Текст книги "Набат-3"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
– Хорошему человеку дать не жалко.
– А прямо здесь, па столе, и прямо сейчас?
– Да хоть на люстре. Только завтра. У меня эти дела.
– Л деньги вперед, – полувопросом, полуутвердительно молвил Вавакин,– изучая с прищуром фигуру Эльвиры.
– Какие деньги, шеф? По любви.
– Какая любовь. Эля? Я старый козел, даже на Боярского не похож, за что меня любить?
– За прочность, Андрей Андреевич. Вы человек прочный, а мне замуж пора. За одногодков пусть дурочки выскакивают, я уже по кустам патрахалась.
– Женя, – спрашивал Сичкипу Толмачев, – а вам не слабо выйти за меня?
– Чего ради, Сергей Алексеевич? – расхохоталась Сичкина. – У вас прочности нет, я с вами и в постель не лягу.
– Чем это я так плох? – пыжился Толмачев.
– А мужика сразу видно: какой в деле, такой и в постели.
«Сделаю я этому придурку операцию, – решил Толмачев. Сичкина подхлестнула ею. – А с такими деньгами сама в постель ко мне полезет, и с фокусами. Подумаешь, пава...»
Прочность Вавакина не подвергалась сомнению, и он уехал домой независимым и гордым, а Толмачева снедало раздражение, его не уважали. Хотелось сатисфакции.
– Как там наш генерал? – сменил он бесполезную пока тему. – Пусть приведут его...
Судских оставался щким. каким сюда попал. Ни угнетенности» ни страха Толмачев пе увидел в его глазах. Своеобразный случай вето практике, в юрой, между прочим, когда препараты не властны над личностью. У Судских Толмачев искал ответа, почему он, выпускник-отличник, нормальный мужчина, влачит жалкое существование, а какая-то сука из Думы, тупая и самодовольная, тащит незаконно денежки, обворовывает страну и считает себя честным? Или быть истинно честным немодно сейчас? Только с чего вдруг он считает себя честным, если нарушил клятву Гиппократа, испохабил само назначение врача и человеческие нормы поведения? 11о при чем тут он? Ею заставили из нормальных делать психов, так пусть отвечают тс, кто велел делать это, он маленькая сошка и стать вообще никем не желает, все эти игры в честных без нормальных условий существования ничего не стоят – жизнь ухолит, и пропади она пропадом. чужая жизнь. Почему одному везет, а другому нет?
– Как вы считаете, генерал, почему одному везет, а другому нет? – так и спросил он Судских.
– Не понимаю, о каком везении вы говорите? – переспросил Судских. Толмачев садиться пе предложил.
– Да вот вам. например, – угодили в психушку. Но я про другое. Завелся у меня знакомый, думский мерзавец, от жиру бесится. Ограниченная скотина, а я, дипломированный врач, концы с копнами свожу. Отчего, скажите, такая несправедливость?
– Думаю, это Ьожья справедливость. Ваш знакомый живет по принципу: «замахнулся – бей», а вы, имея подлинный меч, живете по другому принципу: «как бы чего не вышло». Он не стесняется, знает, что мерзавец, и живет по принципу своего стада, заведомо зная, что другим не станет. Это как разделение на баранов и кроликов, лягушек и коров. – охотно объяснил Судских.
– И кто же я по вашей классификации? – спросил Толмачев.
– Червь, слепой и безгласный.
– Ну ты! – сорвался Толмачев. – Не много ли на себя взял?
Судских не испугался:
– В этом весь смысл, доктор. Черви в конце концов пожирают и лягушек, и людей. Вернее – трупы их. И знаете, у червей тоже своя классификация: лягушечпые, человеческие...
– Ты знаешь, что я с тобой сделаю? – смотрел в лицо Судских Толмачев, и лицо генерала раздваивалось перед ним.
– Знаю, – даже не переместился с ноги на ногу стоявший Судских. – Только тогда вы перейдете в категорию самопожирающих червей, и это убьет вас раньше срока. – Он без жалости добивал Толмачева и, может, впервые принцип архангела Михаила: «замахнулся – бей» – посчитал правильным и необходимым. – Ясно, какой груз раздавит вас? А вашего приятеля нет. Он не комплексует, живет отморозком, и как раз вы. а пеон, разрушаете наш мир. Вы, сжираемые сомнениями. Определитесь: либо к червям вниз, либо к людям наверх.
Трусоватый Толмачев сидел не шевелясь. Зачем ему тягаться с этим непокорным или замахиваться на аппетитную Сичкину? 1Гаглости он не нажил, наглости – обратной стороны гордыни. Закроют клинику, куда он денется? А ведь, кроме всего прочего, надо и гнездышко свить, где припасы и цыплятки плодятся. Наглец Ельцин на виду всего мира беззаконие творит, а он еще сомневается, делать мерзавцу операцию или пет. Делать!
– Вы убедили меня, – со слабым придыханием сказал он. – Хотя в зачет вам это не пойдет.
– Когда меня выпустят?
– Никогда, – устало произнес Толмачев. Выпроводил Судских под надзором санитаров и пошел в палату' к Свинько.
Тот лежа почитывал Канта, которого принесли по его просьбе, делал заметки на полях и благодушно улыбался.
– Л-а, любезный эскулап, – приветствовал он Толмачева. – Входите, милейший, здесь не кусаются. На ваш вопрос отвечу сразу: самочувствие прекрасное, всс органы функционируют нермалыю, мне даже на свободу не хочется.
– Что вычитали? – расслабился Толмачев. С полными сумасшедшими он обретал уверенность.
– Интересное. Канг. первым из живущих на Земле, обосновал отсутствие Бот как такового. Но – я замечу – существо, которое создало Землю, было. Высокоорганизованное, которому подвластны физико-химические процессы в глобальном масштабе. И ведь, батенька мой. ничего сложного в создании пашей планеты он не видел. Другое дело —создать гигантскую лабораторию, это труд, достойный Бога. Труд, подвластный разве что высшему существу. Так что разговоры о космических пришельцах имеют под собой почву. Вы спросите, почему они с нами не общаются? И мы вынуждены довольствоваться сказочками о Боге? Отвечу: чего ради им разглядывать в очко деревенской уборной червей?
«И этот про червей», – поморщился Толмачев.
– Прекрасно, – остановил он словоохотливого Свинь– .ч ко – Скажите лучше, вам знакомо имя Вавакина?
– Еще как, душа моя! Среди думских червей это один 1 из главных ключников. Возможно, сам того не ведая, под– ■Д иялся из пресмыкающихся и достиг благ. Чубайс рядом с
ним всего лишь рыжий хулиган. Вавакин – та самая сволочь, которая составляет загадку русской натуры. Он незаметен и незаменим, богат и истшсславен, создает види– – мость труда и не работает , и в то же время именно вавакины J правят с т раной .
«Ясно, – отметил Толмачев. – Надо снять один грех с души». Делать операцию Вавакину он решил окончательно. Остазив Свинько, он заглянул через глазок в палату Мотвийчука. Шурик сидел на кровати и, растопырив паль– ны, что-то мурлыкал мод мое. Он был доволен жизнью. С час назад ему ввели наркотик. Жизнь продолжалась во всех своих проявлениях.
2-11
Вавакин полагал, что вновь ему не придется обращаться к Палачу либо к персонам его круга. Такие люди не тревожат зря, они не тщеславны, в трибуны не лезут, существуют незаметно, лишь слухом земля полнится. Они не грешат прилюдно, не каются потом в храмах. Им не знакомо раскаяние, ибо миром движет греховность, но не грехопадение, иначе двигатель бытия пойдет вразнос, а подобные Палачу были контршайбами, пс дающими винтикам расшатывать свои гнезда. Такой двигатель российского производства сотрясал фундамент, гремел и стучал, беи1ено чадил, но работал. Работал! Сицилийская «Коза Ностра», чикагская мафия – гадкие опята па стволе законности и демократии. Их носят уныло, как ненужные, но обязательные вериги. Есть поганки – надо носить. Надо носить – будут поганки, веская же мафия, подобно коре ствола, сама борется с поганками. Здорова кора – жив ствол, содрать кору – засохнет и крона, ради чего живет ствол.
Кто придумал это?
Никто. Само выросло. Вместе с деревом. Тысячелетия делали ствол сучковатым и кряжистым. Задубела кора от ветров и поветрий со всех сторон света, листья других пород то приживались, то облетали, удивляя окружающих: листья дубовые сыплются с ясеня... Ага? Только здесь наоборот – ствол русский оставался дубовым. Русскими желудями кормилось полмира, пытались сдирать дубовую кору и убедились в беаьлодности затеи опасно, и ни к чему она в хозяйстве, а вот желудями кормились свиньи без разбору. И рубить сучковатый ствол опасно для здоро
вья... Хотя были попытки, были амбииии – Виват, император! Хайль, Гитлер! – па хрена это надо? Пока стоит луб, не нарушается равновесие в природе и обмен вешеств.
По поводу желудей и дубовых веников можно рассуждать много и долго, и даже Вавакин задумывался о природе вешей па досуге, но так пе хотелось вновь встречаться с Палачом, принадлежностью дубового ствола, с которым свела Вавакина общая судьба. Сам, кстати, напросился на знакомство. Но русский мафиози был. из песни слова не выкинешь, он предложил Вавакину встретиться. Увы, не откажешься. Место встречи – «Джаз-клуб», самое модное место молодежного досуга в центре столицы.
– Староват я для таких увеселений, – отнекивался Вавакин.
– Ничего, ничего, – весело увещевал Палач. – Поужинаем в «Доме дракона» на «Белорусской» и махнем на дискотеку в «Джаз-клуб». Надо вам проветриться.
Ужин как ужин, мало ли Вавакин поел вкусных вещей и китайских, и французских, всего не перечесть, но об– жорка не была хобби Вавакина, а вот дискотека, куда он попал впервые, поразила его до самого копчика, настолько непонятное для него зрелище открылось перед ним.
. «Джаз-клуб» начинался прямо под открытым небом, от стойки бара, !дс кучковались девицы всех калибров, модно разряженные юнцы и среднелетки постепеннее. Бар торговал бойко, горячительные напитки шли по высокой цепе, три бармена не успевали обслуживать жаждущую публику. «Надо же, – дивился Вавакин, скромно притулясь за уголочком, – всякая шушера,-которая и вершков-то еще не нахваталась, а название коктейлей знает». Сам он скромно прихлебывал бурбон, предложенный Палачом.
353
Шушера была элитной. Девицы знали друг друга, обнимались при встрече, живо беседовали, независимо выкладывая за коктейль пару сотен рублей, а то и в валюте, знали они мужчин и парней здесь, и те, надо полагать, не единожды стали друг с другом родичами, «свояками» благо-
12 Зяк. 3-04Х
даря общительным девицам. Появлялись здесь и другие личности, знаменитости, бомонд столицы, и Борис Михаилович объяснял Андрею Андреевичу, кто есть кто. Меньше про девиц – эти в основе своей были фото моделями, манекенщицами или участвовали в подданцовках у Киркорова ли, у Леонтьева, у прочих, кого коммерц-шоу вознесло до высот, оставляя безголосыми и бесталанными, но денежными. Этот элитион пучился в «Джаз-клубе» шибче других. Приглядевшись, Вавакин узнал в расхрис– , тайном парне у стойки на-найца, то ли обкуренного, то ли в дым пьяного, с глазами кролика; узнал Вавакин и младшего Преснякова, кичеваго разодетого и пошловато радостного, заглянувшего с годной прихлебаев. Особо знаменитых комментировал Борис Михайлович: мелькал в толпе под открытым небом «голубой Пстгя», обнимающий всех подряд, и «белый Зяма», кичащийся умопомра– j читальными мускулами, не было только «красного Зюга– ни», а так бы – все цвета российского флага, все как у людей. О тех, кто подходил к Борису Михайловичу чокнуться стаканчиками, он умалчивал. Так, знакомые ребята. Зато пальчики у «знакомых ребят» были всунуты в массивные дорогие перстни. Понимающий толк в камнях, Вавакин домысливал цены знакомства.
– А вот и ваш знакомый, – сказал Борис Михайлович, наклонившись к самому уху Вавакина. Проследив направление его взгляда, Вавакин увидел Шурика. Двое пар– i ней вели Мотвийчука к стойке, и он озирался осоловевшими глазами, приклеенная улыбка будто взята напрокат с чужого лица.
– Нализался, никак? – спросил Вавакин.
– Сами сулите, – пожал плечами Борис Михайлович.
Парни притиснули Шурика к стойке, он сыпнул перед
собой немного белого порошка и вынюхал ноздрей, зажимая другую. Бармены заволновались, сопровождающие исчезли. Появился страж порядка и повел без эмоций
г
Мотвийчука к выходу. Глаза его еще больше помутнели, улыбка с чужою лица приклеилась крепче.
– Понял, – сказал Вавакин.
– Не забудьте с ребятами рассчитаться, – напомнил Борис Михайлович. – Они позвонят.
Вавакин залпом выпил свой бурбон. Борис Михайлович щелкнул пальцами, и выпивку повторили. Не сказать, что Вавакин был расстроен, наоборот, причастность к веселящемуся люлу заставила его залпом опорожнить и другой стаканчик, как бывает с теми, кто покончил с зудящей проблемой и желает расслабиться.
Третий бурбон Вавакин пил в нервозном возбуждении. •V —■ Пойду осмотрюсь, – оглянулся он на Бориса Ми
хайловича.
– Надо, – поощрил тог. – Прогуляйтесь вниз, там еще веселее.
Прежде чем спуститься вниз, Вавакин протиснулся к выходу, кула увели Мотвийчука. Охранники пе церемонились с ним, вытолкали за калитку и там оставили. Мотвийчук далеко не ушел, Присел па корточки за машинами, припаркованными у тротуара. Вавакин прошел мимо, Шурик не узнал его, лаже не шевельнул глазами. Тогда Вавакин вернулся, остановившись напротив, спросил:.
– Ты чего тут, парень, притулился?
– Ничего. Закурить пе найдется?
– Не курю. – разглядывал его Вавакин.
Без сомнений, нал Шуриком потрудились настойчиво. Не очень упитанный прежде, Мотвийчук походил на , скелет, остов. Заострился до корабельного форштевня его
нос, намертво осели в глазницы глаза. Вавакин заглянул в I них. Ноль движения.
– Тебе бы домой поехать.
– Домой? Не знаю... Дома хорошо.
Нет, что-то еще блуждало в глазах, обрывки осмысленности, и что-то похожее на жалость шевельнулось в груди Вавакина.
«Не надо, – остановил он себя. – Жалость украшает дураков, а это быдло, а я не глупец».
– Держи, – не разжав зубы, молвил Вавакин и сунул Шурику полтинник. – Возьми такси.
– Во. – прорезалось оживление в Мотвийчуке. – Косячок запалю. Дядь. добавь еще. мало...
«Ничего не понял, – брезгливо отвернулся Вавакин. – Конченый человек». И направился назад в «Джаз-клуб».
Верх клуба отличался от подвала как небо от земли. • Если наверху можно было хотя бы дышать, то джазмены не додумались продавать воздух. Джазом, кстати, ни там, ни здесь не пахло, по бухало по мозгам изрядно. По крутым ступенькам Вавакин спустился в подвал вместе с другими, навстречу подымались сельдями насладившиеся таниами. Спустившись, Вавакин не смог толком оглядеться', настолько плотно держались один к другому танцующие. Если дерганье и заламывай и е рук можно назвать танцем. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, сгибались и разгибались в такт ноги, раз-два-три-четыре, раз-два– три-четыре, всплескивались и мотались в воздухе руки. Каждый танцевал соло, все играли каждый свой спектак– лик страсти и вдохновения.
«Что за херпя? – недоумевай Вавакин. – На кой ляд такие танцы? – По башке обухом лупил бит, теснота выжимала мозги. – Или здесь сплошь обкуренные?» Нет, убедился он, когда одна девица, завершив дерганье и страсти, развернулась и трезво пошла на выход.
Вавакин понаблюдал за остальными и пришел к выводу, что в основном здесь нормальная молодежь, а действо, в котором они участвовали скопом, не что иное, как групповое онанирование. С критической ухмылкой он забился в уголок, чтобы не затолкали, и понаблюдал еще немножко за членистоголовой массой тел.
Он сделал для себя и другое открытие: его принимали за бобра и многие телки дергались для пего.
Небольшого росточка девушка, миленькая и маленькая, лет пятнадцати от силы, пристроилась рядышком в закутке, чуть не задевая ею, и, сотворив из личика томное лукошко, задергалась в такт, помогая себе руками и ногами.
– Деточка, – не выдержал Вавакин, – давай я тебя домой отвезу?
– Поехали, – не останавливаясь, ответила девчушка. – Сто баксов, любая служба.
– Да я тебя до твоего дома хочу отвезти, – сказал Вавакин, думая, что она не поняла его.
– У меня сложно, только на лестничной плошадке. Пятьдесят баксов. >1 не виновата.
«Твою мать! – изумился Вавакин. – Вот по какому случаю можно сказать – святая простота*.
– Поехали, – решился Вавакин пи с того ни с сего.
Девчушка подача ему ладошку и пошла за ним к лестнице.
«И что теперь делать с этим подарком?» – раздумывал
Вавакин над своей неожиданной смелостью, пробираясь сквозь плотные слои сливок московской молодежи. Девчушка вилась за ним покорно, как за локомотивом. Сидящие за столиками девицы пытались хишпо задержать взглядами уплывающего бобра, Вавакин не хотел замечать эти взгляды. «А впрочем, чего бы и не развлечься с этим цыпленком? Кнопочка приятная, трахну, пожалуй». Да, в самом деле, девчушка вызывала у пего аппетит.
На улице, отойдя подале от входа, Вавакин поднял руку, подзывая такси. Частник вызвался везти за сто рублей, Вавакин согласился, хотя плата показалась чрезмерной. Впрочем, он столько лет не катался на такси или метро и расценок не знал.
– А у вас есть своя машина? – вкрадчиво спросила Кнопка.
– И не одна, деточка, – самодовольно ответил Вавакин. – Я в клуб с приятелем приехал, а беспокоить не хотел.
– Мы к вам едем?
– Куда ж еше...
– Как здороно! – чмокнула губами Кнопка и бесцеремонно забралась с ногами на сиденье» положив голову ему на колени.
– Сколько ж тебе лет? – склонился к ней Вавакин.
– Не волнуйтесь, я псе умею. А так – четырнадцать. Только деньги вперед, как договорились...
Вопросов больше не нашлось. «А что? – уговаривал себя Вавакин. – Когда-то и такое дело надо попробовать».
Он пе стал прятаться от охраны и доме, придумывать заумные причины, хмель веселил, делал сто отважным, и, проходя мимо окошка консьержа, он бросил на ходу: «Со мной». Кнопочка покорно шла рядом, как с отцом, и только в квартире оживилась.
– М-м-м, – понимающе оглядывала она квартиру, переходя на ты. – Знатные хоромы. Надо было бы с тебя пятьсот баксов брать.
– Уймись, – без отеческих ноток в голосе отвечал Вавакин. – Тебе и согни за глаза хватит. Давай в ванну.
– Присоединяйся, – пе моргнув глазом пригласила Кнопка. – Где у нас ванна? Вот ванна. О. джакузи! Ну, дядя, поплаваем!
Торопиться следом Вавакин по стал. Разделся, лениво оглядел расползшийся свой торс, скользнул взглядом ниже. Не красавец. Мини-перчик. Ну и что? Не конкурс красоты, но он оплачивает.
Прикрыв голос тело лозунгом «Кто платит, тот и заказывает музыку», Вавакин уверенно шагнул в ванную.
Кнопка блаженствовала.
– Слушай, тут так здорово! – скрывалась она в пене и выныривала в другой стороне. – Обожаю! Кайфовалище! – Опять нырок и вскинутые ручонки нал пеной. – Давай предаваться!
Вавакин переступил разумность, как переступают край ванны. Шелк воды, и шелк ласковых слов, и веселье в клочьях пены. Он скакнул за коньяком и шерри-бренди, а Кнопка щебетала и восторгалась им, и все было дозволе– по, даже такое, о чем Вавакин не подозревал. В общем, как он старше был возрастом, так она опытом. Впервые Вавакин ощутил себя суперменом, чему способствовали восторги Кнопки.
В спальне веселье продолжилось, и Вавакин разве что не летал под потолком. То милое личико мелькало перед его посом, то маленькая попка до тех пор, пока Вавакин не отключился.
Включился в девятом часу утра.
– Кнопка! – простонал он. – Сделай кофейку.
Молчание.
Цап-цап сбоку – никого. Проснулись нехорошие мысли. Поднялся с трудом и первым делом проверил карманы пиджака. Все цело, даже смятые десятки на месте.
«Правильно, – успокоился Вавакин. – Зачем ссориться?» )Л поплелся на кухню, раздумывая лениво, так ли уж и надо делать операцию. Главное, оказывается, чтоб им восторгались.
На кухне он обнаружил записку и возликовал: «Милый, все было чудесно!!! Не хотела будить. Я». Вот чертенок...
Воспоминание о прекрасной ночи взбодрило Вавакина лучше кофе. Вот гак, госпожа Мот, есть еше женшины в русских селеньях!
Притом он разумный: трахались без резинки, но коньячком орудие свое Вавакин споласкивал тщательно.
Лх какая роскошная ночь была...
В девять утра раздался телефонный звонок, и по голосу Вавакин узнал парня, с которым оговаривал условия у метро «Аэропорт». Не озадачивался, откуда известен его домашний номер – такие парни знают все. 11роеиди рассчитаться, и Вавакин заверил, что к десяти будет на месте прежней встречи.
Он привел себя в порядок, придирчиво оглядел в зеркало и не нашел, как прежде, изъянов. Вполне довольный и респектабельный, он вынул из тайничка пачку додда– рои, послал себе воздушный поцелуй с порога и поехал на встречу. Светило солнце, и жизнь улыбалась ему щедро.
В эту осень оно баловало не часто, и Вавакин размяг– ченно принимал поздние дары, опустив стекло полностью. Пе стал указывать водителю ждать его в переулке, а подкатил прямо к синему «БМВ», и сама передача состоялась из окна в окно. Обмен благодарностями, взаимные уверения помогать друг другу впредь, и Вавакин отбыл в родную Думу. Водитель, не менее довольный жизнью, развлекал Вавакина. У них работало заведенное правило: хозяин и приподнятом настроении – он чесал язык, хозяин не в духе – в салоне царила тишина. Сегодня работал первый вариант.
Вначале водитель рассказал пару свежих анекдотов. Потом была история о том, как прихватили нечаянно депутату Зосеву в служебном кабинете голяком, на пару с ее помощником, в дым пьяных. Поржали. И следом водитель привязал прочитанную заметку:
– Не слышали, Андрей Андреевич, в Штатах или еще где-то за бугром мужикам операцию делают на какой-то шишкиной железе? Эффект потрясающий!
– На шишковидной, – поправил Вавакин и с интересом спросил: – И что за операция?
– А то, что шишка железной становится и вес сбрасывается. Супермен после нее получается: человек молодеет лет па двадцать.
– Где это вы такое вычитали?
– В «Аргументах». Да вот она... сзади. – Дотянувшись, водитель достал газету и передал Вавакину. – На десятой, кажется, странице.
Вавакин нашел заметку, прочитал и, не подав виду, вернул водителю. Факты подтвердились, и вновь шевельнулось желание: а чего бы не попробовать?
– >1 гак думаю, – скалы Вавакин после некоторых раздумий, – когда деньги водятся, можно позволить себе излишества, но лучше не рисковать. Появляются деньги, появляются любители отнять их. Больше дснс! – больше соблазнов.
– Ну, Андреи Андреевич, вы человек состоятельный, – подпустил леща водитель и мгновенно прибавил: – И всс при вас.
– Потому и состоятельный, что все при мне. Хорош каламбур?
Водитель не замедлил откликнуться смехом.
– А денек-то разыгрался!
– Как есть бабье лето, – был туг как тут водитель.
Вавакину не хотелось идти в помещение, но праздник
все равно когда-то кончается, и, стерев улыбку, он вошел в двери, за которыми ждала обычная суета, глупость и серость. Едва вошел в кабинет, день загрозил испортиться.
– Андрей Андреевич, срочно к шефу, – встретила Дина.
– Опять спешка с утра, – проворчат Вавакин.
И шеф прямо с порога ошарашил:
– Ты там какие игры затеял в банке?
– Какие такие игры? – нахмурился Вавакин.
– Поганые! Кто тебе позволил через мою голову ссуду брать?
– Чего вы гневаетесь? Приехал, как обычно, дела сделал и спросил: нельзя ли получить ссуду? Что здесь криминального?
– Так получил?
– Так и получил.'
– А при чем тут прохождение закона о двойном граж-. данствс?
– Я тут ни при чем, – стоял непоколебимо Вавакин. – Мне ссуду выдали на три месяца, а вдогонку дати предложения об этом законе для вас. Я-то при чем?
– Слушай, Вавакин, ссуду, конечно, ты возвращать не собираешься и меня подставляешь? Под меня копают, а ты мне палки в колеса ставишь? Какие там поправки, если сам закон хотят убрать? – брызгал слюной шеф.
Вавакину будто невдомек.
– Что-нибудь одно: либо копать, либо ехать. Не горячитесь, – охлаждал он шефа. – Во-первых, ссуду возврату в срок, во-вторых, в банке хотели бы наоборот, в-тре– тьих, начхать на эти просьбы с вашей трибуны. Я их ни в чем не уверял, ничего не обещал, а если там привыкли не ссуды давать, как положено банку, а за горло хватать, считайте, я восстановил истину. – Увидев, как выпучивает глаза шеф, Вавакин добавил: – Честно. Я возвращаю ссуду во время разговоров о поправках.
Шеф стал входить в свои берега, по знать, какую аферу прокручивает помощник, хотел бы. Сказать бы по-люд– ски: возьми в долю – не позволяет имидж, а Вавакин не предлагал.
– Зачем тебе понадобилась ссуда? – пытал шеф.
– Близкий товарищ просил помочь, у него сделка выгодная.
По тому, как шеф отвечал кратко на звонки – я занят! – Вавакин догадывался: очень хотелось ему встрять в дело. Что оно, как оно – не ведает, но аппетит не уменьшится. А ведь сидит высоко, выше крыши нашей бани... Вообще мысль создать Думу пришла в голову изрядному плуту. Если чиновники сверху донизу скуют просителей, почему бы избранникам не продавать свои услуги? В результате появилась масса никому пе нужных законов, нужных только заказчикам, а думские подьячие обросли движимой техникой и недвижимым имуществом, получали премиальные дотации в таких суммах, какие не снились правительственным крысам. А думские, люди умственные, пошли дальше, установили таксу за свои услуги. Продажная думская братия, проститутки духа и сутенеры закона, вынуждала прочую публику заниматься блядством. Никого из думских это не мучило. С момента избрания они крутились в отлаженном механизме проституции, как в часовом механизме шестеренки; любой из них получал свою толику масла на зубки, и капало оно сверху; обидь одного – часики не затикают, механизм остановится, слетит главная кукушка-проститутка, которая напрочь забыла, .зачем поставлена куковать. Среди всего отлаженного механизма труднее приходилось анкерным болтам, таким как шеф Вавакина. Вроде главный, должен иметь вес, а получалось! шоборот. Пронырливые шестерки-шестеренки прокручивали свои масла, а главный болт только облизывался.
Примерно в таком положении он находился сейчас: шустрый Вавакин, пользуясь его связями, чего-то там затеял, а с ним делиться не хочет.
– Поделись, – не выдержал шеф. Видать, летки и девки велели приносить больше. – Слушай, Вавакин, ты прекрасно знаешь, что с моей помощью можно заработать чише и больше.
«Ого! – оиепил натиск Вавакин. – Впервые слышу! Как бы Думу пе собрались разгонять, на ходу рвет иод– метки шеф!»
– Клянусь, только .завтра знать буду. – честно взмолился Вавакин – А сегодня дел невпроворот, ваше же задание выполняю.
– Можешь плюнуть. – успокоил шеф. – А в долю возьмите. Но скольку сбрасываетесь?
– По пятьдесят тысяч баксов, – мигом заменил деревянные на зеленые Вавакин и увеличил количество.
– Попроси товарища взять в долю. Я еще пригожусь.
– Спрошу, – заверил Вавакин.
Стрекотали телефоны, шли чередой совещания и заседания, упрямый пахан упорно пробивался к месту анкерного болта, тратя слова и деньги. Спешил. А думский механизм жил своей отдельной жизнью, поклевывал маслице, поскрипывал зубками.
Чего проще – двум анкерным болтам сговориться?
Тогда куда девать остальной шестереночный механизм?
И вот ведь задача: масло делается из молока, а если корову не доить, заболеет она мастопатией. Так утверждают думские.
3—12
Сатанинское лето шло своим чередом, пышным цветом наливались бутоны его цветов на глазах честного народа. Поры всей кастой воровали, бандиты убивали, грабители грабили, а народ оставался народом – обворованным, замордованным, ограбленным.
Малец Кириенко говорил бойкие комсомольские слова с трибун, пахан Черномырдин шакал, Лившиц чмокал, а Чубайс чмякал очередное подаяние у МВФ. Вся команда рвачей считала себя ужасно хитрой, просчитывающей действия на пять ходов вперед, а правдолюбец Зюганов сразил их скопом и поодиночке, мастерясь иод Иоанна Предтечу, путал шайку верхнеэшелопников пародом и карами небесными. Как говорится, глас народа – глас Божий. Персонально молчали оба. Затишье. Народ на своих сотках докапывал, досаливал, доирятывал припасы па зиму, памятуя пророчество, что осенью начнут деяться дела ужасные и якобы сам народ их деять будет. Да хрен с ним, помалкивал народ, – будем живы, не помрем.
Как раз о припасах встретились поговорить мерзавец Вавакин со своим белодомским приятелем Тарасом Акимовичем.
Они, как условились, присели за столик ресторана в ЦДЛ. Заказали по сборной соляночке, тортильеток, какие в ресторане, принадлежавшем некогда писателям, готовили мастерски. как нигде в столице, взяли паюсной икорки., семужки и бутылку «Смирновской». Настоящей «Смирновской»!
• Выпили по первой, поздравили друг друга со свиданьицем, мелко и неспешно закусывая, повели беседу, как приличествует людям денежным и несуетным.
– Как в Думе? – испрашивал один.
– Да хай она сгорит! – отвечал другой. – Но еше кормит. А как в Белом доме? – интересовался другой.
– Как и у вас, – отвечал первый. – Те же проститутки, кормимся пока.
Со стороны, если послушать, дна руководителя делились мнениями о своих подчиненных. Вахлаки и засранцы, кое-как работают. Наметанный глаз мог от мстить, что принадлежат эти двое не к первоэшелонной братии и не к братве, пе к кичливым нынешним нуворишам и не к самодовольной поросли плоскозатылочных деляг, а к настоящим мужчинам, умеющим делать деньги и, конечно, имеющим их. Они невидимы ни на чьем фоне, им незачем выпячиваться. Таким вчерашний суп не скормишь, сами они такой не предлагают другим. Притом, обмениваясь о скандальных делах виол слова. рассуждали лишь о кухне, где эти события варились. Они и были с этой кухни, где варился завтрашний день.
– Пахан ни с первого, ни со второго раза не пройдет, – утверждал Тарас Акимович. – У нас его не ждут.
– И у нас не жалуют. Попомни мое слово, Тарас Акимович, возьмут человека со стороны, Примакова, например. Самый тот человек, который утихомирит этих вороватых мальчиков и старичков, кому вообще высовываться не стоит. Колю этого Рыжкова, Строева.
Тарас Акимович пожевал ломтик семги и согласился:
– Не лишено. Всех устроит Примаков.– И красных, и белых, и голубых даже. Знающий мужик.
– А зима на носу, – пододвигал Вавакин Тараса Акимовича к заветному разговору.
– Самое время заработать на черный день, – согласился он. – Андрей Андреевич, у тебя свой человек есть во фракции марксистов? – спроси.т он, наливая по второй.
– Найдем. – подставил свою рюмку Вавакин. – Друзья с первого парламента остались. Для какой работы?
– Ты, наверное, в курсе, что с разрешения нашего козла Борьки Дубинин подпечатал шестьдесят восемь мил-4 лиардов рублей?
– Знаю, – кивнул Вавакин. – Разошлись миллиарды на посреднические структуры, где семейка с прихлебаями имеет долю. Сам кое-что отщипнул. Ну и что?
Тарас .Акимович приподнял рюмку, приглашая выпить. Чокнулись, выпили. Вавакин съел тортильетку с паштетом, Тарас Акимович ограничился маслиной.
– А больше не хочешь заработать?
– Кто сказал? – хохотнул Вавакин. – Мы люди не гордые.
– Тогда вызнай через своего человечка, сплавили марксисты свои ГКО или нет.
– Слышал краем уха. По-моему, сплавили. Под маркой готовности к осеннему маршу протеста. Через «Гута– баико, «Московский» и Сбербанк. – ответил Вавакин.
