Текст книги "Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски"

Автор книги: Александр Другов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Нет, я голландского почти не знаю, еле-еле разбираю. А что? Слушай, сейчас уже наверное поздно, мы больше выпить нигде не достанем? У Азата ничего не может быть в номере? А Лиз пьет?

Билл задумчиво смотрит на меня и медленно произносит:

– Подожди ты со своей выпивкой. Тот парень крикнул: «Не стреляй. Он здесь». Как ты думаешь, что это значит? По-моему, он имел в виду кого-то из приехавших на машине. Мне кажется, один из твоих коллег работает против тебя.

* * *

Словами не сказать, как мне плохо. Голова кружится, тошнота набегает отвратительными приливами и руки мелко дрожат. Как глуп человек, как он может не понимать, что излишества действительно губительны для организма. Говорят, водка с пивом плохо. Так вот, опыт показал, что бурбон – не решение проблемы.

Какая же это мерзость, пиво с бурбоном. Пол качается. Чем мы вчера закусывали? А чего мне сейчас не хочется? Если подумать, то ничего не хочется. Но больше всего этой гадости – копченой колбасы и маринованных овощей. Не считая, конечно, бурбона и пива.

Драка на улице. Погано, все просто погано. Надо узнать, что там с Воропаевым. И еще плохо, что я не знаю, как быть дальше. Я отшил этого типа в аэропорту. Как он представился, Эрнесто? Отшил и тем самым порвал контакт с противником. Они меня видят, а я их – нет. Это и есть самое скверное. Постоянное ожидание удара, вот что теперь будет.

И еще одно. То, что сказал Билл и что является самым скверным. Если он прав, то один из группы – имен но тот, кто пытается меня подставить. Если Билл не ослышался, если он прав, то это конец. Ничего хуже придумать нельзя. Бороться бесполезно.

Кто из них? Сибилев? Панченко? Воропаев? Больше там никого не было. Как узнать? Мама моя, как же все скверно складывается.

Может, я действительно в чем-то виноват? Почему я решил, что я чист перед собой и «конторой»? Я мог проболтаться о чем-то, сам того не зная. Или случайно совершил какой-то проступок, который имел кошмарные последствия. И мне ничего не скажут, пока не узнают всех деталей. Я сейчас играю в незаслуженно обиженного, а по мне не то что тюрьма, по мне «вышка» плачет? Может, действительно застрелиться? Тогда ни кто и плохого слова не скажет, никто ничего знать не будет. А то потом поздно будет. Привезут в Москву, снимут шнурки, пояс. Камера, допросы. Застрелиться, отвязаться ото всех раз и навсегда. Какая глупость, у меня и оружия-то нет. Не топиться же на самом деле. Черт, до чего я докатился, начал с ума сходить.

Кофе, вот что мне нужно. Чашка хорошего крепкого кофе. Черного, и сахара побольше. Дошаркав до кухни, насыпаю в турку молотый кофе и сахар, наливаю холодной воды и ставлю на плиту. По хорошему, кофе нужно молоть самому в ручной мельнице, тогда ты получаешь настоящий густой и пряный аромат. Но где я возьму сейчас мельницу? А где взять силы ее крутить? Не это сейчас важно, сейчас проблема в другом. Приготовление кофе – процесс, который требует сосредоточенности и предельной концентрации внимания. Вот пошли пузырьки, вот они начали пробивать коричневую корку всплывшего кофе на поверхности воды, вот еще через мгновение плотная пена начала подниматься, сначала медленно, потом все быстрее. Сейчас, сейчас, еще несколько секунд. Еще чуть-чуть… Опоздал! Трясущиеся руки подводят в самый неподходящий момент – предательски быстро вспузырившись, кофе шипящей густой струей убегает на плиту, оставив отвратительный запах горелого кофейного зерна. Убежавший кофе – это не кофе, а помои. Его пить нельзя даже с похмелья.

– Алекс, что ты делаешь?

Азат любознательно сует голову в дверной проем. Потянув носом, он все понимает, но все равно остается топтаться у порога.

– Иди отсюда. Твоих вопросов только не хватало.

Обругав кофе, турку, плиту и самого себя, выливаю остатки кофе в раковину и повторяю процедуру с самого начала, на этот раз более успешно.

Стараясь не расплескать кофе, так же медленно возвращаюсь к себе. Ах ты, леший, надо было сварить и на долю Билла. Ему тоже нужен будет кофе. Если он еще жив. Ну нет, на кухню я больше не пойду. Этот кофе я варил сам, и он мой. Если Билл захочет, сам себе сварит. Подношу чашку к губам. По черной зеркальной поверхности разбегаются легкие круги. Это рука трясется.

Ух ты, чуть чашку не уронил! Беспардонно резкий стук в дверь болезненными волнами расходится в голове. Кто же это так лупит в дверь? Неужели нельзя стучать деликатно, негромко? Лиз засовывает в комнату увешанную мелко-плетеными косичками голову и принимается безбожно громко трещать:

– Алекс, тебя… Ой, мамочки, на кого же ты похож! Тебя к телефону. Это тут, за углом под лестницей. Сегодня воскресенье, я иду в церковь. Ты пойдешь со мной? Я заходила к Биллу, он молча лежит, не отвечает.

– И не ответит. В какую церковь?

Лиз делает круглые глаза:

– Как, в какую? В католическую, естественно. Я каждое воскресенье…

– Не пойду, я православный.

Лиз исчезает, уважительно кивнув и бестактно грохнув дверью. Подождав, пока эхо от удара мучительно замрет где-то в районе позвоночного столба, плетусь к телефону.

Из-под лестницы, где повешены два телефона, доносится бубнящий голос. Азат, суетливо переступая ногами в сандалиях, неумело пытается развлечь собеседника. Или собеседницу, что более вероятно. Время от времени он напрягается, выдает короткие и бессодержательные фразы, вроде «ну, а ты что?», слушает ответ, заливается визгливым смехом и снова принимается слушать. Вряд ли его собеседница сможет это долго выносить.

Вот, пожалуйста. Азат озадаченно замирает, прислушивается и осторожно вешает трубку. Оставив на минуту свои дела, влезаю в чужие. Кто бы мне ни звонил, он может подождать. Все равно ничего радостного от собеседника ждать не приходится.

– Ну и как? Тебя можно поздравить? Вечером встречаетесь у нее? Или сюда приведешь?

Азат сокрушенно качает головой.

– Нет, отказалась. Даже не попрощалась. Повесила трубку.

– Не может быть. Отказать такому мужчине? Ты ее, наверное, не так понял.

С утра пораньше ирония с трудом добирается до сознания собеседника. Может быть, это я невнятно изъясняюсь. Подумав, Азат отрицательно мотает головой:

– Нет, я ее наверняка правильно понял. Она сказала, что я занудный осел.

– Да, скорее всего ты прав, тут у тебя шансов практически нет. На будущее совет: только идиот может так завлекать женщин. Их надо смешить, а не заставлять слушать собственный смех. Кстати, не в обиду тебе будь сказано, довольно противный.

Обиженно фыркнув, Азат удаляется к себе в комнату. Да, меня ведь к телефону звали. Вон и трубка болтается. Беру трубку другого телефона и слышу голос, от которого похмелье испаряется, чтобы через мгновение вернуться еще более удушливой волной. Отвергнутый в аэропорту Эрнесто дел овито спрашивает:

– Долго приходится ждать. Как у вас дела? Надо встретиться. И не стоит опять прикидываться, что вы не понимаете, чего от вас хотят. В ваших интересах придти на эту встречу.

Несмотря на крайне болезненное состояние, мне нужно не более нескольких секунд, чтобы принять решение. Противник сам предоставляет шанс, на который нельзя было и надеяться.

– Ну хорошо, что вы предлагаете?

– Встречаемся через час в кафе в пассаже.

– Через два часа. Я только что встал и мне надо привести себя в порядок.

На самом деле мне надо привести в порядок прежде всего свои мысли и, кроме того, кое-что сделать в городе. Но Эрнесто жестко повторяет:

– Через час.

Выслушав гудки отбоя, я торопливо возвращаюсь в номер. Наскоро допиваю чашку уже безнадежно остывшего кофе и, поминутно охая от головной боли, плетусь к Биллу. Смотреть на его сизое опухшее лицо еще противней, чем вспоминать нашу вчерашнюю попойку. Вытянувшись на кровати, Билл смотрит в потолок налитыми кровью глазами и хрипло дышит. В ответ на мое приветствие он с протяжным стоном отворачивается к стене и затихает, по-моему, даже перестает дышать.

Осторожно подсев к кровати своего приятеля, пытаюсь его расшевелить.

– Билл, мне звонили те люди, которые за мной охотятся. Вызывают на встречу. Слышишь? Старик, мне и самому плохо. Но я не могу выходить на улицу, они наверняка следят за гостиницей. А без техники мне идти на эту встречу никак нельзя. Билл, поднимайся сейчас же, не то я заору на всю комнату, и у тебя лопнет голова.

Понукаемый мною, Билл, кряхтя и то и дело останавливаясь, собирается и уходит. Тем временем я достаю мобильный телефон и набираю номер. Длинные гудки мне ответом. Черт возьми, у меня есть только номер телефона Воропаева, который сейчас неизвестно где – толи в больнице, то ли уже в Москве. Звонить в резидентуру? Пока они разберутся, что к чему, примут решение, время уйдет. Ладно, все равно наружное наблюдение должно меня вести. А если и нет, сам справлюсь. Сегодня убивать не будут, предчувствие у меня такое. С другой стороны, с похмелья вообще предчувствий не бывает.

Снова достаю мобильный телефон и на всякий случай еще раз набираю номер Воропаева. После нескольких гудков неожиданно раздается его слабый и недовольный голос:

– Алло.

– Олег? Как у тебя дела?

– Что ты хотел?

Свинская манера отвечать вопросом на вопрос. Вместе стем, это хороший знак. Стеречься нужно будет, когда коллеги заговорят медоточивыми голосами, когда они, получив окончательные и неоспоримые доказательства, станут подкрадываться для последнего броска. Пока рычат и ругаются, они не опасны. Будь я менее деликатен, вспомнил бы английскую пословицу о том, что лающая собака не кусается.

– Что я хотел? Я хотел бы видеть ваши открытые лица и слышать дружеские голоса. Ты не представляешь, как трудно на чужбине…

Кашлянув, Воропаев, невежливо перебивает:

– Ты что, просишь о встрече?

– Именно так. Передай своему начальнику, что именно его я буду особенно рад видеть.

– Хорошо.

Торопясь, чтобы он не повесил трубку, добавляю то, ради чего, собственно, и звонил:

– Но встретимся во второй половине дня. Сейчас меня вызывают на встречу те, кто хотят меня подставить, понимаешь?

– Да.

– Я запишу разговор, вам станет понятно, что к чему. Надеюсь, после этого вы от меня отвяжетесь.

Не удержавшись, добавляю:

– Если сможете, обеспечьте прикрытие. Черт его знает, что они удумают. Ладно?

После короткой паузы перед тем как, выключить телефон, Воропаев сухо говорит:

– Понял тебя. Все передам.

Выслушав гудки отбоя и выключив телефон, принимаюсь ждать Билла. Итак, я начал проверять своих коллег. Если «чужой» в группе – Воропаев, он непременно предупредит Эрнесто о том, что разговор будет записан. И тогда тот либо не придет на встречу, которая утратит для него смысл, либо отберет записывающее устройство. Может, еще сразу после разговора забрать пленку? В общем, он непременно должен так или иначе выдать себя. Себя и Воропаева.

Через сорок минут едва плетущийся Билл приносит купленный в ближайшем магазине бытовой электроники диктофон «Сони» размером с полтора спичечных коробка, батарейки и микрофон на тонком шнуре. Бросив все это добро на стол, он тут же падает на кровать.

Некоторое время он переводит дыхание. Затем, постанывая, морщась и чертыхаясь, Билл советом принимает участие в моих сборах.

– Ох, как же мне нехорошо. Во рту, как бы это сказать… Подожди, надень рубашку с коротким рукавом, по возможности из тонкой, но плотной ткани. Сейчас бы холодной минеральной воды. Как я забыл зайти за водой в магазин?

– Надо бы пиджак надеть.

– Никаких пиджаков. Это создаст впечатление открытости, отсутствия подвоха. Хотя холодная газированная вода поутру так в голову ударит… Микрофон приклеим пластырем на грудь или живот. Черт бы побрал твой бурбон. Во время записи постарайся не двигаться, иначе ткань будет шуршать о микрофон. Нет, меня сейчас стошнит, я лучше лягу.

Пристраивая микрофон, пытаюсь вяло огрызаться:

– Кого ты учишь? Тебя просили только технику купить. Я сам могу тебе порассказать о системах подслушивания и записи такое…

Но следующий совет Билла оказывается дельным. Пока я молча занимаюсь техникой, он бормочет в пространство:

– Возьми непрозрачный пластиковый пакет и положи в него книгу или какую-нибудь еще ерунду, это отвлечет внимание. Твой собеседник, если у него в голове хотя бы что-нибудь есть, первым делом обязательно проверит пакет на предмет записывающих устройств. На том, скорее всего, и успокоится, не станет ощупывать тебя на людях, побоится злить перед важным разговором. У тебя пива пет? Сходи к Лиз, спроси, может, у нее есть.

– Отстань.

– Ну, пожалуйста, спроси ее. А вообще говоря, тебе следовало бы послушаться моего совета» забыть об этой истории. Ты же вместо этого… Впрочем, делай как знаешь, у меня нет сил с тобой спорить. Может быть, тебя убьют, я лишусь собутыльника и брошу пить. А теперь проваливай, Христа ради, не то я помру без покаяния.

Что касается подозрительности моих противников, то Билл оказывается прав. Я прихожу в кафе раньше Эрнесто, который появляется минут через десять. Где он был это время? Проверял, есть ли наблюдение? Интересно, обнаружил или нет? Наблюдение наверняка есть, должно быть.

Н а этот раз я не ломаю комедию, но приветствую Эрнесто как своего старого доброго приятеля, тем более что теперь мы и действительно знакомы. Рук друг другу мы, правда, не подаем, зато обмениваемся дружескими кивками. Прежде чем сесть, Эрнесто ставит на стул небольшой кожаный портфель, нагибается и берет пакет, стоящий у ножки столика. Небрежно пролистав книгу, он сует ее обратно, внимательно оглядывает меня. На мгновение кажется, что он станет охлопывать меня в поисках микрофона. Но вместо этого, не садясь за стол, он неожиданно предлагает:

– Поедем в другое место? Здесь слишком людно.

– Но мы договорились…

Эрнесто спокойно парирует:

– Мы договорились здесь только встретиться, но не беседовать. Вставайте.

Что с ним, драться? Послушно встаю, и мы идем к новому темно-серому «БМВ», который ждет нас неподалеку от пассажа. Беспомощно оглянувшись, пытаюсь найти взглядом машину наблюдения. По улице едут, стоят на светофоре и разворачиваются автобус, два небольших грузовика, такси, три разноцветных малолитражки – это все транспортные средства, попавшие в поле зрения. Если наблюдение и есть, то заметить его невозможно.

Усадив меня на переднее сиденье, Эрнесто аккуратно смотрит назад, неторопливо отъезжает от тротуара, затем резко дает газ, пролетает метров пятьдесят и сворачивает в переулок. Один повороте визгом покрышек по мостовой, другой. Судя по всему, мы движемся в сторону вокзала. С моего места в боковое зеркало не видно, что происходит сзади, и непонятно, идет ли за нами машина наружки. Крутить же головой не с руки, слишком смешно и глупо это будет выглядеть. И, главное, бесполезно.

Квартал дешевых одноэтажных домов. Первые этажи забраны запыленными жалюзи, граффити на стенах, на асфальтовых потрескавшихся тротуарах редкие прохожие. Эрнесто ведет машину совершенно спокойно и уверению, я даже не заметил, чтобы он особенно часто смотрел в зеркало заднего вида.

Неожиданно Эрнесто резко утапливает педаль газа. Едва не ободрав борт, мы впритирку проносимся мимо небольшого грузовичка, который выезжает из переулка справа. Темнокожий водитель грузовика в ярко-красной бейсболке на нас даже глазом не ведет, он, пригнувшись к рулю, смотрит налево, его больше интересует тот, кто едет за нами. Все-таки оглядываюсь и вижу, как грузовик выезжает па пересечение улиц и тут же резко тормозит, перекрывая проезжую часть. Почти одновременно с этим наследующем перекрестке мы сворачиваем налево и почти сразу направо.

Все, если нас и сопровождали, то теперь хвост сброшен. Мы одни, и надежда на то, что коллеги будут невидимыми участниками разговора с Эрнесто, исчезла. Хуже того, они будут уверены, что все это сделано намеренно, по предварительному сговору со мной.

Первый раунд этой встречи безнадежно проигран.

* * *

Панченко и Воропаев сидели в машине, упершись радиатором в легкий переносной щит с надписью: «Дорожные работы». Рабочие, которых визг резины и рев двигателя заставил на мгновение замереть на месте, вновь начали двигаться. Один принялся деревянной киянкой вбивать темно-серый каменный брус в песчаную подушку, другой стал выкладывать в аккуратные кучки брусчатку из бортового грузовичка. Третий, опершись на лопату и глядя на Панченко, выразительно постучал себе по каске и осуждающе покачал головой.

Сделав вид, что последнее его совершенно не касается, Панченко закинул руку за спинку пассажирского сиденья и, глядя в заднее стекло, начал сдавать обратно к перекрестку, который они только что пролетели на предельной скорости. Там он с проворотом колес и заносом развернулся и притормозил у бровки. Не выключая двигателя, он уставился перед собой.

Воропаев, сдерживая бешенство, молча следил за его манипуляциями. Кактолько машина застыла, он раскрыл рот и заорал:

– Я же тебе, идиоту, говорил, что надо было объезжать по другой улице! Если ты ведешь наблюдение, ты должен изучать город, обнюхивать каждую улицу, каждый переулок! Какого черта ты сюда поперся?! Ты что, специально? Я ведь предупреждал! Где мы теперь их искать будем? Ты все делаешь медленно: и машину водишь, и соображаешь!

Дождавшись, пока напарник успокоится, Панченко сделал движение, чтобы включить передачу. Воропаев жестом остановил его и достал мобильный телефон.

– Да подожди ты, Игорь. Нам теперь торопиться некуда. Надо Сибилеву доложить. Ох, что сейчас будет! Алло, это мы. Да. Нет, они ушли. Так и ушли. Как можно одной машиной вести… Ладно, хорошо. Мы еще проедем по центру, может, найдем их по машине. До связи.

Выключивтелефон, Воропаев вздохнул. Потом локтем толкнул еще не пришедшего в себя Панченко:

– Ну, что затих? Гляди веселей. Нам обделываться не впервой. Поехали, будем имитировать деятельность. Воплей сегодня вечером будет – лучше не думать. Сибилев орет как резаный. Пока мы приедем, он уже успокоится.

Поморщившись, Панченко медленно двинул машину по узкой улице. Вытащив из кармана куртки пачку сигарет, он закурил и задумчиво спросил:

– Что думаешь обо всем этом? Я имею в виду все это дело.

Воропаев пожал плечами. После долгой паузы нехотя ответил:

– Ничего не думаю. Мало материала. Все, что у нас есть, это какая-то невероятная каша, одно противоречит другому. Буквально все. Ничего не удается сложить вместе. Соловьев звонит предупредить, что у него встреча с тем и людьми. Это хорошо, это работает на Соловьева, никто не спорит, все довольны, даже Сибилев. Отлично, мы несемся зафиксировать эту встречу. А они отрываются от нас. Бред какой-то! Поэтому я не знаю, что думать.

Панченко, внимательно глядя на проезжавшие перед ними перекресток машины, кивнул:

– Точно. Поэтому у меня постоянное ощущение, что мы движемся не в ту сторону. Не похоже все это на Соловьева. Знаю, что это нерационально, что нужны факты, а не эмоции, но чувствую – здесь что-то не то.

Воропаев хмыкнул:

– Он «чувствует». Останови ты машину! Что без всякого толка кататься! Меня скоро укачает.

Машина остановилась у большого сквера. Из-за высокой решетки с пиками через дорогу бронзовый военный сурово смотрел с лошади на машину российской разведки. Воропаев и Панченко равнодушно отвернулись рт него.

В сквере трое детей лет пяти-шести кидали друг другу огромный красно-зеленый мяч. Их. бабушки умиротворенно сидели на скамейке, изредка обмениваясь фразами. Каждая фраза была, видимо, исполнена неопровержимых истин, потому что обязательно сопровождалась неторопливыми одобрительными кивками. От особенно удачного броска мяч высоко выпрыгнул и в два скачка оказался на тротуаре. Также мгновенно одна издевочек в джинсовом комбинезоне рванулась за ним и вылетела к дороге. Дернувшись, Панченко и Воропаев сделали одновременно движение, чтобы выскочить из машины. Их опередила высокая девушка с сильной фигурой спортсменки, переходившая дорогу. Перехватив одной рукой ребенка поперек туловища, другой она подняла мяч и запустила в сквер. Отпустив девочку, небольно шлепнула ее и крикнула что-то старушкам. Подумав, одна из бабок ответила. Завязалась короткая перепалка. Девушка коротко взмахивала руками, старушки дружно отругивались.

Навстречу машине, покачиваясь, брел заросший тип в невероятно грязном джинсовом костюме. Проходя мимо урн, он на мгновение приостанавливался, искоса оглядывал содержимое и разочарованно тащился дальше. Поравнявшись с автомобилем, он остановился. Почти коснувшись обтерханными джинсами высунутый в раскрытое окно пиджачный рукав Воропаева, раскрыл рот. Напоровшись на недружелюбные взгляды, бродяга отказался от своих планов, миролюбиво развел руками и продолжил свой путь.

Воропаев проводил его взглядом, почесал нос и произнес:

– Вот, видел наркомана? Знаешь, о чем я подумал? Все на что-то подсаживаются. Наркотики – это самое простое, самое бездарное, но и самое откровенное. Есть масса вещей покруче, которые люди научились скрывать. Кому-то нужны деньги, кто-то не может жить, если не будет перед тол пой кривляться, изображать черт знает что. Можно даже от своих несчастий тащиться, или от того, что всю жизнь потратить на спасение редких видов тараканов в тропической Африке. Каждый сам выбирает себе путь.

– Это банально.

– Да? Но в итоге-то получается, что каждый старается для себя.

– А это цинично.

– Нет, это правда. И мы с тобой, дорогой, мой, ничем не лучше других. Нет, не лучше. Давай называть вещи своими именами. Мы в экстазе от своей исключительности, даже оттого, что служим практически за спасибо. И все время ждем, что другие это должны понять и оценить. Но нас ведь никто не заставлял. Поэтому и обижаться нечего, когда тебе вместо «спасибо»… Главная ошибка Соловьева как раз в том, что он ждал одного, а получил другое и теперь не может придти в себя.

* * *

Минут через пять мы оказываемся в совершенно незнакомом районе на южной окраине Гааги. Остановившись, Эрнесто любезным жестом приглашает выйти и ведет меня в небольшое открытое кафе. Пока он окидывает взглядом небольшую террасу перед входом, я иду к столику у самого окна. Едва мы успеваем сесть, как тут же подскакивает черноволосый официант, вытирает стол и в ожидании склоняется над нами. Эрнестос изысканной любезностью поворачивается в мою сторону:

– Что будем пить? Предлагаю пиво.

Идея ничем не хуже других, и я молча пожимаю плечами. Получив согласие, Эрнесто делает заказ. Пока он общается с официантом, лихорадочно пытаюсь просчитать его планы. Портфель он поставил на пол рядом со своим креслом. Странно, я был уверен, что в портфеле диктофон. Значит, записывающее устройство не в нем, на таком расстоянии хорошего звука не будет. А им нужен хороший, очень хороший звук. Тогда где оно, записывающее устройство или микрофон? Место должно быть оборудовано. Стол? Нет, когда я к нему пошел, Эрнесто даже не повел бровью, он его вполне устраивал. С таким же успехом я мог сесть за любой другой стол или на пол. Тогда где? Может, они станут фотографировать? Нет, ерунда, кому нужны фотографии! Они буду писать разговор. На чем?

Отпустив официанта, Эрнесто лучезарно улыбается и приступает к делу.

– Не будем морочить друг другу голову предисловиями: ваш спектакль в аэропорту никого не обманул. Скорее, наоборот, вы себя раскрыли и продемонстрировали свою осведомленность о наших планах. Кстати, не обольщайтесь: ваши коллеги в аэропорту тоже могли заключить, что вы разыграли спектакль именно пото-му, что заметили их. Но не это важно. Не буду скрывать, у нас действительно были некоторые намерения на ваш счет. Теперь же игра пойдет в открытую.

На чем они пишут наш разговор? Черт возьми, на чем?! Чтобы не выглядеть тугодумом, тороплюсь согласиться с собеседником:

– Куда как в открытую! Сначала попытались меня угрохать в такси, потом наслали троих идиотов с ножами и кастетами.

Эрнесто пытается игнорировать это замечание об идиотах, но по его лицу пробегает недовольная гримаса. Похоже, он считает то ночное нападение своим личным проколом. Возможно даже, что он организовал его без ведома своего шефа и получил нагоняй. Сделав глоток пива из бокала и неторопливо закурив сигарету, Эрнесто продолжает:

– Предложение сводится к следующему. Вы знаете о нашем намерении подставить вас как человека, якобы работающего на нас. Но вслепую использовать вас нам не удалось, поэтому предлагаем вам сделать это сознательно.

– Зачем мне это?

Эрнесто отвлекся взглядом на проходящую смуглую девушку в обтягивающих тонких голубых джинсах и темно-синем топе. Когда стук ее каблуков затих, он счел возможным повернуться ко мне:

– Что вы сказали? Ах, зачем это нужно вам? Справедливый вопрос. Затем, что вы все равно ничего не сможете сделать. Находясь на чужой территории и не имея за спиной ни одного союзника, выиграть нельзя. Вопрос только втом, чего вам это будет стоить. Вы меня понимаете? Вижу, что понимаете. Так что вам гораздо выгоднее согласиться на наше предпожение.

Видимо, годы работы, предполагающей постоянное лицедейство, сделали свое дело. На моем лине не отразилось и малой доли того, что я думаю об Эрнесто, всей его компании и их предложении. Со стороны это, видимо, выглядело как глубокомысленное внимание. Во всяком случае мой собеседник безмятежно стряхивает пепел и продолжает:

– Мы приготовим несколько вариантов на ваше усмотрение. Вы можете тем или иным образом «засветиться» перед своими коллегами как человек, работающий на нас. Можете просто исчезнуть во время загранкомандировки. Такое ведь случается в вашей организации? Не обижайтесь, в других организацияхтоже. Возможны и иные варианты по вашему желанию. Предлагайте, мы рассмотрим любые идеи.

– Зачем вам это нужно?

Эрнесто хотел ответить, но в этот момент к столу неслышно подошел официант, и мой собеседник умолкает. Официант привычным жестом забирает пепельницу, в которой всего-то и была кучка пепла от нескольких затяжек, ставит чистую и отходит с дежурной улыбкой. Продолжая наш разговор, Эрнесто осуждающе качает головой:

– Вот уж был совсем лишний вопрос. Я понимаю ваше состояние, только оно извиняет подобное праздное любопытство. Вы вчера много выпили? Ладно, забудьте. Что же касается компенсации вам, так сказать, за причиненное беспокойство, то этолегко решается. Естественно, путем переговоров и, простите, торга.

Мысли роятся в оставшихся парах алкоголя, сталкиваясь и сплетаясь в клубок. Пашу беседу пишут, и я ничего не могу поделать. В таком состоянии стройной линии поведения мне на ходу не выработать, и я прибегаю к еще одному правилу, которое сложилось на основе многолетнего опыта, а именно: «Не можешь играть роль – не играй, будь самим собой». И я спрашиваю:

– Что-то я вас не совсем понимаю. Не знаю, откуда у вас информация, но вы должны меня более или менее хорошо знать. И что же, вы полагаете, что я могу плюнуть на свое доброе имя и пойти на сотрудничество с вами из-за денег? Вы в это верите?

Неторопливо допив пиво и поставив бокал, Эрнесто дает полный холодной иронии ответ:

– Но ведь ваши коллеги поверили. Хотя хорошо вас знали. Так что доброе, как вы говорите, имя для вас уже дело прошлое.

Эрнесто хорошо понимал, что именно говорит, и его слова попадают в цель. Лино у меня перекашивается и он, насладив-шисьэтим зрелищем, после некоторой паузы не без удовольствия продолжает:

– А что касается ваших убеждений и порядочности, так кто говорит, что вы соглашаетесь нам помочь из-за денег? У вас просто нетдругого выхода. Деньги, в конце концов, дело десятое. Если вы откажетесь, мы все равно найдем способ вас дискредитировать в глазах вашей службы или простоликвидирусм. Возможно и, кстати, паи более вероятно и то и другое одновременно. Так что особого выбора у вас просто нет.

Это глупо, но я автоматически отмечаю, как непрофессионально, как неправильно Эрнесто проводит вербовку. Нельзя потенциального агента ставить в безвыходное положение, тем более унижать. Убеди человека, создай у него иллюзию возможности выбора, а дальше уж он себя убедит, что сам принял решение. Никому не хочется чувствовать. себя негодяем, так что каждый подонок может найти массу оправданий своему поступку: от несправедливого отношения начальства до агрессивной внешней политики своей страны. Помочь найти подобные оправдания – задача того, кто проводит вербовку. Впрочем, Эрнесто тоже понять можно: что цацкаться с отверженным вроде меня, от которого даже собственная «контора» отказалась?

Будто услышав мои мысли, Эрнесто говорит гораздо более мягко, почти ласково:

– Не терзайтесь, принимайте наше предложение. Не буду обманывать, конечно, на всю жизнь мы вас не обеспечим, но на первое время хватит. С работой тоже можем помочь. В конце концов, устроим вас в любую программу в любой части света.

Официант приносит нам еще по бокалу пива и отходит. Докурив сигарету, двигаю пепельницу к себе, и в тот же момент мускул на щеке Эрнесто едва заметно дергается. В пепельнице уже четыре окурка и куча пепла. Где шляется этот чернявый в белом пиджаке, в его обязанности входит менять пепельницы. Пепельница! Ее принес он, хотя в этом не было никакой необходимости, зато теперь ждет, пока мы заполним седо краев?

– Мне надо подумать.

– Ну нет, думать вам мы не дадим, а то еще неизвестно, что вы там надумаете. Вы человек изобретательный. Напишете нам сейчас бумагу, некое соглашение, из которого будет ясно и однозначно следовать, что вы снами готовы сотрудничать. А там думайте, сколько хотите. Если договоримся насчет денег, можете прямо сейчас исчезнуть, даже не возвращаться в гостиницу.

Внимательно выслушав его, неожиданно вскакиваю, так что Эрнесто откидывается назад. Толчком отодвигаю свободное кресло и поудобнее устраиваюсь в пластиковом кресле. В результате моих телодвижений стоящее рядом кресло подается в сторону, толкает находящийся на полу портфель Эрнесто и тот падает. Эрнесто, приоткрыв рот, слушает мои неврастеничные сдавленные выкрики:

– Вы с ума сошли! Какие бумаги?! Хотите, чтобы я себе подписал приговор? Одно дело политика, когда люди работают на чужую разведку, чужое правительство. Но там и деньги другие, и цели. Можно было говорить о помощи вашей фирме, пусть и в обход законов. А вы хотите, чтобы я расписался в разглашении служебной информации? Идите вы…

Эрнесто быстро хватает меня за руки и усаживает на место, поскольку я снова пытаюсь вскочить. Ему приходится повторить эту процедуру пару раз. Наконец, тяжело дыша, я остаюсь сидеть на своем месте. Быстро оглядев совершенно пустую террасу, мой собеседник успокаивающе бормочет:

– Прекратите орать. Что вы, в самом деле. Ничего страшного мы не предлагаем. Можете считать это обычным деловым контрактом. Как можно заключить сделку, не подписав ни строчки?