Текст книги "Набат-3"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
А вот шестерня – зубчатое колесо, нужный механизм. Шестерная передача – механическая совокупность разновеликих шестерен, обладающая прочной сцепкой. Манипуляция Шестернями позволяет регулировать скорость вращения основною вала, основной тяги. Это – царское дело.
И «...никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени сю. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочтет число зверя, ибо это число человеческое; число его 666».
«Откровения Иоанна Богослова»
1-1
Товарищ, юли не юли, шестерок скатают в нули!
Из неспетой песни защитников Белого дома
Темнота была сухой и зловещей.
Где-то в пампасах.
Ночь дышала влажным жаром.
Это в льяносах.
Ночь сулила перерыв до десяти часов утра. Это в наших кортесах. И вообшс в нашей Хамландни ни пыла, ни жара не водилось, окромя слякоти. Завечереишая промозглость потепления не обещала, и как-то смешались вокруг очертания и контуры, сместились, скособочилось все, ни дна ни покрышки, ни крепкого уха, ни милого рыла. А от разгула демократии не осталось надежд. Лет десять назад игральная колода лежала по мастям. Ныло руководящее рыло, не милое, но свое, джокер называется, затем шли тузы, короли, вельможные дамы, валеты и шестерки. Молодки в счет не шли, мэнээсы в расчет не принимались. Разгул колоду смешал, молодки заважничали, шестерки заявили себя избранниками народа, выбились в депутаты. В пампасах, как прежде, пахло тамарисками, в льяносах – ирисками, а в думских кортесах запахло настоящим дерьмом – сушее наказание для народа.
Было шесть вечера. Час мерзавцев и депутатов, что, впрочем, одно и то же. Одни и те же правили новый бал. Черная «Волга» с антеннами и антеннками уперлась в широченную траншею, взрезавшую асфальт, и, как умное животное, остановилась, тихо переваривая бензин и какие– то свои черноволговскис мысли.
– Приехали, – бесцветно молвил водитель.
– Началось, – недовольно выдавил из себя пассажир.
– Продолжилось, – поправил водитель.
– Поищите объезд, – надавил пассажир.
– Ножками придется, не стану искать, – по-прежне– му без ромашек и лютиков отвечал водитель, указывая в окно. – Вон этот дом, не вас первого привожу сюда. Вдоль траншеи и но мосткам, второй подъезд, первый этаж.
– Ждите, – буркнул пассажир, выбираясь наружу.
– Ну да? розовым лютиком подцветил удивление водитель. – Нам не положено. Диспетчер велел доставить и вернуться.
– А я сказал – ждать!
– Ты, парень, топай, – перешел на ты водитель. – Не из той конторы, чтобы приказывать.
– Распустились! – прошипел пассажир.
– Депутат сраный! – ответил водитель и газанул. – Мерзавец!
Такой вот состоялся разговор, после чего депутат, он же мерзавец Вавакип, еше и с приставкой -оглы, вылез из «Волги» с чекистскими номерами и потопал к указанному дому[3].
Настроение – нуль. С такими дурными приметами пришлось зачинать нужное дело, не терпяшсе отлагательств. На носу съезд, могут не переизбрать, а надо бы выяснить, чем закончится. Вот Вавакин и отправился к ясновидящей вызнать, чем он вдруг пахану-спикеру не угодил, чего гот коситься на него стал.
За что его персоналки лишили? Голосует как велят... Унижение прямо – через диспетчершу машину заказывать. Много наездишься? А диспетчерша, Верка фон Васина, всегда норовит машину из чекистского гаража подсунуть. Ясно почему: чекисты депутатов ненавидят. Л Верке недаром «фон» прибавили – аппаратная б-б-б...
– Сволочи, – сплюнул мерзавец Вавакин, перейдя мостки. Остановился, унимая зло в сердце и дыхалку в груди. В тридцать пять рановато дыханию дыхалкой обернуться. Не курит, не пьет. Все от заседаний долбаных: сиди, дорогой оглы, нажимай за нас кнопки, знаешь где какую по заморочкам, вот бумажка, а мы по делам... Куда ж ты, юность ранняя, ушла? Родной райком, пайки, свои девочки, будущее... Вот оно – настоящее. Как еще за депутатство зацепился! И от прежнего радостного состояния души остался румянец на щечках и младенческой пухлости ладошки, а ранние залысины предательски обнажают неутоленные страсти, очки не скрывают внутренней суеты. Откуда ж ей быть, если обман кругом? Вчера ездил по объявлению: «Прекрасная во всех отношениях дама подарит шикарную ночь состоятельному господину».
Брала с него по высшей мерке по прейскуранту, а давала... Бывшие девчонки из райкома сто очков вперед этой прекрасной во всех отношениях даме дадут и за бесплатно. Скажешь кому из своих, па смех подымут. Не зря пахан-спикер предупреждал: «Не мотайтесь за триппером, не ищите приключений на стороне, у вас все свое: каждой секретарше вменено обслуживать депутатов!»
«Сейчас еще попаду не к ясновидящей, а к занюханной тетке, – расстраивал себя мерзавец Вавакин загодя. – Засаленная колода карт, морда засаленная, брюхо на коленях...»
Дверь отворил амбал метра под два, одетый в десанту– ру, годов под тридцать и вполне человеческой внешности.
– На сеанс? – спросил он вежливо.
– Да уж так. – вздохнул Вавакин-оглы с придыханием.
– Раздевайтесь, господин, – кивнул амбал на вешалку, – и сюда. – Кивок в сторону кухни.
«В комнаты не приглашают, – оскорбится клиент Вавакин. Оскорбился больше за го, что в коридоре стену заняли книжные шкафы, а на полках все избранное, избранное: занюханная гадалка имеет толк в классике! – Понт».
Кухонька о шести квадратах, свечечка на столе в фарфоровом подсвечнике, колода карт почти свежая, а над столом хитрющая картина в хорошем багете: сатана себя в зад целует или чего-то достает оттуда. Л гадалка... Да, не зря здесь десантник на постое: таких дам гвардейцы должны охранять – хороша во всех отношениях и в золоте. Вавакин даже забыл, что он оглы.
– Приступим? – спросила дама, берясь за колоду. Черная шаль с красными по золотому шитыо розами эффектно контрастировала с пышными волосами блондинки, а декольте с бриллиантовой брошью, а фудь... Мама моя! Мерзавец Вавакин стоял, продолжая бледнеть. Сразила его напрочь ясновидящая.
– Присаживайтесь, – поняла его состояние прекрасная дама.
Карты по столу шныряли тузы, валеты, короли, пахан-спикер выпал пиковым королем, сгоревшим на кознях в казенном доме, валетом проскочил Гайдар, шестеркой Шахрай, отошел в отброс кардинал из ссрых – Филатов, и Вавакин-оглы мотался среди них, как дерьмо в проруби. И после всех неприятностей посулилось ему свеглос будущее из пиковой масти, и понял он, что выложит за гадание, сколько бы ни запросила гадалка за рукомесло.
Такие вот раскладки.
– Вы чудОдействепница, – зачарованно произнес Ва– вакин-оглы, возвращаясь в настоящее из будущего. – Сколько это стоит?
– Я профессионал, – ответила дама без нарочитости. – Гадание – это четкое действие плюс интуиция.
– И что она подсказала вам?
– Я же все показала, – сделала жест рукой над веером карт она. – Когда шарлатаны берутся руководить страной, значит, вам и карты в руки. – Сверкнули камушки па пальцах гадалки, и Вавакин не понял за шарлатана она принимает его или за того, кому, умному, среди шарлатанов самый кайф пробиться наверх. Шевелить в себе чувства он не стал.
– Ну. спасибо, – поднялся Вавакин. – Вы меня ой как просветили и обрадовали.
За спасибо не живут, золотите ручку по таксе, – ответила она, также подымаясь.
– Да-да! оживился Вавакин-оглы. – И сверх того за блестящий поворот в моей судьбе!
– А сколько не жалко? – прищурилась блондинка.
Мерзавец Вавакин добыл из портмоне оговоренные
пять тысяч. Прибавил две, потом расщедрился и вывалил ей остальные пять тысяч. Гулять на радостях, так гулять!
Щедро, – оценила жесг и пустоту кошелька после расчета ясновидящая. – На сколько больше передали, настолько быстрее исполнится гадание. На несколько лет быстрее, – закончила она, и Вавакин пропустил мимо ушей это пророчество. – И цена выше...
От прилива чувств Вавакипу хотелось поговорить с дамой, смутить ее своей родовитостью, что он оглы и со дня на день станет заде, и он не прочь пригласить ее в ресторан, но приятная во всех отношениях дама как-то исподволь и элегантно выжала его из кухоньки в коридор, где стоял наготове с его пальтецом и шапкой десантник, и
Вавакин-оглы неожиданно для себя очутился и промозглой сусте и темени. Настала реальность.
– Дай закурить, – напомнила она о себе тремя шалопаями с мрачными рожами без предупреждения.
Я не курю, – ответил мерзавец Вавакин, отпрыгнув сразу на приличное расстояние.
– Ты чё, больной? – удивился один из шалопаев.
– Я депутат! – защитился мерзавец Вавакин. Про оглы смолчал. Но его вычислили:
– Оглоед...
Остальные захихикали. Вавакин предупредительно су – пул руку в карман. Ничего там не было, ничего другого и не оставалось. Хихиканье напоминало вжиканье ножичков по точилу.
– Не подходите ко мне! – прикрикнул Вавакин, срываясь на фальцет. – Ответите перед законом!
Кому заливаешь, чучело? Депутат, – передразнили его. – Депутаты на «мерсах» катаются!
– И не по нашей улице!
– В Свиблово депутат не полезет!
Шалопаям было весело. Их боялись, а кружков по интересам давно не водилось.
– А вот я приехал! По делу! Депутатский запрос! А машина уехала! – от обиды и страха выкрикивал Вавакин. Для верности он отступил еще па шаг и завалился в траншею. Показалось, в тартарары. Ой как жутко стало от непредсказуемости!
Падение состоялось с малыми потерями. Ударился он локтем и затылком, и почудилось вдруг ни с того ни с сего, что на дворе девяносто восьмой год, лето, и сам он нежится на шикарных постелях. В темноте, которая стала на некоторое время союзником против шалопаев.
Союз длился недолго. Сверху посветили фонариком.
– Влип, депутат сраный? – спросили сверху въедливо и со значением. – Ну, бляха-муха, держись...
Хотелось выть от жути и беспричинной боли. Траншея стала разрытой могилой, чавкаюшей от предвкушения живой плоти.
– Я настоящий! Народный! почти выл мерзавец Вавакин. Трясущимися руками он кое-как достал удостоверение и сунул его в сноп света. – Нате! Нате!
Прошла вечность, прежде чем у шалопаев настроился процесс мышления, хоть и с ударением на первом слоге. Они поверили ему. Они не поверили себе, какое счастье привалило в этот вечер: живой депутат в яме! И все же наши шалопаи – лучшие в мире: забивать камнями народного избранника, суку и мерзавца, они не стали, чувство сочувствия взяло верх над низменным.
– Перемазался, гат, – участливо сказал один шалопай.
– Обделался, сука, – пожалел другой.
– А кликиу-ка я отца, – оживил всех третий. – Он давно грозился всех депутатов перевешать!
– Точно! – поддержали его. – Всех надо с нашего дома позвать, пусть мерзавец траншею зарывает.
– А че траншею! Пусть матери пенсию прибавит, отцу зарплату!
~ А подвал у нас отняли? Качаться теперь негде... Пошли, всех позовем, будет ему встреча с избирателями!
– Пошли! – донеслись до Вавакина удаляющиеся голоса, и он отчетливо, может быть, в первый раз понял, что выпал ему козырной случай – и другого такого не представится – проявить свою прыть и с величайшей поспешностью не сделать ноги из этой разрытой специально для нею могилы. Разом отошли в сторону спецмашины и спецпай– ки, счастливое гадание и грядущий успех, зато отчетливо прорезались нужные рефлексы: хватательный и бежагель– ный. Умело, как альпинист-профи, не заботясь о маникюре на ногтях, английских ботинках и шведском пальто в елочку, мерзавец Вавакин-оглы лез к белому свету.
Он покорил свой Эвересте рекордным временем. Потом без передышки стартовал, спуртовал и сделал стометровку к шоссе за такое время, о котором и говорить не хочется. Не поверят.
Вообще мир немного знает смелых мужчин. Ганнибала со своим альпийским переходом, Суворова с альпийским походом, третьим стал мерзавец Вавакин со своим свибловским наездом.
Собравшиеся по тревоге люди из ближних и дальних домов никого, разумеется, в траншее не нашли, хотя с лопатами, пилами и вилами добросовестно ощупали каждый сантиметр канавы. Даже участнику штурма Зимнего не повезло, а он гак старался, так спешил на встречу с обычной скалкой...
1-2
Свинский случай с Вавакиным не повлиял на мирное течение вечера в гостинице «Россия». Несмотря на цены, ее рестораны ломились от алчущих, и хотя висела табличка «Мест нет», страждущие канючили любой номер за любые деньги.
В прежние времена, битком набитая лицами кавказской национальности и мордами по протекции министерств и ведомств, «Россия» неплохо прикармливала свою разномастную челядь от фирменных жриц любви до последнего полового заработками, чаевыми и объедками. С приходом демократии отлаженный ритм нарушился. Совсем не потому, что убавилось половой жизни и бурления кабацких страстей, но челядь стали обносить законным приварком, по их мнению, за незаконные услуги. И все из-за ввода ограниченного контингента депутатов демократической власти по безналичному расчету.
Внешне мерзавцы демократы выглядели бесполыми, будто бы в нескончаемых бумажках и заседаниях теплится их незаметная жизнь, а дряни от безналичных постояльцев выгребали больше, ленок водили не своих, а бог знает с каких помоек, что оскорбляло достоинство российской челяди. Оно и понятно: по безналичному расчету даже в Африке не дают, а депутаты с наличкой расставались неохотно. Рядовой кавказец битую посуду оплачивал по цене ракет «стингер», за изувеченный унитаз платил как за танк, а депутаты за разор платить отказывались, еще и грозили разбирательством. Разбившись на группы и группки, они строчили возмущенные письма президенту о самоуправстве челяди, утреннее заседание в кортесах, то бишь в Вер ховном Совете, посвящали неизменно защите чести и достоинства депутата. Родился тогда иремиленький документ, за который проголосовали единогласно: «Считать «Россию» вотчиной депутатов, проживание, питание и физические излияния их относить на счет светлого будущего». Столичная мафия крепко обеспокоилась. Состоялась расширенная сходка представителей всех мафиозных структур, и решение было категоричным: «Поскольку Россия знача две страшные напасти – татаро-монгольское иго и нашествие Гитлера, – третьей не допустить и спешно отстроить дома для депутатов». Главари кланов раскошелились, наняли расторопных прорабов и сами не считали за стыд потрудиться простыми каменщиками. Многие, к слову, выбились потом в прорабы перестройки и так позже рядились в фартуки благопристойных граждан, что сицилийцы диву давались. Им от рядового вора до солидного мэра за три года не дойти, подобного Клондайка даже «Коза Н остр с» не снилось.
Коза козой, дома домами, а депутаты съезжать не спешили. И это понятно: до новых домов еше добраться надо, где автобусом ехать, где пеше, где и морду набьют, а дома приевшиеся жены и семейные проблемы, а от «России» до Белого дома накатанная дорога, харч, условия плюс депутатская неприкосновенность, и раз решено: «Россия» – вотчина депутатов, – так тому и быть.
Хулой мир лучше доброй ссоры. Терпеть мерзавцев России пс привыкать. Челядь притихла, гадая промеж себя, в каком наконец месте.свершится поле Куликово, наступит избавление от супостатов, а мерзавцы в ус не дули, славя разгул демократии и евоего бесстыжего батьку– президента.
Супостат Захребетный-баба по заведенной привычке коротал вечер в своем номере на седьмом этаже. Умеренно перекусив семгой и бужениной, он валялся на покрывале, почесывая то живот, то задницу, сладостно зевал, прикидывая, чем бы развеяться до сна. Может, кроссвор– дик разгадать? Мысль хорошая. Только тянуться за ним надо до тумбочки. Трудно. И Захребетный-баба дожидался какого-никакого звонка, дабы соединить приятное с полезным. Телефон пока не звонил, создавая томление. Телевизор работал, но не радовал. Сказывалось засилье попов, поп групп и сраной интеллигенции. Последних как прорвало, они скопом доказывали с экранов свою исключительность в никчемности, оставаясь сраной интеллигенцией. Другой так и не вывели, как ни бился с опытами железный селекционер Сталин.
Сам Захребетный-баба относился к ярко выраженной породе гомо советикус. Он имел круглый живот и обширную задницу, имел высшее образование и не помнил, чему его там учили. Он умел самозабвенно врать, сам погружался в это забвение и отлично понимал, что ни хрена не разбирается в том, о чем говорил, и не собирался осваивать порученное дело. Но руководил уверенно.
Гму что синхрофазотрон, что кормовая репа. Где-то o:i задержался на старте, а когда уразумел, что слаще всего было бы пробиться в партийное руководство, портфеля ему не досталось и подобных дундуков даже в райком не брали. Как верного ленинца его перебрасывали с места на место, держали сколько Можно, стало от его глупости совсем невмоготу, а до пенсии целая пятилетка. Уж кто-кто, а его бывшее начальство должно было з ножки Горбачеву поклониться – спасла от свояка перестройка. Захрсбет– ный поспешил наверстывать упущенное. Заклеймил бывших начальников за разгильдяйство, за пособничество балбесам, обратил на себя внимание журналистов и сраной интеллигенции, дважды выступил по областному телевидению, снискал аудиторию благодаря речи не по бумажке, где через слово «тудыть» вставлял, и в избранники прошел без сучка и задоринки. Клеймил он партократов и разгильдяев, страшен был в гневе Захребстный еще не баба. Сильный, тудыть, мужик пополнил, тудыть, ряды демократии. Л вроде простой. Как Ленин, тудыть. Не дали ему тихо выйти на пенсию, в тихое время и в тихом месте, вот он и разбушевался в мутной водице.
В новом окружении разобрался быстро. За малым исключением, Захребстный оказался среди таких же, как он, дундуков совкового кроя. Это радовало. Свои в обиду не дадут. Из десяти дундуков сколотили фракцию «Наша кампф». Десять дундуков – сила. Тотчас осмотрелись, отпочковались от демократов, сошлись с прочими дундуками на платформе партии «Дай-дай». А это – силиша: свое кровное дайдайцы отслаивали намертво, тудыть.
Жилось супостату Захрсбстному сытно. Умение водить за нос начальство пригодилось в полном объеме, однако чутье подсказывало, что пятилетний срок – еше не пожизненная лафа, нужен случай, способный воздать на всю оставшуюся жизнь. Молодежь, от которой Захребетного– бабу корчи брали, была шустрее. Покрасовавшись у микрофонов, втиснулась в правительство, в коммерческие структуры, а ему пока fie везло. И мучила оттого вредная мысль, как грудная жаба: чего бы продать, на чем бы заработать? Эх, грамотешки маловато, годочков бы сброси ть. Что же ты, демократия, запоздала?! Еще баба, а уже такой старый!
На этом из-под сердца восклицании зазвонил телефон, и Захребетный-баба перекатился к прикроватной тумбочке. В который уж раз думал, что послание судьбы, а оказалось, мужики из его фракции добивают утренний мерзавчик.
– Баба, а баба, ты мерзавчик одолел? – сквозь тамошнюю ржачку донеслось до него.
– Не до того, браты, над законопроектом бьюсь, – с оттенком усталости отвечал Захребетный-баба.
Опять ржачка.
– Кому запиваешь! Все ведь свои. Ты лучше закусон– чик прихвати и чеши сюда. А то ты последнее время как не родной стал...
– Это можно, – подхватился с покрывала Захребетный-баба. И впрямь, карауля свой шанс, от стада отбился. Прихватив кусок сыра и кусманчик оставшейся буженины, он отправился скоротать вечерок с мужиками за мерзавчиком.
Молва приписывает создание первых мерзавчиков Бубу– рину-заде, до того как не пробился тот в лидеры марксистов-уклонистов. Сидел умный мужик, слушал очередную глупость, да и разродился с пользой для парламента: составил кроссворд на злобу дня из жизни хамландских кортесов. Выдумка пришлась всем. Едва па табло загораюсь приветствие «Доброе утро!», спикер-пахан провозглашал: «Начинаем работу», весь корпус секретутки обносили отксеренными новейшими мерзавчиками. Повеселела жизнь, наладилась, сучастые телевизионщики не могли найти спящую физиономию – все корпят над заданием. И название кроссворду сложилось само собой. Едва в первом попался вопрос «депутат?», весь корпус разом согласился: «мерзавец». Такое, тудыть, даже детишки знают.
Нынешний мерзавчик оказался заковыристым, на вечернем заседании не успели добить. Многое давно известно и понятно: «президент», ясное дело, «мудак», «съезд» – «бата– ган», «сессия» – «междусобойчик». Даже с «особым качеством депутата» разобрались, не подкопаешься – «бесстыдство»! А споткнулись на совсем простом – «утреннее заседание кортесов». Из девяти букв. Перебрали все стоящее, даже «болтовню» пытались пристроить – не вписывается, иначе пятнадцатое по горизонтали, «законопроект» – «заморочка», неправильно, а это как раз самое то. Тогда-то главный кроссвордист из блока «Истинные демократы» предложил оставить трудное слово па потом.
– Давай, Захребетный-баба. включайся, мерзавец.
– «Избиратель»? Пять букв.
– Дурак, конечно!
– Не подходит. Пять букв, четвертая «о». Но очень верно.
– Да «народ» же! – осенило Болтянко-оглы.
– Во, тудыть! Сходится! заглядывал через плечо Захребетный-баба. – Сроду б не догадался!
– Головастый ты, мерзавец Болтянко! – похвалил Хмырько-сан угадчика. Переходи на пашу платформу, нам скоро опять новые машины пахан давать будет.
– И дачи приватизируем под Красногорском, – добавил Шибский-кун, которому завтра добавляли титул «али» и переводили в аппарат пахана. Мерзавцы с завистью смотрели на счастливчиков Еще бы: особые льготы, частые загранкомандировки, двойной оклад, якобы за вредность, а по истечении срока полномочий – теплое место в госструктурах.
– У нас кормушка не хуже, – не польстился Болтянко-оглы и был прав: он числился советником пахана по коммерческим структурам. Уже всю родию в столицу перетащил, снабдил жильем, иномарками, надежно пристроил в прочные конторы. – Читай дальше, а то до утра не разойдемся.
– «Процесс количественного слюноотделения, переходящий в качественную ахинею»? – доложил Хмырько-сан.
– Во, тудыть, – не сработали шарики в голове Захребет– ного-бабы. – Бубурин-заде выкрутасничает, его почерк.
– Л вот и нет, – вмешался Болтянко-оглы. – Этот мерзавчик составил лично Копсяидзы-куп. Последнее время он спит и видит, как бы от демократов перемахнуть к марксистам-уклонистам, вот пробные шарики и катает.
– Будет служить истово – пристроим, – пообещал Болтянко-оглы. – Толковый мужик, время зря упустил, якшаясь с лрихлебаями Ельцина. Ему еше дачу строить? Пусть подумает над этим.
– Не отвлекайтесь! – остановил разговорчики Хмырько-сан. – Разберемся с этим «процессом...», получим четвертую букву к «утреннему заседанию».
– А позвоню-ка я Валерке Пучсглазову, – решил Шиб– ский-кун. – Головастый мужик, наверняка у них уже отгадали.
– Точно! – поддержали его. – Звони!
Конечно, давно отгадали, – засмеялся в трубку Пу– чеглазов. – Гайдаризация!
– Во дает! – подивился ответу Захребетный-баба. – Спроси про «утреннее заседание», получилось?
Поломайте сами голову, мужики, – рассмеялся опять Пучеглазое. – До угра время есть.
– Вот мерзавец, – без злобы сказал Шибский-кун. – Они там все такие марксисты-уклонисты. Шинельки вроде сталинские носят, а харчи демократские едят.
– Не скажи, – вступился Хмырько-сан. – Валерка парень наш.
Кто уговорил Бубурина-заде голосовать за пожизненное депутатство? Он. Его и брали в уклонисты, чтоб, значит, человек от народа был во фракции.
– А кому это не подходит? – прояснял ситуацию Захребетный-баба. В закулисных играх он разбирался с гру– дом. Пожизненное депутатство всем нравится, но почему марксисты упрямились?
– Друг Пафнутий, – обратился к нему дока Шибский– кун, хотя звали Захребстного всего лишь Нпифан, – тоико– сги нашего дела состоят в том. чтобы создавать видимость работы, а под шумок протаскивать жизненно важное.
– За пацана не считай! – обиделся Захребетный-баба.
– Никоща! – приложил руку к груди Шибский-куп. – Но объяснить товарищу полезно. Пойми, уклонисты через свою прессу проталкивают идею управления государством через «Комитет народного спасения» и «Конгресс российских общин», где они имеют полный вес. Л мы вроде как их оппозиция. Зато когда наша платформа объединится с ихней, тогда дайдайцы поддержат уклонистов. Когда то ссгь мы получим дачи по остаточной стоимости. Уяснил, садова голова?
– Я всегда за. – гак ничего и не понял Захребетный-баба.
– Л ты здесь сошка в лукошке, – вмешался Болтянко-оглы. – У пахана свои игры с царем нашим, и это не нашего ума дело. Верно я говорю, каперанг? – спросил он Хмырько-сана. Тот до депутатства служил во флотской газете и в торжественных случаях флотскую форму надевал, орденские колодки навешивал.
– Верно, – кивнул каперанг. – Мы народ дисциплинированный. Скажут гавкнуть – за милую душу, не то что наш визирь. Брали его в одну дуду с царем играть, а он на кормильца еще и гавкать начал.
– Мужики, я так понимаю, – не терпелось Захребетно– му-бабс полно прояснить ситуацию для себя. – Мне все одно, у кого власть. Взял – пользуй на здоровье, но изволь ответить по всей строгости, если от твоего правления народу прибытку нет. За развал державы таких вешать надо!
– Это, брат Пафнутий, тебе следует к националам прибиваться, – наставлял Шибский-кун. знаток всех программ и партий, почему и попал к пахану в советчики! – Их дело хоть и правое, но швах, потому что в Хамлаидии нашей нет и не будет законов об уголовной ответственности за руководство державой. Для тою нас и кормят.
– Это почему же? возмутился бестолковый Захребетный-баба при всеобщих смешках. – Сами ж законы принимаем, долго ли?
– Во тупой! – постучал себя по голове Хмырько-сан. – А кто их готовит? Не ты ли, друг ситный?
– А кто? Я и готовлю, – сказал он, и все заржали смачно.
– А за досрочный роспуск кортесов станешь голосовать?
Нашли дурака, – подбоченится Захребетный-баба. Ответ всем понравился, ржали с удовольствием и мною. – Ну хоть Тимурову команду можно к ответу привлечь?
– Никак пет, друг Пафнутий, – не позволил Шиб– скнй-куи. – Пго команда сплошь из жидов и проходимцев, честный человек с Гайдаром срать на одном гектаре постыдится, а судить нельзя, все там будем.
– А меня-то за Что? возмутился Захребетный-баба.
– А кто по указке пахана Закон о банкротстве принимал, чтобы тимуровцам легче чужое своим делать? Не ты ль? Поименно. Кстати, лежит списочек в нужном месте до поры...
– Дак все голосовали... Нужный он...
– Дак он дает право не отвечать по долговым обязательствам. Хорошая кормушка? А ты за поддержку во Францию прокатился и премиальные получил.
– Мне кортесы давали!
– Л кортесам заинтересованные товарищи подбросили. Так что. брат Пафнутий, молчи в тряпочку, все одной веревочкой связаны, и слава Богу, дружно стоять будем, нам ее на шеи не наденут. Это и есть истинная демократия.
– Не нравится – увольняйся, – поддержал Болтянко– оглы. – Кстати, мужики, хорошо вчера пахан Забубенно– му ответил: не по пути с мерзавцами – скатертью дорога, насильно не держим.
– Сломает Забубённый голову, – посетовал Хмырько-сан. – Умный парень, а на рога прет. Чего ищет?.. Помните, с месяц назад слух пошел: вроде к губошлепу его берут? Не взяли. Больно честный. Среди гайдаровской шайки места не нашлось. Л вот хотите верьте, хотите нет, я присутствовал при вхождении губошлепа Егорки в большую политику.
Прямо-таки повивальной бабкой? подначил Шиб– ский-кун.
– Присутствовал при родах, – уточнил каперанг. Я тогда во флотской газете «Стой! Кто идет?» лямку тянул, и повезло мне затесаться в семинар по патриотическому воспитанию молодежи. Чем не кайф? Столица, весна, бля– дешки на форму бесплатно вешаются – эх, хорошо! – зажмурился Хмырько-сан.
– Каперанг, не сбивайся с курса! – напомнил Болтянко-оглы.
– Ага, – очнулся каперанг. – И пригласил меня кореш столичный в «Правду» заглянуть, к папаше нашего губошлепа. И доложу я вам, мужики, правильный у него батя. Морячина, как и я, сухопутный, адмирал, но банку держать умеет. Не сходя с места у него в кабинете мы два литра шила уговорили.
– Бойцы вспоминают минувшие дни, – подначил Шибский-кун.
– Петь чем гордиться, – степенно ответил каперанг. – Так вот, очередной фуфырь откупорили, влетает в кабинет ейный сыпок. Прямо с порога, без уважительного «здрась– те», начинает слюной брызгать, успевай утирайся.
– О вреде пьянки небось? – опять не утерпел Шиб– ский-куи.
– А.и в аккурат. По поводу антиалкогольной кампании тезки своего, Егора Кузьмича. И так. дескать, это мудро, и какой гениальный Егор Кузьмич, и как ему нужны сподвижники лозу виноградную вырезать, и у него на этот счет поэтапный план имеется, и тому подобное. Видит папаня-адмирал, скисли мы от потока мокрот, срываются посиделки наши, снимает трубку и звонит кому-то. Пособи, мол, у чада моего интересное предложение есть по поводу антиалкоголизма, прими, выслушай. Тот согласился. Папаня трубку положил и говорит отпрыску: «Ты нам пить не мешай, а завтра с утра топай в цека к товарищу имярек, там ему все изложишь. Губы с утра вытри, чтоб суть изложить насухо». Собственноручно за дверь сыночка выпроводил, чтобы не полез оп целоваться собствен– ногубно, а нам жалуется: «Послал Бог сыночка! Болтать мастер, а куда ни пристроишь, отовсюду прут за непригодность. Может, мэнээсиик мой зацепится в партии? Гам трепачи всегда нужны».
– Л как его Ельцин не разглядел? удивился Болтянко-оглы.
– Не разглядел, говоришь? – перемигнулся каперанг с Хмырько-саном. Разглядел. Потому и взял в команду, чтобы рассчитываться было кем. Наш парь холопов разумно подбирает, знает, что продажные. Думаешь, он ви– паря не разглядел,что продаст его до первых петухов? Знал. Но батюшка наш любит в народ ходить, и если вицарь совсем от рук отобьется, он тогда и напомнит летуну нашему, кто афганских детишек с вертолета расстреливал, кого самого из рогатки сбили, и к власти таких допускать нельзя. А губошлепа он запросто отдаст, когда тот дров наломает побольше. И я, мол, тут ни при чем.
Завязывайте, мужики, с политикой, не поправилась тема Захребетному-бабе. – За день надоело. Кто на выпивку намекал?
– Я и намекал, – подтвердил каперанг. – А водится она...
Народ оживился, приободрился в ожидании точного адреса. Мерзавчик побоку, есть вещи жизненно важные,
как вдруг дверь отворилась и со страдальческой миной и номер впал грязный, измотанный Вавакин-оглы.
Батюшки! – всплеснул руками III и бек ий-кун. – С какого Беломорканала наше дитятко?
– Меня массы избили, – вынул комочек грязи из во– лосков Вавакин-оглы и зарыдал.
– Пафнутий, звони Забубённому, – осознал строгость момента каперанг. – Это самое его дело. И, уставившись на мерзавца Вавакина, произнес твердыми губами: – Рассказывай...
1-3
Про всех мерзавцев говорить утомительное дело, а уж кому нечего было делать в кортесах, так это депутату Забубённому. Не той масти был, не игровой. Откровенный и прямой, как древко знамени, ничего он себе не высидел на сессиях. От машины отказался, от почетной приставки к фамилии отбоярился, коллег не уважал за треп, они платили ему презрением, избирателей принимал у себя на кухне, и просители, привыкшие вымаливать свое законное по вельможным кабинетам, сами от Забубённого отказались. Что это за власть, у которой нищая гостинка вместо хором, на службу избранник добирается автобусом, вместе с ними толчется в очередях за хлебом и обезжиренным молоком? Когда Образцова мощным ртищем орет за хрупкую Чио-чио-сан о любви к проходимцу, обрюхатившему ее, этому верят, это искусство, а такому же, как они сами, люди не верят. Бесталанный, стало быть, нечего с таким связываться, а если умный, почему такой бедный?
