Текст книги "Призвание варяга (von Benckendorff)"

Автор книги: Александр Башкуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 64 страниц)

Но вернусь к моему рассказу. Самой странной историей из всех тех, что приключились этой зимой в Дерптском Университете стал день рождения Маргит. Но – по порядку…

Все, что мы сделали в Университете стало продолжением наших работ. Оптические прицелы – закономерное развитие работ группы Гадолина, тугоплавкие сплавы – работа, начатая Вольфрамом, хлорные пороха – тоже наши методики…

Самым же "неочевидным" открытием стало получение "сухого капсюля-детонатора". Объясню.

Бертолле создал "гремучую ртуть". При малейшем ударе по сей диковине происходит маленький взрыв. Этот взрыв поджигает порцию пороха – гремит выстрел. Все отлично, кроме одного "но"…

Гремучая ртуть боится воды. Малейшая сырость в воздухе и "ртуть" "плывет", насыщаясь водой, а патрон "сыреет" от этого.

Не будь сего феномена, "унитарный патрон" возник бы много раньше во Франции, но…

Как можно предохранить "гремучую ртуть" от воды? На ум приходит два способа: "наклепать" металл, иль – покрасить. Но "ртуть" "вытягивает" на себя влагу из масел и сыреет только от этого! И потом – ртуть боится ударов, и любой металл дает "основной окисел" при взаимодействии с кислородом. Окисел вступает в реакцию с ртутью, и та – химически разлагается…

Французы долгие годы ломали голову надо всем этим, ничего не придумали и создали "разборный патрон". Основу его составляла картонная гильза со вкладывающимся в нее листком меди с гремучею ртутью. Во все это засыпали пороховой заряд и зажимали фузейную пулю…

Возникшая фузея била на восемьсот шагов и сие стало верхом технической мысли всего якобинства. Но…

Использовались такие фузеи только в пустынной, да высокогорной Испании, где "составной капсюль" мог выдержать, не отсырев, чуть ли не – месяц! Но вообразите сей капсюль в болотистой, да дождливой Ливонии. Опытный образец сохранял способности к взрыву не более трех часов! Вот что такое промозглая слякоть. Такой капсюль был нам не нужен.

Мы повторили весь тот путь неудачных проб и ошибок, коий до нас проделали якобинцы. Ноль. Ничего. И вот тогда…

В моем ведении была секретная группа. Как я уже доложил, в свое время выяснилось, что некие окислы фосфора в условиях малого окисления обращаются в страшный яд. Дело сие не "кануло в Лету", но после долгих проб и ошибок пришли к выводу, что фосфор – слишком летуч и не успевает создать "летальную концентрацию" отравляющего вещества. (Не берем случай – узких ущелий, да – подземелия крепостей.)

Поэтому мы перешли к аналогу фосфора – мышьяку.

В отличие он гидрида фосфора, иль – фосфина, гидрид мышьяка, иль арсин, медленней окислялся природным воздухом и дольше сохранял "отравляющий потенциал". В отличие от фосфора, коий при нормальных условиях образует окисел "пять" (коий не обнаруживает отравляющих свойств), мышьяк преимущественно дает окисел "три", коий и поражает жертву. (Потом уже в организме происходит "доокисление" мышьяка, кое и приносит летальный эффект, а фосфору некуда – "доокисливаться" он и так уже целиком весь "окисленный"!)

Но и это не все. Дальнейшее изучение натолкнуло на мысль, что стоит заменить не только фосфор на его аналог – мышьяк, но и кислород на его аналог – серу. Образующийся сульфид мышьяка, иль верней – сульфарсенат… Но здесь я умолкаю, ибо сие – военная тайна.

Опыты на кроликах, и на овцах приводили к тому, что несчастные животные покрывались ужасными язвами, слепли и разве что не – разлагались у нас на глазах! Из соображений гуманности, мы не решились испробовать все это на русских рабах, а пленные поляки и остальные католики появились для опытов лишь к ноябрю 1812 года.

Первые же испытания "приближенные к боевым" дали жуткий эффект и мы "рекомендовали применение соединений серы и мышьяка в военных условиях". (С одной оговоркой, – "войскам не советовалось входить в зону сих поражений".)

К счастию, – дело до этого не дошло. Примененье подобных средств осуществимо лишь при "позиционной войне" с противником, но с начала 1813 года фронт непрерывно откатывался во Францию и условий для применений отравляющих газов так и не появилось. К тому же – летом 1813 года союзники заключили альянс, одним из условий коего стала договоренность о "международном суде" над военными преступлениями.

Примененье "отравляющих средств" подпало под статьи договора и работы над сульфидами мышьяка были свернуты.

Впоследствии, немецкие ученые, покинувши Дерпт, доложили новым прусским и английским хозяевам суть сих открытий и ныне сии соединения "внимательно изучаются.

На занятиях в Академии Генерального Штаба я на днях имел Честь доложить:

"…Вопрос возникновения боевых отравляющих средств в газовом, иль жидко-капельном виде – уже решен и нужно лишь политическое безумие одной из трех-четырех развитых стран, чтобы их применить.

Страна, первой применившей сие оружие Апокалипсиса, заслуживает того, чтоб быть стертой с политической карты! Мы обладаем этим оружием, но – не желаем и не приступим к его применению первыми.

Поэтому, – на сегодняшний день нашей главной задачей представляется разработка механических и химических средств по предотвращению подобного поражения…

Так говорю я сейчас, а той зимой – мы разрабатывали это оружие и многие из моих людей стали потом Академиками за его разработку. Так вот, там возник один забавный момент…

Главная проблема с любым отравляющим веществом состоит в том, – как его обезвредить. По сей день препятствием (кроме нравственных) к применению отравляющих средств считается то, что непонятно – как потом занимать "отравленные территории"?

В условиях разработки мы столкнулись с той же проблемой, – неизвестно получится ль у нас яд, но то что опытные образцы опасны для жизни сомнений не вызывало.

Как я уже говорил, – зима в том году получилась суровой и проточная вода из реки в "холодильниках", кои улавливали всю эту гадость, принялась замерзать…

(Дерптские "холодильники" – особый объект. Матушка строила их в момент закладки фундамента "новых зданий" Университета и поэтому у нас в Дерпте создается самый "глубокий вакуум" из известных: холодильники представляют из себя набор бронзовых труб, заложенных на большой глубине, – причем "питаются" они непосредственно из реки! Туда же – в реку идет и вмонтированный непосредственно в холодильники – водоструйный насос, коий и создает нужный вакуум.

Большинство Дерптских открытий обязано "рождением" именно вакууму и фантастической степени очистки исходных материалов, коей мы добиваемся в "бескислородной среде". Мы даже идем на то, что ставим везде прокладки из чистого каучука, хоть это и стоит бешеных денег, но – "вакуум" "окупает" все эти траты!

Такие успехи – не прошли незамечены. В Англии новые оксфордские корпуса проектируются со "встроенными в них холодильниками", – то же самое делают немцы и в Бремене. Пройдет пару лет и мы утратим наш перевес на "сверхчистые материалы", а у "противника" можно ждать "научный прорыв", – но сие, пожалуй, и к лучшему… Сей процесс – Постижение Мира и угоден Господу Нашему.)

Ежели замерзание основных труб "лечится" постоянным их прогреванием, трубы, обслуживающие группу ядов, не могли нагреваться. Мы не могли позволить себе, чтоб хоть "понюшка" сей гадости вырвалась в атмосферу…

В прежние зимы работы по ядам приостанавливались, но за полгода перед войной – мы не позволили себе такой роскоши.

По моему приказу – в холодильники стала закачиваться морская вода, а верней, – даже еще более охлажденный "крепкий рассол", коий не замерзал даже в лютый мороз. Через месяц сей практики – основной холодильник в группе ядов вышел из строя…

Я готов был рвать на себе волосы от отчаяния, – я своими собственными руками загубил один из основных холодильников. Никто не мог понять, – что происходит: все боялись притронуться к "ядовитой трубе", а она – по каким-то причинам перестала "сосать вакуум.

Потом уже – все говорили, что я – безумец. Человек моего положения и происхождения не должен был так рисковать. Но я, в отличие от других понимал, что мы делаем в группе ядов, и считал, что смогу отравиться в меньшей степени, нежели прочие. Да и какой бы я был руководитель над моими людьми, ежли б послал их на верную смерть, а сам – не подвергся опасности?

В урочный час я надел маску с толченым углем и пропитанную мочевиной (да, – ежели вас не стошнит, то – моею же собственною мочой!) и вместе с двумя помощниками, знающими толк в мышьяке, полез в подвал разбирать "заворот" холодильника. (Проверки щупом показывали, что именно тут была "пробка".)

Каменщики разобрали к этому времени участок стены и даже сняли "внешнюю рубашку" у "холодильника". При виде нашего приближения, они сразу же ретировались, оставив свои яркие фонари на всех стенах…

Я прочел молитву. Как будущий реббе, "простил" все грехи двум товарищам и… Мы стали резать "внутреннюю трубу.

Когда мы прорезали бронзовую стенку нашего холодильника – мы так и ахнули, от открывшейся красоты – чистый мышьяк собрался кристаллами фантастической красоты на стенках трубы и сверкал, и переливался всеми оттенками радуги…

Вообразите себе, – мы три часа сряду – кололи всю эту кристаллическую благодать, и наш инструмент только зубрился, отскакивая от прекрасных кристаллов! Мы поливали кристаллы кислотами и щелочами, грели и охлаждали их, но – все было втуне. Прекрасные друзы чернели, таяли под огнем, но не счищались…

Наконец, мы "победили" проклятый мышьяк, заварили трубу холодильника и выбрались из подвала наружу. (Победу нам принесло нагревание мышьяка с последующей обработкой растворами щелоков…)

Первый же глоток свежего воздуха сбил меня с ног, все поплыло у меня в голове и я рухнул в обморок…

Не знаю, – сколько я в этот день вдохнул окислов мышьяка… Шимон Боткин на сей счет думает, что я с измальства возился со всякою гадостью и поэтому мой организм "привык" ко всем этим ядам. К тому ж – я был крупнее и тяжелей моих двух помощников и мне требовалась большая концентрация яда, чтоб умереть. (Один из двоих, поболев с два месяца – помер, второй же стал инвалидом и умер от мышьякового отравления через пару лет.)

Как бы там ни было, – мои кишки, печень и почки по сей день страдают от последствий сего отравления и я пуще прежнего слежу за едой. Кстати, – одним из самых "пользительных средств" зарекомендовало себя рижское пиво – Боткин велел пить его не меньше трех литров в день, чтоб яд быстрей выходил из меня и сие, на мой взгляд, меня отчасти спасло. Мои товарищи по несчастью не имели "армейской закваски" на сей счет и последствия отравления для них сказались много хуже.

По сей день я почитаю обыденным "принять" перед сном две-три кружечки темного рижского и по сей день – пока жив. А вот они…

Ежели вы не знали того, – мышьяк "выходит" из организма долгие годы и по сей день в моих выделениях столько же мышьяка – как и в свежих трупах при экспертизе на отравления.

Мой случай включен во все медицинские антологии, как пример чудовищной "толерантности" к столь страшному яду…

Я же вижу в сием – Божью Волю, с Наследственностью.

Мои мать, дед и прадед "баловались" с разными ядами и на мой взгляд я с первого дня моей жизни мог перенести большие дозы, чем все мои сверстники. А мои несчастные братья и сестры, не имеющие подобного дара умерли во чреве моей милой матушки. В дни ее студенческих опытов… "Лютый северный ветер выдул из обычных людей – древних викингов.

"Баловство с ядами" моей матушки – спасло меня в этот раз. Может быть, оно же дало мне излечение и от опиумной зависимости… Все, что Господь ни сделает – все к лучшему!

Как бы там ни было, – я на десять дней оказался прикован к постели, а у моего ложа дежурила Маргит. Она поила меня пивом и молоком и кормила взбитыми яйцами. Кормила и плакала, – "В кого ты такой уродился?" "Зачем тебе больше всех надо?!

Я никогда не мог ответить на сей вопрос. Правда, и Маргит перестала его задавать – в дни Войны, чудовищного Наводнения, иль моей глупой Выходки против Турок Маргит только вздыхала, сидела возле моего ложа, да – держа меня за руку, молила Господа, чтоб он и на сей раз пощадил ее "бестолкового идиота"…

Я знаю – она гордится мной после этого. Девочки мои растут при сознании, что их отец – чем бы ни пришлось ему заниматься, любим их матушкой и – всегда ею оправдан. А что еще нужно для Семейного Счастья?

Так вот, – пока я лежал, да метался в бреду, мне не давала покоя странная мысль: чем разрушить кристалл мышьяка? Почему-то сие для меня было мучительно важно. Я понимал, что мы его уничтожили, мы "расчистили" трубу холодильника, но…

Что-то не давало мне спать. Когда я приходил в себя, я вызывал к постели ученых и мы обсуждали – как образуются эти кристаллы, почему их не было раньше и…

Сие выглядит странно, но ни один из моих собеседников не пришел к открытию, лежавшему на поверхности… Возможно, – им не пришло в голову "совместить" несколько совершенно разных проблем. А вот мне…

Однажды, когда отравление чуток отступило, а я, наконец, смог нормально заснуть, мне приснилось, – как мельчайшие частички металлического мышьяка взлетают "не тая" из "родительской колбы", летят по страшным черным изгибам бесконечного холодильника… Им становится страшно, невыносимо холодно и они, как сверкающие большие снежинки, ложатся на что-то сине-зеленое.

Я сам – большая снежинка и мне – тоже холодно. И прочие хладные кристаллические тельца ложатся поверх меня и мне не в силах выбраться! Они ложатся на меня гигантскою массой и мне нечем дышать… Я хриплю, мне не хватает воздуха… Воздуха… Кислород, дайте мне кислород!

Меня разбудила из этого кошмара Маргит. Она, страшно напуганная, растолкала меня и, тряся, да растирая мне щеки, с ужасом стала спрашивать:

– Что с тобой? Тебе нечем дышать?! Почему ты кричишь – "кислород"?! Что с тобой?!

Я, еще до конца не придя в себя, простонал:

– Я вообразил себя молекулой мышьяка… Мне не хватило воздуха. Я…

Я толчком сел в своей собственной кровати. Я уставился в кромешную тьму. Я спросил Маргит:

– Где мои вещи? Мне нужно немедленно в лабораторию. Который час?

На часах было шесть утра. За окном – кромешная зимняя ночь. Под всхлипы и робкие протесты Маргит я быстро собрался и побежал в мою личную лабораторию.

Там я стал собирать некоторое подобие нашего холодильника с охлаждением "крепким рассолом" и снегом с солью. Я даже распахнул буквально все окна, чтоб в комнате стало еще холодней! Затем… Затем в лабораторию повалили ученые, кои с интересом стали наблюдать за моими манипуляциями.

Кто-то спросил:

– Что с тобой?

– Есть идея. На холоду мышьяк испаряется, не переходя в жидкую фазу. Я не знаю температуру, иль – условий подобного перехода, но мне кажется, что это – так! И еще мне кажется, что в вакууме мышьяк в отсутствии кислорода образует прочный кристалл, не растворимый известными растворителями. И ежели его окислять, он дает не основной, но – кислотный окисел, коий не должен взаимодействовать с гремучею ртутью!

Вообразите себе, – вакуумною возгонкой мы сможем создать пленку металлического мышьяка, не дающего металлооксид! А это и есть – сухой капсюль!

Мои слова вызвали эффект разорвавшейся бомбы. Люди сгрудились вокруг меня и моей, на глазах создающейся, установки. Наконец, я поместил медный листок с гремучею ртутью в "переохлаждаемую" точку моего "холодильника" и на наших глазах стала расти мышьяковая бляшка.

Дрожащими руками мы вынули первый листок из моего "самопального" аппарата. Ребята изо всех сил попытались "отскрести" бляшку разными скребками и щеточками. Потом полили бляшку водой. Наконец, ее поместили в особую ступку и сбросили на нее дробинку свинца…

Грохнул маленький взрыв.

Когда утихли первые крики восторга и радости, кто-то, перебивая всех, закричал:

– В воздухе много углекислоты! Воды – недостаточно! Полейте ее кислотой, черт побери!

Под нарастающее общее возбуждение сделали второй образец. Обработали его кислотой. Ступка, свинцовая дробь, – новый взрыв! Кто-то закричал:

– Качать Сашу! Качать!" – а Маргит уцепилась за меня ручками и кричала в ответ:

– Да вы с ума все сошли! Он же – больной! Он весьма слаб!

Но людей уже охватила какая-то эйфория. Новость разнеслась по всем коридорам нашего Университета, все сбежались к моей лаборатории и в толпе только и раздавалось, – "а щелоками пробовали?", "а что если – вместо подложки использовать не медь?", "при какой температуре начинается быстрое окисление?" и прочее, прочее, прочее…

Вы не поверите, – в комнате настежь были распахнуты окна, все стояли с синими от мороза руками, да красными носами и никто не чувствовал холода!

Когда стало ясно, что мы "сделали сухой капсюль", всякая осмысленная работа в Университете сама собой прекратилась. Все хором повалили в столовую, где попросту – напились, как свиньи, и устроили массовое братанье с "амикошонством.

Я не знаю, почему все произошло именно так, но по сей день – во всех Академиях мира меня уважают прежде всего за "сублимацию мышьяка", да "сухой капсюль". Они говорят, что у меня – "Божий дар", а сие не дар, но – бред от отравления мышьяком… Вот так мне и удалось совершить мое самое главное в жизни открытие.

Потом уже, когда все утомились, да расползлись по кельям, Маргит отвела меня "к нам", уложила в постель (я был еще весьма слаб), и, забираясь под одеяло ко мне под бочок, вдруг произнесла:

– А я этот день совсем по-иному себе напридумала… Сегодня у меня день рождения. Сегодня – день нашей Свадьбы…

Я оторопел. Жена моя, не желая ничем "затмить нашу Радость", не решилась сказать о сием!

Я попытался обнять, "приласкать" ее, но Маргит только лишь захихикала и назидательно произнесла:

– Тоже мне – герой-любовник! Ты сперва выздоровей! Спи уж – горе мое…

Свадьбу мы сыграли через пару дней. Собрался полный Университет, да приехали мои отец с матушкой.

Утром были испытания нового капсюля. Его поместили в самодельную медную гильзу с зарядом пороха, а пуля в "стальной рубашке" (якобинское изобретение) была в нее запрессована. На глазах моей матушки с десяток "унитарных патронов" были высыпаны в чан с водой, там хорошенько "взболтаны" и "размешаны", а потом – "в сыром виде" заряжены в расточенный по этому случаю штуцер. Из десяти патронов нормально выстрелили восемь и лишь два дали осечку, – да и то – по причине "отсырения пороха", но не дефекта нашего капсюля!

Матушка прослезилась от этого, велела немедля "растачивать штуцера" под новый патрон и заказала мастерским партию в миллион медных гильз!

После того счастливая матушка выдала всем сотрудникам Дерпта по сто гульденов за "сей научный прорыв", а потом…

Потом – все ученые стояли вокруг нас с Маргит в церкви и мы шли вдоль стены бокалов и рюмок, чокаясь со всеми по очереди. Женщины плакали, приговаривая: "Золушка! Чистая Золушка!", – а мужики одобрительно кивали и подмигивали мне, одобряя мой выбор.

У эмигрантов особый мир и, когда одна из их девушек "забирается столь высоко", прочие сему весьма радуются и надеются, что и их жизнь изменится к лучшему.

Весной доктора сообщили нам, что Маргит "в тягости"… Теперь я мог с чистым сердцем идти на Войну. Род Бенкендорфов имел – законное продолжение.

Но прежде чем пойдет рассказ о Войне, надобно рассказать, – чем кончилось дело с масонами-заговорщиками.

Дядя мой Аракчеев набирал своих сыщиков исключительно из татар. Дело сие правильное, но татары его не знали основ конспирации и любой агент абвера дал бы им сто очков форы…

Увы, я не мог "вбросить" толпу немецких евреев на улицы Санкт-Петербурга и устроить там "скачки с препятствиями" за католиками, да – евреями польскими. Меня б, мягко говоря, "неправильно поняли.

Татары же из военного ведомства знали самые азы сыска и жандармерии и, несмотря на гору улик, не смогли "накопать" что-то существенное. Тогда мы еще раз встретились с дядей и он сказал мне, что – сам он не сомневается в "злодейских умыслах банды Сперанского", но… с тем, что у него есть на руках, к Государю идти просто глупо.

Как я уже говорил, – мой кузен практиковал стиль правления "канатоходца" и не желал склоняться ни в ту, ни – иную сторону.

К той поре Доротея родила нашу дочь – Эрику Шарлотту и все дома: Бенкендорфов, Эйлеров и фон Шеллингов – собрались на крестины у нас в Вассерфаллене.

Там-то – посреди семейного торжества я отозвал в сторону моего кузена Сперанского и, указывая ему на дядю нашего Аракчеева, на ухо шепнул:

– Бойся его! Знаешь, что он – злоумышляет против тебя?

"Мишель" в первый миг хотел было обратить сие в шутку, но по напрягшимся желвакам я приметил, что его не удивили сии слова. (Молодые татары из Артиллеристского управления так топорно "вешали хвост", что все масоны Санкт-Петербурга приметили сию слежку и…)

Сперанский долго смотрел мне в глаза, а потом чуть кивнул и предложил знаком руки – уединиться в соседнюю комнату.

Там было темно и уютно, – на дворе трещал лютый мороз, а тут топился камин и, благодаря его свету, я мог видеть все.

Миша помог мне сесть в кресло, затворил за мной дверь и теперь свет шел лишь от язычков – будто жидкого пламени. Сам главный масон встал предо мной и свет не попадал на его лицо, зато сам Сперанский легко видел меня.

Все сие – детские фокусы, но кузен мой почитал себя самым умным в нашей семье, – поэтому-то он и усадил меня – будто бы на допрос. Я же – в моей методике "по вербовке и получению сведений" указываю, что ТАК с "объектом" не делают. (За вычетом "допросов с пристрастием", но сие епархия жандармерии. Разведчик же просто не смеет смотреть на лицо "клиента", пряча от него собственные глаза. Это – психологически неприятно и "объект" если не "закрывается", то – затаивает обиду на вас.)

Как бы там ни было – предложение "пошептаться" исходило не от меня и я просто смотрел на огонь.

Я люблю смотреть на огонь. Сие – в основе иной методики, разработанной мной: ежели вам предстоит в разговоре "скользкий момент", сосредоточьтесь на чем-то приятном и душевном для вас. На вашем лице сама собой возникнет улыбка, кою собеседник не преминет принять на свой счет. А дальше уж – как пойдет…

Миша сам пожелал стать для меня черной тенью. Чем-то страшным и возвышающимся предо мной, как перевернутый "игрек". Заняв сию позу, он сам обратился из милого кузена в что-то страшное и абстрактное. Квинтэссенцию Врага моей Родины.

Мы долго играли в молчанку, за вычетом того, что я смотрел на любимый огонь и – втайне радовался, а Сперанский – в кромешную темноту и ему было страшно. Одним светлым пятном во тьме для Сперанского был мой лик и с каждой минутой, не сознавая того, он доверялся мне все больше и больше. Для меня ж – на фоне живительного огня единственным темным пятном был Сперанский и я…

Наконец он не выдержал и спросил:

– Что ты знаешь об этом? Говори! Ты – мне брат!

Я рассмеялся в ответ. (Сперанский полагал, что я пьян, а я только лишь – полоскал горло водкой, да закапал в глаза матушкину "росу".) Я пьяно погрозил кузену:

– А он – дядя мне! И мне – лютеранину, ближе татарин – магометанец, чем ты – поганый католик!

Кузен "вспыхнул". Он зарычал, заворчал, как собака, у коей вырвали кость, и выругался:

– Мы с тобою – евреи прежде всего. Мы должны быть заодно. Я не католик, я – просто масон. Вольный каменщик. Ежели тебе нужны доказательства, что я – не католик…

– Ах, так ты – жид?! Тогда клянись Иеговой! Вон там лежит Тора матушки – поклянись-ка на ней, что не передашь никому, что я тебе сейчас расскажу! Иеговой клянись!

Негодяй с радостью схватил Святое Писание и свершил Святотатство. Он помянул Имя всуе и Клялся самым Святым в тот самый миг, когда и не думал сдержать своей Клятвы.

С любой точки зрения руки мои стали развязаны и чисты. Я сказал кузену-католику (еврею-католику, так – смешней):

– Знаешь, Мишенька, а ведь ты – атеист… Атеист, черт тебя подери. За сие – черти тебя будут жарить в аду. А может быть ты и – не масон? Тебе сие – просто выгодно, а?

Знавал я двух деятелей, – оба были ревнителями чистоты Крови и Веры. Фамилия одного была Израэлянц, а второго – Моссальский. А ты же – не лучше!

У тебя ж ведь, – церковная фамилия – атеист! Предка твоего – Церковь выкормила, выпестовала, а ты – Вольный Каменщик… Сука ты после этого…

Кузен ударил меня по лицу. Хлестнул наотмашь, – так бьют пьяных, чтоб они протрезвели. Я пьяненько захихикал в ответ, а кузен в сердцах крикнул:

– Отец мой – Романов! Бабушка его нарочно подкинула, ибо не могла она его от китайца родить! И воспитывали его на наши деньги, а не церковную милостыню! Сам-то ты – кто?!

– Я?! Бенкендорф. Мать меня к дверям кирхи не подложила… Родила от обычного мужика, да – не бросила! Не то что мать – китайчонка Сперанского!

Кузен завизжал, он чуть ли не кинулся на меня. Он… Он завопил в ярости:

– Я с тобой – по делу хотел! А ты?!

– А я и говорю с тобою по делу. Я – Бенкендорф. А ты – Сперанский. Ежели меня "поскрести", – я – пират, да разбойник, а ты – без малого царь. Диктатор Империи. Гроссмейстер… Все масоны за тобой – в одну дуду дудят. Целая армия…

А нет ли, думает Государь, за всем этим Заговора? И зовет дядю нашего (неродного, – заметь!) и говорит он ему, – а что ежели Китайчонок… Ты проследи-ка чуток, а там – ежели что: хвать всех, да – в мешок!

"Мишель" охнул. Оно будто "сдулся", как рыбий пузырь, из коего вышел весь воздух. Царственный кузен наш – был еще тот хорек, – ради трона мог вообразить себе и не этакое…

Сперанский поверил мне сразу и – от всей души.

Кузен заметался по комнате, стал материться и причитать… Наконец, он отчаянно махнул мне "прощай" и пулей выскочил от меня. А я еще долго смотрел на огонь, да смеялся при этом.

Видите ли… Я вдруг осознал, что милейший кузен и впрямь много раз примерял в своих снах – Корону Российской Империи. А как же после этого Клятва Вольного Каменщика?!

Бедный, бедный Сперанский! Моссальский… Израэлянц…

Где-нибудь чрез неделю после этого мои люди доложили мне, что в столичный порт прибыл груз – контрабанда оружия. Я дал знать о сием Аракчееву, а уж его артиллеристы ежели и не понимали в политике, – за оружие – уцепились.

Потом – прибыло судно с порохом. Аракчеев перепугался, что масоны-католики злоумышляют неведомо что и… "до зубов" вооружил своих сыщиков.

Масоны узнали об этом, сделали из того вывод, что татары готовятся на все тяжкие (а пример с убиением Павла говорил, что татары мало того что решительный, но и – готовый к политическому убийству народ) и стали закупать оружие пачками.

Закупали они его чрез третьи руки, но ежели Англия с Пруссией стали нам "сигнализировать" о сием, Франция, не желая "подставить" сторонников, предпочла все это скрыть.

В итоге же получилось, что в столице возникла "устойчивая преступная группа, имеющая неограниченные поставки оружия от якобинцев и ставящая своей целью – физическое устранение Императора и всей царствующей семьи.

В конце концов, противники так себя запугали, что средь масонов возникла "боевая группа", коя и решилась взорвать "Немецкую" Церковь в миг Пасхальных торжеств 1812 года, когда туда прибудет сам Государь сопровождать свою вдовствующую Королеву-Мать на всенощную…

Мышеловка захлопнулась.

Прежде чем я продолжу о событиях того года, переброшу мостик от прошлого в наши дни.

В 1830 году в Санкт-Петербург пришел пароход, на коем прибыли: мой сын – Жорж Дантес (от Эмилии Дантес) и голландский посланник – барон Геккерн. Они состояли меж собою "в любовной связи" (как сие следует из наблюдения жандармерии), но природа сей связи была чуть иной, чем кое-кому хотелось бы думать. Видите ли…

Сын мой был – вылитый Бенкендорф. Двухметровый гигант с голубыми глазами (сие в роду Бенкендорфов и передалось через поколение, мы с Доротеей "стальноглазы" – сие у нас от фон Шеллингов), вьющимися волосами цвета чистого льна, да всеми статями "Ливонского Жеребца" свел с ума женщин обеих столиц.

То же самое произошло и с мужчинами – знатоками "мужской красоты". Доложу по секрету, – когда мой сын впервые "представил себя" при дворе, ядовитый барон Клейнмихель не преминул съязвить:

– Господа, сие граф Бенкендорф – лет тридцать назад! Я слыхал, что дамы пысали кипятком при одном виде "ливонского принца", но до сего дня верил, что это – метафора. Но…

Похоже, что слухи имеют под собой почву! Мало того, – сей Феб-Аполлон так прекрасен, что я верю всем рассказам про то, как наш граф в молодости соблазнил самого персидского принца!

Дамы из окружения "черных баронов" гадливо подхихикнули сим словам, а любезные мне "серые" дамы вспыхнули, и невольно ступив назад – как будто закрыли меня единой стеной. Один из моих "серых баронов" – юный фон Клодт, положив руку на эфес своей шпаги, коротко произнес:

– Сие – оскорбление! Потрудитесь-ка объясниться. Или..

Клейнмихель сразу же стушевался (сие встречается за "чистопородными" "черными" немцами, – в прямой драке они вечно пасуют пред "немцами-латышами" – иль немцами "серыми") и за него отвечал его друг – фон Адлерберг:

– Валли неточно выразился! Никто и не хотел намекать, что хоть кто-нибудь из "Жеребцов" хоть на миг выказал себя в чем-то "Кобылой". Персидский Наследник в сиих делах был "известною женщиной" и даже с секретарем жил, как – официальная жена с мужем.

Валли хотел лишь сказать, что мужские достоинства дома фон Бенкендорфов таковы, что мужчины известных наклонностей готовы им соответствовать. Как женщины – разумеется!

Извинения были приняты, а фон Адлерберг в сотый раз выказал себя главою всей "черной партии". Фон Клодт с фон Клейнмихелем совершили ритуальный "офицерский полупоклон" (не предполагающий уважение к собеседнику), одновременно щелкнули каблуками и выпустили шпаги из рук – инцидент был исчерпан. (На их уровне – разумеется.)

В реальности ж – "в бой пошла тяжелая артиллерия.

Фон Адлерберг, чуть жмурясь и усмехаясь, как кот, глядящий на солнышко, сделал шаг чуть вперед – к Государю, коий стоял меж двумя частями вроде бы единой "немецкой" партии точно посередине, и задумчиво произнес:

– Я понимаю фон Геккерна – лаком кусок! В сто раз лучше прежнего любовника сей старой шлюхи! С ним, говорят, переспали – чуть ли не все секретари голландского Министерства Иностранных дел… А старая шлюха мужского пола столь же не красит любовника, как… и худшее преступление.

Ваше Величество, – что подумает мир, ежели пойдет разговор – ваш племянник живет на содержании мужчины любовника, – пусть даже любовник и исполняет женскую роль?!

Государь нахмурился, насупился и неодобрительно посмотрел на меня его не взволновали вести о том, что мой сын еженощно исполняет "супружеский долг" по отношению к другому мужчине, но – идея о "содержании" его покоробила.

Тогда сестра моя Доротея, чуть кашлянув, объявила: