Текст книги "Призвание варяга (von Benckendorff)"

Автор книги: Александр Башкуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 64 страниц)

Не менее любопытно?

Вы по-прежнему удивляетесь, что отборные части противника легко ушли "за Березину", не потеряв практически ни одного человека из Гвардии?! Реальная беда Бонапарта оказалась не холод, и даже не голод, но банальное отсутствие боеприпасов, поступавших их Польши.

Так вот, взяв Витебск, Витгенштейн не пошел на соединение с Главной армией, но осадил польскую Вильну, полностью сковав всех поляков. Прежние боеприпасы перестали поступать Бонапарту и он лишился своего главного козыря – Артиллерии. (Надеюсь, я уже доложил вам, что Бонапарт по образованию артиллерист и большинство сражений им было выиграно именно грамотными маневрами артиллерией.)

Но пушки "жрут" много пороха… Больше чем кавалерия собственных лошадей, да простые солдаты – немолотого зерна.

Доложу еще одну вещь. Традиционно считается, что якобинцы "бежали" от нас. В действительности ж, – в приказе на движение на Калугу врагом было сказано:

"Приказываю разрушить военные заводы русских в Калуге и Туле, после чего – арьергардным движением прикрывать отступление наших войск, идущих на спасение Вильны.

Иными словами, противник в те дни еще думал, что его отступление "временное" и уж никак не опасался "голода с холодом". Повторюсь еще раз, вот итог гениальной "задумки" Кутузова!

Будь у противника цела Кавалерия, он бы легко перебросил ее от Москвы в Польшу и вся История Великой Войны на том бы и кончилась. Но… Михаил Илларионович рассчитал все до йоты!

Начавшееся отступление первые дни казалось "обычною перегруппировкой сил". Но нападения партизан, постоянные атаки казаков (татарская кавалерия так и осталась "не кована" и без снега не смогла принять участие в преследованьи врага – знаменитая "татарская лава" обрушилась на врага "по первому снегу" – в январе 1813 года) оказали решающее влияние на моральный дух "армии двунадесяти языков.

"Регулярное отступление" первых дней сменилось трениями меж сей разношерстною братией, а когда дороги все сузились, меж частями "разных языков" стали вспыхивать даже бои "за обладанье дорогой". Вскоре все солдаты несчастной армии усвоили для себя, что "надобно держаться дорог и быстрей отступать". Развилась паника, – любая задержка в движении воспринималась людьми как Начало Конца и… Армия побежала.

Средь несжатых полей, да при дневной температуре – не ниже десяти градусов выше нуля (по Цельсию, разумеется).

Ни голода… Ни холода…

Просто всеобщее безумие бегства, да паника, пожравшая некогда "непобедимых людей"… Такова была Воля Божия.

ВОЛЯ БОЖИЯ.

Вам покажется сие игрой слов, но события той зимы настроили всех нас на лад Мистический.

Судите сами, – да, снега не было. Но только лишь западнее Москвы. Те самые проливные дожди октября, что дали Витгенштейну одержать решительную победу в Прибалтике, обернулись для Москвы – снежной бурею… Высота снега в Москве достигла – полметра!

Черный, изуродованный, обожженный город весь побелел и стал похож на зимнюю сказку – всю из золота и серебра…

Потом дожди (а для Руси снег) – сразу кончились и вплоть до самого января установилась морозная и сухая погода.

Очевидцы, бывшие на Бородине, сказывали:

"Господь укрыл белым саваном все свое воинство! А нехристи так и остались гнить на ветру – без всякого покаяния!"

Сие не пустые слова…

Якобинцы захоронили после сражения своих павших. Наши же все – остались лежать там, где дрались… Потом пошел сильный снег и тела русских укрыло белою пеленой.

А потом побежали "Антихристы". Вот они-то и валялись теперь вдоль всех дорог – неприкаянными…

Иные назовут сие – Игрой Случая, но… "Есть многое на свете, друг Горацию, – что и не снилось нашим мудрецам…

Это – не все.

Я сказал, что зима выдалась неожиданно теплой. Да, – это так. Даже жаркой, если можно сказать.

Французы очень хорошо подготовились к сей зиме. Об этом мало кто помнит, но Бонапарт выделил каждому из солдат – шубу, ушанку и валенки. Он на самом деле – думал пережить русскую зиму.

Парадокс же был в том, что именно русские шубы и сгубили большинство супостатов.

Днем температура поднималась – до десяти градусов Цельсия. Зато ночью – при ясном небе и полном безветрии, она падала ниже минус двадцати! Вы представляете, – что сие значит?

Днем солдаты выматываются на долгом марше. С них течет пот, шубы все, конечно, расстегнуты, валенки скинуты, а ушанки спрятаны в вещмешки. Но по мере того, как скрывается солнышко, наступает мороз. А люди-то все – мокры!

Самым страшным бичом вражьей армии стало… воспаление легких. Днем люди мучились от ужасной жары (в шубах и валенках!), ночью же их убивал лютый мороз. Однажды в Ставке Антихриста ночью лопнул термометр. Замерзла ртуть.

Ртуть замерзает ниже тридцати семи ниже нуля. Более французы не могли вести наблюдений, – оставлю вашему воображению – каковы были ночные морозы этой зимой. Это – не самое страшное.

Хуже этого было то, что днем все растаивало. В самое короткое время враг побросал все свои телеги и сани. Одни не ехали днем, другие – ночью. Теперь люди тащили все на себе.

Это не все. Днем растаивали многие трупы и вода тысяч речек, да и ручьев заразилась трупными ядами… Такое бывало и прежде, – например – в прусскую. В таких случаях якобинцы топили снег. Но – не было снега… И армию стала мучить ужасная жажда.

Люди, сходя с ума, пили пораженную воду и умирали от кишечных расстройств в ужасных мучениях…

Вообразите себе, – ночью люди умирали воспалением легких, днем же дизентерией! Была ли когда-нибудь такая война, чтоб одну и ту ж армию косили "летние" и "зимние" хвори – одновременно?!

Через много лет Коленкур всем рассказывал:

"Однажды я разговорился с Ларре. Государь вез с собой главный госпиталь и в те дни все места в нем были заняты.

Ларре сильно досталось. Ни единого раненного, ибо русские просто не могли нас догнать, и – горы трупов. Мороз и понос, понос и мороз делали свое дело…

Поставьте себя на место хирурга, – глаза его были просто безумны: он лучший хирург по ранениям ничего не мог поделать с поносами, да обморожениями нашего воинства.

Когда он пал духом, я предложил ему бросить все и ехать домой, – здесь его таланты были уже не нужны… Знаете, что он сказал?

Сей якобинец и циник схватил меня за грудки и прохрипел:

– Я не уеду, пока Государь не покается!

– Покается в чем?

– То, что происходит вокруг – Кара Божия! Сему не может быть иных объяснений. Я… Я – Доминик Ларре в сии дни вернулся к Религии и ношу Крест! Только Крест спасет нас!

– Вы переутомились… Вам надобно…

– Всем нам надобно каяться! Лето смешалось с зимой, а весна с осенью! Слышите, – какая вокруг тишина? Это Господь хочет слышать наше Каяние!

Жара и мороз, жажда и глад, язвы и вши…! Что еще нужно, – какие казни египетские, чтоб понять – МЫ ПРОКЛЯТЫ!

Лишь покаяние, пост, да молитва – вот все, чем мы можем избежать Гнева Божия!

Я, не веря ушам, смотрел на прежнего энциклопедиста. Он же, сжимая в руках большой Крест, продолжал бормотать:

– Неспроста… Неспроста все зовут "Русь" – "Святой"! За тысячу лет до сих пор магометанцы, жившие здесь до русских, назвали реку "Москва"! "Ва" на местных наречиях, конечно – "Вода", а вот "Моск", или "Маск" – означает "МЕЧЕТЬ".

Когда их звали "Московия", это не значит – "страна Москвы", но "Земля Мечетей"! Отсюда и пошла их "Святая Русь"… Верно говорят, "Поскреби русского и под ним ты увидишь татарина!

Вы видели сколько Церквей в Граде сием? Граде "Мечетей"?!

– Вы передергиваете, Ларре. Русские – не магометанцы.

– Пфуй. Христиане тоже ведь не жиды, а жиды не поклонники Магомета. И все ж – все мы зовем древний Ершалаим – Святым Городом. БОГ – ЕДИН и не важно какой народ первым познал Святость этого, иль того места!

Я скажу так. Где-то тут – в сием городе таится Ковчег. Тот самый – из Библии. И всякий раз, когда кто-нибудь нарушит Его Покой, на него падет Кара Божия.

Так было с монголами – сразу по взятью Москвы помер их Чингисхан и его Империя сразу рассыпалась…

Потом его сжег Тохтамыш и сразу же исчезла Золотая Орда.

Поляки брали сей город и потеряли собственного короля и всю его армию. Речь Посполитая от сего не оправилась…

Мы – на очереди. Мы сожгли "Святой Град" и какую-то неприметную Церковь… Теперь Бонапарт обречен, а Империя наша, конечно, рассыплется. Так было. Так будет…

Я думаю – сие просто камень в основании Церкви. От времени тот самый Ковчег, наверно, окаменел и его положили в основание, как простой Камень…

А мы с вами – ПРОКЛЯТЫ!"

Коленкур никогда не делал тайны из разговора сего. Я же – доложил о нем в Священный Синод. Дело сие сразу же было окружено Государственной Тайной и началось…

Скажем так – Мистическое Расследованье. Завершилось оно самым неожиданным образом. В один день (верней – ночь) членам Особой Комиссии привиделся некий сон (и мне – среди них).

Из сна следовало, что ежели по сей день неизвестно – обладает ли некая из московских Церквей "Особенной Святостью", так, наверно, – таков Божий Промысел и не дело для нас соваться в такие дела.

На сием Расследование было прервано, все доклады о нем засекречены и хранятся теперь в архивах Синода, моего – Третьего Управления, да моей Ложи. (Как видите, – вопрос сей интересовал Империю, Церковь и еще одну Независимую Организацию.)

Любопытно, что "публика" своим умом "дошла" до того, что происходит что-то загадочное. Толчком к сему стали… вши.

Из архивов той странной зимы следует, что когда врагов брали в плен, держали их на расстоянии примкнутого штыка.

Видите ли… По несчастным ползали вши. Самые обычные вши.

Якобинцы их стряхивали, но откуда-то они появлялись снова и вновь… Первое время пленники были в прямом смысле этого слова "заедены вшами насмерть"! Потом, по моему представлению, их принялись мыть на месте и брить "на ливский манер.

Как я уже говорил, днями этой зимы было очень тепло и грядущие пленники сами же раздевали себя догола, сами сжигали свои валенки, ушанки и шубы, а потом сбривали на себе – абсолютно все волосы и дочиста мылись – золою, да кипяченой водой.

Лишь после этого "вошь отступала.

Казалось бы – обычная "гигиеническая процедура", но…

Уже после Войны многие говорили, что во всем этом "все было – не просто так.

Во-первых: бритье волос. В Писании сказано, что сила того же Самсона была в волосах. Многие мистики сразу же предположили, что "в волосах" не одна "Божия Сила", но и – "Божественное Проклятие.

Во-вторых, – обряд сжиганья Белья. В самых древних источниках сказано, что "Огонь очищает" и "ежели самолично сжечь Проклятое и окурить себя дымом сиим – Господь уже не так преследует грешника.

В-третьих, – омовение. Как я уже доложил, – в тех местах не осталось ни снега, ни – чистой воды. Воду в русскую армию (в том числе и для омовения пленных!) доставляли "нарочные водовозы". Но вода от хранения портится "тухнет". Спасает же ее от "протухания" какое-нибудь серебро. А где найдешь серебро в "действующей"?

Помните, как по моему представлению в войска направили сельских батюшек? Так вот – той зимой эти "военные батюшки" занимались тем, что опускали собственные кресты (кто – крестильный, кто – алтарный, а кто и нательный!) в те самые бочки с "военной водой". Иными словами, – так уж само собой получилось, что пленники мылись не чем-нибудь, но – водой "освященной истинным батюшкой"!

Удаление с себя всего "проклятого", сожжение сего на Священном Огне, натирание себя черной золой с последующим омовением "святою водой", – вы по-прежнему думаете, что все это – "обычная гигиеническая процедура"?! Как бы не так…

Ведь в русской армии той зимой – вшей просто не было!

Случайность?! Может быть. Но не слишком ли много случайностей на одной – отдельно взятой Войне?

Собралась этакая Комиссия из "Русских Мистиков", коя изучила вопрос появления сих странных вшей (поражавших лишь одну армию!) и пожелала узнать, – чем именно занималась Комиссия под моим руководством и что десятки высших священников, глав разведки и тайных масонов месяцами ищут по всей Москве?

Работа моей комиссии маскировалась под "Изучение и новую планировку Москвы". Я как раз тогда занимал пост московского генерал-губернатора и обязан был "обеспечить всем" подотчетный мне город. У казны ж на сие просто не было денег!

Я нанял Бовэ, – мы с ним близко сошлись в парижском салоне Элен Нессельрод, а потом и – самолично отстроил Москву заново…

И вот такой трогательный запрос от моих "Русских Мистиков.

Я… Я допустил Русских Мистиков до всего, что сам знал и сообщил причины прекращения поисков. Я знал, что делаю…

С той поры Герцен, Князь Одоевский, прочие Мистики не желают выезжать из Москвы, но… Ищут, ищут и ищут.

Ежели у них пойдет что не так – Имперские Службы как бы и не при чем, а ежели… Но тут я даже теряюсь – я верю в "бред" самого Ларре и сам бы многое дал, ежели б мне показали ту Церковь…

Не знаю – зачем. Мне просто – надобно знать.

Да, кстати… Помните, – я докладывал об успехах наших ученых в деле с урожайностью почв? Работа сия на том не закончилась и ученые занялись поиском средств для борьбы с клопами и вошью, а также лекарствами от оспы, да тифа.

Кроме того, – ежели смотреть на довоенную карту – видно, что вокруг Динабурга (Двинска, иль – Даугавпилса) удивительно мало сел. Строго говоря, – их там вообще нет: последние села в Прибалтике кончаются "даугавскими землями", а затем – ни души…

Причиной сего стала "латгальская плесень", иль верней – "хлебный грибок", живший до последнего времени в тех краях. Стоило ему "сесть" на "млечный колос", как зерно мягчело и покрывалось синею "сеточкой". Ежели его съесть – возникает понос. Понос, приводящий к мучительной гибели…

Посему в тех краях рос только лишь "кормовой" хлеб, а хутора жили исключительно свиноводством. (Животные едят такое зерно без последствий. Помните доклад Платова, – "в фураже не нуждаюсь – лошади жируют по несжатым полям"?!)

Поэтому-то Бенкендорфы, получившие в ходе войн именно "даугавские земли", и слыли в первую голову – свиноводами.

Разумеется, моей матушке – как главе "дома Бенкендорф", больше всего хотелось бы знать – как извести сию гадость. Этим-то и занимались матушкины ученые. (Забегая вперед, доложу – с 1816 года я последовательно осушил все болота вдоль Даугавы, а тамошние поля пять лет кряду обрабатывал купоросом. Вот уже почти двадцать лет, как о "плесени" ни слуху, ни духу…)

Все сии изучения шли своим чередом и к 1811 году в Дерпте выработались рекомендации "по вшам и грибку на ногах": насчет бритья голов, жаренья шинелей, да – пропитки портянок…

Все это – дела занимательные, но – не больше того. Я бы не заострил на сем речь (ибо кому нужны чужие портянки?), ежели б…

Ежели б я, прибыв осенью 1811 года в Дерпт, не сообщил моим людям, что якобинцы всерьез занимаются подготовкой "биологической войны" против нас.

Сие – кроме шуток, – идея сия возникала аж в 1809 году. Иное дело, что сему воспротивился сам Бонапарт. (Зачем ему "сия гадость", когда его армия и так – вооружена, да вышколена сильней прочих?!)

Но в 1811 году мы не знали сего и угроза сия довлела над нашими действиями.

Мы знали, что Бонапарт готовит к зиме много шуб, ушанок и валенок. Так что зимой 1811 года мы в Дерпте изучали возможность искусственного разведения вшей.

В частности, – можно ли вшивать в мех нечто, несущее на себе вшиную кладку? И ежели – да, – при каких условиях вошь вылупляется из яиц и начинает… так сказать – "безобразничать.

По результатам работы сией Государь наградил меня – "тайно" и представил троих биологов к Орденам Российской Империи. "По восхитительным итогам их деятельности". Так сказано в Указе на награждение. Это не все…

Кроме вшей, люди мои занялись спорыньей и "латгальскою плесенью". (Работы над оспой я своей волей временно прекратил, – я не хотел уморить собственную же Империю. В биологии надо знать – "вши стягов не едят, и не видят"!)

Увы, достаточно было обратить "плесневое зерно" в муку, а муку испечь – грибки теряли все свои болезнетворные качества. Зато – ежели то же самое зерно варить "целиком" (пусть и в крутом кипятке!), грибные яды полностью сохраняли свою страшную силу. Именно потому мы и добавили туда спорынью, она ровно наоборот: относительно безопасна в виде "ведьмина рожка", но становится дикой гадостью в состояньи размолотом! И тем не менее, – основным "поражающим фактором" был именно "синий грибок.

Главным его преимуществом было то, что кроме наших краев, он нигде не водился и французские лекари не ведали – ни симптомов отравления им, ни способов излечения. (Даже в Смоленской губернии ему было так "сухо", что пришлось заражать хлеб на полях специальными кисточками, смоченными концентратом сей "плесени"!)

Поэтому, передавая нашу "рукотворную гадость" в войска, мы особо подчеркивали: "В областях применения должны быть обязательно разрушены абсолютно все мельницы, а их жернова вывезены оттуда за сто верст.

Помните записи Нея? О том, что "поля стоят с неубранным хлебом". Помните, как Коленкур рассказывал о "безумьи Ларре"? (Спорынья в пище вызывает галлюцинации. А еще – ощущенье безотчетного ужаса, да Приближения Смерти! Видимо Ларре, как врач, уберегся от "плесени", но получил изрядную дозу "ведьминых рожек"!)

Помните об удивительных "летних" поносах несчастных – среди зимы? И об их быстрой гибели…

Кстати, – по весне 1813 года – весь прошлогодний хлеб в Смоленской губернии сжигался "нарочными зондеркомандами", а там, где он еще "стоял на полях", поля "орошались" сырой нефтью и сразу же – поджигались. (Это и стало главной причиной "неурожая в 1813 году" в тех краях.)

Не говорите о том моим милым Мистикам…

Многие хотели бы знать, чем сие кончилось? После Войны мои люди уехали из Российской Империи. Разошлись по домам…

Я не смею их осуждать – в Империи никогда не было собственной Биологической Школы, и если Физиков, да Химиков с Математиками мы еще могли "чем-то держать", с Биологами это не вышло…

Кроме того… Из кувшина можно вылить лишь то, что в нем налито. Отсутствие "корней Биологии" в "русской почве" довело до того, что все итоги многолетних работ были скорей описательными.

Мы так и не определили – ни возбудителя оспы, ни тифа… Мы по сей день не знаем – каково "губительное начало" спорыньи, "плесневого грибка", иль – почему "нефтяной вытяжкой" можно вывести вошь? (Помните, – "У русских вшей не было!" Но и пахли мы – соответственно.)

Судьба же троих "Орденоносцев" – более чем примечательна. Я не смею называть их имен, ибо ежели выяснится, что именно они "разводили" в свое время "вшу" – я не знаю, чем сие кончится.

Один из них вернулся в свою родную Голландию. Там он и погиб, пытаясь найти возбудителя оспы. Он ставил опыты на себе, нанося на свою кожу частички оспенных "пустул", кровь несчастных и гной. (Все это – разумеется, особым образом обработанное.) Однажды обработка не помогла, он заразился оспой и умер…

Второй – ревностный монархист вернулся во Францию и сразу же получил кафедру не где-нибудь, но – самой Натуральной Школе! Там он долго и плодотворно работал (занимаясь в основном оспой) и перед смертью передал все архивы (в том числе и "Дерптские"!) своему лучшему ученику и аспиранту по имени Луи Пастер.

А тот – над гробом Учителя поклялся завершить начатое и "найти управу на оспу.

Третий – уехал за океан в Северо-Американские Соединенные Штаты. Там нет особой науки, зато – много "практиков.

И уже через пару лет после этого американская армия стала широко использовать все наши методы против непокорных индейцев. Взамен ушанок и шуб в ход пошли одеяла с накидками, а место вшей заняла "черная оспа". Успех был значительный…

Лишь после этого, сознавая, что Россия с Америкой "далеко ушли в сем вопросе", Европа (а именно – Англия, Франция и, конечно же – Пруссия!) стала быстро развивать "сей научный аспект". Правда, вам в сием – никто не признается.

Широко простирает Наука руки свои в дела человеческие…

Но вернусь к истории моей жизни.

Моя жена с Боткиными были в Санкт-Петербурге, когда "по войскам" прошли бумаги обо "всех павших" (высшего сословия, разумеется), и я был среди прочих. Боткины (кои тоже "выехали из Риги" всею семьей – вплоть до кухарок с кормилицами!) были поражены матушкиным "провидением" до глубины, а за матушкой укрепилась кличка "вещуньи". Но еще более поразило всех то, что жена моя, положив руку на чрево свое, отмахнулась:

– Он – жив. Он еще жив. Я – чую сие. Свекровь научила меня – я чую его! Быстрее. Мы не можем спасти его на таком расстоянии. Он уходит от нас", – по сей день милый Герцен любит спрашивать у меня, что могли значить сии слова? Возможно ли, чтоб две женщины могли поддержать жизнь любимого на таком расстоянии?

Не знаю. Но когда Трубецкая с Волконской пожелали ехать в Сибирь за своими любимыми, я не смел им отказывать.

Если Женщина Любит – преграды ей нипочем… И не в моей Власти Лишить хоть кого-то Любви.

Не делай Ближнему так, как не хотел бы ты – что б тебе подобное делали…

Сие происходило вокруг меня. Я же чувствовал…

Будто плывешь в детстве по родной, ночной Даугаве – выныриваешь из воды и будто какие-то огоньки, звезды, что-то мерещится, а потом раз и… опять беспросветная чернота.

Помню, – откуда-то появился Петер и шел дождь. Мелкий такой слабенький дождик. Я чему-то обрадовался сперва, а потом удивился, что смотрю на Петера будто сверху, а он тащит… Он меня нес.

Я так тому удивился, что… провалился в мягкую черноту.

Потом явилась матушка, она обнимала и целовала меня, и плакала надо мной, причитая:

– Сашенька, сынок, открой глазыньки! Нет, Шимон, они убили его. Смотри какие страшные раны, они – убили моего первенца! – и что удивительно, – я сам видел, как лежу с закрытыми глазами, а матушка бьется, как раненная, и плачет…

Она сидела за столом в своем кабинете и я отчетливо видел ее руку в лубке и на перевязи… Вокруг нее были люди – члены Синедриона, а за окном явно – Рига. Почему же мне грезилось, что она обнимает, да целует меня?! И еще… Прямо за спиной моей матушки сидела – еще одна моя матушка, коя обнимала, да утешала ее!

И еще надо мной стоял дядя Шимон, коий поднимал мое мертвое веко и светил в глаз чем-то странным и ослепительным. Я видел сей пронзительный свет и – в то же самое время наблюдал, как мой дядя склонился над кем-то и – колдует над ним… А моя милая матушка держит меня за руку и все время целует ее…

А затем и этот бред кончился. Пришла боль.

Она была страшной, огненно-красной, пульсирующей… Она расходилась концентрическими кругами по всему телу из ран на голове и бедре. Боль была столь страшна, что я застонал и очнулся.

Я лежал в просторной и свежей постели на мягкой кровати, а откуда-то из темноты ко мне пробивался ласковый и нежный свет. Боли почти не было, но рот пересох настолько, что губы потрескались и мне дико хотелось пить.

Я попытался встать, или хотя бы поднять голову, чтобы позвать людей, но тут пламя далекой свечи заколебалось, на пол упала какая-то книжка, и я почуял старый, домашний запах и матушкины прохладные руки опустились на мой горячечный лоб, а сладкие губы покрыли меня поцелуями и прошептали мне на ухо:

– Не шевелись, не надо. Я пойму, что ты хочешь… Попить? Тебе нельзя много, вот тебе – губка… Все хорошо… Мы вместе и – все будет теперь хорошо…" – и я опять упал в черноту.

Я очнулся посреди дня. Мой Петер насвистывал латышскую песенку и поскрипывал надфилем. Я спросил его, что он делает, но звука не получилось, а лишь какой-то сдавленный хрип. Петер на миг кончил скрипеть, а потом подошел, крадучись, к моей постели, а затем бросился вон с криком:

– Госпожа баронесса, госпожа баронесса, Хозяин очнулся! Слышите все Хозяин очнулся!

Тут же комната вся наполнилась. Откуда-то появилась моя милая матушка. Она протянула мне руки, пахнущие матушкиным молоком. Она поцеловала меня так, как целовала меня только милая матушка. Она сказала голосом моей милой матушки:

– Господи, Горе ты мое, ну что мне с тобой делать-то?! – и горько заплакала.

Она плакала и прижимала руку мою к своему животу, а я – изумлялся, зачем она моею рукой баюкает свой живот?!

Тут дядя Шимон, посверкивая стеклами очков на шелковой ленте, засуетился надо мной, светя мне в глаза разными зеркальцами, в то время как его сыновья, – Саша и Петр стали слушать меня трубками и трогать мои повязки.

Наконец, старший Боткин, узнав мнение сыновей, степенно откашлялся, протер стекла своих очков и решительно сказал бледной от нервов и бессонницы… "матушке":

– Сепсиса больше нет. Дыхание, температура, сердце в норме. Коль подкормить его, муж Ваш, смею уверить, сударыня, – выживет.

"Матушка" молча встала, стиснула великого доктора, достала откуда-то мужской перстень с брильянтом чистой воды – с голубиное яйцо и надела его на руку дяди моего со словами:

– Это не от меня, но – Сашиной матери! Она не успела дать мне для Вас деньгами, так что это – жалкий аванс. Остальное – потом. Не смейте глупить, – Вы – Чудотворец! – потом решительно топнула:

– Чашку куриного бульону и – все вон отсюда! Теперь-то уж я сама… – и вообразите себе, – ее все послушались!

Я смотрел на жену и не мог поверить глазам – она стала так необычайно похожа на матушку… Даже интонации в голосе стали немного сварливыми, да язвительными – точь-в-точь "Рижская Ведьма"!

Но это – с другими. Со мной же она была прежней Маргит. А может быть – моей матушкой?! Я лишь в те дни обратил внимание, что Маргит даже выговаривает слова так, как это делает ее тетка – "урожденная баронесса фон Шеллинг"!

Может быть это – Мистика, а может быть – мы и впрямь (как Эдип!), на самом-то деле выбираем в жены "собственных матерей"?

Как бы там ни было – присутствие Маргит мне шло на пользу и через неделю я уже сам "принял пищу", а вскоре смог (извините за прямоту) "сходить до ветру" не в специальную утку, но в самый обычный ночной горшок.

А потом моя милая Маргит и здоровяк Петер вывели меня на крыльцо моего Гжельского фарфорового заводика погулять. Я вышел и не поверил глазам, кругом – белым-бело. Время "Матфеева" Ангела. Весна – Время Польши, Лето Франции, Осень – Германии. Зимой же Господь Благосклонен нам – русским. А меня ранило в августе…

Маргит по сей день хранит в заветном ларце выданную ей "похоронку": "В связи с гибелью в Бородинском сражении.

Сегодня, когда я читаю лекции в Академии Генштаба, я признаю, что все, что было со мной – дурь молодеческая. Не дело генералу ходить в штыковую, не дело "особистам" вставать в цепь охранения. Не полезь я в ту кашу, дольше прожила б моя матушка. И мои ученики обещают, что не повторят сих глупостей.

Впрочем, однажды я сглупил еще больше и чуть не погиб среди мирной жизни. Было это в 1824 году в день наводнения.

Я, как Начальник Охраны Его Величества, был в тот день в Зимнем и наблюдал за разгулом стихий из теплого и сухого кабинета через толстое, большое стекло. Шел проливной дождь, ветер был такой, что деревья "рвало" просто с корнем, а по Неве из залива шла "нагонная волна" редкостной высоты.

К счастью, наша Дворцовая сторона стоит на высоком берегу и самому Зимнему ничто не грозило, а со стороны Васильевского приходили известия самые утешительные. Спасательные команды заканчивали работы и оставалось ждать только "схода вод.

Государь со своим двором, радостный от такого исхода дел, вышел на лестницу Зимнего следить за окончанием "спасработ" и мне, согласно инструкции, надо было сопроводить его.

Я уж выходил из своего кабинета, когда мне почудился Крик. Я прислушался. В кабинете было покойно и тихо, да и какие крики могут проникнуть за толстенные стекла Зимнего? Я уж решил, что почудилось, но какая-то сила заставила меня погасить свечи, еще раз подойти к окну и прислушаться.

За окном крутило непроницаемо серую пелену, ливень хлестал такой, что по стеклу несло бесконечный ручей и, разумеется, за всем этим услышать хоть что-то было просто немыслимо. Наверно, я должен был убедить себя, что мне почудилось, но какая-то сила заставила меня распахнуть окно настежь…

Страшный порыв ветра мигом сдунул бумаги с моего стола, свирепый ливень резанул мне лицо, а уши мои наполнились ревом…

Сегодня я знаю, что тот – первый крик мне почудился. Но в ту минуту в пелене дождя на далеком Васильевском берегу…

Я близорук и очки мои сразу залились водой, так что я по сей день не уверен, – что я видел на самом-то деле, но чувство, что там – кто-то живой обратилось в уверенность.

Я что есть ног побежал к Государю и сказал ему, что донесения об удачном окончании работ ошибочны, – я лично кого-то видел на том берегу и слышал крики о помощи.

Государь был весьма недоволен известием. Кочубей, отвечавший за спасательные работы, уверял его, что мне все привиделось, – отсюда невозможно разглядеть, что творится на том берегу, а Нессельрод со смехом сказал:

– Как бы там ни было, – мы-то что можем сделать? У нас из всех лодок здесь только личный катер Его Величества. Не оставите же вы Государя в такой день и – без лодки?!

Тут я не выдержал, – кровь бросилась мне в голову от сей жирной ухмылки и я крикнул:

– Сегодня вам жаль этой лодки, а там – тонет Империя! Не знаю, что происходит, но там сейчас гибнут сотни людей! А с ними – их Вера в Нас и нашу (такую-то – драную) Монархию!

Ваше Величество, вряд ли сегодня возникнут угрозы для Вас, – дозвольте мне взять Ваш личный катер!

Государь необычайно обрадовался, – всю жизнь он хотел выставить меня в дураках, а тут представился такой случай. Он милостиво махнул мне рукой и я тут же побежал к лодке, на ходу срывая с себя мой генеральский китель. С каждым шагом, с каждой минутой чувство ужаса и отчаяния крепло в моей душе, превращаясь в какую-то ярость и ненависть.

Последние пару саженей мне пришлось плыть до катера, матросы с изумлением смотрели на меня, а старший мичман, командовавший судном, встретил меня со ртом, просто разинутым от изумления. Я, не вдаваясь в подробности, крикнул ему:

– На тот берег! Масонам доверься, – они сперва всех загубят, а потом и нас за собой! Там – живые! Весла на воду! Живо!

Мы понеслись поперек бурлящей, смертоносной реки. На крыше первого же дома мы увидали трех-четырех несчастных, лежавших уже без движения, ледяная вода и пронизывающий ветер делали свое дело. Самое страшное состояло в том, что все они привязались к крыше домика и теперь эти веревки тянули их вниз в кипящую воду. А отвязаться они уже не могли чисто физически.

Мы не рисковали матросами, – сильнейшее течение и ветер заставляло нас дорожить каждой рукою на веслах. Поэтому мне вместе с сим старшим мичманом и двумя просто мичманами пришлось прыгать с борта в воду и перерезать веревки личным оружием. Когда катер заполнился так, что борта "хлебнули воды", мы вернулись назад и выгрузили несчастных прямо у Зимнего.