Текст книги "Набат-3"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
257
Все относительно, а пить-есть вкусненького хочется всем. Даже в мечтаниях. А еше хочется зрелищ в натуре, гладиаторских поединков, где от тебя самого зависит – казнить или миловать, уравниваясь таким образом с
9 Зак. 3D4S
сильными мира сего. Власть обязана быть вороватой, иначе не на кого злиться и спрашивать за свою нищету, совсем станет жизнь бесцветной и несносной.
Политика – вещь грязная. Честный человек, потолкавшись среди нечистоплотных, начинает пованивать сам. Однажды Осип Забубённый принюхался к себе и решил завязать с вонючим делом. Шибко от него стало посмер– дывать, люди шарахаться начали. Он сделал это открытие в автобусе. Такое случается в общественном транспорте, когда всем совсем невмоготу.
Приехал Забубённый домой, сел на кухоньке и запере– живал крепко. Как быть? Пели в цивилизованных странах гамлетовский вопрос решается методом просеивания всех «за» и «против», в Хамлаидии любые жизненные вопросы бытия разрешаются с возгласом: «Была не была!» В переводе с хамландского – «авось».
Забубённый окаменел умом, ожидая момента полной отрешенности. Тогда наступит момент отчуждения, и в петлю с последним светлым проблеском в серятине мозга: авось не насмерть повешусь, авось вынут вовремя, авось ангел слетит с неба с благой вестью в последний момент: «Вылазь, родимый, тут гсбе Нобелевская премия вручена и чек на четыреста тысяч баксов, летим в Швецию...»
«За что? – медчил с принятием решения Забубённый. – Талантов у меня нет, языков не знаю, даже машину водить не умею... Но жалко ведь: совсем недавно в гальюне кафель настелил, горячую воду наконец дали... Вчера макарон купил, картошки, на месяц харчей хватит... Жалко, пропадут зазря».
И только к нему «была не была!» подъехала вплотную, крики за окном отвлекли: «Депутат в траншее! Настоящего депутата прихватили!» Жил Осип Забубённый, между прочим, в Свиблове. Кинулся он к форточке, выглянул, а там народ с пилами и вилами к траншее спешит, а там какие впереди еще путчи. А через педелю после 19 августа вызвали Забубённого в нарсуд но делу «О порче народного имущества на тридцать втором километре Волоколамского шоссе». От такого поворота событий Забубённый забубенел до забубения. Едва из лап подьячих вырвался, рванул в Белый дом. Внутрь прежняя милиция уже не пущает. Стал дозваниваться с пышными усами такому. Ну– лижды нуль. Кое-как его с помощником соединили. А он ему отвечает: «Вас в списках защитников Белого дома не стояло». «Может, меня в защитниках и не стояло, – возмутился Осип. – а кто на тридцать второй километр Волоколамскою шоссе выезжал? Меня сам с пышными усами такой посылал! Лично!» «А, вон вы кто... – отвечал помощник. – Народную технику призывали портить, а к чужой славе примазываетесь!» И короткие гудки.
Но не на того напал: закусил удила Забубённый и добился справедливости. Порчи имущества суд не установил, просто Минобороны иод шумок вешало на Осипа пять танков и три бэтээра, их прапор с похожей фамилией выменял у чеченов на ящик красного. Опять он в Белый дом, а в списках не значится. С пышными усами такой был, кто гранаты на растворимый кофе разменял – был, секрсгутки-раскладушки были, даже Вова Зайпман был! Он с крыши Белого дома антенну спер, чтобы продать по случаю. Теперь он с медалью на Старой площади стоит с плакатом: «Подайте защитнику Белого дома на спирт «Ройял» для промывки ран!» Нормально подают, третьеводни «понтиак» приобрел по случаю. Его знают всс. Дело тут не в субъекте, а в объекте революции: кто правильно ее цели понимает, тот себе в щели набивает. А Забубённому чуть морду не набили за надоедливость. Добрался-таки он до с пышными усами такого. Делать нечего, припомнил он его и велел в депутаты пристроить, лишь бы отвязаться.
Несправедливость к себе лечил Забубённый депутатскими буднями, но душевная рана затягивалась плохо. Несварение характера, стал до крови правду-матку резать. Попервыхс заедишциками партии «Дай-дай» срезайся. Их платформа тогда называлась «Бигарадия». Туманно и таинственно. А Забубённый в словарях покопался и выкопал, что «бигарадия» по-японски «дай-дай» и вся партия – дай-дай, что и выложил на утреннем заседании.
Подходит к нему в перерыве умный мужик, каперанг Хмырько, и с ходу спрашивает1: «Чего добиваешься?» «Жиз ни не пожалею, искореню нечисть». «Пожалей, – советует Хмырько. – Молод еше воевать с ветряными мельницами. Не спорю, все мы тут дай-дай, мерзавцы, мудаки и мозгляки. Это мы – МММ, и пас знают все. И мозгов у нас маловато. Но с мозгами тут от горя взревешь. Меня, к примеру, только на водку и баб хватает. Захребетному пенсию надо наработать и хату в четыре комнаты, Вавакину – продать хоть что, хоть стрелки Спасской башни. Шибско– му – побольше прав, поменьше обязанностей, чтоб юмо– рилось на здоровье. А разгонят нас до срока? Думаешь, честные придут?» Забубённый твердо: «Придут!» «Иди ты! – рассмеялся каперанг Хмырько. – По законам физики первым на поверхность всплывает дерьмо. – Гут он увидел в глазах Осина нехороший блеск и добавил примирительно: – Чего ты, мужик, с лакеями связываешься? Все мы тут по сути своей лакеи. Вся страна лакеи. Где ты в Хамлаидии честных лакеев видел? Эта братия из любого алтаря кормушку сделает, любого чистюлю замарает, чтоб от них шибко не отличался. Ты умный, а умные с бандой не связываются. Поэтому для хамландского парламента вывели особый сорт умственных людей. А если ты шибко умный, сваливай, а мне по-человечески отпущенный срок жизни хочется пожить. Пока я в ливрейных лакеях служил, пакозырялся дундукам. Не лезь ты в драчю ас и без гебя долбают псе кому не лень, тебе не позволим. Не таких обламывали, справедливцу Казаннику ручки обкорнали, а тебе до него, как тузику до линкора. Тут свое, кровное, защищают, воровать нам особо нечего, пожить бы только. С такой прытью ты бы за Тимурову команду взялся – это у них вор па воре, проходимей па проходимце. Хочешь, документами снабдим, комиссию специально дчя тебя создадим?»
Сладил с Осипом Хмырько. Покумекал он и согласился, ибо комиссия называлась «Комиссия по защите чести и достоинства народных избранников извне». Внутри Забубённый уже прославился. Сумел вывернуть дело наизнанку и наружу. Доверили выпившего депутата из вытрезвиловки выручать – с кем не бывает, – он велел до утра его держать, нечего таким срамить парламент. Как милиция ни охоча до жареного, засомневалась. Вызвали дежурного по городу, а тот решение Забубённого отменил. Дал машину и велел доставить народного избранника под белы ручки прямо в «Россию». Другой случай: левый уклонист с честным гаишником схватился. Сущий казус, но случай был. Мчался уклонист в аэропорт на своих «Жигулях», подрезал «Икарус», тот его и долбанул. Л избранник хай поднял: я, дескать, за важными документами спешу, мне надо, так что гоните с каждого пассажирского носа по сотне за ущерб. Честный мент согласился подтвердить, но вмешался Забубённый, велел составить протокол честь по чести. Третий случай, пятый, десятый, чаша терпения коллег переполнилась. Тогда ему пахап-спи кер врезал по полной мерке: не по пути с мерзавцами – топай, держать не станем. Не срами чсстую компанию.
«Повешусь все же», – твердо решил Осип и вынул брючный ремень. Каргошка в желудке переварилась, мрачные мысли победили. И опять незадача: звонок из «России». ' Овсдали о Вавакине.
– Так вот, – осознал случай Забубённый и накрутил ремень на руку, – свалился он в канаву сам и убежал сам. Бить его не успели, хотя надо бы. И оставьте вы меня со своими глупостями.
Трубку бросил и приступил к повешению.
Каперанг Хмырько-сан оценил взглядом Вавакина– оглы. Грязный и жалкий, он тянул на семь сорок но нынешним деньгам.
– Честно ответь, мерзавец Вавакин, сам в канаву свалился?
– Как можно товарищу не доверять? Я на краю гибели был! – расплакался Вавакин-оглы.
– Будя врать, – поддержал Захребетный-баба. – Лапшу на уши не вешай, Военно-Морской Флот зря не сомневается.
– Сам, – поник Вавакин и стал выглядеть на сорок копеек.
– А кто ж тебя избил? – ехидно спросил Шибскии-кун.
– Но хотели же! – вздернул голову мерзавец Вавакин и дотянул до трешки.
Все вздохнули с облегчением, сошлись в цене товарища.
– Хоть он и мерзавец, что деется, "мужики! – всполошился Болтянко-оглы. – Развинтился народишко напрочь! Мы вкатываем, законы как проклятые принимаем, чтоб им легче жилось, а чернь поганая взялась над нами измываться.
– Не горячись, не у микрофона, – остудил его каперанг, принимаясь заново допрос мерзавцу Вавакину чинить: – Какого хрена ты по улице шастал? Чего тебе здесь не хватает?
– Диспетчсршу он, Зинку фон Васину, недотрахал, вот она ему и мстит, машину с возвратом не дает, – подсказал Шибский-кун.
– Эх ты! – ткнул в Вавакина пальцем Хмырько-сан, как в прокаженного. – Товарищей не позорь.
А Шибский-кун тут как тут:
– Не можешь пиписькой, ты бы где пальчиком, где язычком Верке бы удовольствие составил. Пару сеансов – и па «шевроле» кататься станешь. В любимчики попадешь. Уметь надо! Ласковое телятко сосет две матки. Запоминай на будущее.
Мерзавец Вавакин вздохнул горестно. Придется освоить науку, иначе счастья не видать ему в депутатах.
Зазвенел телефон, отвлекая всех от мерзавца Вавакина. Звонила Катька Махова из фракции «Женщины за контрацептивы». Жила она в своей квартире, которую застолбила по кустам в годы пионерской «Зарницы», но вниманием российских самцов не обходила. Трубку взял каперанг Хмырько, но едва узнали все, кто звонит, сразу поняли: засвсрбило у бабы, не отвертеться.
– Васичек, кто у тебя? – спросила Катька томно.
– А кто нужен?
– Хоть ты, на хулой конец.
– С. чего у меня худой конец? – оскорбился каперанг.
– Ну зачем обижаешься? – захихикала Катька. – Забыла, значит. Заглянул бы, а?
Чего бьт я к тебе заглядывал? – вовсе остервенел каперанг. – Платформа у тебя воинственных размеров, валенок родней. Занят я, толковище у пас, – обрубил швартовы каперанг.
– Болтянко там?
Хмырько-сан прикрыл трубку и воззрился на Болтян– ко-оглы.
– Не-не! – как от черта отмахивался Болтянко.
– И меня нет. – лихо отмазался от напасти Шибский-кун.
– Возьми Захрсбстного, – посоветовал ей каперанг.
– Ты за кого меня принимаешь? – оскорбилась теперь уже Катька. – Пусть сначала выкормит своего птенчика. Я не блядь, а дама с данными!
– Пойдешь ты, – решил за всех Хмырько, указав на Вавакина. – С Катькой ссориться нельзя. Сделаешь, как Шибский учил, быть тебе большим человеком. Катька тебя в люди выведет.
Все довольно заржали. Ходить к Катьке – легче в урановых рудниках лямку тянуть. Измочалит до тряпки, спину ногтями в клочья издерет, добиваясь экстаза.
Тему закрыли, Катьке пособили, Вавакипа-мерзавца в дорогу наладили. Велели улыбаться и радоваться случаю.
– Итак, господа-мерзавцы, – провозгласил каперанг. – Где у лас фарватер к бухте Выпивка?
На мерзавцев не обижались. Работа такая.
Только построились в походный ордер пить дармовую водку, опять звонок. Хмырько-сан трубку брал неохотно и вдруг стал по стойке «смирно», заладив: так точно, будет сделано, есть. Трубку клал, будто исходный код вводил в клеммы на пункте «Зеро». Народ извелся от любопытства, а каперанг, не прояснив обстановки, стал раздавать задания:
– Захребетный, придешь за полчаса до начала заседания и оккупируешь пятый микрофон, Болтянко – третий. а гебе, мерзавец Шибский, отдельное задание, растолкую позже. Велено, господа-мерзавцы, отработать хлеб.
– Во, тудыть, – затосковал Захребетный-баба. – Так пойдем выпивать-то? Семужка заветрится...
– Обязательно пойдем, друг Пафнутий, – заверил каперанг. – Прямо сейчас топайте к Валерке Пучеглазову, у него там Бубурин сидит, планчик на завтра решают. Они идейные, не пьют, но водяра в заначке имеегся. Мы с ним друзья-товарищи, Валерка меня по случаю всегда опохмеляет.
Вот теперь фарватер открылся полностью. И чго за напасть: только снова в походный ордер собрались, в дверь торкнулся Лепя Курочкип из монархо-синдикалистов.
Погнали его из органов за пьянку и аморалку, а сюда взяли с уважением. С юмором мужик и пить умеет, больше ею сам царь-батюшка не выпивал. Л еще умел Леня Ку– рочкин мирить правых с левыми, монархистов с марксистами, демократов с националами, всякий раз повторяя: «Ребята, давайте жить дружно, больше нам такой лафы нигде не обломится». И самое главное, знал Курочкин тайное изначально. Ради таких изначальное гей решили задержаться с выходом.
– Леня, дружок мой закадычный, – приобнял его каперанг, – проясни грешным, что за шум завтра готовится?
– Запросто, – охотно взялся отвечать Леня Курочкин, присев на кресло в углу номера, чтоб видеть всех и сразу. – Во-первых, к Валерке не ходите зря, водку они отдали националам, чтобы долго не уговаривать насчет завтрсва. А во-вторых, назавтрсва будем пробивать закон о пожизненном депутатстве.
– Вот это что надо! – вдохновенно блеснул глазами Захребетный-баба. – Давно пора.
– Пора не пора, но выветрится не скоро, – наставительно молвил Леня Курочкин и продолжил: – Заелся наш пахан, мужики, всюду своих тянет, из-за чего у них с царем-батюшкой конфликт созрел, тот жидовскую шайку пристраивает. Нам без разницы, кто больше наворует, но свои интересы надо соблюсти. Правильно я говорю? – оглядел он всех мерзавцев.
– Всс верно. – кивнул каперанг. – Только как между ними свое отбить и ножек не замочить?
– Дельное замечание, – похвалил Курочкин. – Нормальные герои идут в обход. Нам пало в эту драчку не лезть. Пошуметь можно. И попутно пожизненное депутатство пробить. Дело к новому путчу идет, не заиграйся, братва.
– Гак за кого нам держаться? – пытался уяснить непонятливый Захребетный-баба. – Тою нельзя обижать, этого гоже.
– Вот именно, друг Пафнутий! – воскликнул Курочкин. – Именно! Пусть себе дерутся, а мы чубы сохранить сможем. Пусть марксисты с коммуняками в позу становятся, а мы пока за пивом без очереди. Усекли, братва?
Пго поняли без лишних слов. Может. Леню Курочки– па и вправду из органов поперли, только советы он давал на уровне ценных указаний. Это его дело. Никто не двигался, не суетился обмыть такую новость: Леня высказал не все, и мерзавцы понимали это.
– А зашел я к вам, мужики, гю другой надобности, – начал он другую идею. – Есть мнение от Забубённого избавиться. С одной стороны, наш товарищ, с другой – тамбовский волк ему товарищ.
– И правильно! – взвился Захребетный-баба. – Не хочет жить по-людски – гнать р. три шеи..
– Обожди, – остановил его Хмырько-сан. – Каким образом?
– Очень просто, – не видел затруднительных положений Леня. – Забубённый стал на психа похож, и есть мнение отправить его на профилактику. Увезут его в психушку по просьбе соседей, а мы не должны рыпаться. Делаем вид. что ничего не произошло.
– Не по-людски это, – не понравился способ капе– рапгу. – Какой ни есть, а нам родия. Сегодня Осипа в психушку увезут, завтра пас в психи определят?
– Не определят. Если поперек строя мычать не будешь Есть установка, – нажал голосом весельчак Лепя Курочкин, – создать комиссию по установлению психической полноценности депутата Забубённого. Туда входят Болтянко, Хмырько. Захребетный, я и Вавакин. Комментарии излишни.
– Мужики, опомнитесь! – замахал руками Болтянко– заде. – Это ж любою из нас таким макаром изведут?
– Да не изведут, говорю вам! – повысил голос Курочкин. – Л членам комиссии – по двойному окладу и по командировке в Америку. Не хило?
– Ну если в Штаты... – остыл Захребстный. – Тогда конечно...
– Если оно да, то нет, конечно, само собой, поскольку, как без консенсуса, тогда при наличии отсутствия, – съязвил Шибский-кун. Его в комиссию не пригласили, он обиделся.
На следующее утро санитарная машина приехала r Свиблово и увезла Забубённого. Его вскоре забыли. Забыли, впрочем, как козла, без особых эмоций.
В психушке Осип пережил второй путч, войну в Чечне и помутнение мозгов царя-батюшки. Кто-то из его прежних коллег проскочил на второй срок, кто-то заработал неплохие деньги в коммерческих структурах, а кто и по клюву схлопотал во время танкового обстрела. Всякое случилось за время его вынужденной отсидки. Ничего он толком не знал в психушке о бытии и житии за стенами принудиловки..
Правильно решил Забубённый: ему с мерзавцами не по пути. В психушке спокойнее и совесть чище.
1-4
Покривить душой главный врач психиатрической клиники Толмачев не мог: работа ему не нравилась. Сергей Алексеевич готовился к другой практике – и прибыльной, и уважаемой. Во Втором стомате он числился отличником, был комсоргом факультета и окончил вуз с красным дипломом. Ну и что? Не отличники, но летки потомственных дантистов заполучили зубоврачебные крсс– ла без особых усилий, а он остался бедным родственником, в крохотной мастерской готовил по слепкам вставные челюсти. Туг еще Горбачев затеял перестройку, в суете событий Толмачев замешкался и вместо тесной мастерской обзавелся всего лишь бормашиной у себя на квартире, куда клиенты шли неохотно. Опять он прозевал момент. Где золото и открытые рты, везде еврейская диаспора. И золотишко обожают, и ротозеев. Надругалась жизнь над комсоргом факультета. Толмачев вьгмешал обиду на редких пациентах. Делал он это умело, не придраться, только пациентов не прибавлялось.
Лишь чистая случайность помогла ему избавиться от нищеты и обвинений в садизме – рано или поздно такое должно было случиться: Толмачеву повезло. Старый товарищ его покойного отиа предложил ему перейти в закрытый психдиспансер. «В сумасшедший дом?» – ужаснулся Толмачев. «Попомни мое слово, Сережа, – бил просто товарищ отца, – еше за уши не оттащишь. Самое твое место», – намекал он на пристрастие Толмачева к стука– чсству. Оскорбляться он не стал – не то время и не те отношения. Как он был лопухом, так и остался, а полковник Воливач стал внушительной фигурой.
И в тот день, когда в диспансер привезли некую личность без опознавательных знаков с покривленными мозгами, судьба стала благосклонной к Толмачеву. Во-пер– вых, его назначили заведующим отделением и поручили заниматься только этим пациентом. Во-вторых, старая тетка главврач Скубникова не соглашалась с методой лечения, предложенной Толмачевым, и он пожаловался Воли– вачу. Тетку Скубникову сразу отправили на пенсию. Кто стал главврачом? Правильно. Сергей Алексеевич. Кто с Воливачом, тому никто нипочем. Само собой, повышенный оклад, спецпаек и полная свобода действий.
Как считал Толмачев, разобравшись в специфике закрытого лечебного заведения, при Горбачеве этот профиль захирел, перевелись диссиденты, клиентура КГБ, безденежные и бездарные крикуны, а при Ельцине пошел стоящий контингент: солидные мамы банкиров, жены фирмачей, а то и сами банкиры и фирмачи.
Деньги за лечение родственников платились немалые, прибрасывали сверх оговоренного, лишь бы пациенты горя пе знали, чтобы лечились, лечились и лечились. Хорошее наступило время, заматерел Толмачев внешне и внутренне, в маститые психиатры И психоаналитики вышел. К старым методам лечения новые прибавил, развернулся вширь, как засидевшийся в мэнээсах Гайдар или застоявшийся у цветочков Чубайс. Ельцина Толмачев не уважал, но разгул сумасшествия пенил: деньги на счет диспансера переводили большие, и главное – регулярно, а если вправду, он бы самого президента с удовольствием на амина– зинчикс подержал со всей семейкой и прихвостнями.
Любил Сергей Алексеевич поразглагольствовать на политические темы. Призовет к себе пациента и вызывает того на дискуссию. Сам дискутирует, оценки даст, сам себе и безгласный оппонент. Всс у него плохо: в стране законодательной базы нет и пе будет, так как в Думе ни одной приличной рожи нет, одни проститутки.
В правительстве одни воры вместе с паханом Черномырдиным, и в России никогда ничего путного пе получится, поскольку само по себе правительство всегда антинародное по суш CRoeti.Собеседники-пациенты попадались Толмачеву в основном грамотные, с тупыми Толмачев и не беседовал. Они главврачу не возражали, едва начинали ерепениться, отстаивая робко свое мнение, главврач терял к дискуссии интерес и аминазйнчик собеседнику был обеспечен. Поэтому Толмачев ораторствовал безбоязненно.
Но с пугливым собеседником неинтересно, и Толмачев разрешал некоторое время поупражняться оппоненту, как кот мышке в его лапах. Демократия называется.
– Знаете ли вы, – начинал он дискуссию с очередной жертвой, – почему наши начинания всегда разваливаются? – щупал новенького Толмачев. – Не считая, конечно, жестоких сталинских?
– Ленинские были не менее жестокими, – вставлял пациент.
– Не скажите, – возражал Толмачев. – Это полная глупость – диктатура пролетариата, нонсенс, вроде того как кобель пытается кошечку оприходовать. Л Сталин глупость исправил, засунул кошечку в валенок чекистский, чтобы не царапалась. Соитие произошло. Но для такого эксперимента надо быть Сталиным. А где вы найдете нынче вождя? Плюс безграмотную массу?
– Поумнел народ, – поддакивал собеседник и думал про себя, как бы разойтись с главврачом без ущерба для здоровья и выпросить пятый стол, где пиша иовкуснее.
– Кто вам сказал? – выпучивал глаза Толмачев. – Да его затрахали попросту экспериментами,-он никому уже не верит и только призыва к бунту ждет. Вот, полюбуйтесь, – протягива! он собеседнику газету с карикатурой: лежит голяком дородистая баба и очень утомленная, а поодаль компания огольцов стоит с наглыми рожами; по ним угадываются Гайдар, Фильшип, Чубайс, Кох, похожий на мелкого кобелька, вожделенно трусится Кириенко, с другой стороны – Ельцин, взимающий плату, возле него Лившиц, Уринсон, Козырев. Чубайс Коха спрашивает: «Второй раз полезешь?» Кох сплюнул и презрительно отвечает: «На грязной шлюхе пусть Сирожа Кириенко тренируется». Каково? От такой откровенной карикатуры ума не прибавится, только злость. И когда придет озлобленный вождь, а он обязательно придет, вспомянет он и нашим и вашим. И кто билетами торговал в борделе, и кто бабу пользовал, и кто молча мимо проходил. Вот тогда парод и поумнеет. Русского крепко по башке надо стукнуть, чтобы мысль заработала. Правильно я говорю?
Чаще всего в собеседники Толмачев выбирал Забубённого, ту самую личность с покривленными мозгами, с прибытием которой для Толмачева начались перемены в лучшую сторону. Аккуратно он вызнал биографию пациента, узнал, что бывший избранник народа так насолил и вашим и нашим. что дальше некуда. Даже себе надоел: совершал суицидную попытку, когда за ним санитары приехали. Пребывание здесь в жилу ему пе пошло. Года три как замкнулся в себе, слово клещами приходится вытягивать, а Толмачева его молчание только подзадоривало – ваг с кем можно будет душу отвести, если разговорился, полыхать станет святым гневом! Толмачев и Забубённом не ошибался, считая loio коряжистой головешкой, тлеющей изнутри постоянно.
Он мог сломать его большими дозами аминазина или же полобра[ такой супчик из нейролептиков, от какого и слон медузой станет, но тогда расшевеливать станет некого, эксперимент смажется: хотелось Толмачеву более менее естественным путем сломать волю Забубённого. Остальные пациенты лишь отдаленно напоминали 1рафьев из рода Монге-Кристо. Бросили их в психушку и забыли, как подобных Эдмопу Дантесу. А Забубённый был фигурой, расставаться с ним не хотелось.
– Кем вы себя ощущаете? – примерно раз в месяц вопрошал у Забубённого Толмачев, – Наполеоном?
– Почти, – угрюмо отвечал Забубённый, – когда он стал генералом Вандемьером у пушек па улице Сент-Онорс.
– Блестяще! – ликовал Толмачев. – Я сделаю из вас вождя!
– А вы, надо понимать, Господь Бог? – угрюмо поднимал глаза Забубённый.
– А за подобные вопросики, – хихикал Толмачев, – получите добавочный кубик гексамидинчика. Господину Саваофу вопросов не задают, ваше дело телячье: обделался – слой.
Толмачев представлял, как будет расползаться естество Забубённого, как мучительно он будет выползать из-под чудовищной тяжести препарата, прижавшей его. Однажды, ради познавания, он вколол себе аминазин, слабенькую дозу, и сутки потом ощушал себя дряхлой развалиной. Господи, помилуй!.. А Забубённый? Держался. Сохраняя внутри себя несговорчивый характер и боевитость справедливца. Гвозди бы делать из таких...
С год назад Толмачев докопался до эпифиза, шишковидной железы то бишь. Железа эта управляет сексуальностью человека и дает ему возможность заглянуть в иные измерения. Все эпилептики несут бред во время припадка, рассказывают о невероятных приключениях после. У них шишковидная железа увеличенных размеров, страдающих падучей называют блаженными, глашатаями Всевышнего. А бабы таких любят за высокую потенцию! Такими были Пушкин, Достоевский, царь Иван Грозный, сам Наполеон со своими выдающимися талантами полководца и грахалыцика. Все они и подобные им страдали падучей в тех или иных проявлениях, когда вспышки-гнева, как молнии, озаряли их. Так свершились Аустерлиц и храм Василия Блаженного, «Пляска ведьм» и «Москва– Петушки», и каждый из гениальных был сексуально озабочен. как того требовал отросток шишковидой железы..
Толмачева залихорадило, и он усиленно просвещался по этому вопросу. И вот что он выкопал.
Первым из людей такого сорта был Моисей. Тогда он не был еще Моисеем в сознании потомков. Возглавии поход евреев из Египта, он на правах старшего требовал приводить к себе девственниц из рода Левия в ночь, а днем перебивался молодайками Как совокупление, так выдающаяся речь перед племенами Израидсвыми, как речь, так новое наставление евреям. На чужих жен Моисей не посягал, хотя многие сами желали породниться с ним. И грех чужсложества был записан Моисеем третьим в Заветах. Третий тост, как водится, за женщин.
Сам Толмачен сексуально озабоченным не был. но мыель о проведении эксперимента зашит ему и душу, благо подсобного материала хватало. Использовать для этой пели Забубённого Толмачев не рискнул – мало ли какие побочные явления он разбудит, а дтя опыта избрал другого думца из команды Жирика, который то ли дорогу перешел вождю либерал-демократов, то ли разонравился ему и, согласно принятому закону, думца Свинько отправили на принудительное лечение. С козлиной бороденкой, маленький и вшивенький как мужчина, плешивенький и за– чуханиый как мыслитель из разряда умственных людей, Свинько тем не менее готов был перетрахать всю планету, но скрывал зверя в себе, понимая, что любая из слабого пола соплей его перешибет, лишь неистово изнурял себя онанизмом, насмотревшись обнаженных гадостей на НТВ. Одним словом, попал он к Толмачеву, где тот отметил вождистские наклонности Свинько и сразу понял причину перехода мерзавца в пациенты закрытого психдиспансера: Свинько посчитал себя умнее Жирика. Зря. Кто может одной рукой писать стихи, другой считать на счетах, слушать говорящих и ораторствовать одновременно? Какой там Цезарь – только Владимир Вольфович, краса русская! Л тут некто козлобородый. Козлы, они такие, так и тщатся дорожку настоящим мужикам перебежать. То Рыжик Жирику, то Познер Рознсру, то Умель– цин Ельцину. В общем, Толмачев откровенно предложил Свинько: либо нимб над главой установлю, либо аминазином утруплю.
Кому нимба не хочется! Только тому, кто его уже носил. Дело оставалось за малым: кому проводить операцию? Из нейрохирургов, демиургов cboci-oдела, Толмачев знал только Луцевича из Центра Бронштейна. Броня ревниво оберегал свое светило, и сам Луцевич наотрез отказал Толмачеву. «Если только тебе лоботомию делать, – поправился он, – а для чего другого – на пушечный выстрел к твоему заведению не подойду». Пришлось нредло– жми» участие и афере профессору Канону in обычных ш тулоианпы.ч дочбоебов. Снос профессорство козлоногий Венька Напои ^работал стараниями папаши, академика из сталинских времен. Тупой оказался отпрыск и никудышный. «Ладно, – решил Толмаче», – не меня резать будут». И доверил козлоногому козлоОородого. Ну впрямь по теории видов Дарвина! Все должно получиться!
Везет же придуркам! Напрочь в точку попал Толмачев! Оказалось вообще в самую точку попал: Свиньки и Пановы жили соседями в Пионерском переулке на Патриарших и оба однажды выезжали в турпоездку за бугор. Венька Панов хоть и тупой, да на острую шпагу умел первых красавиц насаживать, а Федька Свинько у задрипанных свистушек ео слезами вымаливая палчонку. Венька запросто приголубил гидессу-немку, собирался приголубить повторно, а тут Федька принялся под дверью блеять, что ему очень надо и сто пало пожалеть, что он будущий корифей наук, а Ленин велел делиться. Панов Свинько не простил занудства и элементарно физиономию начистил после второго испорченного захода, а Свинько по возвращении отписан в органы о недостойном поведении Панова. В студентах Панов Свинько не отомстил, а тут случай сам представился. Покопаться в голове? Да хоть в заднице! У Свинько? -За милую душу!
Панов хоть мало-мальски смыслил в тонкостях, но в головешке Свинько покопался упорно, нашел-таки шишковидный отросток и стимулировал сто. как наставлял Толмачев. Пока черепок склеивали заново, пока суть да дело, козлобородый вел себя прилично. Поместили его в отдельную палату, куда вхожи были сугубо Толмачев и старшая медсестра Сичкина. Послеоперационный период заканчивайся нормально, швы Толмачев снял, а Свинько продолжал загадочно улыбаться. И ни звука.
Звук пришел однажды, но с другой стороны, жуткий и душераздирающий. В очередной раз Женя Сичкина проведывала козлобородого пана Свинько, и что там произошло меж ними, из эмоционального вопля Сичкиной понять было невозможно. Вил медсестры сказал больше: на Сичкиной остались обрывки чулок, резинки ажурного пояса и рукава халатика. Что сшс? Ничего. Д. да, туфельки и резинка от трусов.
– Ах ты, стервец! – взбеленился Толмачев, прибежавший на вопль. Тем не менее оголенную до мелких подробностей Сичкину он разглядывал с удивлением и довольством. – Я тебе задам!
Толмачев кликнул двух дтожих санитаров, вызволил бедную медсестру Сичкину и долго оглаживал, успакаивая. Свинько досталась тройная доза барбитат-патрия плюс клизма из него же...
Через час Толмачев решил заглянуть к Свинько, полагая найти его вусмерть спящего.
– А, батенька, – услышат он с порога юл ос, каким пользуются одни козлобородые, – uac-то мне и пе хватало...
Бежать бы прочь Толмачеву, а не смог: в промежности у козлобородого появилось такое... Ослиное! Вот что сделала с мерзавцем передовая научная мысль, рожденная в головах двух дилетантов. И так быстро взошла и выросла, будто парниковый вьетнамский огурец! Больше в мыслях Толмачева ничего не успело отложиться, гак стремительно взялся за него обладатель ослиного орудия и упорства. И здесь был нечеловеческий вопль, и санитары с трудом отодрали жаждущего от страждущего. Поткжали Свинько резиновой палкой по голове и конечностям, только после этого Свинько увял и заснул. А орудие – нет. Сичкина вкатила ему хлорат гидрат – ничего. Выждали час, вкололи баклофеп – хоть бы хны! Пациент тряпицей лежит, орудие само по себе стоит, как древко ленинского знамени. Пришлось идти па поклон к Луиевичу.
