  Резванцев А.А. В сетях шпионажа, или «час крокодила». М.: Вече, 2011. С. 290–300.


[Закрыть]. Важно другое – совпадение интересов целого сегмента советского правящего слоя с таковыми Запада и сдача этим сегментом страны в Холодной войне.

Однако наивно думать, что после этой сдачи Запад, включая нацистский интернационал, связанный с определёнными кругами и их закрытыми структурами связями, уходящими в 1920-1940-е годы, «простил» Россию. Нет, vae victis – горе побеждённым. Как заметил в своём интервью журналу «Однако» (2013, № 3) Александр Pap, победа в Холодной войне для США, Британии, Франции и Германии – ключевая, она «в глазах западного человека такой же триумф, как в глазах русских – победа над Гитлером»; в самой Германии господствует точка зрения, согласно которой американцы в 1945 г. спасли Германию не только от Гитлера, но и от русских. В то же время в глазах Запада, как верно отмечает А. Рар, Россия ещё не до конца капитулировала; полная капитуляция предполагает покаяние за коммунизм, уплату репараций (Западу мало изъятых из РФ в качестве дани за последние 20 лет двух трлн. долл. – А.Ф.), установление у себя либеральной демократии.

Сказанное А. Раром, можно вкратце сформулировать так: полная капитуляция – это отказ России от самой себя, от своей истории и от своей идентичности. Как заметил в своё время Л.B. Шебаршин, Западу от России нужно только одно – чтобы её не было. Причём не только в физическом смысле, но и в метафизическом, чтобы русские и в ментальном плане превратились в таких же биороботов, как нынешний средний западоид, в частичку послушной биомассы. Подчеркну: нужно Западу в целом, а не какой-либо одной стране. Некоторые геополитики в России полагают возможным союз со странами континентальной Западной Европы и чуть ли не противостояние вместе с ними США. В уже упоминавшемся интервью А. Рар верно напоминает: «В России не до конца понимают, что Западная Европа гораздо теснее связана с Америкой, чем это может показаться, если посмотреть на географическую карту. Европа опирается на поддержку США как самой сильной державы мира и ожидает, что Америка “подстрахует” Европу. Пока есть Америка, Европе не страшны внешние враги. Запад по-прежнему вдохновляется американским образом жизни, от которой, как у нас (в Западной Европе. – А.Ф.) считают, веет свободой. И после окончания Холодной войны, Запад уверен, что этим духом свободы надо осчастливить всё остальное человечество. […] Запад сегодня экспортирует “революцию среднего класса” по всему миру, и отнюдь не мирными средствами».

Здесь необходимо оговориться: то, что А. Рар назвал «революцией среднего класса», – это вывеска, на публику, «для прессы». Речь идёт об олигархической контрреволюции глобалистов, которые, объявляя «средним классом» те группы, которые легче поднять на антиправительственные действия, рушат неугодные режимы. Но нас в данном случае интересует не это, а фиксация А. Раром сущностного трансатлантического единства Запада (при всём брюзжании европейцев по поводу Америки) в его негативном отношении к России – как на уровне элит, так и на уровне обывателя, которому основательно промыли мозги, в том числе и по поводу того, что такое Россия и как к ней надо относиться.

В самом конце фильма К. Шахназарова «Белый тигр» есть такой эпизод. Постаревший и явно переживший 1945 год Гитлер, объясняя собеседнику мотивы действий нацистов, говорит, что Европа (именно Европа, а не только Германия) разгромлена, что его и Германию «представят как извергов рода человеческого, как исчадия ада. А мы просто нашли мужество осуществить то, о чём мечтала Европа. Мы сказали: вы об этом думаете, давайте, наконец, сделаем это. Это как хирургическая операция […] Разве мы не осуществили потаённую мечту каждого европейского обывателя? Разве не в этом была причина всех наших побед? Ведь все знали, что то, о чём они боялись рассказывать даже своим жёнам, мы объявили ясно и открыто, как подобает мужественному и цельному народу. Они (европейцы. – А.Ф.) всегда не любили евреев. Всю жизнь они боялись эту мрачную угрюмую страну на востоке, этого кентавра, дикого и чужого Европе – Россию. Я сказал: просто давайте решим эти две проблемы, решим их раз и навсегда. Разве мы придумали что-то новое? Нет. Мы просто внесли ясность в те вопросы, в которых вся Европа хотела ясности. Вот и всё».

Кто-то скажет: мало ли что можно вложить в уста тому или иному персонажу в кино, фильм – не доказательство. Конечно, не доказательство. Но очень хорошая иллюстрация, особенно если вспомнить всё: что континентальная Европа пахала на Третий рейх в его войне с СССР; что итальянцы, венгры, румыны, прибалты и поляки воевали на стороне Гитлера; что каждый третий танк для восточного фронта был собран на чехословацких заводах; что с англичанами и французами, как отмечали многие, включая К. Шмитта, немцы воевали совсем по-другому, чем с русскими; что в последние дни войны, в момент Endkampf’a[115] 115
  Endkampf (нем.) – Финальная битва.


[Закрыть]' рейхстаг защищали эстонские и французские эсэсовцы; что англосаксы и Ватикан организовали спасение десятков тысяч нацистов, многие из которых с конца 1940-х годов стали работать в США против СССР; что сегодня Запад благосклонно смотрит на марширующих по улицам Риги и Таллинна эсэсовцев и в то же время негодует по поводу символики страны, победившей этих эсэсовцев. Монолог Гитлера из шахназаровского фильма великолепно иллюстрирует то, о чём идёт речь – об общеевропейском отношении к двум главным жертвам холокоста – русским и евреям. Ну а кому мало фильма, отсылаю к интервью человека, которого не заподозришь в любви к СССР, – К.К. Мельника, руководителя французских спецслужб в президентство де Голля, всю жизнь прожившего во Франции. Весьма перекликающееся по содержанию и тональности с раровским интервью называется «Франция не понимает и ненавидит Россию». Это говорится о стране, по поводу которой у нас существует миф, что французы относятся к России и русским лучше, чем другие европейцы. (К.К. Мельник считает: что бы ни говорили французы, они никогда не простят России разгром Наполеона, но дело, конечно, не только в этом.) Короче говоря, как пел А. Вертинский, «мы для них чужие навсегда». И эта чужесть отчётливо проявляется при сравнении отношения друг к другу европейцев и немцев, с одной стороны, и их общего отношения к России и русским, с другой. Именно поэтому для нас столь важна тематика Четвёртого рейха и связей нацистов с англосаксонским истеблишментом, здесь не должно быть никаких иллюзий, нужен трезвый взгляд: «мечтай, не став рабом мечтанья» (Р. Киплинг).

Негласное табу на Западе на серьёзные исследования бегства Гитлера и других руководителей Третьего рейха, на исследования Четвёртого рейха/«нацистского интернационала» обусловлено политико-идеологической опасностью таких работ для западной верхушки, прежде всего англосаксонской. Ведь в таком случае вскрывается тесный союз нацистов и определённой части правящих кругов США и Западной Европы, роль нацистов в переформатировании самих США и в разведслужбах и политических кругах НАТО. Послевоенный союз очень влиятельной части, верхушки западных элит с нацистами – вот что может вскрыть анализ «жизни после смерти» Гитлера, Бормана, Мюллера, Каммлера и других. О роли англо-американцев в приходе Гитлера к власти, в создании Третьего рейха и его финансово-экономической и военной накачке этими верхушками я уже не говорю. Поэтому тематика Четвёртого рейха важна не только в чисто научном плане, но и с точки зрения нынешнего этапа мировой борьбы за власть, информацию и ресурсы, нынешней «пересдачи Карт Истории», нынешнего противостояния России и Запада, пока – психоисторического, информационного, а там Бог весть…

Поэтому, в-третьих, совсем злободневные причины. Мы видим, как в нынешней Германии, вопреки тому, что было в 1990-е – первой половине «нулевых», нарастают антироссийские и антирусские настроения. Удивительным образом это совпадает с укреплением власти в самой России и развитием, пусть через пень-колоду и часто больше на словах интеграционных процессов на постсоветском пространстве. Не напоминает ли это разницу между 1920-ми и 1930-ми годами? Когда Советская Россия была слаба и, главное, ею заправляли сторонники мировой революции, западная верхушка, пусть с неохотой, готова была закрыть глаза на «особые» отношения между Веймарской Германией и СССР, хотя Вальтер Ратенау заплатил за это (впрочем, только ли за это?) жизнью. А вот как только СССР приступил к индустриализации, коллективизации и окончательно отказался от курса на мировую революцию, символически выдворив из страны в 1929 г. Льва Троцкого, англо-американцы начали двигать к власти Адольфа Гитлера, руша отношения между Россией и Германией и беря курс на их стравливание между собой.

Нынешняя РФ, при всём её сложном, мягко говоря, положении, – не ельцинская РФ времён «друга Билла» и, что важнее в данном контексте, «друга Гельмута». Усиление антироссийских настроений в Германии – это одновременно реакция трансатлантических элит на укрепление сделочной позиции РФ в условиях нарастающих проблем США, их провала в Сирии и нерешённой проблемы Ирана, с одной стороны, а с другой – опережающая реакция на возможное сближение Германии и РФ. При всей близости германской и американской деловой и политической элит такой вариант остается иррациональным кошмаром для трансатлантистов. Впрочем, в истории, особенно на изломах, в условиях кризиса порой побеждает именно иррациональное. В любом случае, рост антироссийских настроений в Германии и на Западе в целом, обусловленный тем, что РФ не собирается полностью капитулировать (на западном новоязе – «демократизироваться»), тем, что мы пытаемся «собирать свои пяди и крохи», – это ещё одна причина присмотреться к проблеме нацистского интернационала, в основе которого и среди причин возникновения которого – тесные связи, а нередко союз англосаксонских и нацистской элит. Тем более что и хронологический повод есть: 2013-й год – год 70-летия великого перелома в Великой Отечественной войне. 70 лет назад Красная армия сломала хребет вермахту и погнала его nach Westen, чтобы два года спустя одержать полную победу – нашу победу, которую, как стало ясно в 1944 г., мы одержим и сами, без так называемых союзников.