Текст книги "Лицом к лицу"

Автор книги: Александр Лебеденко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Собрание прошло оживленно. Коротковы были на виду у всего дивизиона. Командир пил чай у Коротковых. Все инструкторы с Коротковыми – за ручку. И вдруг комиссар ославил Коротковых – и не за драку, а за кулацкую идеологию.

Батарейцам нравились речи Каспарова и других коммунистов о защите бедноты от богатеев. Сам Коротков сидел позади на бревнышке, искусал самодельную трубку и поднялся, не дождавшись резолюции. Каспаров крикнул ему вслед:

– Тебе бы, товарищ Коротков, послушать!

– Наслушались, – бросил через плечо Коротков. – Вы народ горластый.

Но все-таки вернулся и сел.

Поведение Коротковых осудили и громко приветствовали решение командования назначить каптенармусами других батарейцев. Синьков скрепя сердце должен был согласиться на это.

Мрачным лесовиком осел Игнат Коротков на лавке под окнами опустевшей избы. Брат смотрел на него, не присаживаясь, опасливо.

– До дому, почитай, верстов сто будет, – сказал вдруг тихим, трудным шепотом Игнат. – Перебить Ваське вторую ногу и послать все к такой разэтакой!..

Наступал вечер. Солнце зашло в тяжелую, мрачно продвигавшуюся в обход по горизонту тучу. Запахло весенним безудержным дождем, майской жирной землей и теплым ветром. В густой тьме, как последний стрекот огромного насекомого перед грозой, угасли редкие ружейные выстрелы. Наблюдательный пункт перестал отвечать, но Карасева и дежуривших с ним телефониста и разведчика не было. От начальника участка прискакал ординарец с извещением, что утром возобновляются атаки. Синьков решил, что Карасев укрылся от дождя где-нибудь около пункта.

Туча угрожающе поворачивалась и разбухала. Иногда ветер приносил отдельные крупные капли, но дождя все не было. Когда садились за вечерний чай, где-то вдалеке прогрохотало.

– Неужели гром, так рано? – спросил Каспаров.

– Не гром это. Странно…

Сверчков отставил кружку и вышел на порог. Грохот повторился и вдруг рассыпался дробью ружейной стрельбы. Теперь уже все стояли на крыльце.

Звуки катились вправо и влево. Перестрелка захватывала все больший фронт.

– Не послать ли ординарца к Карасеву? – спросил Сверчков.

– Дай коня, – сказал Алексей вестовому. – Поеду в штаб, кто со мной?

Но еще раньше на двор прискакал ординарец.

– Белые прорвались. Командир полка приказал, чтоб отходили. Он пришлет взвод прикрытия.

Ординарец оправил шинель на коленях и ускакал. Показалось, что выстрелы приблизились и уже крутой дугой звуков обегают деревню.

– Старшину ко мне! – крикнул с крыльца Синьков. – А вы, Крамарев, скачите вовсю в передки. Вещи ваши подберем…

Неподпоясанный, взволнованный и гордый поручением, Крамарев вскочил на ординарческую лошадь. Стремена были коротки ему. Он никак не мог умоститься в седле. Зачем-то сделал два круга по двору, крикнул:

– Папиросы на окне, возьмите в карман! – и ускакал.

Фейерверкеры и номера прыгали через низкие заборы, спеша напрямик через огороды к орудиям. Надевались чехлы, свинчивались панорамы, запирались зарядные ящики. В телегу как попало летело командирское добро. Катушки с проводом и телефонные аппараты прямо через окно подавались в двуколку.

Туча в это время темным строем развернулась на небе. Вихрь налетел по-летнему. Крупные частые капли ударили в стекла, в стены, в брезенты. Между острой крышей домика и утонувшим в капельной мгле небом неистовствовал тяжкий занавес с волнующейся бахромой.

На позиции зашевелились упряжки, подобные допотопным животным, поднимающим головы из вод. Старшина верхом вертелся перед комиссаром. Голос Алексея возносился над выкриками в одну минуту промокших бойцов. Он бросал отрывистые фразы, относившиеся к черту, богу, к дождю и фейерверкерам. Синьков, одетый и затянутый в ремни, все еще разглядывал в халупе трехверстку на коленях.

– Командир, уходим! – постучал ему нагайкой в окно Алексей и отъехал.

Приглушенная дождем стрельба то пробивалась сквозь рокот ливня, то замирала вовсе. Факел в руках Федорова освещал проступившие всюду, кипевшие от ударов дождя лужи.

– А как же Карасев? – вспомнил Крамарев. – Аркадий Александрович, позвольте мне с ординарцем проехать к пункту.

– Куда, к черту, вы поедете? Пункт давно у белых. Карасев пристанет к какой-нибудь части, а утром найдется.

– Я только до штаба полка…

– Что же, вы будете ехать и кричать: Карасев, Карасев! Посмотрите, что делается!

Он взмахнул нагайкой, и холодные капли попали ему в рукав.

Дрожь, охватившая его на дожде, усилилась. Комиссара не было видно. Неужели пришел момент критических решений?! Если прорыв расширится – артиллерия попадет в ловушку. Как предупредить простое пленение, превратить его в добровольный, связанный с риском переход к белым?

Синьков поскакал в обоз. Воробьев проводил его напряженным взглядом. Он даже сдернул капюшон плаща, не обращая внимания на ливень.

Старшина ехал у последней повозки. Еще дальше, едва различимые сквозь сетку дождя, группой ехали всадники. Это был Алексей с разведчиками-коммунистами. Синьков выругался и резко повернул коня обратно. На этот раз Воробьев остановил его, и они поехали рядом.

– Какой момент упускаем, Аркадий!

Злая, нескрываемая досада.

Синьков молчал. Дождь усилился. Выстрелы не казались больше ни близкими, ни тревожными.

– Твоя затея провалится. Мы никогда не будем к ней достаточно готовы. Всегда найдутся препятствия. Я предлагаю собрать небольшую группу своих людей и уйти первой же темной ночью…

– Стоило огород городить! Не проще ли было еще в прошлом году ехать на Урал, в Сибирь?.. У тебя, Леонид, попросту не хватает воображения. Начнется бегство красных, и у нас не будет недостатка в удобных случаях.

Он хлестнул коня и выехал на командирское место.

Уже стихал дождь, и километров пять-шесть отчаяннейшего пути остались позади, когда дивизион нагнал тот же ординарец и сообщил, что положение восстановлено и батареи могут вернуться на прежние позиции. Утром, если прекратится ливень, начнется наступление согласно приказу.

Под хоровую ругань разворачивали одно за другим орудия и ящики. Ординарец ехал рядом с командиром и дополнял сообщение начальника участка собственными новостями. Партия белых прорвалась в тыл неожиданно. Командир полка собрал штабную команду ординарцев, взвод латышей и остановил прорвавшихся у самой деревни. Тем временем Пивоваров получил от штаба дивизии эскадрон, и прорыв был ликвидирован. Раненного в плечо командира полка увезли. Временно назначен молодой батальонный, Соловейчиков. Горячий, – все только наступать и наступать!

В глухую ночь пили чай в той же халупе. Крамарев смотрел в окна и бросался к дверям на каждый шум.

– И верно – где же все-таки Карасев? – тревожился Алексей. – Ну ладно, утром объявится.

Утром объявился только разведчик Орехов. От него несло мокрым солдатским сукном. Полы шинели отяжелели от корявой, побелевшей грязи.

Синьков был прав. Узнав, что наутро готовится атака, Карасев решил остаться на пункте и ночевать в лесной сторожке, около штабелей дров. Телефонист чинил порвавшийся провод. Орехова Карасев послал на батарею.

Быстро надвигавшаяся туча не понравилась Орехову, и он решил переждать дождь в крестьянской халупе. Но еще раньше, чем упали первые капли, началась пальба и на фронте и в тылу. Ночью под дождем Орехов потерял дорогу и присоединился к спешенным кавалеристам, которых вел Пивоваров. Вместе с ними он участвовал в ночном бою, попал в пехотные окопы и только утром ушел на пункт. Но там не оказалось ни Карасева, ни телефониста, ни трубы, ни телефонного аппарата.

– Карасев – опытный командир, – сказал Синьков. – Но, очевидно, он тоже проплутал всю ночь в этой неразберихе.

Утренние атаки вел новый командир полка. Он шел с первой цепью, и пуля обожгла ему ухо.

Вернувшись с пункта, где он огнем поддерживал пехотные атаки, Сверчков сошел с коня и увидел красноармейцев с котелками, спешивших к кухне.

Грушин, молодой красноармеец из номеров, подошел к Каспарову, шепнул ему что-то на ухо, и оба они, передав котелки соседям, ушли в лес. Вид красноармейца показался Сверчкову таинственным, Каспаров, несомненно, был озабочен.

Вернулся Каспаров через час. Никогда Сверчков не видел у него такого лица. Оно как бы выступало вперед из обрамления бороды и все пылало.

– Пойдите в лесную сторожку, там, по тропинке, – махнул он рукой в направлении леса. – И посмотрите!..

Сверчкову показалось, что это он, Сверчков, что-то сделал недоброе и теперь ему, как нашалившему ребенку, говорят: натворил? – пойди полюбуйся.

Тропинкой вслед за Грушиным, побросав котелки, бежали теперь все свободные красноармейцы. Каспаров в избе безрезультатно и раздраженно нажимал гудок полевого телефона.

Набив резиновый кисет махоркой, Сверчков отправился вслед за всеми.

Замшелая и покосившаяся, с начисто вынесенным каким-то бессмысленным и лихим ударом оконцем, широко раскрыла дощатую дверь сторожка. Ветви тяжело ложились на ее крышу. Уродливая, так и не пробившаяся к свету сосна, казалось, держала ее в цепких объятиях. Сторожка была набита пехотными и артиллеристами. Даже через плечи нельзя было заглянуть внутрь. Но Сверчкову и не хотелось смотреть. Непонятная тревога передавалась и сжимала сердце. В тесной толпе говорили шепотом. Солдатский шепот – страшнее крика. Выходившие из сторожки долго сморкались, глядели в сторону. Коренастый пехотинец с кривыми ногами вытирал глаза и всхлипывал.

Сверчков понял, что он не только не хочет, но и не может туда войти.

Алексей и Синьков подскакали верхом. На топот коней оглянулись стоявшие в дверях. Они расступились и пропустили обоих. В черной сторожке стало еще тише. Сверчков сделал вид, что он побывал там и все уже знает. Он отошел к большой сосне и, прислонившись к стволу спиною, смотрел, как с вершины на вершину переползает тяжелобрюхая туча.

За его спиною красноармеец – не тайком ли от деревьев? – шептал товарищу:

– Ногти выдраны, клещами, что ли, кругом пупа звезда…

– Брось, брось, сниться будет! – брезгливо шептал товарищ.

К избушке шли и скакали люди. Кто-то любопытный кружил около, присматриваясь к следам на траве. Сапогами ворошил слежавшуюся листву.

Алексей вышел из сторожки с черным наганом в руке.

– Ну конечно, вот нацарапано: И. К.

Какой скрипучий голос у Синькова.

– Седьмую себе пожалел… – говорит Алексей.

«Для себя ты крепко решил о седьмой», – думает не без уважения Синьков.

– Поставить часового, – приказывает Алексей старшине, – приедут из политотдела, акт составят, снимут. Вот смотрите, кому не повылазило! – крикнул он вдруг собравшимся и, забыв о коне, которого подобрал ординарец, один пошел по тропинке.

Глава VI 

ДЕЗЕРТИР

– Бегут, – многозначительным шепотом бросил комполка Алексею еще с порога. – Бегут! – крикнул он громко и молодцевато поздоровался.

Комполка был молодцеват, высок и гибок. В старой армии он был бы поручиком.

Он двинулся прямо к карте.

– Передвигаю штаб в деревню Визгово. – Сломанным карандашом командир ткнул в стену. – Еще такая же атака, и Верро – как пирог на блюде. – Он выбросил обе ладони к Алексею и, шлепнув себя по ляжкам, захлебываясь, прибавил: – Елки-палки, рожь густая!

Комполка молод. Двух недель не прошло, как он командует наступающим полком. Он еще не научился скрывать свою радость.

«Наверное, у него греет под сердцем, как и у меня, – подумал Алексей. – Только я не покажу».

Алексей не знал, что физиономия его уже сияет, и комполка, в сущности, мог рассуждать в его адрес приблизительно так же.

Сегодня на рассвете второй батальон штыковым ударом взял деревню Галицы, ворвался в окопы… И всего двое убитых и десяток раненых. Что значит порыв! Я их остановил, а то могли бы зарваться. А у меня фланг висит, и резервов… – он наклонился к уху Алексея и прошептал, дирижируя рукой: – А ни одного человека. А Верро без боя белые не отдадут. Станция, склады, город, дорога на Юрьев…

Пивоваров молчал. Он сидел под образами и крутил собачью ножку. Махорка была злая – самосад. Неловкие пальцы мяли крутелку. Но и он улыбался.

– А что ты говорил насчет флангов? – спросил Алексей.

– Связь у нас! – схватился за голову комполка. – Связь! В сущности – никакой связи! – Он вдруг опустил руки. – Что справа, что слева? Ни хрена не знаю. Позавчера еще знал, а сегодня ничего не знаю.

Улыбка сползла с лица комиссара и словно потонула в рыжей бороде. Алексей мрачно спросил:

– А куда же мы прем?

– Нам указано на Верро. На Верро и прем. – Упрямая нотка дрогнула в голосе комполка. – Мы в боевом соприкосновении с противником. Противник отступает. Какое основание задерживаться?

– Фланги выяснить надо, – так же угрюмо сказал Алексей.

– Вот ждал, пока ты мне сообщишь об этом, – раздраженно сказал комполка. – Четыре ординарца гуляют. Штаб запрошен. А почему это я один обязан заботиться о связи? Справа на болоте эскадрон. Почему они у нас ординарца не держат? Кто должен держать – я или они? У меня командиры батальонов пехтурой ходят. Что же, я бегом людей гнать буду? А слева у нас тридцать шестой оторвался. Штаб должен о связи думать.

– На штаб надейся… – медленно начал Сверчков.

– А ординарцев гоняй. Знаю. Я еще и у тебя пару человек подзайму, – обратился он к Алексею.

– Я могу… если нужно.

В халупу ввалился, как будто вместо ног у него были тяжелые катки, красноармеец. За плечами винтовка. В руке посох – ветка, с которой только что ободрана кора.

– Тебе что, Брага?

– Привели, товарищ командир.

– Ага, сейчас выйду.

Комполка застегнул воротник и стал прилаживать плечевые ремни.

Через двор, забросанный ломаными телегами, строевым лесом, валежником, протянулась цепочка людей. Как вошли гуськом, так и стали.

Лицом к халупе, посередине двора, стоял молодой парень. Только у него у одного не было винтовки. У него был порван ворот шинели, и красные, заплаканные глаза.

Алексей и Сверчков стали у колодца. Хозяева избы – старики и внуки – столпились на пороге темного сарая. За забором курили красноармейцы штабной команды.

– Докладывай, товарищ Брага, – сказал комполка.

Военком занял широкой фигурой все пространство открытой двери.

– Так что, товарищ командир, красноармеец второго батальона Иосиф Лоскутов покинул окоп и убёг в дезертиры во время самого боя. Чем покинул товарищей и развел агитацию за белого…

Комполка подошел к Иосифу Лоскутову вплотную. Лоскутов стоял опустив глаза в землю. Лоскутов положительно не умел стоять по-военному.

– Стой ровно перед командиром, – вздернул его выкриком комполка.

Лоскутов поглядел в лицо командиру испуганными, быстро мигающими глазами.

– Ты кто такой? – спросил командир.

– Иосиф Лоскутов я, – прошептал красноармеец.

– Ты прежде всего – боец революционной армии. Вот ты кто. Твои товарищи сегодня отбросили врага. Завтра возьмут город Верро. А ты, как последний негодяй, бросаешь их и сам бежишь. Куда же ты бежишь? Страна не примет дезертира. Беги уже тогда к белым! Они выпорют тебя шомполами. Они покажут тебе – кто ты такой. Ну, беги, беги. Я тебя не держу!

Иосиф Лоскутов стоял неподвижно. Он только упрямо гнул голову книзу.

– Если ты белый – иди к белым, – настаивал командир.

– Не белый я… По крестьянству мы… – всхлипнул красноармеец.

– А если ты не белый, то как же ты смеешь бежать в момент боя? Ты не человек, а собака. Собака верней. Ты – гад, тебя раздавить надо!

Комполка уже не говорил и не кричал. Он величественно декламировал.

– Я поставлю тебя к стенке без суда и следствия за бегство во время боя…

– Неужели без суда и без следствия? – расстроился Сверчков.

Все во дворе и за забором, перестав курить, молчали тяжело и угрюмо.

– Брага! Взвод построить!

Люди по команде соединили плечи и стали лицом к Лоскутову.

– А ты – к забору. Слышал? – Комполка схватил дезертира за плечо. – Взвод, ружья к плечу! По врагу народа…

Над всеми нависла тяжесть…

Иосиф Лоскутов, прислонясь к забору, рыдал откровенно, как маленький, взвывал и всхлипывал.

– Говори – будешь бегать?

– Н-н-ет, товарищ командир… хороший…

– Отставить, – скомандовал комполка. – На этот раз я тебя прощаю. Но ты заслужишь это прощение в завтрашнем бою. Согласен?

– Со-гла-сен, товарищ командир… – всхлипывая, шепелявил красноармеец.

Комиссар повернулся и, хлопнув дверью, вошел в избу.

В халупе Пивоваров опять сидел под иконами, но больше не улыбался. Тяжелой бронзой поднимался он над столом. Сверчков еще испытывал гадкую дрожь. Он был убежден, что красноармейца расстреляют. Это было бы ужасно. И конец прозвучал не менее ужасно в своей фальшивости. Но комполка был доволен собой. Он расстегнул воротник и швырнул ремни на койку. Он многословно говорил о том, как трудно держать в руках людей.

Комиссар молчал, молчали все в избе.

Комполка вдруг почувствовал, что не попал в тон.

– А ты, Пивоваров, что ему ни слова не сказал? Ты же военком.

– Не мешал тебе спектакль проводить, – выжал из себя военком.

– Это, по-твоему, спектакль? Ты думаешь, это мне легко далось? Еще секунда – и я бы его на тот свет отправил.

– Но прошла секунда, и ты его… помиловал.

– Да ты что, недоволен, что ли? Так ты скажи.

– Я думал говорить наедине. Но раз сам торопишь, скажу и при товарищах. Очень прошу тебя таких представлений больше не давать. И помнить, что мы в регулярной армии, а не в партизанском отряде. Дезертир по декрету подлежит трибуналу. Трибуналу и решать, что с ним делать. В исключительных случаях можно и налево пустить. Но миловать – ты не ВЦИК, товарищ Соловейчиков. А может, я его, как комиссар, своей властью в трибунал отправлю, а его там, несмотря на твое помилование, к стенке поставят. Актерствуешь очень, товарищ Соловейчиков. Тебе бы доказать, что мы тебя не зря выдвинули, и – меньше бы слов, больше бы связи. А Лоскутова этого ко мне пошли.

Лоскутова комиссар принял наедине. Он все так же сидел под иконами. Лоскутов остановился у порога.

– Подь-ка сюда, парень, – сказал военком.

Лоскутов не сразу подошел к столу.

– Ты что, вправду бегал?

– Бегал… товарищ военком.

– Чего ж ты бегал?

Низкий голос Пивоварова гудел в халупе.

– Спужался…

– Кто ж тебя испужал?

– Пулеметом…

– Чего ж другие не спужались?

Лоскутов молчал. Потом старался разрезать ногтем доску стола. Комиссар порывисто стал сбрасывать с себя кожанку и рубаху.

– Гляди, – повернулся он к нему спиной. – Видишь?

– Вижу, – испуганно сказал Лоскутов. – Так точно…

– Да, так точно. На империалистической. Разрывной лопатку разворотило. Шеей теперь не ворочаю. А вошла она здесь, под мышкой, – поднял он руку. – Вот мне нужно бы спужаться и убежать. А вот это ты видел? Вот здесь, на шее? Это белый, на операции… из маузера. Так тут уж я его руками задавил. Не спужался. И тебе, сукин сын, пужаться не дам.

Комиссар задышал тяжело и едва сдерживался, чтобы не грохнуть кулаком по столу.

– Красная Армия без тебя не пропадет. А другим пример подавать не позволим. На старом фронте тебя бы без разговоров кокнули, а я еще с тобой, видишь, разговариваю.

Он замолчал. Лоскутов уже был мокр и красен, как в бане.

– Иди, браток. Как сказал командир полка, так и будет. В трибунал не пошлем, ежели завтра докажешь. Посмотрят ребята, мне доложат.

Лоскутов, шатаясь, шел к двери. Комиссар опустился под образа.

– А то, может, – вернул он парня с порога, – если уж ты такое… так я тебя в обоз направлю. Что ж воздух в окопе портить. Иди в обоз тогда…

Лоскутов, не поворачиваясь, крикнул:

– Пойду я завтра… Пущай доложат, товарищ комиссар, – и выбежал за дверь.

– Ну, пущай доложат, – согласился военком, уже оставшись в одиночестве.

Глава VII 

СВИНЬЯ

Ветер рвал кусты. Холодная земля была крепче городского шершавого камня. Тоненькая шинелька развевалась под ударами ветра, и тогда холод забирался даже до пояса.

Крамарев спешил на наблюдательный. Телефонный провод у самой тропы стлался по земле, нырял в красноватые заросли лозняка. В воздухе то и дело вздрагивали звенящие нити излетных пуль. Потому на вершине каждого холма Крамарев останавливался и даже пригибался к земле. Но, убедившись, что впереди такая же, сжатая двумя рядами холмов, пустая долина, он выпрямлялся и, поддерживая шашку, шагал вперед.

Изредка над его головой снаряд рассекал небо длинной звуковой плетью. Когда выстрелы батареи учащались, Крамарев делал несколько шагов бегом.

Крамарев впервые должен был остаться на пункте один. Алексей сам послал его на смену командиру дивизиона. Крамарев понимает – для Алексея это очень важно. Красному командиру из курсантов он доверяет целиком. Сверчков материл, если на пристрелку уходило больше трех бомб. Сам он стрелял по эстонским позициям, как на учении. Но почему-то, когда на их участке стал действовать офицерский отряд, Крамареву показалось, что Синьков и Сверчков перестали появляться на пункте. Никто больше не рассказывал о лихих попаданиях командиров. Крамарев думает все это про себя, но он готов ручаться, что и Алексей и парторг Каспаров думают о том же.

Уже несколько месяцев все командиры живут одной семьей в тех же халупах, у тех же костров на походе… Разговоры они между собою ведут чаще всего о женщинах, иногда о литературе, о музыке… Они научили его играть в преферанс, чтобы коротать время на стоянках. За картами Крамареву всегда кажется, что Каспаров неправ, на каждом закрытом заседании коллектива поднимая вопрос о повышении бдительности. А Алексей просто не любит бывших офицеров…

– Первое, огонь! – донесся из кустов далекий выветрившийся голос. Глухой удар, и ход снаряда. Крамарев ускорил шаги. Тропа увильнула от прямого провода, но Крамарев шел теперь на голос.

Большим человеческим гнездом посреди высоких лозняков залегали телефонист Прахов, разведчик Федоров, командир дивизиона и Сверчков. Командирское тело скрыто в лозах, только длинные ноги тянутся к телефонному аппарату. Крамарев поздоровался и подполз к командиру. Раздвинув упругие, как пружины, кусты, он просунул голову наружу. Холмы и дальше шли волнами, ниспадающими в глубокую долину реки. На песчаном косогоре крохотная деревушка. Обойдя огороды, река укладывала свои петли меж холмов до самого синего леса на горизонте.

Скрываясь в узких долинах, в лозняках, стрелки ведут бой. Ружейная стрельба то стихает, то нарастает вновь. Тогда над лозами часто вспыхивают звенящей дрожью пули. Но все-таки не понять, где именно стреляют.

«Как бы это спросить, чтобы не обнаружить свою неопытность?» – думает Крамарев.

– Смотрите, за деревней накапливаются белые…

Крамарев бросил папиросу и приник к биноклю.

Да, по улицам пробегают маленькие человечки. Не рассмотреть, в чем они – в кожанках или в английских шинелях, офицеры или эстонцы?

– Шрапнелью… достанем?

Это сгоряча. Сердце забилось чаще. Вот это и есть война!

Над деревней, высоко-высоко, там, где дорога журавлей и белых гагар, стали в ряд три облачка. Три далеких звука.

– О-пять в небо! – сказал Аркадий. – Всех святых перебьют. Портят только снаряды.

Внизу неожиданно близко раздалось «ура». Пули зазвенели чаще. Встал над всем треск кашляющего пулемета. Крамарев поднялся. Сверчков лениво повернул голову.

– Наши? – спросил Федоров.

– Наши «ура» не кричат, – решил почему-то Крамарев.

– Кто вам сказал? – спросил Аркадий. – А что же они кричат – «банзай», что ли?

– А впрочем, действительно кричат, – согласился Крамарев и тут же вспомнил, что сам он на учении в школе не раз кричал «ура».

В кустах показалась папаха разведчика Панова.

– Ну, как там? – спросил Аркадий.

– Обратно белый в деревне… Народ посбегал, старики в халупах запершись… А на середине улицы свинья лежит… Пуда три, наверное. Шрапнелью в бок, и нога перебита. Охотники уже ходили, а не взять – бьет белый и вдоль улицы, и от церкви.

– А я бы взял, – вскинулся Федоров.

– Поди возьми, – предложил, усаживаясь и закуривая, Панов. – Деревню займем, и свинья наша будет.

– А я сейчас! – Федоров азартно затягивал пояс.

– Сиди, сиди! – отозвался Синьков. – Никуда свинья не уйдет.

– Дозвольте, товарищ командир. Себе ножку, а тушу на кухню.

– Пустить, что ли? – не оборачиваясь, спросил Аркадий.

Никто не ответил.

– Только ты выжди, когда деревня не будет под обстрелом.

– Тогда все охотники будут, – рассмеялся Панов. – Может, ее и сейчас уже нет.

– Я в момент! – сказал Федоров и нырнул в кусты.

– Пошел и я, – вдруг сказал Панов.

– И тебе ножку? – крикнул вслед Сверчков. – Ничего на кухню не оставите…

– А если и я с ним? – сказал Крамарев. – Просто так, в первую линию…

– Имейте в виду, мы через час уезжаем, – сказал Аркадий.

Крамарев раздвинул кусты, где только что сидел Панов, и увидел мелкую тропу. Подобрав шашку, он побежал, как ему казалось, вдоль фронта. Тропинка отлого стремилась вниз по обочине холма. У одинокого дерева сидело трое раненых. Санитар, разбросав на траве бинты и сумки, перевязывал красноармейцу руку. Красноармеец смотрел на Крамарева, провожая его глазами. Поодаль дымила походная кухня. Кашевар на корточках подкладывал хворост в топку. Кони были в упряжке.

Голоса заставили Крамарева обернуться. На холме вдруг поднялась конная фигура. Приложив к глазам бинокль, всадник смотрел куда-то вперед. Строгий, высокий жеребец прял ушами. Тревожно мигая, глядел туда, где гремели винтовки. Всадник был в кожаной тужурке и кожаном картузе. Крепкая, рука держала повод. Он был мужественно красив, статен и нервно настроен. К всаднику подскакали, должно быть, отставшие верховые на низкорослых лошадках. На тяжелой кобыле подплыл спокойной рысью грузный, с седыми усами и бритым подбородком старик.

– Резервы можно подвести и сюда, – сказал всадник, не отрываясь от стекол. – Здесь незаметно может пройти корпус.

– Получится лобовой удар, – сказал, утирая пот, толстяк.

– Вы мыслите категориями окопной войны, Николай Севастьянович, – сказал, не оглядываясь, человек в кожаном картузе. – Здесь лучше всего рвать фронт в его самом сильном месте.

– Как вам угодно, – сухо ответил старик. Он вынул полевую книжку и принялся писать в седле.

– Начальник дивизии, – торжественным шепотом сказал Крамареву неизвестно откуда взявшийся Панов.

Крамарев видел в Петрограде и более высоких начальников, но здесь эта фигура полководца в действии его взволновала. Он сразу стал мыслить иначе. Рвать фронт. Резервы. Стратегия революции. Значит, будет бой. Стало стыдно, хотя он шел вовсе не из-за свиньи.

– Говорят, настоящий командир, – шептал Панов.

– Разве? – радуясь, спросил Крамарев.

– Все бы такие! – сказал Панов.

Начдив подъехал ближе.

– Вы откуда? – спросил он Крамарева.

– Отдельного гаубичного.

– Где стоите?

– Здесь пункт… – Крамарев показал рукой.

– Снаряды есть?

– Ящики полны и обоз тоже, товарищ начальник.

– Хорошо.

Тропинка круто свернула к северу и пошла густым лозняком. Где-то близко, как из-под земли, грянул выстрел, за ним другой, третий. Крамарев вслед за Пановым сошел с тропы в заросли. Пули свистели уже не отдельными мухами, но неслись певучим роем.

Красные окопались на самой опушке лозняка. Окопы шли не сплошной линией. Неглубокие, слегка загнутые на флангах рвы. Перед ними был деревенский выгон, за выгоном начиналась околица. Вся деревушка состояла из двух десятков небогатых домов.

Крамарев прыгнул в ров. За ним Панов. Красноармейцы подвинулись. Крамарев поздоровался с соседними.

– А где же Федоров? – искал он глазами.

– Это ваш? – спросил сосед. – За свиньей с веревкой полез.

В бинокль Крамарев разыскал Федорова. С карабином за плечами он лежал у серого забора. Валуном поднималась посередине улицы свинья.

– Белый тоже хочет свинину кушать. А мы, как подлезет, – снимаем. Вот он здоров на мушку брать, – указал он на третьего от себя стрелка – брюнета с живыми красноватыми глазами, напоминавшими о горячем солнце и песках Средней Азии.

Федоров пополз вдоль заборчика и вдруг остановился.

– Лезут… – сказал сосед.

Стрелок-туркмен припал к винтовке.

Раз, раз, раз! – гремели выстрелы. Где-то влево стрекотал пулемет.

– Не дадут ему, гады!

Совсем по-змеиному – не разбирая снегу и мерзлых луж – ползли от ближней хаты двое.

Федоров собрался в комок. И свой и чужой мог задеть случайной пулей.

Раз, раз, раз! – горячился брюнет.

Передний белый остановился. Второй подполз к нему. До свиньи еще шагов тридцать – сорок. Пулемет строчил бешеную ленту.

– Назад пошли! – крикнул сосед.

Стрелки били по уходящим. Один из них уже у халупы. Другой пополз медленно. Может быть, он был ранен.

Огонь стихает.

Федоров, не дождавшись конца обстрела, быстро на четвереньках побежал к улице. Вот он выбегает на открытое место. Он уже на улице. Шрапнель опять рвется над деревней. Федоров припадает к земле. Но ружейных выстрелов нет – он опять встает. Он подбегает к свинье. Он вяжет веревку за ногу.

А где-то далеко влево разгорается огневой бой. Как будто ходит вдоль фронта гром из низкой тучи. Федоров стоит во весь рост. Федоров смотрит куда-то вперед. Его как будто больше не интересует свинья. Он бежит мимо халуп, по улице, срывает с плеча карабин, оборачивается и, приложив руку ко рту, кричит во все горло:

– Товарищи, крой сюда!

Стрелки выскакивают из окопа. Все еще осторожно, редкими цепями, они бегут к околице. Избы молчат. Федорова не видно.

И справа и слева, как по сигналу, командиры поднимают стрелков. Вот Крамарев видит – стрелки скачут через заборы, они уже за избами, они в кого-то стреляют, припадая к стенкам халуп, к заборам. На дальней окраине вспыхивает курное соломенное пламя. Голоса винтовок уже за деревней.

– Федоров попер с пехотой! – говорит Панов.

Крамареву тоже хочется бежать вперед.

Влево трещит, стрекочет пулеметный, ружейный огонь.

«Может быть, там прорвали? – думает Крамарев. – Тогда понятно, почему тут отошли».

Из лозняка бегут к окопу, вскакивают в ров люди.

– Резерв? – спрашивает Крамарев нового соседа.

– Неделя, как из Витебска, – бросает стрелок.

Еще минута, он уже бежит по выгону на фланге редкой цепи.

Боевая линия уходит от Крамарева.

– Давай на пункт – иначе своих потеряем! – говорит он Панову.

Та же тропинка. Аркадий уже в седле.

– Ну, опять поход! – говорит Синьков и хлещет нагайкой по воздуху.

«Ну ведь он же рад. Это же написано на его лице. А у меня всякие мысли…» – И Крамарову становится неловко.

– А все Федоров, Аркадий Александрович. Это он выяснил, что в деревне никого нет.

– И вовсе не Федоров, – говорит, гарцуя на месте, Аркадий. – Тридцать шестой прорвал фронт слева.

Но Алексей ночью получил от командира бригады благодарность телефонограммой. Федоров не только первый вошел в деревню…

«…Ваш разведчик первый вскочил в укрепление, он погасил пулемет ручной гранатой…»

Телеграмму прочли батарее. Федоров ходил именинником.

– А свинья где? – спросил его Аркадий.

– Едим свинину, товарищ командир! – утешил разведчик.

Поздно вечером Федоров действительно приволок свинью. Она была мокра, как будто шел проливной дождь.