Текст книги "Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски"

Автор книги: Александр Другов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 37 страниц)

Джой морщит нос:

– Фу, какая ерунда, мне совсем неинтересно. И вообще мне надоело здесь сидеть.

Но вечер и так уже подходит к концу. Ресторан пустеет, официанты сворачивают скатерти. Я отвожу Джой на такси в коттедж, где она иногда ночует у своей подруги китаянки Шам Шан.

Окна на фасаде коттеджа погашены. На мой вопросительный взгляд Джой объясняет:

– Все уехали в ресторан, на день рождения Шам Шан, будут не раньше часов двух ночи.

И, помолчав, добавляет:

– Отпусти такси.

* * *

– Интересный у нас разговор. Вот только бутылка уже пуста.

– Воды для превращения ее в вино у нас нет, да и ты, правду сказать, не Христос, так что обратимся к официанту.

– Не богохульствуй.

– Не буду.

Уже в начале встречи с представителем «Пакс Кристи» (а проходит она в небольшом ресторанчике рядом с институтом) обнаружилась наша общая расположенность к красному вину, и уже через полчаса беседа стала вполне неформальной.

Как мне неоднократно говорили, я могу расположить к себе любого. Главное при этом не стать хроническим алкоголиком, ибо вино есть кратчайший путь к сердцу собеседника. Кстати, надо его ненавязчиво похвалить.

– Ты ловко работаешь. Четкая схема: лекция о религиозных конфликтах в развивающемся мире – беседа со слушателями – обмен визитками – выяснение адресов в учебной части – рассылка брошюр и дальнейшее развитие контактов. Просто здорово. Профессионально.

– Спасибо.

– Не за что. Я – православный, ты – католик, мы представляем разные течения в христианстве. Но я со многим с тобой согласен. Ты хорошо говорил о религиозных сектах, интеграции мировых религий и взаимоотношениях христианства и ислама.

– Ты молодец, у тебя широкие взгляды.

Воспоминание ни к месту всплывает в памяти. Эмоции берут верх, и я неожиданно заявляю:

– Взгляды-то широкие, а вот зачем вы нашего Владыку Никодима отравили?

– Какого Никодима?

– Ротова, митрополита Ленинградского и Новгородского.

Здесь необходимо пояснение. Известная сиена с отравлением папы Иоанна Павла Первого, описанная в «Крестном отце-3», как утверждали наши газетчики, основана на реальных фактах. По восшествии на папский престол, Иоанн Павел сразу велел провести расследование деятельности банка Ватикана, что грозило крупными неприятностями весьма широкому кругу лиц.

Именно потому Иоанн Павел Первый пробыл на престоле рекордно короткий срок. Вскоре он был отравлен. Эта сцена и была изображена в «Крестном отце-3». Не говорится в фильме только о том, что до того была сделана первая попытка. Во время этого первого покушения чашка отравленного кофе якобы была по ошибке дана Владыке Никодиму Ротову, прибывшему в Ватикан для встречи с папой. Митрополит скончался на месте. Очень скоро после этого отравили и папу. Недолго прожил и служка папы, который заподозрил неладное и припрятал остатки тех лекарств, что принимал Иоанн Павел Первый. Повторяю, так излагали дело журналисты.

Мой собеседник из «Пакс Кристи» надувается от обиды и, забыв свои обволакивающие манеры, начинает не говорить, а выпаливать фразы:

– Ты питаешься слухами! Веришь газетчикам! Если хочешь знать, было точно установлено, что ваш митрополит был тяжелым сердечником! И никто его не травил! А ты вон как, а еще говорил, что мы с тобой…

– Все-все. Не травил так не травил. Давай о другом. У меня есть просьба. Ты не поможешь связаться с голландскими организациями, которые работают в России? Мне начальство поручило. Без помощи знающего человека это будет такая головная боль…

Католик снисходительно хмыкает.

– Вот видишь, я тебе понадобился. А ты пытался надо мной издеваться. Закажи еще вина, сейчас я тебе все расскажу.

Память у этого деятеля изумительная. В течение десяти минут он мне перечисляет все мало-мальски значительные организации, занимающиеся Россией, и дает им краткие характеристики.

Записав для вида некоторые из них, я останавливаю этот поток информации.

– Спасибо, хватит. Скажи лучше, есть такие, с которыми не стоит связываться? Мне ведь по голове дадут, если я сведу наше начальство с какими-нибудь гангстерами.

– Могут дать. Если серьезно, то, конечно, лучше о каждой организации навести предварительно справки. Иначе они могут оказаться замешаны черт знает в чем, прости меня Господи, что помянул нечистого.

Мне надоедает ходить кругами.

– В Амстердаме на Мауритскадс есть организации из тех. что могут меня интересовать? В разговоре как-то мелькнул этот адрес, но я не помню названия. Фонд там какой-то, что ли.

Мой собеседник усмехается.

– Понятно. Ты осведомлен лучше, чем хочешь показать. Там есть такой Институт проблем развития. Во главе его стоит некий Ван Айхен. Деталей я не знаю, но по своим каналам наводил справки и, э-э-э, в нашей службе… В общем, мои коллеги рекомендовали с этим Институтом проблем развития не связываться. В чем там дело, толком не знаю.

– Спасибо тебе, пастырь, ты уберег меня от неверного шага.

– Ты опять за свое?!

– Все-все, больше не буду. Сейчас закажем еще вина…

* * *

Итак, цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи. Кажется, так говорил в свое время один из наших руководителей государства. Толи мне повезло, тол и я действительно на редкость умен. И еще Джой помогла. Безусловно, львиную долю проблем для мужчин изобретают именно женщины. Но так ведь и кто, кроме них, поможет?

Осталось решить, как подобраться к этому институту. Ясно одно: прежде всего следует пошарить по их компьютерной сети. Набор маленьких хитростей, которым меня обучили в Москве, должен помочь в этом.

Но копаться в чужих секретах желательно подальше от посторонних глаз, и потому теперь мне особенно остро нужна квартира. Сегодня на семинаре обойдутся без меня: после двух дней поисков удается найти подходящий адрес.

И я направляюсь к выходу мимо стеклянной двери, ведущей в крошечный задний дворик гостиницы. Там стоят пластиковые баки с заправленными в них мешками для мусора и садовый инвентарь. Дворик выстлан бетонными плитами, из него узкий ход между домами ведет на улицу.

Здесь обычно хозяйничает длинный седой старик, которому далеко за семьдесят. Он выносит мешки с мусором, благо что весят они немного, и ухаживает за небольшим садиком, который находится с другой стороны здания и где растет мой приятель клен. Я как-то разговорился со стариком, и он рассказал, что как участник Сопротивления имеет льготы и поэтому может еще работать, не уходя на пенсию.

Однако сегодня во дворе возится невысокий тощий парень в зеленом комбинезоне и кепке, из-под которой торчат большие бледные уши. Он ворочает баки для мусора и что-то мурлычет себе под нос.

Развернувшись, подхожу к Марии. Она немного оправилась после убийства Эрнесто и перестала жаться при виде меня по темным углам. Сейчас Мария складывает постельное белье для прачечной.

– Мария, а куда делся старик, который ухаживал за садом? Хотел с ним поболтать, а вместо него какой-то молодец во дворе возится.

Сестра-хозяйка распрямляется и недовольно машет рукой.

– Да вот начальство так решило. Взяли и вдруг отправили на пенсию. А на его место этого парня прислали. А он, даром что молодой, все делает еле-еле. Полдня мусор убирает, а после обеда еще приходит в саду работать. А у него всего-то дел на два-три часа.

Мария продолжает ворчать, но я уже иду к выходу. Вот новое дело! Еще один персонаж на сцене. Маловероятно, чтобы мои оппоненты могли устроить его сюда так оперативно. Если появление парня неслучайно, то он скорее всего из полиции. После убийства Эрнесто они могли решить понаблюдать за гостиницей. Точнее, за мной в гостинице.

Это еще не худший вариант. Если все обстоит так, то этот парень опасности для меня не представляет. Скорее, наоборот. Хуже, если оппоненты придумают очередную каверзу и мне потребуется срочно исчезать из этой гостиницы. Вот тогда этот парень действительно может создать массу проблем.

Из газеты узнаю, что на Принц Хендрик-Страат в аренду сдается квартира. Это то, что мне нужно. Дом трехэтажный, в мою квартиру на втором этаже ведет отдельный вход и длинная узкая лестница. Окно выходит во внутренний дворик и слепые стены без окон. К тюремным пейзажам я уже начинаю привыкать, тем более что зрители мне здесь совсем не нужны.

Правда, не получилось с нелюбопытной старушкой-хозяйкой. Владелец дома – бодрый старичок по имени Ханс с оптимистично красным носом и отсутствующим взглядом мутновато-голубых глаз называет цену, и я, не торгуясь, отдаю ему деньги за месяц вперед.

– Я исследователь из России, ученый. Экономист.

Старик медленно кивает.

– Мне нужна тишина, чтобы никто не беспокоил. Работать буду, статьи научные писать.

Кивок.

– Я иногда буду ночевать здесь. Работаю тоже в разное время суток, по настроению. Поэтому входить ко мне не надо. Убираться в комнате я буду сам.

И на это следует молчаливый знак согласия. Я начинаю вспоминать, говорил ли он вообще что-нибудь за время нашего короткого знакомства. Может, мне повезло больше, чем я мог надеяться, и старик ко всему еще и глухонемой? Нет, цену за комнату вроде бы называл он. С хозяином надо установить хотя бы минимальный контакт. Поэтому я предлагаю:

– Может быть, отметим мое новоселье?

Старик впервые смотрит на меня с интересом, живо кивает два раза подряд и, наконец, открывает рот:

– Я знаю здесь неподалеку неплохой кабачок.

Ясно, что платить в кабаке предстоит мне, но чего не сделаешь для успеха дела. Тем более что старик не кажется излишне любопытным. Кроме того, меня устраивает район: он недалеко от гостиницы и состоит из новых домов. Здесь мало магазинов и музеев. Соответственно, меньше и риска встретить знакомых из института. Нужно только подобрать в магазине однотипный с имеющимся замок и сменить личинку в двери, чтобы лишить хозяина возможности совать ко мне нос.

Выпив с ним по кружке нива и получив ключи от уже моей однокомнатной квартиры, я забрасываю туда кое-какие вещи и иду осматривать центр города на случай чрезвычайных ситуаций. Иными словами, надо знать место, где живешь. Карта это одно, а когда придется убегать или, наоборот, следить за кем-нибудь, без предварительной проработки местности можно обрести серьезную головную боль.

Кстати, с этой точки зрения улицы Гааги только кажутся раем для тех, кто любит уединение. Здесь действительно уйма маленьких улочек и тупиков. Но почти нет проходных дворов и сквозных подъездов, поэтому вычислить возможный маршрут объекта в случае необходимости никакого труда не составит. Два-три человека, и ты обложен со всех сторон.

После двухчасовых блужданий вокруг квартиры прихожу к выводу, что я чист перед своей совестью шпиона и могу спокойно зайти в любимый нашей компанией кабачок на Лина Страат, который Билл на английский! манер называет пабом. Кабачок узкий и длинный. В нем умещается не более полдюжины исцарапанных дубовых столиков, которые постоянно заняты, и длинная стойка, за которой неторопливо двигается худощавый хозяин бара. Зовут его Ян. Входящему в это заведение дальний стол не виден: он тонет в плотном сигаретном дыму.

Я вижу кучерявый затылок Лиз и красноватое лицо Билла, который машет мне рукой. За время нашего знакомства я узнал, что мать Билла была Майя (отсюда индейский оттенок его кожи), отец – немцем (отсюда у Билла европейское имя), эмигрировавшим из Германии в начале тридцатых годов. Некоторые детали его рассказа заставляют думать, что отец был немецким евреем, бежавшим от нацистов. Так или иначе, коктейль получился весьма необычным. Добавьте к этому, что образование Билл получил в Англии и некоторое время служил в британской армии. Билл – сочетание индейской невозмутимости, еврейского практицизма и английской добропорядочности, если, конечно, вообще одна нация бывает добропорядочнее другой.

Рядом с Биллом притулился Азат. Билл и Азат на удивление сошлись характерами. Билл умудрен жизнью и исполнен едкого скепсиса, Азат же оказался оптимистом. Ему не больше двадцати пяти, и он смотрит на жизнь с восторгом полугодовалого щенка фокстерьера. Как у многих пакистанцев и бангладешцев, у него развито чувство юмора. От хорошей шутки Азат буквально заходится смехом. Если в этот момент он сидит на недостаточно устойчивом стуле, может запросто упасть. Что однажды и произошло на встрече в Министерстве иностранных дел, приведя чиновника, который рассказывал о внешней политике Голландии, в изумление, а группу – в восторг.

Кто родители Лиз, я пока не понял, а расспрашивать было неудобно. Знаю, что она получила университетское образование, а в Гааге прослушивает уже третий курс лекций подряд. Кроме того, она постоянно борется с полнотой, с чувством юмора у нее тоже все в порядке.

Сейчас вся эта компания мирно сидит в пабе и льет в себя пиво. Вернее, льет Билл, а Лиз не более чем капает. За их столиком есть еще некто – высокий блондин с голубыми глазами, прямым коротким носом и широкими плечами. Скорее всего, голландец. Так и есть. Он протягивает руку и легко улыбается:

– Якоб, журналист. Работаю в «Гаагсе Курант».

Рука у него мощная, с широким запястьем, поросшим частыми золотистыми волосками. Такие лапы – дар природы, даже у спортсменов редко кисти и предплечья разрабатываются до такой степени. Мне дважды пришлось столкнуться с подобного рода людьми, но недружелюбно настроенными. Один раз на борцовском ковре, а другой – на улице. От обоих случаев воспоминания остались – гаже не бывает.

Если у журналиста с Лиз завязались тесные отношения, то он ста. чет частым гостем у нас в гостинице. Еще одна головная боль – думай теперь, что ему может быть нужно. Тот, кто убивал Эрнесто, имел своего человека в гостинице или, по крайней мере, был вхож туда. Полиция, конечно, отработает все версии. Но о своей безопасности мне приходится думать самому.

Между тем, беседа за столом идет весьма содержательная. Со свойственными ему прямотой и искренностью, Билл доходчиво излагает голландцу свои взгляды на журналистику. В основе его нехитрой концепции лежит довольно прямолинейный тезис о том, что все газетчики – шлюхи. Только при мне Билл повторил эту мысль триады. Судя по состоянию моих друзей, сидят они здесь не меньше сорока минут, и остается только дивиться терпению Якоба.

Исподволь наблюдая за журнал истом, прихожу к выводу, что ничего необычного в его поведении нет. Типичный представитель свободной профессии. Надо будет узнать у Лиз, как и где они познакомились. Если Якоб чист, то выход на газеты может оказаться полезным в самый неожиданный момент. В романе журналиста с Лиз тоже ничего странного нет. В Голландии смешанные пары встречаются на каждом шагу. Многие мужчины предпочитают восточных женщин, у которых масса преимуществ по сравнению с европейскими: они скромны, трудолюбивы, ничего не слышали о феминизме. Надо думать, высшей удачей здесь считается найти жену, которая не знает твоего языка.

Очень скоро Лиз и Якоб уходят, а я спешу спросить:

– Слушай, старик, откуда Лиз взяла этого Якоба?

Билл лениво пожимает плечами.

– Я точно не помню. Она вроде бы говорила, что была на вечеринке у кого-то из своих земляков, которые тоже учатся в Гааге, и там его увидела. Хочешь еще выпить?

– Нет, не хочу. А он что, известный журналист?

– Вроде бы да. Лиз что-то рассказывала о нем, говорила, что у него большие перспективы. Ох, знаешь, ты прав. Я сегодня перебрал, мне пора домой.

Билл, пошатываясь, встает, пытается обнять меня за плечи, однако ему это не удается из-за разницы в росте, поэтому он обхватывает меня за талию, и мы отправляемся в гостиницу.

Билл идет спать, а я после некоторых колебаний – на свою квартиру. Ночевать я, как правило, возвращаюсь в гостиницу, но иногда остаюсь здесь. Мне не хочется, чтобы мои исчезновения связывали с Джон, поэтому однажды даже пришлось пригласить на чашку чая высоченную и очень симпатичную официантку из кафе в центре города. После чая я познакомил ее с соседями и вежливо проводил домой. Не знаю, на что она рассчитывала, но напоследок явно была готова дать мне по физиономии.

Так или иначе, но свое отсутствие по ночам я залегендировал. Если меня не бывает, по утрам выслушиваю пару шуток от соседей, и все. Правда, Азат однажды пытался намекнуть, что Джой будет чрезвычайно интересно узнать о моих похождениях на стороне. Отставив на минуту свойственную мне куртуазность, я пообещал свернуть ему шею, и Азат благоразумно заткнулся.

Глаза слезятся, и я не могу уследить за строками, мелькающими на зеленом поле монитора. Какие цвета изображения я ни подбирал, больше двух-трех часов работать на компьютере невозможно.

Когда напряжение и усталость все чаше заставляют делать ошибки, прерываю работу и наливаю себе в бокал густого чуть сладковатого испанского бренди, купленного в супермаркете. Снимать стрессы и напряжение таким образом вошло в привычку, тем более что алкоголь вообще составляет важную часть нашей работы.

Передохнув, снова шныряю по информационным сетям, просматриваю базы данных газет, пытаюсь влезать и действительно влезаю в закрытые для постороннего компьютерные сети. И все с одной только целью – как можно больше узнать о скромном институте на Мауритскаде.

* * *

В каждом человеке скрыта масса пороков, неразличимых с первого взгляда. Например, уДжой кошмарная привычка водить пальцем по моей груди. Я ежусь, стараясь, чтобы мои телодвижения не выглядели слишком вызывающими. Мы провели в номере Джой почти всю ночь, и мне кажется, что давно уже пора сосредоточиться на предстоящем дне. Но у Джой другие намерения.

– Прекрати, я боюсь щекотки.

Опершись на локоть, Джой лежит рядом и не обращает на мои слова внимания. Вместо этого она еще некоторое время рисует вензеля, и, наконец, прижимается ко мне так, что ее маленькая смуглая грудь оказывается у моих губ. Осторожные попытки выскользнуть из-под одеяла мне не удаются.

– Джой, милая, давай вставать. Мне надо ехать. Ну, пожалуйста. Ты меня прости, но мы с тобой уже столько…

– Подожди, лентяй, я хочу тебе кое-что рассказать. Помнишь, ты говорил о петиции, которую тебе показывал Азат? Так вот, я поговорила со слушателями-арабами. Ты оказался прав, эту петицию им дал один из преподавателей. Как же его зовут? Седой такой, смешной, он у вас лекции по экономике читает.

От неожиданности я резко сажусь на постели, так что Джой едва не слетает на пол.

– Йост?! Не может быть, он не занимается политикой. Тихо читает себе лекции и сразу уходит домой. Я даже ни разу не видел, чтобы разговаривал со студентами. Вот уж воистину тихий омут. Аты уверена, что именно Йост, а не Ханс? Ведь член парламента именно он.

– Осторожней, ты меня уронишь. Уверена, я никогда ничего не путаю. Это еще не все, я узнала от вашего младшего куратора Карин кое-что о семейной жизни Йоста.

Когда Джой заканчивает свой короткий рассказ, я продолжаю молчать, уставившись в потолок.

– Что, Алекс, интересные новости? То-то же. Я заслуживаю награды.

Мои категорические возражения застревают в горле, так как мой рот Джой закрывает поцелуем. После недолгого трепыхания я сдаюсь. Есть женщины, которые умеют добиться своего.

* * *

Йост – тот самый преподаватель, который читал лекцию по экономическим учениям в день моего приезда. И которого я видел у входа в здание на Мауритскаде в Амстердаме. С неделю назад после занятий Йост подходил ко мне.

– Алекс, с удовольствием пообщался бы с тобой, но все не хватает времени. Я ведь два раза был в Москве. Может быть, заглянешь ко мне как-нибудь на неделе? Я живу один, так что можешь приезжать в любой день, только предварительно позвони.

Это самый колоритный тип из тех, что я встретил в институте. Он игнорирует условности и на работу ходит в одеждах свободного художника, отдавая предпочтение просторным холщевым рубахам и штанам. Он весь – противоположность тем, кто являются официальными руководителями семинара и института в целом.

Йост более всего походит на простодушно-неприкаянного клоуна. Легкая напряженность в наших отношениях проскользнула только раз. На одном из общих ужинов нашей группы мы оказались рядом. После очередной моей шутки Йост, копаясь по обыкновению в груде овощей на своей тарелке, сквозь зубы заметил.

– Вы, я заметил, постоянно стремитесь насмешить окружающих. От этого один шаг до того, чтобы стать клоуном. Не пытаюсь обидеть, скорее делюсь горьким опытом, полученным в школьные годы. Я был клоуном нашего класса. У меня остались самые горькие воспоминания.

– Йост, шутовство – одна из древнейших и самых безопасных форм демонстрации интеллектуального превосходства и эмоциональной неуязвимости. С этой точки зрения ваше замечание меня нисколько не задело. Кроме того, иметь своим гербом сову и зеркало совсем не зазорно. Тем более в вашей стране.

– Какую сову, какое зеркало?

– Ай-ай, Йост, ведь это сим волы Тиля Уленшпигеля, вашего национального героя. Они, насколько я знаю, изображены и на могиле Тиля. Правда, таких могил две, но это уже детали.

– Хорошо-хорошо, Алекс, сдаюсь. Считай, что по крайней мере интеллектуальное превосходство ты доказал.

Этот разговор остался в памяти потому, что для меня способность заболтать и рассмешить собеседника или даже группу людей – обязательный элемент профессии. Кроме того, любой психолог подтвердит, что шутовство, о котором применительно к себе упомянул Йост, – одна из наиболее распространенных уловок для маскировки внутренних проблем, разлада с внешним миром. Всего лишь разлада, дисгармонии и, конечно, совершенно не обязательно склонности к злодейству. Но, в сочетании с неожиданной неприязнью в гол осе моего собеседника, этот диалог заставил меня еще раз обратить внимание на скромного преподавателя экономики.

Так или иначе, я менее всего ожидал, что именно Йост окажется вовлечен во что-либо, даже отдаленно напоминающее незаконную деятельность. Его появление на Мауритскаде мне показалось стечением обстоятельств, и принципиального значения я ему не придавал. Но рассказ Джой заставляет по-другому оценить события. И коли уж вероятность связи Йоста с моими оппонентами существует, ничто не мешает мне воспользоваться его любезным приглашением.

После занятий, купив пакет разнообразных фруктов, я еду к Йосту в район Рустенбурга. Ни вина, ни пива везти не имеет смысла: Йост вегетарианец и, насколько я понял, безнадежный трезвенник. Короче говоря, вечер пропал. Вместе с тем, беседа может принять такой оборот, что будет полезнее оставаться трезвым. Кроме того, я нарушил договоренность, не сделав предварительного звонка, – кто знает, кого, в свою очередь, захочет предупредить о моем визите Йост.

Ехать надо на другой конец города, но дом я нахожу без особого труда. Дверь выходит прямо на улицу с угла дома, и окна первого этажа, как я понимаю, тоже принадлежат квартире Йоста. Метрах в тридцати от дома несколько рабочих отбойными молотками снимают асфальт.

Мне приходится звонить несколько раз, прежде чем хозяин открывает дверь. Руки у него в земле, на коленях бесформенных штанов большие пятна. Йост немного растерянно приветствует меня:

– Какой сюрприз! Прости мой вид: я вожусь в саду. Рад тебе больше, чем ты думаешь, – хотел попросить тебя помочь.

Сад у Йоста на самом деле совсем не сад, а небольшой дворик шириной около трех и длиной не более восьми метров. Он обнесен высокой кирпичной стеной, так что окон соседних домов не видно, и выход в него только из дома. В этом дворе-саду стоит высокая груша с широкой кроной, наполовину свесившейся к соседям, и несколько кустов роз. В дальнем углу сада небольшая куча свежей земли и несколько серых бетонных бордюрных камней.

– Я задумал сделать новый цветник, но, оказывается, камни таскать мне уже тяжеловато.

Йост стоит, опустив измазанные руки, и улыбается. Сквозь заросли жесткой серебряной щетины на его щеке медленно пробивается серебристая капелька пота. У него седые кудрявые волосы, красноватое морщинистое лицо и по-детски ясная улыбка, какая бывает у непрактичных и не очень удачливых людей.

Из гостиной доносятся неровные звуки – Йост хотел сделать мне приятное и поставил записи Шнитке, но я бы предпочел что-нибудь более консервативное и мелодичное.

Вместе мы возимся с камнями и минут через двадцать бордюр цветника установлен. При этом мне чудом удается не особенно извозиться в земле.

Переводя дыхание, Йост спрашивает:

– Любишь копаться в земле? Цветы сажать, ухаживать за ними?

– Нет. Может быть, в старости буду выращивать розы. А сейчас нет.

Отряхивая землю с рук и безуспешно пытаясь отчистить штаны, Йост говорит:

– Странно, у вас ведь почти у всех загородные дома – дачи.

– У меня тоже была, но я оттуда сбежал. Не переношу дискомфорта, а на даче он неизбежен. Вы ведь наверняка Чехова читали?

Махнув на штаны, Йост распрямляется:

– Естественно. Правда, в основном пьесы. В Европе рассказы Чехова знают гораздо меньше.

– Герой одного из рассказов Чехова говорил, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной – крайнее легкомыслие.

Посмеиваясь, Йост уходит переодеваться. Как человек очень любознательный и не очень доверчивый, некоторое время прислушиваюсь, стоя у входа в дом. Неслышно, чтобы Йост пытался звонить по телефону. Вскоре он, чистый и умытый, вновь появпяется в дверях уже с подносом в руках.

– Алекс, не обессудь: обед у тебя сегодня будет скорее полезным, чем плотным. Но ты должен был быть готов, знал ведь, к кому идешь в гости.

Действительно, на тарелках разложены маленькие початки кукурузы, листья салата всевозможных сортов, лук-порей, редиска, огурцы и прочая весело-разноцветная растительная снедь, которой полны магазины и рынки Гааги. Мы садимся за столик под ветвями груши.

Хрустя кукурузой, Йост щурится на заходящее солнце:

– Теперь ты видишь, как я живу. Этот дворик – моя главная радость. В доме, кроме меня, никто не обитает. С женой я развелся два года назад. Вернее, не столько я развелся, сколько она от меня ушла. Дочь живет со своим приятелем, а сын, как только ему исполнилось семнадцать, вместе с друзьями снял квартиру. Так что я один.

– И в одиночестве есть своя прелесть.

– Конечно. Вообще, говорят, что во всем есть темные и светлые стороны. Но на самом-то деле, темное и светлое, черное и белое отделить друг от друга очень трудно. Если вообще возможно.

Мне кажется, что хозяин дома пытается себя в чем-то убедить. Пост мне симпатичен, скорее всего он очень ограниченно вовлечен в грязные дела. После того, как он рассказал о себе и своей семье, его тем более стало жалко. Но нужно сделать то, ради чего я сюда пришел.

* * *

– Соловьев звонил с полчаса назад и сказал, что поедет на встречу с одним из преподавателей института. Адрес оставил.

Панченко сообщил новость, как обычно, бесстрастно, глядя на группу стариков, сидевших за чашками чая в открытом кафе под огромными липами. Перед ним самим, Сибилевым и Воропаевым стояли бокалы с пивом. Воропаеве удивлением уставился на него, но Панченко счел информацию вполне достаточной и умолк. Ему вообще говорить не хотелось. Вчера Воропаев затащил его в ресторан, пообещав, что заплатит, лишь бы он, Панченко, не ел колбасу в номере. Утренняя жажда, как всегда, стала наказанием за вчерашние возлияния. Панченко почти выпил свое пиво и очень хотел бы заказать еще, но предвидя недовольство Сибилева, был вынужден ждать окончания разговора.

Не дождавшись продолжения, Сибилев поинтересовался у него:

– Что это вдруг Соловьев решил сообщить нам о своих намерениях? Он еще что-нибудь говорил?

Панченко так же индифферентно пожал плечами:

– Нет, сказал только, что начал отрабатывать другие подходы. Какие именно «другие», не объяснил. Я все рассказал. Что делать-то будем?

Сибилев молчал, глядя перед собой. Он начал разгадывать игру Соловьева. Ему было ясно, что Соловьев подбрасывает информацию каждому из них по очереди, стараясь вычислить чужого. Но пока каждый в группе вел себя абсолютно правильно, не вызывая никаких подозрений. Последним прошел проверку Панченко, только что довольно равнодушно передавший телефонный разговор с Соловьевым.

Воропаев, подумав, предложил:

– Надо за ним понаблюдать, раз уж он сам докладывается. Кто пойдет, Николай Гаврилович?

Скользнув по лицу Воропаева цепким взглядом, Сибилев ответил:

– Пусть Игорьедет. Ты, Олег, отдохни. Вам вместе кататься вредно, один раз уже учудили. Может, порознь внимательнее будете.

Еще через полчаса Панченко сидел в машине метрах в тридцати от входа в дом, указанный Соловьевым. Место для наблюдения было, вероятно, самым неудачным во всем городе. На улице не было ни одного дерева, и солнце за несколько ми нут до предела раскалило машину. Включив зажигание, чтобы воспользоваться кондиционером, рациональный Панченко минут через десять, не выдержав, снова заглушил двигатель. Жечь деньги, хоть и государственные, не позволяла его экономная натура. В довершение всего, почти у самого дома, за которым он наблюдал, работала группа рабочих, менявших бордюрный камень. Грохот отбойного молотка странно-невыносимо сочетался с жарой и делал пребывание в машине муторным, как несильная, но непрекращающаяся зубная боль.

Соловьев вошел в дом у него на глазах четырнадцать минут назад. Больше в дом никто не входил, на улице никто не появлялся, кроме редких прохожих. Рабочие ни на кого внимания не обращали, продолжая работать.

Панченко поморщился от очередного взрыва отбойника и включил радио.

* * *

– Чудная страна Голландия. Приеду в Москву, напишу детектив.

Йост удивленно поднимает на меня глаза, и я с готовностью развиваю свою мысль.

– В центре событий будет учебное заведение, скажем, в Гааге или Амстердаме, которое на самом деле больше похоже на отделение преступного синдиката. Эдакий, знаете ли, Департамент внешних связей. Этот институт сотрудничает с другими исследовательскими и учебными заведениями в Голландии и других странах, созданными с той же целью. Работают там люди разной степени осведомленности о происходящем. Часть из них, такого типа, как, скажем, Ханс, ничего не замечают вокруг себя. Они слишком погружены в науку. Другие – мне они представляются похожими на вас – кое о чем догадываются, но если и содействуют руководству, то лишь в качестве дружеской услуги или вынужденно. К реальным делам и секретам их не подпускают. И, наконец, лишь совсем немногие знают о том, какие дела делаются под крышей обычного института, придуманного мной.

На мгновение останавливаюсь перевести дух. То, что я несу, совсем необязательно полностью совпадает с действительностью, да это и не так уж обязательно. Главное – правильно уловить и изложить суть дела, а остальное Йост в панике додумает сам. Здесь действует известный и беспроигрышный принцип, используемый цыганками при гадании что по руке, что на картах: «Есть, милый, у тебя друг брюнет, так вот берегись его. Он, золотой мой, бриллиантовый, на самом деле тебе не друг-брюнет, а сволочь». У каждого из нас найдется в окружении темноволосый, которого при желании можно безвинно отнести к указанной категории сволочей и затем так же безосновательно опасаться.