Текст книги "Набат-3"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
Он успел разглядеть новенького. Небольшой, по, главное, чистый лоб, серые внимательные глаза. 11о опыту своему Толмачев убедился, что такие глаза вполне сходят за экран компьютера, выдающего решения, но никак не за книжку для чтения натуры. Он стушевался от взгляда новенького. Такими пе владеют супермены или вожди, у них тренаж, имидж, если хотите, у новенького другое – заря жен н ость свыше. Опытом чтения такой информации Толмачев не обладал и чувствовал прилив раздражения.
– Ну-с, – отложил он авторучку, заставив себя сосредоточиться. – Как мы себя чувствуем? Жалобы есть?
– Это серьезный вопрос или из вежливости? – Вопрос на вопрос. – До прибытия сюда мое здоровье было вполне нормальным. Если со мной не станут обращаться, как с моим соседом, надеюсь остаться в полном, здравии.
– Ну-ну-ну! – услышав осмысленную речь, запротестовал Толмачев и начал открещиваться, махая руками. – Дорогой мой, давайте заниматься каждый своими делами.
– Это какими же? – спокойно разглядывал em новенький.
– Я буду назначать лечение, а вы исполнять, я буду задавать вопросы, а вы отвечать. Надеюсь, вы понимаете, в какое заведение попали? – стер улыбку Толмачев, он оправился. – Миндальничатьни с кем пе собираюсь. Имя, отчество, фамилия?
Он впервые лак в лоб спрашивал пациента. По неписаным правилам, если в лечебницу попадал пациент без сопроводительных документов, выяснять подробности персонал не имел права. Чего вдруг понесло Толмачева, защитная реакция сработала или желание принизить новенького, только он рисковал.
• – Запишите: Иванов Иван Иванович. Или что-то вроде.
– Я не понимаю вас., – насторожился Толмачев. Поймал мысль, что он когда-то уже пресмыкался перед этим человеком.
– Вы нарушаете порядок, – оставался спокойным пациент. – В свое время я курировал ваше заведение и знаю, как это делают. Давайте продолжать в том же духе.
Главврача ставили на место, и кто?
Что ж, – сказал он, опершись обеими руками на стол. – Тогда па сегодня достаточно. Женя! – крикнул он в ординаторскую по соседству. Вошла Сичкина. Аминазин через день, френолон, неделя постельного режима и перевести в одиночку. – И посмотрел на новенького с усмешечкой, означавшей одно: там слов не тратить по-пустому, где можно власть употребить.
Назад Судских вели двое дюжих санитаров. Он и раньше недоумевал, зачем в подобных заведениях держат здоровенных лоботрясов. Харч? Зарплата? Ерунда. Зарплата мизерная, харч отвратный. Здесь другое – возможность власть употребить. Сломать. Подчинить. Надругаться, проще говоря.
«А этого я вам пе позволю. – дач себе зарок Судских. – Никаких провокаций».
Они уже познакомились с Забубённым, перемолвились словом, и система принудительного подавления психики, и без того знакомая по прежним оперативным отчетам, прояснилась во всех деталях. Забубённый был старожилом и знап многое. Нейролептики методично расшатывали нервную систему, и спустя полтора-два месяца можно демонстрировать подопечного. Диагноз подтверждался: глубокое психическое заболевание, нуждается в постоянном лечении.
Защиты от психотропных вну тривенных препаратов нет. Это не таблетки, не выплюнуть. Постепенная утрата желания двигаться, ступор, безразличие. Если человека умышленно выбрасывают из жизни – а Судских выброшен из времени, – насильственная психиатрия расправляется с любым индивидуумом. А нет человека – нет проблемы.
Слишком много знает Судских. И впереди и сзади своего времени. От него избавлялись. Не от бунтаря-одиночки, трибуна-говоруна, надоевшего управителям, – он один из всезнающих людей и стране, генерал могущественного ведомства, о каких громко не говорят. Выстрел – это громко. В этом ведомстве невинная на первый взгляд забава с девочками в сауне может стать гаубичным ударом даже пе по шалуну, а по тому, кто выше. Судских ли не знать, какими мерзостями окружен глава страны. Но его дело не затвор автомата передергивать, а делать анализ, и вот он стал проявлять симпатии и антипатии. Звериный страх «рыжей команды» президента перед неминуемым наказанием дал о.себе знать и заточении Судских. Убивать опасно, у Судских есть единомышленники, а отправить на излечение – это можно. Ни да ни нет.
Надо продержаться. Но как?
Из разговора с Забубённым Судских понял, что от психотропных препаратов зашиты пет. Медленная смерть.
– Но вы-то держитесь? – спрашивал Судских.
– На смекалке, – невесело отвечал Забубённый. – В армии медбратом служил, и кое-какой опыт с лекарствами появился. Солдат только на смекалке держится. Спирт есть, тогда можно психотропы нейтрализовать, только не сломаться в первый момент и обмануть врача. Спирта ист, тогда разогреться надо до седьмого пота, потужиться, вроде как на горшке. Но тихо-тихо, чтобы персонал не засек, а все симптомы показывать, ломать дурочку. Первый па– пор врача переживешь – дальше легче.
«Парень ломаться не намерен, – удовлетворенно заметил Судских. – Я тоже».
– У меня женьшень при себе есть, – доверился он Забубённому. – Поможет в пашем случае?
– Глце как! – обрадовался сосед. – Жевать понемножку после инъекции и побольше водичкой запивать. В нашем отделении госпиталя врач служил толковый, плюнул в конце концов на службу и демобилизовался, так он меня просветил немного, а про женьшень вообще чудеса рассказывал. Знаете, кого мы с ним из сумасшедшего армейского отделения спасли? Генерала Бойко, он по демонстрации отказался стрелять но приказу обкома в восемьдесят седьмом, продержался генерал, роль сумасшедшего освоил и вышел почти в норме. Жаль, его потом гэбисты пристукнули, кино еще было такое...
«Ошибается сосед», – не стал разубеждать Судских. Он знал и деталях эту историю: генерала пришили по заданию первою секретаря обкома, осуществлял заместитель министра обороны. Оба ныне живут легально во Франции, отошедши отдел, но дело на них есть. До поры до времени. Придет время...
О себе сосед много не рассказывал, Судских узнат его с двух-грех фраз. Знает он депутата Забубённого, о котором забыли, едва тот исчез, О таких говорят: сожрали. Мир праху его.
Для себя Судских решил сразу: выберется сам из сумасшедшего тупика и Забубённого вытащит. Только бы продержаться, иначе некому будет потом читать обвинительный приговор тем. кто устроил из страны сумасшедший дом. Только бы продержаться!
В палате он покорно лег на кровать, задрал рукав для укола. Жгута у медсестры не было. «Не внутривенный, – мысленно поблагодарил судьбу Судских. – Уже легче».
– Не руку мне, под лопатку. – велела Сичкина.
– Сестра, – тихо обратился к пей Судских, задирая рубаху, – я знаю вашу судьбу.
– А к нам простые смертные не попадают, – дала попять Сичкина, что уловки пациентов знает давно. – Наполеоны всякие, властелины мира, один даже самым богатым человеком был...
– Вам начертано выйти замуж за профессора Луцевича, – закончил Судских.
Шприц в руке Сичкипой дрогнул.
– Кто вам сказал?
«В точку!» – похвалил себя Судских и ответил:
– Пока вы мне не поверили. И это случился не завтра.
– А когда? – Она поддалась на пророчество.
– Года через три-четыре. Сейчас вы только на пятом курсе... заочного отделения. Потом ординатура, совместная работа.
Укола так и не последовало: Сичкина оставалась женщиной. Be влюбленность в профессора Луцевича была глубокой тайной.
– А откуда вы знаете... про Луцевича?
– Пока об этом на земле знают двое: вы и я. Я умею хранить тайну. А браки свершаются на небесах.
Судских, лежа на животе, лица Сичкиной не видел, но догадывался, какие страсти сжигают медсестру. Ждал, чем закончится ею разведка боем. Дождался комариного укуса иглы и подумал с обидой: вот так даже?
– Потом поговорим. – сухо бросила Сичкина и торопливо ушла. Щелкнул засов с той стороны.
• Судских сразу соскочил с кровати и занял угол, где был недосягаем дверному глазку. Как научил Забубённый, он резко приседал, отжимался от нола, подпрыгивал, пока не выдохся и пе ощутил на теле липкий пот. Забравшись после под простыню, он продолжил тужиться изо всех сил. Вымотавшись, он лежал, прислушиваясь к телу. Наваливалось забытье. Тогда Судских встал и принялся расхаживать по палате. Заставлял себя с величайшим трудом, будто огромной тяжести груз никто, кроме него, снести не мог, да и никого другого рядом пет.
До сих пор в любых перипетиях Судских не ошущал своей оторванности от земных дел, как сейчас, it в то же время он отчетливо сознавал, что не вдруг наступила эта оторванность. Прежде, имея в руках власть, имея в этих руках факты неприглядных дел правителей страны, он послушно сортировал такие факты, делал анализ, докладывал начальству, на том его миссия кончалась. Факты вопиюшие – ну и что? Тот же Воливач, тот же президент мер не принимали, а отставки и переводы па пе менее хлебные места последствий ! не имели. Продолжалась дикая игра без правил, факты во– ; пили, страна сваливалась в пропасть, виновные были известны 1 [аперечет, игра в дурачка продолжалась iia покатой плос– кости. «Титаник» тонул под музыку оркестров в ярком свете прожекторов. Свалился с покатой площадки и Судских. J Ipn– .
выкший исполнять свой служебный долг неукоснительно, о соломке не позаботился, в своей ипостаси выводов не сделал: мерзавцев не бил. замахиваться стеснялся. Тихо и незаметно, неощутимо и неотвратимо подкатил к нему «воронок» из тридцатых годов, вывез па казнь. За что? За податливость. За сучье потворство мерзавцам. Значит, сам такой и нетему прощения перед безгласными. Перед своим народом. Сам грешил, самому и выбираться из этой темницы. Как?.. Но Забубённый находится здесыючти восемь дет! К Судских протащилась мысль сквозь монотонное гудение в голове – держится человек! Раньше над ним посмеивались, считали, плюет против ветра, а не стало Забубённого – пожалели: недостает нынче подлинных борцов за справедливость. Судских .заставлял себя решить задачу: как. каким образом непохожий на атланта Забубённый держался, оставаясь несгибаемым?
Под влиянием самою первою укола аминазина Судских расслабился, теперь заставлял свой мозг трудиться с повышенной нагрузкой, а ноги – таскать неподатливое тело по палате.
Он выдохся через час. Тело превратилось в кусок дерева. а мозг – в )удящий под тугим ветром жбан. Ноги больше не повиновались. Немыслимыми движениями он подла– шил две непослушные тумбы к койке и упал бы мимо нее, не появись стремительно Сичкина.
Она подхватила его и уложила, почти не ощушаюшею реальности.
– Вот дурачок, – пожурила она, и будто первая капля живительной влаги упала в его голову-жбан. – Виски надо массажировать. Экспериментатор...
Он слышал Голос.
«Вот и хорошо. Я не один. Ты ведь не бросил меня? Не иначе сам опыт ставишь...»
Укрыв Судских простыней, Сичкина пошла к Толмачеву.
– Ну и как? – Это он послал Сичкину к Судских.
– Как обычно, глубокий сон, – ответила она без эмоций.
Толмачев ограничился усмешкой. Здесь он ставит опыты, это он Господь Бог.
Его сейчас занимал вовсе не упрямей Судских. Свинько! Свыше ему ниспослана золотая жила, и не обогатиться – проще самому залечь в это заведение.
Псе стоящие идеи подсказывают сумасшедшие!
Как-то в'беседе с Забубённым Толмачев услышал от него, что жил тот в одном доме со знаменитой гадалкой Ни пел ней Мот. Тогда Толмачев не заострил внимания на этом факте -•– мало ли кто соседствует с будущими знаменитостями, – но позже, когда операция горе-профессора дала поразительные результаты, он вспомнил про гадалку. Зря, что ли, он корпел в юности, зарабатывал красный диплом? Пора копеечку зарабатывать. Толмачев созвонился с гадалкой и спросил: не обращаются ли к ней шишки с пикантными просьбами? Закон один – раз шишка, значит, импотент. Так вы им подскажите: есть такие люди, которые и восстанавливают плоть, и наращивают. Будет и потенция, и члененция. Доход поделим. И вот наконец первая ласточка от гадалки: есть весьма денежная особа, готовая выложить кругленькую сумму за это самое. Обозначились: за операцию Толмачев возьмет пятьдесят тысяч долларов, гадалке десять процентов за наводку. Профессору, посчитал Толмачев, пи копейки. Для начала пусть поработает во славу пауки, а там видно будет.
– Сергей Алексеевич? – оторвала Толмачева от приятных размышлений Сичкина.
– Что тебе? – вздрогнул Толмачев.
– Пойдемте к Свинько, он в сознании и несет непонятную чушь, но такую заумную!
В палате, где лежат Свинько, Толмачев первым делом приподнял простыню, хотя и без этого было понятно, что напряг фронтальной мышцы не исчез.
– Чем мается наш уважаемый избранник народа? – ласково спросил он Свинько.
– Мэне сана ин корпоре сано. Ил эст: хомо сум, хумани нихиль а мэ ажэнум путо[4], – провозгласил Свинько.
– Круто, – оценил сказанное Толмачев и повторил следом в русском переводе. Кое-что из латыни, как Лепил. он еше помнил. – Вот тебе и на тебе: собственного Гайдара взрастили.
– Ошибаетесь, милейший, – вполне здраво возразил Свинько. – Тимур Егорович – продукт эпохи в силу чрезвычайных обстоятельств. Он глуп до такой степени, что нормальным человеческим языком никогда говорить не сможет. Ayr Цезарь, аут нихиль[5]. Поэтому он явился провозвестником нобых времен, расцвета шарлатанства, вождь когорт алчных бездарей. Апрэ ну ле долюж[6].
– О! – изумился Толмачев грамотным и убедительным доводам Свинько. – В нашем сумасшедшем доме родился истинный гений!
– А где им рождаться еще? – спросил Свинько с улыбкой мудрой тихости. – Согласно законам природы именно в среде придурков рождается гениальность. Ибо дура леке сэд леке[7]. Что в переводе на русский означает: закон – дурак, но это закон. Благодарю за внимание, – закончил Свинько под хохот Толмачева. Давненько он не смеялся от души. Свинько смотрел на него взглядом освященного патриарха на придурочпого шамана.
– Прекрасно, почтеннейший! – воскликнул Толмачев. – Как только укротим вашу крайнюю плоть, можно возвестить о победе передовой советской науки. – Вид разглагольствующею Свинько дела! его поистине счастливым. Это уже образец, операция закончилась успешно. —
Л что говорит древнейшая китайская медицина но этому поводу? – решил он уточнить, такими ли энциклопедическими стали знания Свинько.
На это тот ответил:
– Во яо цхао, во буяо тундзо.
– Переведите, почтеннейший, – попросил Толмачев уважительно.
– Не хочу работать, хочу сношаться.
Толмачев разразился новым приливом хохота. Он закашлялся и, унимая развеселившихся медсестер и санитаров, которых набилось в палату уйма, спросил:
– А кто же тогда будет работать?
– Как сказано в Коране, сура «Паук», «...в тот день, когда настигнет вас наказание сверху и из-пол ног, скажет Всевышний: «Впустите то, что вы сотворили! Ибо...»
– Про это не надо, – оборвал его, поморщившись, Толмачев. – Изысканий на сегодня хватит. Вышли все отсюда, – оглянулся он на персонал, воспринимающий происшедшее развлечением. – Цирк нашли... Все по местам!
11е оборачиваясь больше на Свинько, Толмачев пошел к себе в кабинет с гордо поднятой головой. Бесспорно, операция изменила Свинько до неузнаваемости. Каким– то образом его котелок стал варить иначе, из посредственности образовалось нечто, заслуживающее пристального внимания, обрывки некогда прочитанного сошлись в голове Свинько стройным логическим мышлением, и кто знает, как теперь повернется к Толмачеву судьба.
«Нобелевская премия! – рисовал радужные перспективы Толмачев. Ту г тебе и шикарная лечебница в Альпах, и всемирные светила, почтенно слушающие ею доклады на престижных симпозиумах. – И деньги! Масса дензнаков!»
Потирая руки, Толмачев плавал в ласкающих волнах иллюзий.
2-7
Обиженная Вавакиным колдунья Мотвийчук не находила себе места. Неслыханное– оскорбление – обматерить се мальчика! Да как он смел, депутат этот сраный, кто он такой тягаться с пей! Она металась по своим магическим покоям среди благовонных дымов, сшибая тучными боками гадальные причиндалы, и походила на бомбу с зажженным фитилем, которая крутится на иолу и вот-вот взорвется.
– Успокойтесь, госпожа, – увещевала секретарь, полногрудая дама. – Вы правите миром, а не этот мозгляк.
– Нет, я не возьму в толк, – прикладывала Мотвийчук маленькую ладошку к узенькому лобику, – да как он смел? – В свои неполные пятьдесят и крутую упитанность, она довольно бодро перебирала ножками, источая проклятия па Вавакина. – Так унизить моего мальчика! Ребенок доверился этому кретину, а он надругался над ним! Не прощу, кары нашлю!
Балбес Шурик сидел тут же и ждал, когда пар из мамаши частично выйдет и можно будет выудить у псе пару сотен баксов. Как бы на зализывание ран моральных.
Гак оно и случилось в конце концов. Он умело вызвал гнев мамани и не без основания надеялся получить отступные. .Л что обидчик будет наказан, он не сомневался. Попроси маманю суп сварить, бурда получится, объяснить, что такое «резервуар», сроду не объяснит, с презервативом спутает, а делать пакости – тут она мастер... Снабдив сынулю баксами и отослав прочь полногрудую секретаршу, она стала обдумывать план мщения.
– Я тебя жестоко накажу, мерзавец! – шептала она страстно. Змеиные шкурки, толченные в ступке? Крысиные погадки?
Н-е-е-е-т... Настоящая колдунья и порчу наведет по– пастояшему!
«Кровь из носу, по мой мальчик станет помощником депутата!»
Это был первый акт мщения.
Как раз сегодня ее должна посетить какая-то думская сучка, с ней она быстро сговорится.
Раньше Мотвийчук -относилась ко всем обитателям Думы обыденно, как к носителям приличного заработка. Принимала вежливо, врала упоенно, посетители не жаловались. Если бы не желание сына стать помощником депутата. Секретутки-раскладушки, иначе она их не называ– ; ла, платили хорошо, гадая на своих содержат елей, и гадание , всегда сходилось. Их боссы становились щедрее, доступ– . нее, столь же шедро с ней расплачивались гадающие. День-
* гами, дорогими подарками стремились заручиться друж-
• бой. Слава ее росла, содержанки валили валом. И никакого мошенничества. Просто Мотвийчук знала, какие струнки характера можно задевать, па каких играть. Наблюдательность и разумная интуиция – таков секрет. Долго ли расположить к себе шефа, зная домашний телефон, чтобы втереться в доверие к жене? Или, зная о взятках шефа, умно держать его на крючке? Или, зная о продажности депутатского корпуса, долго ли обрат ить этот факт себе на пользу? Секретутки откровенничали с Мотвийчук, и она лучше Генерального прокурора знала, где, как и что гадят избранники парода, какой законопроект не пройдет и что делать, чтобы он прошел, и вообще как из любой глупости получить закон. Рели Дума состояла почти полностью из коммунистов, бывших и нынешних, им не привыкать сказку делать былью, а быль анекдотом.
– Милая, – наставляла Нинелия Мот пришедшую на сеанс раскладушку, – тебе незачем домогаться твоего шефа в лоб. Заведи романчик с помощником, а то и с соперником босса.
– Он выгонит меня! – с ужасом возражала та. – Где я такую лавочку' найду?
– Не выгонит. Тебе, как я понимаю, не очень-то надо трахаться с ним? – воспитывала гадалка.
– Какое траханье! Он ледршта!
– Чудненько! Поймай его за этим делом, сними на пленочку, негативчик мне, а я порчу мигом наведу, – поясняла Мотвийчучка, хотя прекрасно сознавала, что самая порча настроения от шантажа. Этими штучками она умело пользовалась, а глупые давилки восхищались проницательностью госпожи Мот, не додумываясь даже о простоте ее промысла: Шурик со своими приятелями из братвы позже выколачивал не одну тысячу гринов из нерадивою голубого избранника.
Ну сей раз гадалка денег брать с пришедшей раскладушки не стала, чем еше больше расположила се к себе, но попросила:
– Я тебе твоего на блюдечке преподнесу, а ты моего ребенка пристрой к нему в помощники. Сможешь?
– О чем вы, Нинелия? Пусть приходит завтра, я сама выпишу ему удостоверение, – обрадовалась та возможности сохранить двести долларов. – Какие сложности? Мы, секретарши, давно взяли в руки этот процесс! А если он хочет работать в аппарате, я проведу приказ о его назначении.
– Пока ограничимся удостоверением, – отнекалась Мотвийчук. У нее были свои виды на статус Шурика.
На следующий день Сонечка во французском костюмчике и при нахальной физиономии не поленился побродить по коридору у кабинета Вавакина.
– Ты какого хрена здесь болтаешься? – вылупился на него Вавакин. – Я же велел тебе удостоверение сдать и топать к едрене фене.
– А кто ты такой? – ответил с пренебрежением Сонечка. – Я помощник депутата Захребетпого.
– И? – продави;! Вавакин при виде развернутого документа. Ему показалось, что с фотографии на удостоверении на пего глянул чертик, а сбоку приписка: «Нашим салом но мосалам» – И? – Не произнеся других звуков, Вавакин ретировался.
Отметив событие бутылкой шампанского и сытным ужином, Нинелия Мот приступила ко второй части своего плана. Она ласково сообщила Вавакину, что все обошлось, Сонечка пристроен, даже извинилась за нею, а насчет операции все согласовано. В ответ Вавакин тоже пробормотал извинения и пообещал ирозвониться в ближайшее время. Силу Вавакин уважал.
Третья, кульминационная часть разрабатывалась тщательно. За помощью она обратилась не к сыну – он глуп для серьезных дел, – а разыскала третьего по счету бывшею муженька.
Володя Христоумов когда-то числился членом Союза писателей и жил вольготно, написав пару книжек о строителях коммунизма. В советское время быть членом писательского союза означало жить безбедно: кукарекнул во здравие и живи покойно. Там собралась такая шатия-братия, где пишущему человеку делать было нечего. И дело даже не в членстве СП, а в членстве Литфонда. Что может высидеть бедолага задницей за повестушку? На молочишко, не больше, а из Литфонда можно таскать не перетаскать. Сходил в поликлинику, пожаловался па головные боли – месяц на больничном обеспечен, 150 рэ в кармане. Или объехать кой-какие веси: Ставрополыцину в пору созревания винограда, Камчатку, когда красная рыбка пошла, Таймыр – за песцами дтя жены, Полесье – себе на шапку из бобра. Так еще поездку оплатят, гонорар за выступления перед массами! Когда тут книжки писать и – зачем?
Володя Христоумов стал членом СП в возрасте зрелого самца на Камчатке. Сдуру женился от дармовых заработков. По манили теплые ветра. Развелся, оставил жене с детенышем дармовую квартиру и отбыл во Владивосток. Там опять получил дармовое жилье и – женился. И – дитя нажил, и опять поманили теплые ветра. Заехал в Краснодар, где квартиру сразу пе обещали. Стал в позу творческой личности и уехал учиться в Литинститут. Выл такой при советской власти, где из абсолютно тупых делали шибко идейных и вешали ромбик на грудь, что означало поумнение. Володя и без ромбика считал себя личностью, от столицы хотел главного – простора для личности. Покантовавшись пару месяцев с матерями-одиночками, продавщицами и даже с одной зубным техником, он просмотрел список предполагаемых невест и остановился на кандидатуре Пины Мотвийчук. Та, по его понятиям, была абсолютной дурой, даром что работала библиотекарем в райкоме партии, жила в кирпичном доме и очень любила ото дело до полной безотказности, Боже упаси назвать ее проституткой! В советское время магерей-одииочек называли честными давалками. Сам Володя предпочитал тра– тить ночь па разговоры о своем творчестве, умел нашептывать ласковые штучки в ушко, а женщина, как говорится, любит ушами. Как нИ полюбить такого, еще и писателя? Сошелся марьяж. За "пять лет совместной жизни Вололя вступил в КПСС, помог благоверной осилить институт марксизма-ленинизма, и благоверная в гору пошла, стала помп ом завотделом по идеологии. Тут бы жить-поживать и добра наживать, так Ельцина принесло с демократами, и лопнули красивые планы Володи Христоумова. А он-то вознамерился эпохальный роман писать: «Сага о коммунистах»... Запил. От безденежья, от грусти ли, Нинка выгнала его. Расстались, в общем, мирно, чуть ли не со слезами об ушедшей любви. Так, мол, и так, милый, а двум выпускникам умственных высших заведений не выжить. Мотвийчук занялась гаданием, а Христоумов пошел, солнцем палимый. То к демократам прибьется, то к националам подастся, где стопку поднесут, где на опохмел дадут.
А у Мотвийчучки дела пошли в гору в период полного поглупления народа, а Володя язву нажил от вина азербайджанского розлива. Изредка названивал Пинуське, жалился на безденежье и напоминал о светлой поре их любви. Нинуська подбрасывала тышопку-дручую, сердобольная женщина, а потом надумала: «Какого хрена я стану подкармливать этого бездельника задарма, если один уже сидит на шее, и сидит прочно?» Мудрая мысль.
– Вовчик, – сказала она при даче очередной порции отступного, – взгляни, я тут роман написала... – Потупилась. И тишина. Л потом в лоб: – Займись обработкой, чтоб взахлеб читалось, нынче все пишут. Л я тебе заплачу.
Скажи она: давай снопа сойдемся, он бы не так ликовал, как от такого предложения – стабильный заработок!
– Нинуська! – повалился в ноги Христоумов. – Я из тебя богиню дамского романа сделаю!
И ничего так пошло дело. Нинуська обдумывала сюжет, а Вовчик, прихлебывая сертифицированную водочку, воплощал задумку в сногсшибательное чтиво, а алчное издате л ьство 11 убл и ко вадо.
Глупый читатель почитывал.
Первый роман, «Я – колдунья», сделал из Мотвий– чучки госпожу Мот. Второй роман, «Запутанная путана», дал ей денежную клиентуру. Заезжие гости вообще держали ее в руках как верительную грамоту, молили продолжения. Оно состоялось. Прорезалась научная мысль, привитая в институте марксизма-ленинизма, и вышла книга не ниже, чем настольная: «Как давать, кому давать: принципы совокупления юных млекопитательниц». Не пошло. В издательстве сидели не полные бараны, испугались откровений наставницы – ведь у многих были дети! «... Я подстелила собственные шелковые трусики, и мы отдались блаженству прямо в сточной канаве». «...В тринадцать лет я познала истинный вкус орального секса». «...В положении у забора главное – лучше упереться». Опыту госпожи Мот верили, по печатать пе хотели. Тут и сам Вовчик исписался и спился, и-лишняя слава госпоже Мот показалась ненужной. Его выгнали вторично.
Она вспомнила о нем неожиданно для реализации плана мести.
– Вот тебе деньги, купи приличный костюм, должен выглядеть как профессор-нейрохирург, – наставляла она. Рискованная залея: Христоумов мог пропиться до прострации, и она предупредила: – Не вздумай исчезнуть, пе вздумай пролиться. Потеряешь больше, если не все, – посмотрела она многозначительно.
Фортуна улыбнулась ему. Христоумов стойко обходил ларьки со спиртным в витринах, вошел в шоп с иностранным названием и вышел в черной тройке. Да, сказало ему зеркало в шопе, вылитый профессор-нейрохирург. Нинуська, пардон, госпожа Мот, добавила: надо бы гуфли новые, рубашку, галстук. И добавила денег па обновы. В жизнь Христоумова вместе с надеждой вошел и ремень с надписью «Ренглер» на бляхе. Такого у него не водилось прежде. Жизнь налаживалась.
В прежние годы сутулый, с узкими плечиками, в очках и вечно коротких брючках, он в лучшем случае тянул на гинеколога районной поликлиники, теперь, в тройке и белоснежной сорочке, его уже Вовчиком как-то не назовешь. Госпожа Нинелия от себя добавила очки в позолоченной оправе с нснснушками и впервые назвала его Владимиром Викторовичем. Ее жгла такая жажда, мести, что скупиться она не могла. Добавила наставлений:
– Подчитай литературку, и начинаем работать.
• Владимир Викторович от страха потерять новые одежды и обещанный гонорар в долларах начисто забыл про выпивку и засел за медицинскую литературу. Неделя упорного труда принесла весомые результаты. Это не наставления; как лучше упереться у забора, и не секс на операционном столе: «...Я вырезала ему аппендикс, и мы слились в экстазе», – это практика ученого мужа, и Нинелия вывела Христоумова в общество.
Пыжиться каждый писатель может, разве кроме Виктора Астафьева, и Христоумов подъезжал к гостинице «Орленок». где «Русское золото» устраивало массовое кормление по случаю пятилетия, с надутыми щеками.
В бывшем актовом зале, где прежде устраивались слеты для пионеров и комсомольцев, собирались на халяву именитые гости, в основе своей артисты, певцы, режиссеры, привыкшие гостевать на шару. Устраивал кормление и выпивание президент «Русского золота» умничка Таран– цен с тремя ходками за спиной, известный меценат. Созвал он и людей серьезных: банкиров, фирмачей, чтобы паслось меж них ненасытное стадо людей творческих. Сюда и привезла на показ Нинелия Мот своего профессора-нейрохирурга.
Ее здесь узнавали и знали многие, кому ж, как не бомонду, знать своих скоморохов, сами такие, зато к восходящей звезде нейросексопатологии, которую представляла она, относились с умным любопытством. Костюмчик и позолоченные очки с пенснушками делали Христоумова значительным, а почти вся столующаяся на шару аристократия страдала импотенцией. Христоумов знакомился вальяжно, речь густо не оснащал медицинскими терминами, давал понять, что цену себе знает и хорошо обеспечен. Тем, кто набивался на лечение, он добродушно отвечал: «Что вы, друг мой, с вашей проблемой справится любой заштатный врач, зачем вам тратить бешеные деньги на универсала моего класса?» Мотвийчучка млела от восторга, ей не пришлось краснеть за своего протеже.
Цель, ради которой Христоумов терпел адские муки при виде множества напитков, появилась спустя час после начала торжества.
– Вот он, – 'сжала локоть Христоумова Нинелия. – Посиди с Лидой, а я пощебечу с ним.
Лила, та самая полногрудая секретарша из Центра магии, спешно поедала крабовый салат, чтобы успеть расправиться и с «оливье». Между прочим, она несла службу – подыскивала клиентуру дчя хозяйки и очередную жертву высмотрела, полагая после «оливье» расправиться с ней. Па Христоумова она не обращала внимания, и восходящая звезда тлела в одиночестве. Он сохранял достоинство, а бывшая половина окучивала мужчину с седыми висками, изредка указывая в сторону Христоумова: торжество посетил выдающийся аферист господин Якубович. Кто пе знал его, принимал за крупную шишку, кто был наслышан, не спешил поделиться информацией с соседом. Эта фигура стоила обедни.
Господин Якубович одновременно подвизался во многих сферах и структурах. Был советником у Гайдара и Черномырдина, членом совета директоров трех крупных банков и пользовался доверием Тани Дьяченко, пе стеснялись обращаться.к нему Зюганов и Явлинский, Немцов и Березовский, к нему прислушивались президент и Басаев, вчера он был в Чечне и только что прилетел из Парижа. Он знал подноготную всех, о нем знали немногие, и выбор Нинелии был не случаен: Якубович мог кому угодно внушить что утолю, лишь бы его талант оплачивался в зеленой натуре. Видимо, таким был граф Кал и остро, наше время разгульной демократии обогатилось господином Якубовичем.
