Текст книги "Призвание варяга (von Benckendorff)"

Автор книги: Александр Башкуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 64 страниц)

Лишь после этого Кочубей изволил осведомиться у его сраных "спасателей", – кого же они-то спасали? И лишь когда сам Государь услышал, что до сей поры спасали лишь "высших", ему стало так дурно, что он сразу ушел к себе. Там он лег в мягкую постель и обложился десятком грелок, напившись чаю с малиной. Господи, – ведь он так переживал за простой люд!

Лишь после этого спасательные бригады стали возвращаться на несчастный Васильевский. А мы все это время плавали, вынимая из воды все новых и новых. Было холодно и я застудил водой рану, вот мне и стало сводить мышцы судорогой. Наверно, надо было как-то подумать об этом, но я по чистой глупости не обратил внимания и однажды, после того как подал из воды очередного замерзшего, силы оставили. Рука моя соскользнула с борта и я "булькнул", как топор в проруби. По счастью, сие заметили простые матросы, кои тут же, побросав весла, прыгнули за мной в реку и выудили меня их воды.

По сей день не могу избавиться от чувства неловкости за мою тогдашнюю слабость. Тоже мне – пошел спасать и сам чуть не утонул! Да к тому же рейса два сидел почти пассажиром, – грелся водочкой и на веслах, а за меня плавали прочие…

В ту ночь наш катер спас полторы сотни человек, не считая почти ста несчастных, умерших от переохлаждения уже на ступенях Зимнего. Мы слишком поздно хватились…

Все спасенные были, конечно же, самыми жалкими слугами, да крепостными, коих попросту забыли их хозяева, бросившие свои дома. Так что, – по сей день тот же Нессельрод говорит, что я "раскачивал лодку", восстанавливая против нас низы общества.

Лишь по моему прибытию они осознали себя людьми, а так бы – никто и не жаловался. Либерал Кочубей того хуже, – думает, что случившееся было политическим выпадом против него лично. (После наводнения декабристы решили более не подавать "либералу" руки.)

Самое удивительное произошло уж под утро. Когда стало ясно, что вода стала спадать, наш катер "отпустили в резерв", а наше место заняла другая команда гвардейского экипажа. Так мы обнялись все вместе: восемнадцать матросов, два мичмана, старший мичман и я – генерал, и обещались друг другу никогда сего не забыть и – не простить. А потом вдруг открылось, что старшего мичмана зовут Петр Беляев. Я чуть не расплакался от отчаяния.

Сей юноша проходил у меня, как один из самых отъявленных заговорщиков. Он возглавлял так называемое "якобинское крыло" негодяев, помышлявших не просто о Конституции, но Республике и Красном Терроре. Такие, по моим бумагам, не должны были пережить мятежа. А тут – такое дело, – друг другу жизнь спасли…

И вот, прощаясь уже с новыми моими товарищами, я остановил Беляева и налил ему и себе из фляги:

– Ты знаешь, – кого ты спас?

Якобинец удивленно посмотрел на меня, потом сразу понял смысл сказанного (в отличие от прочих, сие крыло заговорщиков имело неплохую разведку и они догадывались о том, насколько вся их организация "нашпигована" моими людьми) и отвечал:

– Вы тоже спасали далеко не своих друзей. Наверно, сегодня мы спасали сами себя от собственной Совести. В другой день и в других условиях все могло быть – иначе.

– Я не хочу по-иному. Ты можешь завтра же отплыть с экспедицией. В кругосветное плаванье… Сие в моей власти. Когда вернешься, все будет кончено. Мне не придется убивать тебя, или ж тебе… обагрить руки кровью. Это было бы лучшим выходом.

Мичман подумал, а затем отказался:

– Нет. Сегодня я видел, как простой люд прыгал в воду за Вами – их будущим вешателем. И я понимаю – за что.

А за наших вождей дворяне в воду не прыгнут. Не из-за кого… И все ж таки… Сие – дело Совести. Я пройду мой путь до конца.

– Зачем тебе это?

– Не знаю. Затем, что абсолютная власть развращает… Монархия – вот корень зла.

– Робеспьер не был монархом. И Кромвель. Великий Петр пролил много крови, и моя бабушка тоже – не ангел. Ты посмеешь назвать их плохими Правителями?!

Беляев отрицательно покачал головой и я продолжал:

– Власть – соблазн. Великий соблазн. Ты верно сказал – развращающий. Да только тут – все от человека зависит.

Следующий монарх – Николай, но реальная Власть… В моих руках будут деньги, армия и промышленность. Или же – в руках Пестеля. Или даже Ермолова. Кто из нас лучше?

Беляев не на шутку задумался и в отчаянии махнул рукой:

– Не знаю, Александр Христофорович. А кто – после Вас? Монархия дурна тем, что мы – народ не смеем избрать правителя. Я не против Петра, или Вашей бабушки. Но сегодня правит десятый царь с Петра и только двое из десяти вызывают мое уважение! Двое из десяти! Причем одна из этих двоих самозванная немка… Ну, Вы еще будете – самозванный варяг, – где ж тут Монархия?!

Я пожал плечами:

– Если вы хотите избирать Власть… Извольте. Простой люд изберет нового Емельку. Пугачева, естественно… Он-то кишки всем офицерам повыпустит…

Мразь, – всем приятного Нессельрода. Скажешь, – нет? Думаешь, изберут меня за мое отношение к паразитам? Опомнись.

Беляев так закусил губу, что она побелела и хрипло выдохнул:

– Избирать должны – Понимающие… Тогда все будет…

– Тогда изберут Робеспьера и Кромвеля. Сии господа позаботятся о том, чтоб избирающих было меньше. Чем меньше "людей с пониманием", тем легче подмять их под себя. А сделают это руками вот таких вот идеалистов, как ты. Подумай…

Мичман долго молчал, а потом вдруг спросил, глядя на меня прямо в упор:

– Почему ИМЕННО ВЫ нас будете вешать? Среди вас – много мрази, почему ИМЕННО ВЫ согласились на этакое?

Я не знал, что ответить. Дождь почти прекратился, но сильный ветер продумал меня буквально насквозь… И мне грезилось, что не ветер холодит мою Душу, но – взгляд сотен, тысяч Беляевых…

Почему ИМЕННО Я должен стать Катом и Палачом?!

Я часто мучился сим вопросом и у меня уже выстрадался ответ:

– Кому-то же нужно вычищать всю сию грязь. Кому, – если не мне?! Тебе легче будет, ежели на виселицу тебя поведет не такой служака, как я, а какая-нибудь тыловая крыса – не так ли? Ей-то можно бросить упрек, – мы, мол, Кровь за Родину проливали, а ты…

Нет уж, дружок… Не получится. Это еще посчитаемся – кто из нас за Родину чаще Кровь проливал, да кто от Ее Имени Имеет Право рот разевать!

А потом… Кишка тонка у всех штатских вешать таких молодцов, как ты… Ежели им довериться, они же вас – пить дать выпустят… И пойдет по Империи скверна… А за нею – Террор.

Для того я прошел все дороги Войны – от Аустерлица до Ватерлоо, чтоб в моей стране рубили головы грудным, да беременным?! Да я…

Я каленым железом буду жечь вашу мразь – от Пестеля до Рылеева, пусть они дадут мне хоть крохотный повод! Всех…

Молодой человек вздрогнул и строго прервал меня:

– Согласен по Пестелю, но Рылеев – не мразь! Я лично знаю его, сие человек высшей Чести!

– Не мразь?! Он сказал: "Убейте одиннадцать человек и Россия навсегда освободится от гнета Романовых!" А среди этих одиннадцати – шестилетний мальчик да двух-трехлетние девочки!

Запомни, щенок, – ты можешь думать все, что угодно, но любой – (ради Счастия всего мира!) – готовый убить шестилетнего мальчика да двухлетнюю девочку – Мразь! И я почту Счастием Вздернуть его!

И не говори, что тебя сие не касается. В "культурной" Франции начинали тоже – с королевской семьи. А рубить головы стали всем! К примеру, – детям таких же вот простых мичманов…

Это было холодное, промозглое утро, дождь ослабел и только ветер еще рвал тонкую рубаху на мне. Я на прощание подал Беляеву руку, мы обнялись и расцеловались так, будто прощались с ним навсегда. Я не убедил его, и он был среди прочих в тот день на Сенатской. Но…

Со дня наводнения наиболее радикальный вождь "якобинцев" перестал болтать о Терроре и говорил лишь о том, что всех "врагов" нужно "судить прилюдно и со всеми формальностями". На этом у него вышел большой скандал с Пестелем (настаивавшем на Трибуналах и немедленном исполнении приговоров) и Беляев был исключен…

На площади он был средь прочих и ушел лишь когда все было кончено. По итогам следствия я сослал его за "якобинство", но все признали, что в отличие от иных, сей бунтовщик имеет право на снисхождение, ибо трезво оценивает и себя, и "товарищей"…

А через пару дней после сего Наводнения слуги со всего Санкт-Петербурга подали петицию на Высочайшее имя, в коей просили наградить меня за ту ночь. При дворе сразу сказали, что я все это устроил нарочно, дабы лишний раз "угодить простому народу"…

Сперва я отказывался, но по всему Васильевскому пошли вдруг волнения, ибо простой люд прогнал всех прочих правителей и просил Государя, чтоб он назначил меня – Комендантом Васильевского…

Так я принял первый Орден от русских. Владимира – "За спасение утопающих". Я уже говорил, что моим первым орденом был прусский "Pour le Merite", но в сем деле я не смел оскорбить чувств простого народа. Вот так я чуть не утонул по собственной глупости…

Но вернусь к моему рассказу. В ту зиму впервые и стало ясно – кто из нас чего стоит. Кто – Дворянин, а кто – так. Дворовый…

Я часто на финских речках вижу, как "идет лосось". Этакая живая река, текущая против течения, всех Законов и Правил – куда-то туда, – Наверх. К Смерти. К Бессмертию.

Если и вправду есть переселение душ, я верю, что русские в той жизни были лососем. Ведь что стало по сдаче Москвы?

Дорог здесь почти нет. Ямщики разбежались. Фельдъегерская почта перестала работать – армия была отсечена к Калужской дороге, в ту пору, как фельдъегеря "жили" на Питерской.

Коль посмотреть вражьи архивы, из них видно, что сразу после Бородина фузилеры бросились на Клин и уже к 5 сентября без боя вошли в Дмитров. Я напомню, что в те дни Шварценберг стоял под Киевом и все Правобережье присягнуло Антихристу. Речи не было о том, чтоб снять хоть одного солдата с украинского фронта.

Подкрепление Кутузову могло в те дни быть со стороны Риги. Бонапарт же, верный стратегии бить врага по частям, первым делом перерезал дороги на север.

Так что можно говорить, – мол, "Тарутинский маневр был великой задумкой", но в реальности – он был единственным выходом. Не оторвись мы от наседавших "антихристов", нам перебило б хребет.

Чудо свершилось чуть позже.

Когда до самых дальних уездов докатилась весть о паденьи Москвы, люди сами поднялись на Войну. Это было непросто. Все мужчины нашего сословия в возрасте от двадцати до сорока были уже мобилизованы, или взятками купили право сдаться противнику. В губерниях из дворянства остались лишь старые, да – малые.

И вот в каждом поместье старенькие помещицы доставали из сундуков древние запылившиеся мундиры своих старых, больных "мужиков", затепливали свечи перед ликами "ушедших навсегда" в Альпийский поход, Фридлянд, да Аустерлиц детей, да собирали в дорогу внуков своих…

Обученных почти не было. В отряды, командуемые ветеранами аж бабушкиных сражений, записывались ребятки двенадцати-тринадцати лет. Их матушки и бабушки набирали им в подмогу всех дельных мужиков, вооружали их охотничьими ружьями, да топорами и вилами, а потом выскребали амбары дочиста.

Ведь это лишь на бумажке все просто и ясно – Бонапарт озяб, да оголодал, сидя в Москве, а Кутузов – отъелся, да согрелся в Тарутине. А вы когда-нибудь видели сей Тарутин?! Вы думали, – как доставить туда гору еды? Там ведь – вообще нет дорог!

А кто по вашему объяснял – куда надо везти провиант? Кто их предупредил? Или – ждал?

Я, поднимая архивы тех дней, понимаю, как победили Минин с Пожарским и как готовилось Куликово поле.

Никто не знал, что творится, куда идти, иль вообще – что делать. Люди слышали, что враг у Москвы (никто не верил, что "Москву сдали"!) и шли по московским дорогам. Этакие живые реки на долгие версты из самых обычных старых помещиков, их желторотых внуков и мужиков с топорами за поясом, да подвод с провиантом.

На них без жалости налетали французы. Потом перестали. Сколько бы вы ни убили лосося в дни нереста, его ж все равно не остановить! Сам Бонапарт не смог перехватывать сии бесконечные обозы после того, как его кавалерия потеряла до половины оставшихся сабель! Лошадь плохо идет на вилы, а сабля не спасет, коль на тебя с вершины воза прыгают с топорами. Десятками.

Да и какой смысл, коль с захваченным добром не уйти – взяли один обоз, погнали в лагерь, а дорога назад уж забита телегами, – ведь идут-то и с боковых дорог! Опять топоры, вилы и – все…

Когда я в первый раз увидал русскую армию "нового образца", я так и оторопел. Произошло ужасное постарение офицерства. В младших же чинах были сплошь "дети". Все как один – в древних, потертых мундирах и регалиях бабушкиных времен. Никаких ни штуцеров, ни хлорного пороха, ни оптических прицелов. В стратегии – знаменитая "линия" и фырканье насчет "новомодных колонн". Тактика же – "времен очаковских и покоренья Крыма.

Если бы одно это, такая армия была б разбита в первом бою. Но недаром даже Антихрист признал: "В Малоярославце я встретил новую армию. Русские научились драться. Или вспомнили – как…

Я бы сам нипочем не разгадал в чем секрет, если б не мой новый адъютант Володя Яковлев (Герцен). Он учил меня так:

"Все ваши штуцера, да прицелы – вещь, конечно, важная, но – не обязательная. Вольтер был не прав, когда говорил, что Господь на стороне больших армий. Ибо Вольтер – атеист.

Истина ж в том, что лишь Господь дарует Победу, ибо Победа – Воля Божия. А Бог на стороне не Сильных, но – Правых. Ваша бабушка – Велика, потому как хорошо поняла сие, а ваши кузены – один другого "плохей", ибо того же – не чувствуют.

Ведь как говорила Екатерина? Не "завоюем Польшу", но "освободим белоруссов, малороссов и новороссов"!

Одно дело завоевать, а потом сгонять с земли крымских татар, а иное русским освобождать русских. Пусть и "новых русских.

Да, ваша матушка выпросила у тетки право на завоевание Литвы и Курляндии. Но я вот не верю, чтоб такую властную и жестокую женщину, как Екатерину Великую, можно было принудить, или уговорить! Но я не сомневаюсь, что столь мудрая правительница могла сама подтолкнуть вашу мать к такой просьбе.

Ибо одно дело вводить войска в Белоруссию, иль Малороссию, и совсем иное – в Литву, да Курляндию. Если одно для русского человека "освобождение", иль "воссоединение", то второе, как ни крути – "завоевание" и "оккупация". А если все сделать вашими же руками?!

Да вы же сами рассказывали, как в те дни праздновали не только в лютеранской Лифляндии, но и – в стане католиков! Ибо Воссоединение – Право пред Господом.

И тогдашняя армия была – Правой Армией. Так что не смейтесь над старичками с их допотопными взглядами. Ибо у них есть то, чего не было у вашего поколения. Они помнят, как воевать Честно и умирать за Правое дело.

Ведь что началось после гибели Государыни? Царство Картло-Кахетинское объявлено Тифлисской губернией. Русской землей. Мелочь.

Ханство Бакынское захвачено ради бакынской нефти и объявлено Русской землей. Пустяк!

Бабушка ваша так и не ввела войска к униатам. Сделала вид, что "не успела ввести". Нет же – появились губернии Житомирская, да Подольская, тоже Русские. А там "москалей" испокон веку – режут исподтишка! Убийц давят, а потом изумляются, что у Шварценберга – униатская армия!

При вашей бабушке не подымался вопрос насчет обустройства Прибалтики. Была единая Ингерманландия под ее прямым управлением и латыши с эстонцами хоть злились, но… слушали. Павел же "раздробил" сии земли и объявил их "Россией"! Немедленный взрыв страстей и – возникновение "лютеранского герцогства"!

Если бы что-то одно, то это может и прошло б бесследно для армии, но когда сие вошло в Практику – Армия внушила себе: мы – завоеватели; нам дозволено! А Господь такого не любит…

Какой черт понес нас в Италию и Швейцарию? Что мы забыли в Персии, Молдавии, да на Аустерлице?! Какого хрена мы искали в Пруссии, да Финляндии?

Вы думаете, что сие – мировая политика с экономикой, а я скажу – сие Искушение. Силой. Властью. Троном. Негодные люди примерили на себя венец великой правительницы, да вообразили, что теперь им – сам черт не брат!

Их армия могла пыжиться, как угодно, учиться чему угодно, но не побеждать! Ибо она уже смирилась с тем, что – Неправа.

Вот Вы – великий разведчик, почему я не могу выучиться Вашему ремеслу? Не смейтесь, – и Вы знаете, и я знаю, что не смогу. Не смогу и все! Зато вы не умеете и не можете выращивать ни ваших знаменитых свиней, ни овощ на грядке, а я – могу! Почему?! Божья Воля. Кровь.

Почему одни люди в страшный миг хватают что есть под рукой и бегут на верную Смерть? Потому что в них – Дворянская Кровь. Почему другие прячутся по углам, да платят огромные отступные? Опять-таки – Кровь. Кровь Дворовая.

Это и есть – суть Монархии. Каждый должен знать свое место и дело. Кто свиней растить, кто добро наживать, кто детей крестить, а кто и – помирать под Святыми Хоругвями…

Я всегда числил себя монархистом, но лишь после бесед с моим новым духовником, я осознал себя таковым.

Помните, – "Когда могущая Зима, как бодрый вождь, ведет сама На нас косматые дружины…"?

Открою тайну, – это не Лондон, но Санкт-Петербург. Сентябрь 1812 года. Годовщина коронации Его Величества. Армия разбита. (В реальности она отходит к Тарутину, но в столице о том без понятия. Нет связи.) Москва сдана. По слухам убиты не только Багратион, но и Барклай с Кутузовым.

И вот посреди всего этого Государь устраивает его знаменитый "Пир во время Чумы". Из дельных – никого. Все Дворяне в Армии. Пели, плясали, да кутили – … Дворовые.

Потом Царь, пытаясь хоть как-то оправдаться за те безобразия, описывать кои я и не думаю, говорил всем, что у него было два помрачения – одно "по известию о смерти папеньки", и другое – "с письма Кутузова о сдаче Москвы.

Не спорю. Оба известия были из разряда, после коих должен помутиться рассудок, но ты ж – Император! Ну, плевать тебе на себя, на свою Честь, подумай о Чести Той, кто тебе так доверилась! Даму (а Русь – Дама!) нельзя конфузить в приличном обществе, напиваясь до полного свинства, как и нельзя топтать ни ее, ни царских регалий!

Ведь это ж не царская шапка и не царский кафтан… Это – иное.

То, что он делал в те страшные дни – никого не изумило уже. Его не сбросили с трона лишь ради Империи. В те дни она б не пережила смены царствий. Народ же решил: "Царь – поддельный.

Моя бабушка перед смертью написала свои мемуары в виде "Записок" и… оставила их в архивах. Сразу после Войны они вдруг появились в многочисленных списках и весьма разошлись в обществе. Эти воспоминания показали всем – насколько великой правительницей была моя бабушка, а никакой там не "узурпаторшей" иль "людоедкой", как это пытаются выставить мои политические противники.

Так вот, – в насквозь польском салоне князя Кочубея пошли грязные намеки на то, что "Записки" сии написаны якобы мною (sic!) с вполне откровенной политической целью. Больше всего наших противников взбесили намеки на то, что отцом Императора Павла был никакой не Петр III, но какой-то там С***. Из сего следует весьма прозрачный политический вывод, что если все основные ветви петрова дома пресеклись еще в середине прошлого века, пришла пора передать власть ветви побочной. А именно, – моему кузену, как Бенкендорфу, и потому – правнуку Петра Великого.

Князь Кочубей был в ту пору министром внутренних дел и затеял целое следствие по поводу подлинности сих записок. Выяснилось, что моя бабушка писала какие-то мемуары, попавшие к Императору Павлу, кои были им, конечно, прочитаны и – немедленно сожжены. Нынешние ж, ходящие по рукам, "списки" – поздняя литературная обработка.

Сам Карамзин поспешил выказать немалое изумление тем, что "Записки" ходят по рукам в переводе на русский, ибо бабушка моя вела личную переписку и архивы исключительно по-немецки. Кроме того литератор провел тщательный анализ "Записок" и "дал руку на отсечение", что "писаны они в начале этого века, но никак – в середине века прошедшего", – настолько за сии годы изменилась стилистика русского языка, его морфология и даже словоупотребление.

С другой стороны, Карамзин признал, что, "мы имеем дело с литературным переводом неизвестного нам источника несомненно германского происхождения". "В унылых местах переводчик, похоже, скучал над своей работой и в тексте сохранились построения, характерные для прямых калек с немецкого языка. Иной раз фразы даже топорны и с головой выдают немецкий образчик.

В заключение Академик писал: "Для меня нет сомнений, что в основе "Записок" лежит немецкий оригинал. Но насколько точно переводчик следовал оригиналу, лежит лишь на его Совести. Сравнение же данного текста с текстами пьес Государыни Императрицы говорит о том, что самые яркие места "Записок" были просто переписаны или вписаны сим переводчиком, ибо качество его пера во сто крат выше пера венценосицы".

Экспертиза Карамзина произвела фурор в наших кругах. Сторонники Кочубея с пеной у рта доказывали, что Павел – сын Петра Федоровича, наши сторонники и люди из круга Сперанского сходились на том, что "нет дыма без огня". Обыватели же шептались и приговаривали, что если Павел и все его сыновья были "не царского роду", это объясняет все бедствия, выпавшие на долю Империи, за время сих "поддельных царей".

Следствие так и не обнаружило источник списков "Записок", отметив в своем докладе, что списки появлялись в салонах Прекрасной Элен и госпожи Дурново и стало быть "восходят" к моей "Amis Reunis" и "Великому Востоку" Сперанского.

У Кочубея возникла теория, что истинные "Записки" были уничтожены Императором Павлом, но "в известных кругах" сохранилось огромное число писем Государыни Императрицы, коя буквально обо всем писала своему истинному отцу – создателю прусского абвера барону Эриху Карлу фон Шеллингу. Тот же, чтоб не подводить свою дочь, не докладывал обо всем Фридриху Прусскому, но хранил сии письма в тайном архиве (этим объясняется то, что "Записки" обрываются на годе смерти фон Шеллинга). А вот кому достались сии бумаги после смерти барона…

Кочубей при этом многозначительно посматривал в сторону нас с моей матушкой, но никаких доказательств у него не было и быть не могло. Сохранившиеся в архивах пометки о том, что моя бабушка посылала моему прадеду депеши в двадцать и тридцать листов, ничего не доказывали, ибо не были подтверждены на дипломатическом уровне. Абвер никак не воспользовался сими посланиями, – может моя бабушка слала прадеду рецепты пирогов с черникой?! Докажите!

Так что Кочубею всеми его теориями осталось лишь подтереться, а в народе открыто заговорили, что у Николая во сто крат больше прав на корону, нежели у его старших братьев.

Когда я смог посадить на пост министра внутренних дел Сашу Чернышова, я обнаружил пикантный момент. Пять лет сряду Кочубей требовал доказать, что я – автор "Записок" (возможно, в соавторстве с моим секретарем Львовым, моим заместителем по "Amis Reunis" Грибоедовым, и адъютантом по "Мертвой Голове" – Чаадаевым).

Он верил, что из всех лиц, имевших доступ к архиву барона фон Шеллинга, у одного меня "хорош русский" (и есть помощь от дельных словесников), в то время как у моих сестры и матушки, если литературный и есть, так немецкий.

Мне лестно сие мнение, да еще из уст политического противника, но… Такое должно доказывать.

Что ж до "Записок", судьба их весьма занятна. Все кругом так часто говорили, что именно они послужили толчком к возвышению Николая, что никто не удивился, когда мой кузен стал спрашивать у наших сторонников – есть ли у них экземпляры "Записок". Их с радостью предъявляли, ибо верили, что сиим доказуется принадлежность нашей партии, а Николай тут же просил их "почитать.

Никто не смел и думать о том, чтоб отказать своему повелителю и… Мой брат не вернул экземпляров и уже к 1825 году "Записки" полностью исчезли из обращения. Все ныне существующие варианты находятся вне пределов России и представляют собой – обратные переводы с русского на немецкий, или французский.

Столь ожесточенное преследование со стороны моего брата тех самых бумаг, что оправдывали его воцарение, укрепило мысль об их подлинности. Nicola ж стали чтить "Невольником Чести", защищавшим прежде всего Честь Империи – пусть и против своей выгоды. Ряды нашей партии стали множиться не по дням, но – часам.

Я могу по разному отнестись к брату, – но он – Бенкендорф. Упрямый, настырный, горделивый и отчаянный Бенкендорф – Жеребец Лифляндии. Его можно обвинять в чем угодно, но не в том, что он – не Помазанник. Бенкендорфы испокон веков правили лютеранской частью Прибалтики. И раз во мне взяла верх Кровь "Рейнике Лиса", мой Долг пред Бенкендорфами в том, чтоб и их Кровь получила свое.

Я еще не оправился от ранения и лежал в моей Гжели, когда мне прибыл пакет с Государевым вензелем. Я просил Маргит открыть его…

"Получил недавно известие о латышской трагедии. Соболезную и оплакиваю с тобой, брат мой, гибель твоей старшей дочери.

Ну да – в сторону слезы и сопли. Лучшее средство от траура – труд и ежели ты не против, взвалю на тебя Москву и окрестности.

Город в ужаснейшем состоянии, – пожарище, да предатели: следовало бы дать в Москве многим острастку. А Право вешать людей – чужим не поручишь, не мог бы ты, как мой брат, – Именем моим и с моего Изволения учинить в Москве Суд и Расправу?

Все Изменники должны быть немедля осуждены – народ должен знать, что в город вернулась Законная Власть!

Посему, – прошу принять тебя титул московского генерал-губернатора и Куратора Трибуналов.

P.S. Ежели что не так – верни, не вскрывая, малый конверт. Там твое назначение. Я пойму. Там не только богатейшая из губерний, но и – Долг Палача. Главного Палача нашей с тобою Империи.

P.P.S. Ты – капельку жид и поймешь меня капельку лучше, ежели я заговорю с тобою на прямоту.

Пока за тобой безусловно стояло Латвийское Герцогство, ты для меня был опасен и в жизни не получил бы столь лакомый кусок, как Москву! Теперь же я надеюсь, что ты сменишь свое дикое Герцогство на вторую столицу Империи и разделишь со мною Власть и тяготы…

P.P.P.S. Да, – чуть не забыл – с этого дня все доходы с Московской губернии идут в твой карман. Но и расходы по восстановлению города опять же целиком на тебе! Не мне тебе – жиду объяснять, – какое Москва доходное место. Чем быстрее ты отстроишь ее, тем быстрее окупишь все вложенное.

P.P.P.P.S. Я понимаю, что у тебя нету средств. Все, якобы, "в деле". А ты – поищи. Возьми из своей "лютеранской кубышки" – потряси хорошенько ее, – эти нелюди убили твою старшую дочь! Ты и так собрался перебираться в Финляндию – не убудет у финнов, ежели ты не довезешь им с десяток миллионов рублей серебром!

Сыщи, изыщи, вышиби у кого-нибудь сии деньги – отстрой мне Москву, я тебе все прощу! Мало тебе титула генерал-губернатора, проси чего хочешь! Но пусть Москва станет вновь Белокаменной!

P.P.P.P.P.S. Я знаю, – чего ты добиваешься. Хорошо, если ты восстановишь Москву, я признаю Николая законным Павловичем и заставлю Константина отречься от Империи в его пользу. Достаточно? Тогда добудь денег и отстрой мне Москву. Богом прошу.

Александр – Государь Великия, Малыя и Белыя… и так далее..

Я хохотал, слушая сие удивительное письмо. Маргит только с изумлением хлопала глазками, когда я ей объяснил:

– Мы с Царем – кузены и внуки одной милой бабушки. По-хорошему, я всякий раз должен был бы отказываться, а он – писать мне новые письма. Но так как мы знаем друг друга не хуже облупленных, кузен совместил все эти письма в одно.

Вообрази, что между каждым постскриптумом мой ответ и двухнедельные поездки фельдъегерей! Что самое удивительное, кузен точно знает, – что я ответил бы на каждое из его предложений и заранее написал свой ответ.

Видишь ли, – все это – дела чуток ритуальные: он настаивает, я отказываюсь. При этом оба мы знаем, что в итоге попрошу я, и на что – в конце концов пойдет он, ежели не хочет сразу же потерять трон! А так как идет Война – нет у нас времени на все сии благоглупости.

А теперь – давай-ка напишем кузену ответ!

"Спасибо. Мы с тобой Братья и в такую минуту и выясняется, кто тебе Истинный Друг. Хорошо, я приму Губернию и Кураторство.

P.S. Когда я отдал Приказ на резню масонов в столице, я уже сделал выбор. Так что – не надо юродствовать!

P.P.S. Я – германо-балт и верю, что "славяне" происходят от латинского слова "раб". Посему жить средь рабов я не думаю. При первой возможности передам губернию кому-то из русских.

P.P.P.S. У меня нету денег. Все вложено.

P.P.P.P.S. Ты с ума сошел! Я не настолько еврей, чтоб грабить мой же народ ради каких-то там москвичей. Вот если бы – я что-то мог объяснить моим подданным и родне, как-то их успокоить – показать, что деньги вложены ими хоть с какой-нибудь выгодой…

P.P.P.P.P.S. Никто тебя за язык не тянул. Дай нам десять лет, и Москва станет – как новенькая.

Александр – бывший Герцог, а ныне твой – просто кузен.

Просто кузен будущего Императора. Брата твоего – Николая".

Многие не поймут, – что именно предложил мне мой кузен и почему наша переписка могла быть так «сжата».

Во-первых, он предложил мне пост московского генерал-губернатора. С одной стороны – "от Москвы не отказываются". С другой, – здесь – подводные камни.

Будучи вождем лютеран, я не мог чересчур обрусеть. Владенье Москвой весьма выгодно, но… отдаляет от промышленного сердца Империи лютеранских губерний. И тут надобно выбирать, – что лучше: деньги с торгового оборота, иль – управление промышленным производством. Московское Злато, иль наш – Ливонский Булат.

В иных условиях Государь ни за что не отдал бы мне Центр Империи вложить в одни руки главный торговый поток и основное промышленное производство – прямой путь на кладбище, иль – монастырскую келью.

Но в условиях 1812 года, – при полном разореньи Москвы и окрестностей, угроза сия обращалась в ничто. На восстановление города нужны были годы, а при первом случае Государь отнял бы у вашего покорного слуги сию важнейшую из губерний. Другое дело, что я это понимал и Государь знал, что я это знаю.

Хитрость же была в том, что по традиции московский генерал-губернатор имел самую высокую квоту на представление новых членов в Сенат и Синод. Кроме того, – от него зависели представительства от всех окрестных губерний – Калужской, Тульской, Рязанской, Владимирской, Тверской и Смоленской. Не случайно титул сей – генерал-губернаторский!

В обычное время сие – немногого стоит. Ротация в Синоде с Сенатом весьма неспешна и хоть московский генерал-губернатор и мог повлиять на нее, в реальности он командировал не более одного человека раз в год. Но!

Шла Война. Многие из прежних сенаторов себя запятнали, – кто прямым пособничеством, а кто и – невнятной позицией в грозный час. С точки зрения политической – сие значило, что московский генерал-губернатор может единовременно чуть ли не на треть обновить Синод и Сенат в свою пользу!