Текст книги "Набат-3"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)
Nabat_3
Nabat_3
УДК 882 ББК 84(2Рос-Рус) Г 37
Художник Ю-Д. Федичкии
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
Гера А.
Г37 Набат 3: Роман. – М.: ООО «Фирма «Издательство ACT», 1999. —448 с.
ISBN 5-237-04583-9
Это – роман-предупреаденис. Ромам о том, как, возможно, и НЕ будет, по может быть. И если сак будет – это будет страшно... Это невероятная смесь реальности и фан-гас-гики, политического триллера и аншутопин. настоящею и будущего, книга, в которой трудно отличить вымысел от истины. Страна стоит на пороге перемен. Страна стоит перед выбором. И если выбор будет неверным, случится страшное. Вели промолчат миллионы людей, к власти придут единицы тех, кого назвать людьми нельзя. И тогда Бог отвернется <гг страны, отдавшейся во власть дьяволу. Такова цена молчания. Цена ошибки... 'Гак может быть. Так быть га должно... удкш
ЬЬК 84(2Рос-Рус)
©А. Гера, 1999 Оформление.
ООО «Фирма «Издательство ACT», 1999
Посвящается Александру Тодчуку
Исповедь пса
Мой прадед собачий был псиной не робкой, Позировал для сигаретной коробки: На красной коробке торчат его уши. Кем стал его правнук – послушай, послушай!
Линяют цвета и мозги. Линяют друзья и враги. Линяет понятие долга. А жизнь у собаки недолга.
Сначала я волком сгрызал бюрократов, Ночами врывался к владельцам мандатов – Какое почтенье с врагами народа? Менялись враги – и менялась порода.
Линяют цвета и мозги. Линяют друзья и враги. Меняют понятие долга. Из до!а я вырос в бульдога.
Не думать, а делать меня приучали. Меня не учили, меня приручали: Шаг влево – побег, и направо пи шага! Я был дворянином, я нынче – дворняга.
Линяют друзья и враги. Меняют на мыло мозги. Кривое у жизни лекало, Я помесыо вышел в шакала.
Потом, не упомшо. какой» стезею, Носился по кручам афганской борзою, Прошел дрессировку в спецназовской школе И статью догнал я вьетнамского колли.
Линяют без дела мозги, Коль встал на четыре ноги. Меня превратили в каш танку, Довеском к железному танку.
От кровосмешения лишь матерея, Рвал в клочья щенят, убинал матерей я, Не помню родства, от какого я брака, Я то. что в народе зовется – собака!
Сородич, скули не скули – Шестерок скатают в нули, Загонят в шеренги из стаи, Нас в сучьих детей
превращать
не устали!
Вставай, подымайся, собачий парод, Намордники тесные сдерни. Иначе собачая жизнь не пройдет, Иначе грядет живодерня!
Часть пятая
В СРЕДИНЕ ГОДА САТАНЫ
Униженная и оскорбленная России стоила на пороге третьего тысячелетия нищенкой. От былого величия императрицы остались лохмотья горностаевой мап гии, скрывавшей тело и язвах; одна рука ее бьыа прижата к впалой груди, другая – вытянулась за подаянием; чистый лоб морщили думы о бедной своей участи...
Над ней зло насмехались соседи, свои и приемные дети нагло растаскивали последнее добро...
– Па кого же ты похожа? – всплеснул руками Ike– вышний. – Умудриться надо хозяином сатану брать! Да распрямись ты, в конце концов!
– Помоги мне, – взмолилась она. – Ты же Бог.
– Я-то Бог, да ты служишь Мамоне. Не стыдно?
Помогают сильным, беспечных презирают.
Когда Бог спит, дьявол куролесит.
Народная мудрость
1—1
Длань Всевышнего одинаково щедра, по живущим на земле она кажется переменчивой, а то и скупой. Бог сначала даст, а йотом помаленьку забирает – еще и так говорят, – не желая видеть своих промахов в ловчем промысле. Л пало ли Всевышнему доглядывать, кто поймал щедроту из его полной длани, кто две, кто ничего не поймал? Естественный отбор происходит сам по себе, а в небесной канцелярии записывается: дадена полная пригоршня, должно хватить на всех. Любимчиков у Творца мало, они состоят на довольствии по отдельному ведомству, им отсыпается из другого фонда, и уж никак не относится к породе любимчиков вороватое племя новых российских олигархов. Эти перехватывали чужое в момент Божьего вдохновения, спешили, изоврались, напрочь забыв о человеческом обличье.
Не случайно всеобщему обозрению предстали уродливые рожи, мерзкие физиономии – скоморохи возомнили себя творцами, глупцы наставниками, юродивые – пророками. Упали нравы и ценности, средь бела дня сатана правил бач, а простые смертные все еще надеялись на длань Всевышнего, что упадет из нес.
Естественный отбор – это работа сатаны над Божьими ошибками.
Судских в любимчиках себя не числил, а обязанности судного ангела воспринимал искуплением за пожалованную другую жизнь. Когда способность его проходить сквозь стены и появляться в любом месте и в любое время иссякла, оп не придал этому большого значения. Изнашивается все. Он был рад тому, что выбрался из дьявольских подземелий, что случилось все лучшим образом, а у России есть невостребованные богатства, которым суждено поднять ее благо. Они должны принадлежать другому поколению, которое обокрало нынешнее. Ему доверено Всевышним распорядиться сокровищами здраво. Нынче пока не тот самый случай, когда можно тратить неприкосновенный запас.
Чудно как-то случилось. Едва Судских попрощался с бабулькой и хотел связаться по мобильному телефону со своими, перед ним вырос милицейский лейтенант, безусый и весь из себя решительный страж порядка, который властно протянул руку к мобильнику.
– 13 чем дело? – отвел его руку Судских.
– Отдайте мне эту штучку.
– Зачем? – улыбался Судских, считая лейтенантика несмышленышем.
– А затем, – внушительно напирал тог. – Вдруг вы храм собираетесь взрывать? Я давно вас приметил. Дайте свой прибор.
– Юноша, – терпеливо отвечал ему усталый мужчина в робе обычного разнорабочего, – я генерал Судских.
Лейтенантик аж подпрыгнул, лихорадочная поспешность двигала им. Он прытко включил свою мобильную радиостанцию и заверещал в микрофон возбужденно:
– Шестнадцатый! Шестнадцатый! Я – Семнадцатый! Я взял объект! Доложите Десятому, я взял объект! Я!
– Кого это ты взял? – посуровел лицом Судских. Встал, давая понять, что с мелкой сошкой разговаривать не па– мерен. Зеленый ешс якать.
Лейтенантик выхватил из кобуры табельный пистолет и пасгавил на Судских.
– Стоять! Шаг в сторону – стреляю!
Судских смерил презрительным взглядом ретивого мальца, решая, как поступить с ним. Усталость последних суток, нечеловеческое желание просто выспаться переродились в раздражение. «Ну, сучонок, держись!» – пробудилась злость. Он собирайся потешить собравшихся зе– пак, взглядом приподнять лейтенантика над землей и опустить с высоты человеческого роста. Вперился в него злыми глазами, источая решимость. И ничего: лейтенантик, сжимая пистолет обеими руками, целился в него, а люди вокруг посмеивались, не соображая, чего вдруг мент взъярился на работягу. Храм уже мало интересовал. Никуда он не денется, а бытовуха мила разнообразием зрелищности.
«Это что же, – запоздало понял Судских, – я лишился Божьей защиты? 'Гак и пульку схлопотать можно...»
Лейтенантик отметил растерянность Судских и победно ощерился. Знай наших. Боится, значит – виноват!
Судских отдал мобильник.
В подъехавший «воронок» он забирался без особых приглашений, лишь бы не вызвать насмешек зевак. Вот тебе и чудеса Господни! Он, прочитавший тайные, желанные для многих книги, нашедший несметные сокровища, попал в зависимость от российского быдлятства. Связи со своими нет, генеральской стати нет и в Божьей защите отказано. Хорош судный ангел...
Старушка, с которой он мило беседовал только что, протиснулась поближе, и Судских сначала почувствовал ее настырный взгляд, а потом услышал осуждающие слова: Нехристь! Сразу его раскусила!
Вот и благодарность за благие дела... Святой простотой • грех называть такое – это обычная русская задроченность. Вели власть таскать хворост на костер – вмиг исполнят.
«Эх, российская вандеюшка!» – хмыкнул Судских. Дверца «воронка» прочно захлопнулась.
Он до конца так и не сообразил, что именно с ним приключилось. Будто бы стремительно бежал по накатанной дорожке, и вдруг ею резко остановили, не дав осмыслить, кто дерзнул на это.
Удивительно, однако привезли его не в райотдел милиции, а за Каменным мостом пересадили в нарядный «форд» и в сопровождении двух милицейских полковников с надсадно ревущей сиреной помчали прямо в Кремль.
У Спасских ворот сирена смолкла, и Судских мог слышать шуршание шин по брусчатке. Не произнеся за весь путь ни слова, полковники вежливо попросили его следовать за ними, едва «форд» качнулся на тормозах у подъезда желтого здания. Судских пожал плечами, ничему не удивляясь, и здесь же, на крыльце, его передали двум молодым людям, чья выправка, вежливость и темные штатские костюмы штучного кроя были на порядок выше милицейской вежливости и прочих атрибутов власти.
Метаморфоза обозначилась ясно: президент решил первым узнать о похождениях Судских в подземельях. Милиция расстаралась вовсю, а свои прошляпили.
Только чего вдруг такая оперативность, кто, кроме него, мог знать о находках, и на кой ляд он так срочно понадобился президенту? Вопросы будоражили, наслаиваясь на усталость и обескураженность, из-за потери его особых качеств мешали ему сосредоточиться. Еще более занозила наглая насмешка сопливого ментовского лейтенантика – самого Судских арестовал!
За что?
В президентской приемной, где еще совсем недавно он чувствовал себя хозяином, Судских попросили обождать. Один из помощников доложил о задержании дежурному генералу, знакомому по прежним дежурствам, и тот, не взглянув на Судских, отправился докладывать президенту. Но раньше-то этот генерал не относился к дежурным! Раньше этим занимались только высшие офицеры из органов и УСИ. Странно... Смена караула? Президент и прежде морщился при виде людей из разведки, выражай тем недоверие, и форму воспринимал только на cyiy6o военных.
Но прием Судских он оказал на удивление особый, радушный и приятельский, совсем сбив с толку опального генерала.
– О! Наконец-то! – с разведенными в стороны руками вышел навстречу президент. – Игорь Петрович, где вы запропастились? Всех па ноги подняли!
Приобняв Судских за плечи, будто накидывая простыню или шубу, он повлек его rкабинет. Такая заботливость озадачивала сильнее прежней нарочитости. А это почему? Раньше ему не оказывали дружеского проявления чувств.
– Все обошлось? – спросил президент уже в кабинете, будто заведомо знал, чему подвергался Судских, выйдя из подземелий.
– Как-то все несуразно, – хмуро отвечал Судских. – Пацан из милиции угрожал оружием, забрал мой мобильник, меня спешно везут сюда... Не пойму: я арестован? – с вызовом спросил он, пытаясь по лицу президента определить истину, отделить показное.
Президента он не застал врасплох:
– Игорь Петрович, вам ли не знать, как у нас обычное оперативное распоряжение превращают в пожарный приказ. За этих балбесов прошу извинить, за чрезмерное усердие накажу, чтобы служебное рвение проявляли где положено.
Президент, как всегда в беседе с ним, говорил учтиво, хотя многие выслушивали от него отборную солдатскую матерщину. Он не стеснялся распекать подчиненных в ефрейторской манере, без скидок на возраст, заслуги, и никто не возмущался. Огрехи были, конечно, всегда, но не в такой же манере высказывать возмущение. А помалкивали без протеста потому, что давным-давно знали о грубых замашках президента, когда он не был еще таковым и грубость считалась неким имиджем: вот, мол, какой хозяин нужен стране – жесткий, но правильный, такой станет держать в узде и распоясавшихся демократов, и думское плебейское отродье, и кондовых коммуняк.
С Судских президент всегда сохранял выдержку и учтивость.
– Стаканчик чайку? – заботливо предложил президент.
– Спасибо, не откажусь. Сомлел от усталости, – без улыбки отвечал Судских. – Только сначала хотелось бы со своими связаться, переживают.
Легкая пауза, секундное замешательство, отмашка.
– Звоните с моего пульта, – сказал президент, одновременно нажимая кнопку вызова дежурного.
Вошел прежний генерал, из армейских.
– С Игорем Петровичем плохо обошлись, – жестко выговаривал президент. – Мою просьбу тотчас разыскать Игоря Петровича превратили в арест. Виновных наказать вплоть до разжалования.
Связываясь с Бехтеренко, Судских ощушал стыд. Заглушая его, он наигранно-бодро говорил в микрофон:
– Святослав Павлович, привет с того света.
Мать честная! Игорь Петрович, вы где?
– У президента. – кратко ответил Судских. – Вернусь – поговорим. Привет всем.
И сразу дал отбой. Нечего рассусоливать – жив и жив.
Президент караулил его или Судских обостренно полагал гак после всех наземных событий?
Далеко не грубый руководитель, как его пытались представить некогда, он разбирался в людях и умел выявить их основное качество, стержень натуры. Улавлил он и скрытую спесивость, и властолюбие, чуял начетчиков и фанфаронов, терпеть не мог лжецов. С момента их давнего знакомства они испытывали друг к другу притяжение, но постоянно держались на расстоянии дуэльного выстрела. Однажды Судских подумал: не свои ли потаенные амбиции скрывает от него президент на почтительном расстоянии? А скрывает потому, что видит в нем соперника? Приход его к власти был покрыт непроницаемой тайной. Судачили мною, намекали на неких олигархов, но толком никто ни одного имени не назвал. Президент оставался темной лошадкой, норов не выказывал, а присутствие этого норова Ошущали все.
– Не томите, Игорь Петрович, рассказывайте, как там, много ли алмазов пламенных в лабазах каменных?
И опять Судских удивился столь грубой постановке вопроса. Ведь только что мир висел на волоске, многомиллионный город мог познать ужасы «грибного супчика», а минула гроза – и первый вопрос: а кепочка где?
– Что центр Москвы вот-вот провали гея, все подземные коммуникации дышат на ладан – видел, а лабазов не нашел.
Кто толкнул его под локоть, кто не пожелал, чтобы он не рассказал о виденном? О книгах, об этих самых алмазах пламенных. Что именно остановило его?
– Игорь Петрович, Воливач приказал долго жить. Так вышло в ваше отсутствие, – короткими фразами говорил президент, в упор глядя на Судских. – При нем обнаружили скрупулезный список неких драгоценностей, золота, антиквариата и древностей. Сумма описи громадная. Указаны там и столь долго разыскиваемые книги. Я полагаю, они в подземельях, и вы не могли не найти их.
– Почему именно под Москвой эти ценности и почему именно я не мог не разыскать их? – О Воливаче Судских ничего не спросил, хотя новость ошарашила его.
– Почему? Сеть такая уверенность. Чутье у меня. А для России они бы сейчас очень пригодились.
– России всегда чего-то не хватает, как бы устало отвел глаза Судских. – Не видел я богатств. – Открыто посмотрел он в глаза президенту, и тот не поверил ему, прищурился, погасил доброжелательную улыбку.
– А если мне доподлинно известно, что генерал Судских видел эти богатства?
Судских словно током шарахнуло.
«А почему я не думаю, что не только я отмечен Богом?»
Президент будто ничего не заметил. Передохнул и заговорил вновь в другом ключе – нейтрально-вежливом:
– Ладно, Игорь Петрович. Нет – и ладно. Давайте поговорим в сослагательном наклонении. Скажите, если бы вы нашли сокровища, что-помешало бы вам отдать их в казну государства?
Судских понимал, что любой ответ в сослагательном наклонении все равно остается прямым ответом, но лукавить не хотел. После прочтения «Тишайшего свода» в нем перевернулось что-то, и найденные сокровища остались неразгаданной тайной, которую можно донести до людей через многие годы. Внутренний голос заговорю в нем строго и уверенно, будто стал он исповедовать религию, где лгать запрещено:
– Потому что время не приспело, иначе их разбазарят, как многое другое. Пока нет людей, готовых распорядиться ими с пользой для потомков.
– Ты что несешь? – сорвался с вежливого тона президент. – Страна задыхается от долгов, люди не получают зарплаты, дети недоедают, у матерей пет лекарств! Об этом ты знаешь?
– Знаю. – не смутился Судских. – Давая присягу на верность стране, вы на этот клад надеялись?
– Я па верных помощников надеялся! Они клялись в верности, а я на каждом шагу вижу измену, пустобрехство и стяжательство. Работать не с кем!
– Вряд ли кто клялся вам. Показалось это. Россия – не армия, ей не прикажешь «лечь-отжаться», – занесло и Судских, сказалось напряжение долгих часов.
– Прикажу, Судских, – огрубел голос президента. – Хватит миндальничать, последний раз спрашиваю: где сокровища?
– Нет и не будет, – • холодно ответил Судских и видел, каких трудов стоило сдержаться президенту.
– Свободен, – сквозь зубы процедил он.
Судских встал и, отвесив поклон, направился к двери.
– Приказ об отстранении будет сегодня, – услышал он вслед и обернулся:
– Одумайтесь. Не рубите сплеча.
– Л у меня правило: замахнулся – бей.
Лицо у президента злое, упрямое. Многие принимали это упрямство за непреклонность и желали видеть главу страны именно таким. Когда кто-либо пытался говорить о скрываемом самодурстве, предупреждал о последствиях, таким отвечали из ближайшего окружения: ничего, стерпится, Россия кнут любит. И давненько ей кнута надо, а то и топора, петуха красного, зажрались людишки, обленились в праздности. На это и замахнулся упрямый Овен. Весы рассудительного генерала спровоцировали.
Нет, пожалуй, не в подземельях, не за чтением «Тишайшего свода» началась перемена в Судских. Позже. Когда увидел он величавый собор, который восстал как символ веры, как и положено ему, прочно, устремленно ввысь, и увидел в том знак Всевышнего – так повелел распорядиться он сокровищами.
Еще не пришло время вернуть людям святая святых.
«Так почему тогда растерял я сверхъестественные способности? – будто за соломинку хватался Судских, цеплялась его слабенькая неуверенность, а твердый внутренний голос отмалчивался, не помогал, и, покидая Кремль, сам себе генерал казался капризным и заносчивым юнцом. – >1 переутомился».
Не вызывая машины, он решил добраться домой на метро. Его одежда маю чем отличалась от будничных нарядов прохожих. Одетые иначе на метро не разъезжали. И так ли это важно после откровений прочитанных книг? Все человеческие особи голы пред Господом и госпожой Смертью... А он прожил минимум две жизни. Это примиряет с бытием и усмиряет амбиции.
Но внизу его вежливо усадили в «мерседес» с затемненными стеклами и повезли с гиканьем сирены прямехонько домой. На мягком сиденье Судских разморило, и он каждое мгновение проваливался в сладостный сон. Всякий раз вежливые сопровождающие подталкивали его с боков, он стряхивал забытье и таращился в лобовое стекло, забывался и снова засыпал. Может быть, охрана думала про себя: вот так Судских, человек-легенда... Такой же как все, из мяса, костей и человеческих слабостей.
«Мерседес» стал напротив его подъезда. Судских, переборов слабость в ногах, вышел, вежливо поблагодарив сопровождающих. Еле-еле он отшагал до лифта, от лифта до дверей, нажал звонок и притоптывал на месте, пока жена не открыла ему.
– Судских, да ты никак нализался? – с каким-то восторженным скептицизмом оглядела она его дилерский наряд.
– Как скажешь, так и будет, – ответил он бесцветным голосом, дотопал до дивана и рухнул, заснув в падении.
Как его раздевала жена, переворачивала, укладывала – это осталось в реальном мире, в нереальном он у бе газ куда– то на гудящих от напряжения ногах. Бежал долго, пока не уперся с размаху в каменную кладку, царапал се ногтями в ожесточенном упрямстве и не обращал внимания на сорванные HOiTHи содранное до костей мясо. Вообще все было безрахчично. лишь бы выбраться из каменной ловушки и взлететь...
Взлететь!
– Куда? – услыщал он Голос. Насмешка чувствовалась в нем.
– Надоело до чертиков, – ответил он и очнулся от своего дерзкою ответа.
Тот же каменный мешок, узкий, без верхнего свода, и где-то там. вверху, в глубокой темноте, искрит и потрескивает, будто коротит электрический кабель высокого напряжения.
– И ты мне надоел. Я хотел видеть тебя сильным, дал все для этого, а вижу червя.
– Мало хорошего в силе, направленной на бессильных, – отвечал Судских, памятуя прежние разговоры, где запрещались вопросительные интонации.
– Кто тебе сказал? Бессильных не бывает в природе, а слабые могут ранить больнее сильных. Ты видел таких?
– Наш президент. Против меня он применил силу.
– Правильно сделал, если не сохранил ты гибкость. Судный ангел – это не рыцарь в доспехах из железа. Напролом ходят только дураки. Там внизу сплошь и рядом «чщенился люд, заважничали мерзкие людишки. Чем ты • чорчил моего любимца?
Я не открыл ему сокровищницу. Выл твой знак.
– Что ты смыслишь в знаках! Храмом отмечено место, к только, а значимость его изуродована людишками, во– юмнившими себя чуть ли не богами. Прежде храмы становились домами моего присутствия, теперь же называются именем посланцев моих – так что, гневаться мне? '.лчем? Я могу испепелить весь род человеческий, но тог– м погибнут и мои чада, пришедшие на землю по моему велению. Они неотличимы даже дня меня. Только некоторые. Ты, например.
– Я недостоин такой чести.
– Мне решать! Род твой по отцу восходит к первым ариям, пришедшим со мной. Я разыскал тебя, возлюбил и вернул знаки могущества, а ты пошел против моей воли. ' >то я вложил меч в руку твоего президента, я повелел не щадить отсчупников. Он пришел для сражения с Арима– пом, я дал ему такие полномочия!
– Не раскрылась ладонь, не решился отдать несметные богатства в руки грубого человека. Не принесут они пользы.
– А кто тебе велел решать или не решать? Много о себе возомнил. Ты солдат! А он архангел. Да, груб, а вам медузу подавай. И опять плохо: гот не гож, этот плох лю– тишкам. А ему вменялось отсекать искореженное веками. И не ты ли помог ему стать во главе? Разонравился? Почему вдруг?
– Не вдруг. Он открывался мне постепенно, под личиной овцы оказался обычный волчара. Прозрел я. кому помог. Голодный, гонимый, с повадками зверя. Мы такое уже проходили. Ради матери, раздавленной железным сапогом, я отказался выполнить твое веление. Взгляни сам: он отвел от себя думающих, прочие стали паразитами. В меру сосущие кровь, они дразнят хозяина, отчего он вымешает зло на других, а паразиты надежно прячутся в густой шерсти волчары. Впрочем, России, о которой ты якобы печешься, чаще всего доставались волки в овечьей шкуре, но не витязи в тигровой. Странно ты оберегаешь ее.
– Смел. Забыл, как умолял меня вернуть тебе обличье?
– Я и тогда говорил, что невиновен. Я мыслю по– человечески.
И хочешь взлететь. По щучьему велению, по собственному хотению? Если такие взлетят, то это будет рой мошкары, которая ничем не отличается от мерзких тварей. Да вы сшс ползать как следует не научились! Сначала готовят место дня разбега, только потом крылья для полета. Торопитесь, потому и гибнете. Не в том человеческое назначение. Я в руки ваши отдач всякую тварь, а вы тварям уподобляетесь. Что ж, попробуй выжить без Божьей зашиты, много ли ты значишь без нее. А в наказание заставлю тебя заново пережить сатанинский год, чтобы мой избранник показался тебе ангелом по сравнению с теми, кого вы сами себе на голову усаживаете. Бойся, разлюблю вас всех...
Искры обрушились на голову Судских. Защищаясь поднятыми крест-накрест руками, он жмурился от летящих искр изо всех сил, но удары становились весомыми и Судских открыл глаза.
– Да очнись ты наконец!
Жена тормошила его, волосы растрепались, разгоряченная. она тормошила Судских, сдувая волосы с потною лица.
– Ты совсем очумела? – воспрянул он.
– Судских. твою мать! Бсхтеренко звонил, тебя арестовать выехали по приказу президента! Ты как – спать будешь или очнешься? Что ты натворил? – уставилась она ему в глаза, руки в боки, коммунальная фурия, и только.
Судских осознал сказанное: посыпались реальные искры. Что потом времени не оставалось. Плеснув в лицо пару пригоршней воды из-под крана, наскоро утерся, оделся попроще – джинсы, свитер, кроссовки, – схватил с вешалки куртку. Жена ждала, молча передвигаясь за ним, и застыла у двери.
– Ничего не натворил, – промолвил он наконец и всю убедительность своих слов вложил во взгляд. – Пока безумен наш султан, сдаваться не хочу. – – Сжал руки на ее плечах и потянулся к замку.
– На соседней улице тебя ждет «жигуленок», номер два ноля шесть. Больше Бехтеренко ничего не сказал. С Богом, Судских, хоть ты и дурак, – сжалилась она, поцеловав на прощание в губы. Поцелуй был сухим, и на улице его тотчас смыли струи ливня.
Мотали кронами деревья, малые деревца гнулись под сильным ветром и потоками воды. Сумасшедший ураган ликовал, носился с крыши па крышу, громыхая железом, разражаясь молнией-змеей. Казалось, хляби небесные получили увольнительную и развлекаются всласть с малюсеньким человечишкой.
Судских изрядно вымок, пока выбрался на соседнюю улицу. В самом деле, в боковой аллее стоял синий «жигуленок» два ноля шесть. Стоял посреди огромной лужи, и Судских сразу промочил ноги по щиколотки. До того ли сейчас...
Его ждали. Водитель молча кивнул, выждал, пока мимо в потоках воды проследовали один за другим два джипа, и только потом выжал сцепление. Выруливал он из аллеи сосредоточенно, стараясь углядеть в зеркальце обзора что– либо движущееся. Судских не рискнул заговорить с ним.
Только на трассе водитель повернул лицо к Судских и сказал, будто ставя дурной диагноз пациенту:
Игорь Петрович, мне велено отвезти вас в Балашиху. Вас должны встретить. Больше ничем помочь не могу.
Судских кивнул. Больше знать не положено ни водителю. ни ему. Так разложились земные пути.
Опять он в бегах...
Дворники едва разгребали потоки воды на лобовом стекле.
Постылая дорога...
1-2
Шекспировский вопрос – быть или не быть? – в России умы не занимал. Одни в театр не шли, другие шли прямо в гамлеты. Такое было среди тех, кто мало-мальски почитывал книжки. Среди основной массы живущих россиян гак вопрос вообще не ставился, в лучшем случае – как быть? Кто не получал зарплаты или пенсии, не копал картошку на собственных шести сотках, тот сразу попадал в разряд «не быть». Значит, хоть на паперть. Но кто примет в свою когорту конкурентов? Нищие в России сразу попали в престижный класс бизнесменов. Маскируясь пол беженцев из Таджикистана и Крыма, под сирых и увечных. они зашибали хорошие деньги у сердобольной публики, которая, несмотря на все потрясения, так и не перевелась в России. Так и было: одна часть общества, живущая без царя в голове, пошла за подаянием, а другая часть, живущая надеждой па хорошего царя, безголово раздавала последние медяки хитрым приспособленцам. Просили по– всякому, многое зависело от места. Чубайсу, например, подавали хорошо, в рублях и зеленых, хуже Немцову или востроглазенькому Кириенке. Эти всс еще тешили себя иллюзией, будто идут они в музыкальную школу на скрипочке пиликать и немножко задержались на перекрестке, поиграть публике и на мороженое заработать, а потом они снова вернутся в светлую жизнь. Подавали им плохо. Тут особый имидж нужен, чугунный. Брать – так миллионы, драть – так чтобы пух летел и что попадется, на королеву не уповать, завалящую имиджмейкершу Таню, например. Бог увидит – больше даст. А Бог насмотрелся на все российские чудеса-перекосы да как шарахнул ураганом по Москве, мало не показалось. В кои-то веки валило дерева по столице, рвало провола и переворачивало автомобили. Кресты на церквах погнуло! И хоть бы хны! Попы не отпевали. прихожане отмалчивались, а выжившему из ума президенту пели многая лета. Вот! И хоть бы хны! А потому что Россия жила не по законам разумности, а по принципу – нас без хрена не возьмешь. Тут не клановые установки, не тейповые уложения, а прочное российское разгильдяйство. Откуда оно взялось? Оттуда. Из древних времен. Цари не хотели замечать умного народа, народ не замечал глупых царей, а всеядный зверь тем временем пожирал саму Россию вместе с крестами на храмах, умами и портками.
«Кто имеет ум, тот сочтет число зверя...»
А кто имеет ум? Как раз умных россиян во власть никогда не допускали. И в вожди, между прочим. Умный человек крикливым не бывает, на трибуну или белого коня не полезет. Он тачает свои сапоги и помалкивает. В вожди идут удалые, безрассудные. И зачем такому рассудочные? Ни стопки выпить, ни с бабами похулиганить. Квелые они, эти умные, как Явлинский, право слово. А с глупым если казну пропьешь, есть повод похмелиться, на мозги капать не станет, а рассольцу поднесет заботливой рукой.
И какие такие жидомасоны собираются сломить Русь? Только себе хворобу наживут. Разгильдяйство – это мега– ваттиая сила, а россияне привыкли, иммунитет имеют. Такой вот имидж. Не жили хорошо и начинать не стоит. Вкусили гайдаровских иллюзий и закручинились. Достал змей– искус ите л ь...
– Приехати...
Судских отрешился от дум, едва «жигуленок» заскрипел тормозами. Приехали.
– Тут, Игорь Петрович, место встречи. Веет вам хорошего.
Судских открыл дверну, и стена дождя разом обвати– лась. Выходил он наружу, будто из аквариума наоборот, и сразу понял: Всевышний отодвинул время годом назад. Из ливневой ночи Судских попал в пекло июньского дня девяносто восьмого года. Он определил год по неприметным чуждому глазу деталям. Девяносто девятый стал годом пробуждения, прокручивания механизмов и подкручивания гаек. Не надеясь на помощь заграницы, честно сказал президент россиянам: хватит бить баклуши, что есть, с тем и жить будем, а ходить по струнке я вас обучу, не хотите – заставлю. Заставил, поскольку никто не хотел, даже самые нищие. Попрошаек разогнан, предварительно отняв выручку. И как-то сразу улицы посвежели, помолодели хмурые лица. Теперь же Судских увидел напротив ворота воинской части, двоих солдат руки в карманы и понял: прошлый год, военные в стадии ступора. Уже голодные, но еще не волки.
Рядовые стояли с унылыми лицами и так же уныло соображали: выпросить у этого штатского закурить или не даст?
– Чего ищем, дядя? – спросил один, примериваясь к основному вопросу о куреве.
Судских отмахнулся без слов и медленно пошел вдоль кирпичного забора части.
– Закурить-то дай, – окликнул другой с уходящей надеждой.
– Не курю, извините, – бросил за плечо Судских, но остановился, делая вид, что заинтересован объявлением на столбе, хотя на самом деле намеревался послушать болтовню солдат и определиться.
«Продается ротвейлер-сука в хорошие руки. Недорого. Самим есть нечего. Хорошая сука, не пожалеете».
– Вежливый, сука, – сказал один рядовой другому, критически оценив наряд Судских. – Приблатненный. Такие не дают. Если только разговор затеется.
– Не затеется, не видишь, что ли, из боевиков дядя. Наверное, к баркашам приехал.
– Л давай до баркашей дойдем? Может, у них разживемся?
Нашел, бля! Ты чс, в натуре? Не курят они. Правильные...
