Текст книги "Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски"

Автор книги: Александр Другов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

Здесь нетерпеливо ерзавший Бортновский прерывает меня:

– Вот это третье суть самое важное. Но как ты намерен собрать коллекцию за несколько дней или недель?

– Справедливый вопрос. Вот что я предлагаю. Коллекция должна быть очень понятной для клиентов, чтобы они не мучались сомнениями. Никакого авангарда, ничего сложнее передвижников. Кроме того, покупатель должен быть лишен возможности проверить провенанс коллекции.

Бортновский с досадой стучит пальнем по столу:

– Это все чудесно. Но ты что-нибудь существенное придумал или ограничишься общими соображениями?

– Нет, почему же? Вывод, который я сделал, сводится к тому, что нам нужно предложить нашим друзьям коллекцию русской живописи начала века. Легенда будет такой. Эта. коллекция принадлежала нашему эмигранту. Часть картин он вывез из России после революции, часть собрал в двадцатые-тридцатые годы. Владелец умер много лет назад, и его вдова до последнего не хотела расставаться с собранием покойного мужа. Ее муж был человеком не очень заметным, поэтому оставался всю жизнь в тени, и о его коллекции никто из специалистов и журналистов толком не знал. Но тем реальнее возможность на этой коллекции заработать. После того как и вдова умерла, осталась дочь, которая хочет продать коллекцию. Взять это собрание картин у наследницы можно относительно недорого, а продать раза в полтора-два дороже. Вопрос только в том, чтобы не запрашивать слишком много.

– Подожди, мы еще не продали коллекцию, а ты уже пытаешься загнать ее дальше. Возникает сразу несколько проблем. Кто будет изготавливать коллекцию? Кто будет ее предлагать нашим друзьям? Что, если они захотят сделать экспертизу? Есть еще тьма технических вопросов. Где мы возьмем хозяйку коллекции? Как будем эту самую коллекцию показывать?

– Чудесно, ты обозначил практически все ключевые моменты. Отвечаю. Что касается изготовления, то я по свои каналам вышел на группу людей в Европе, которые пробавляются как раз изготовлением фальшивок. Предлагать коллекцию нашим клиентам должен человек сторонний, но под нашим контролем.

Бортновский недовольно хмыкает:

– Как это?

– А вот как. Проговоришься случайно в разговоре, что наклевывается интересная комбинация, на которую у тебя нет денег. Обернуться можно быстро, потому что на коллекцию есть еще и покупатель, который не имеет выхода на владелицу. Сам ты прямого контакта с хозяйкой, коллекции тоже не имеешь, однако можешь познакомить с ее представителем. Но все это ты расскажешь позже, когда они юно нут. Думаю, это не займет много времени.

– Да, они ухлопают меня очень быстро, как только обнаружат, что я морочу им голову. Или хотя бы мельком увидят рядом с тобой.

– Не ухлопают. Твое дело сторона. Задача твоя как раз в том и заключается, чтобы создать впечатление, что они заставили тебя отдать им это дело. Именно заставили, понял? Повторяю, ты должен дать делу толчок, а дальше оно само покатится.

– На хозяйку коллекции и ее представителя ложится важная часть работы.

– Есть у меня на примете одна парочка. Но все это детали, с которыми я разберусь. Тебя я хочу попросить найти того, кто якобы купит коллекцию у наших покупателей. Если Хелле сразу же не подставить перекупщика картин, он почти наверняка не решится сделать покупку. А так ему будет психологически легче вложить деньги. Вот этого перекупщика тебе и нужно будет отыскать к моему приезду. Все, на этом давай остановимся – на сегодня достаточно. Поехали по домам.

Пока я решаю не говорить своему компаньону о том, что сменил место жительства. Поэтому едем с Бортновским до гостиницы «Блэкстон». Оставив машину в самом начале улицы, Леонид предлагает пройтись пешком, чтобы подышать прохладным ночным воздухом. Я его понимаю – у самого голова гудит, как колокол. Пройдясь, мы перебрасываемся парой фраз, и я поворачиваюсь, чтобы уйти. И тут мы оба застываем.

Во мраке тихой улицы мягко щелкает дверь автомобиля. Из припаркованной метрах в двадцати от нас машины бесшумно появляется темная фигура, которая неторопливо направляется в нашу сторону.

* * *

Мы завороженно смотрим на приближающуюся тень. Двое заплутавших детишек в лесной чаще и серый волк.

Узкие полосы света падают на лицо хищника, и я узнаю в нем одного из тех молодых людей, которые сулили мне неприятности в «Гиппопотаме». Боюсь, в данном случае давнее знакомство еще не дает мне надежды на сколько-нибудь сносное обращение. Я окончательно утверждаюсь в этой мысли, когда замечаю в руке у парня пистолет.

Увидев стоящего рядом со мной и чуть сзади Бортновского, молодой человек удивленно поднимает брови, затем нехорошо усмехается и поднимает оружие. Надо полагать, Леонид не зря опасался появляться в моей компании в обществе. Сейчас этот нелюдь пристрелит его вместе со мной. Во всем этом есть грустная ирония – впервые в жизни у Бортновского завелся приличный партнер, и вот такой невеселый финал.

Грохот выстрела над ухом заставляет меня присесть от неожиданности. Но парень с пистолетом оказывается готов к происходящему еще меньше моего. Изумленно распахнув рот и выронив оружие, он неловко топчется на подгибающихся ногах. Второй выстрел опрокидывает его на асфальт. На темных фасадах домов начинают загораться окна и с треском отпираются ставни.

Пинком отбрасываю в сторону пистолет нападавшего, быстро нагнувшись, пытаюсь нащупать пульс на его мощной шее. Он мертв. Подняв взгляд, застываю. Надо мной в темноте белеет лицо Бортновского. Направленный мне в лицо трясущийся ствол выписывает восьмерки.

* * *

Замерев, внимательно слежу за движениями хорошо знакомого мне пистолета. Спрашивается – ну зачем я вернул этому кретину его оружие? Сейчас нельзя ни резко двигаться, ни даже громко говорить. Бортновский в шоке ничего не соображает и легко может разнести мне голову одним выстрелом. Поэтому я смотрю в переносицу новоиспеченному убийце и как можно мягче завожу речь, однако, очень быстро, теряя терпение:

– Леня, если тебя не затруднит, опусти пистолет. Здесь вот-вот будет полиция. Нам с тобой надо как можно быстрее уехать. Если ты, конечно, не намерен остаток жизни провести в тюрьме. Я тебе говорю, убери пистолет к чертовой матери! Если ты уж так разохотился, можешь еще пару раз пальнуть, скажем, вон в тот дом. Да очнись ты! Поехали отсюда!

Забрав у обмякшего Бортновского оружие и ключи от машины, сажусь за руль и гоню «мерседес» по темным улицам. Конечно, только что свершившееся убийство может создать массу осложнений, и, в частности, остается только молиться, чтобы никто не успел заметить наши лица и номер машины. С другой стороны, если бы Леонид был этим вечером не при пистолете… Да и, кроме того, теперь-то я уж твердо уверен, что для него все пути отрезаны. Так прикинуться мертвым, как тот парень на рю де Парм, не смог бы ни один актер «Гранд Опера».

Минут через десять Бортновский начинает приходить в себя.

– Поехали ко мне. Только возьми по дороге чего-нибудь выпить.

– Думаешь, есть что праздновать? Пьянка над неостывшим телом? В этом есть нечто циничное. Все-все, я больше не буду. Прости, конечно, ты прав, здесь нет ничего смешного.

Сверкнув глазами, Бортновский отворачивается. И только время от времени хрипло бурчит, указывая дорогу.

У Леонида просторная трехкомнатная квартира на третьем этаже пятиэтажного дома, слава богу, оборудованного лифтом. Быстрый осмотр емкого, но совершенно пустого холодильника показывает, что купленная мной литровая бутылка виски «Джонни Уокер» будет выпита без особого сопровождения. Банку теплых сардин из шкафа, кусок хлеба и огрызок сыра, на мой взгляд, закуской считать нельзя.

И тем труднее оказывается пробуждение на следующее утро. Я вяло завтракаю на кухне чашкой дымящегося черного кофе и свернувшимися сырными корками, когда, шлепая босыми ногами и хрустко почесываясь, появляется мой вчерашний собутыльник. Поджав одну ногу и обхватив себя руками, он прислоняется к косяку. От вида полуголого Бортновского, у которого растительность по всему телу с похмелья встала дыбом, как у жесткошерстного пинчера, мне становится еще хуже.

– Ой, Леня, будь добр, спрячься куда-нибудь и причешись.

– Ты про мою лысину?

– Я про все остальное – грудь, спину и руки. И ноги.

Внимательно оглядев себя, Бортновский медленно машет лохматой рукой.

– Дурак, ты не понимаешь, а бабы визжат от восторга. Есть, правда, одна, в определенные моменты она норовит выдрать клок-другой на спине. Я тебя потом с ней познакомлю. Ты хоть понимаешь, что мне надо отмазываться от вчерашнего э-э-э события? Ты-то уезжаешь, а я-то остаюсь. И меня Хелле будет трясти первым.

– Я уже об этом подумал. Свалишь все на меня. Я все равно завтра улечу, так что они тебе поверят. Это самое разумное.

Выслушав, Бортновский светлеет лицом.

– Мне нравится твое намерение обойтись без меня.' Беспокоит одно – тебя почти наверняка пристрелят, и тогда я останусь без компаньона. Хотя это все-таки лучше, чем сложить голову самому.

Леонид говорит о моей возможной кончине с неприятным оптимизмом. Но сейчас не время обращать внимание на такие мелочи. Гораздо важнее проследить за возможными упущениями моего суетливого помощника.

– Да, пока не забыл – пистолет выброси.

Бортновский злорадно щурит припухшие слезящиеся глазки.

– Полиции боишься?

Этот человек неисправим. По нему тюрьма плачет, а он пытается иронизировать. Наставив на него палец, назидательно говорю:

– Бояться надо не мне, а тебе. И не полиции, а людей Гутманиса. Они наверняка узнают от полиции марку оружия, из которого убит их человек. И если они найдут пистолет, то отстрелят тебе голову. Но перед этим, скорее всего, станут пытать. А я не хочу, чтобы ты в предсмертных муках прохрипел им мое имя.

Теперь очередь Леонида кривиться от недовольства. Но мысль изложена предельно ясно, и Бортновский с готовностью обещает сделать, как велено.

* * *

*

– Черт возьми, я же говорил ничего не предпринимать, не вызвав остальных! Каким образом Макс оказался у гостиницы? Почему был один? Он успел сообщить, что происходит?

Хелле сидел в кресле посреди гостиной в особняке, который теперь использовался как офис. Часть вещей была сложена на полу, компьютер и телефоны стояли на резном обеденном столе, за которым могли легко разместиться не меньше дюжины гостей. Трое его подчиненных, занимавшихся вопросами безопасности, расселись на стульях вокруг. Подавленно отвечая на вопросы, они не смотрели Хелле в глаза. Несмотря на постоянные предупреждения шефа об осторожности, они полагали, что ликвидация Соловьева не вызовет особых проблем. Поэтому для них потеря Макса была неожиданным и оттого еще более страшным ударом.

– Он поехал к гостинице на всякий случай, узнать, не появлялся ли Соловьев. Тот мог оставить вещи. Звонка не было, пока из полиции не сообщили…

– Все понятно.

Перебив говорившего, Хелле задумался. В ситуации с Максом было что-то неправильное, не вписывавшееся в его представление о Соловьеве. Сотрудник разведки в чужой стране даже под угрозой ликвидации практически никогда не станет носить при себе оружия. Уехать, затаиться – да. Сменить квартиру и документы, вызвать замену – тоже возможно. Но вооружиться, чтобы при случае отстреливаться от противников? Нет, это ерунда.

Хелле поднял голову и обвел подчиненных взглядом:

– Из чего стреляли?

Один из сотрудников пожал плечами.

– В полиции сказали, французский «МАС-35». Я даже не знаю, пистолет это или револьвер.

Хелле терпеливо вздохнул. Ну вот, час от часу не легче. Старый, снятый с вооружения пистолет. И это оружие профессионала? Черт знает что!

Он решительно хлопнул ладонью по подлокотнику кресла:

– Ну; хорошо. Сейчас вы поезжайте по местам его наиболее вероятного появления. Как только обнаружится – вызывайте остальных и сообщайте мне. Без команды…

Звонок мобильного телефона прервал Хелле. Поморщившись, он включил телефон и тут же подобрался в кресле. Голос Ковальски звучал скорее иронично, нежели озабоченно.

– Это вашего человека подобрали ночью? В утренних газетах было сообщение.

– Одну минуту.

Хелле кивком отпустил своих людей, и только после этого, кашлянув, насколько мог спокойно ответил:

– Да, моего.

– Я так и думал. Я ведь предупреждал, что ваши методы в данном случае только нанесут вред.

– Вы же понимаете, что…

Но Ковальски не был намерен пускаться в обсуждение:

– Меня волнуют не ваши потери. Я долго думал над последним разговором с вами. Наш друг идет в направлении, которого мы не знаем. Вот это меня действительно беспокоит. Найдите его и устройте нам встречу. Вы меня понимаете?

От неожиданности Хелле замолчал, и Ковальски был вынужден спросить:

– Вы меня слышите? Только запомните: мне нужна именно встреча с ним. Придержите своих людей.

* * *

Пообещав Бортновскому отвлечь внимание на себя, я не сказал ему, что для этого придется проделать довольно сложные и совсем не безопасные трюки.

Вечером, после предварительного звонка прихожу к Завадской, чтобы попрощаться с Верой перед отъездом. Сегодня, как и в прошлый раз, здесь собирается довольно шумное общество. Что служит поводом, догадаться довольно трудно. Насколько можно понять, приехал какой-то искусствовед из Англии, которого в этой компании знают все, кроме меня, и в его честь хозяйка дома устроила очередной светский раут. Возможности выпить и поболтать радуются всегда и все. Искусствовед – пузатенький седенький старичок в сером костюме с малиновой бабочкой – стоит в окружении нескольких дам и что-то темпераментно рассказывает им о Матиссе.

К моему приходу гости и, надо отдать ей должное, сама Завадская уже успели неоднократно воспользоваться услугами официантов, которые обносят присутствующих бокалами с вином, коктейлями и крепкими напитками. Гвалт в гостиной стоит не то чтобы очень громкий, но плотный и несмолкаемый. В воздухе плавает прозрачный сигаретный дым, в котором время от времени набегает горьковатый запах чьей-то сигары. Гости уже в том состоянии, когда каждый концентрирует внимание почти исключительно на собеседнике, и всякий вновь пришедший некоторое время чувствует себя абсолютно одиноким.

Правда, я заскучать не успеваю – меня замечает Завадская. Поскольку я в этом доме не впервые, а главное – пользуюсь определенной благосклонностью внучки, она относится ко мне с некоторой фамильярностью. Взяв меня доверительно за рукав, раскрасневшаяся хозяйка дома говорит:

– Верочка еще не приехала. У нее какая-то важная встреча. Она даже не стала звонить вам на мобильный телефон, но скоро должна быть. Да, совсем забыла, с вами хотел познакомиться один человек.

Она машет кому-то рукой и к нам подходят двое. Один из них издали начинает приветливо улыбаться, другой спокойно и немного мрачно смотрит на меня темными глазами. Седой, среднего роста стройный господин лет сорока. У меня появляется смутное ощущение, что вся эта сиена была заранее подготовлена.

Завадская берет улыбчивого под руку, называет мое имя и представляет гостя мне:

– Жан Бертье, очень известный специалист по фламандской школе. Понятия не имею, чего он от вас хочет. Сами выясните.

Сделав свое дело, Завадская коротко кивает нам, ловко подхватывает длинный узкий бокал с шампанским с подноса проходящего мимо официанта, так что ему даже не приходится притормозить, и исчезает среди гостей.

Бертье, не переставая улыбаться, трясет мне руку и сообщает:

– Очень приятно познакомиться. Но у меня к вам особенного дела нет. Сказать правду, я только посредник. Это мой давний знакомый, он на прошлой неделе прилетел в Париж и просил меня помочь встретиться с вами. Знакомьтесь. Фрэнк Ковальски.

* * *

Темноглазый без улыбки пожимает мне руку. Бертье бормочет еще несколько фраз и исчезает. Мы с Ковальски смотрим друг на друга.

– Я очень рад вас видеть. Правда-правда. Надеюсь, мы с вами сможем решить многие вопросы. У меня от этого шума начинает болеть голова. Пойдемте поужинаем где-нибудь? Безопасность гарантирую.

Этого можно было не говорить. После того как Ковальски через Бертье и Завадскую просил о знакомстве и мы вместе ушли с приема, я не в меньшей безопасности, чем в служебном кабинете в Москве.

Извинившись перед Завадской настолько коротко, что она не успевает возмутиться, присоединяюсь к Ковальски, и мы покидаем вечеринку. Перекинувшись по дороге парой ничего не значащих фраз о погоде и очаровании Парижа, мы заходим в небольшой ресторан. Ковальски называет свою фамилию, и нас отводят за столик в углу. Вежливым жестом Ковальски предлагает мне сесть лицом к залу. Два очка он у меня уже выиграл, показав уверенность в своих силах: заказал заранее стол и позволил мне занять более удобное место.

Дождавшись, когда гарсон принесет нам аперитивы – мне портвейн, а ему самому виски безо льда, – Ковальски закуривает. Оглядев неторопливо зал, как будто находится здесь впервые, он переводит взгляд на меня:

– Мы так с вами и не обсудили выставку, на которой познакомились. Вы обратили внимание на того Шишкина, ну, «Лесная опушка»? Как вы считаете, он подлинный? Уж очень он зеленый, нет?

Я рассматривал ту картину и точно знаю, что Ковальски это видел. Но важно другое: первые произнесеные фразы объясняют многое, если не все. Задавая несложные вопросы, ответы на которые ему заранее известны, Ковальски определяет реакции оппонента, когда тот дает правдивые или ложные ответы. В дальнейшем разговоре это даст ему возможность со значительной долей уверенности судить, когда я вру, а когда нет.

Задавая этот вопрос, Ковальски преследовал еще одну цель. Ответ потребует восстановить в памяти зрительный образ, то ес'іь вспомнить картину. Как правило, в таких случаях человек смотрит прямо-вверх. Когда не восстанавливают, а конструируют зрительный образ, то есть придумывает ложный ответ, обычно смотрят вправо-вверх. Это тоже поможет Ковальски понять при разговоре, когда я говорю правду, а когда собираюсь обмануть. Затем последует аналогичный вопрос, связанный со слуховым восприятием и так далее.

Кроме того, реакции, а в первую очередь это движения глаз, позволяют установить, в каких образах преимущественно мыслит собеседник – слуховых, зрительных или в ощущениях. Это необходимо, чтобы подстроиться под объект, установить с ним контакт на подсознательном уровне и получить возможность воздействия. При всей сложности этот метод так называемого нейролингвистического программирования эффективен, если им, конечно, пользуется достаточно подготовленный специалист. И если ему противостоит недостаточно подготовленный объект.

Один из возможных вариантов поведения в такой ситуации для самого объекта – постараться не давать вообще никаких реакций. Скажем, отвечая на все вопросы, избегать движений глазами и таращиться на собеседника, как младенец на погремушку. Что, кстати, совсем не просто. Более того, сбивая собеседника, можно при ответах переходить на те образы, которые не предусмотрены в вопросах. Например, тебя спрашивают о цвете глаз жены, а ты рассказываешь о скрипучем голосе соседки.

– Шишкин? Вы многого от меня требуете. Я ведь пока профан в живописи. И потом, там был так душно, что я даже не смотрел на картины.

Помолчав, Ковальски продолжает:

– А меня все время отвлекала музыка. Моцарт – не для выставок. Не так ли?

– Это полбеды. Сегодня хоть на картины можно было смотреть. В прошлый раз Завадская пригласила какого-то начинающего художника. От сочетания цветов на его картинах меня три дня мигрень мучила.

– Теперь она вас будет мучить от теплого шампанского.

– Скорее от голоса Завадской. Кроме нее никого не было слышно.

Усмехнувшись, Ковальски оставляет свои вопросы. Нам обоим можно расслабиться – откинуться на стуле, закурить сигарету. Ситуация за столом резко изменилась – все акценты расставлены. Мы уже достаточно развлеклись, пора переходить к делу.

Продолжая едва заметно улыбаться, Ковальски признается:

– Конечно, это страшно непрофессионально – выходить на такой разговор без всякой подготовки. Но когда мне было готовиться? События развивались так быстро. Я даже не успел толком собрать о вас информацию. Я уж не говорю о каком-либо компромате.

– В чем проблема? Спрашивайте, я сам все расскажу. Мы, профессионалы, должны помогать друг другу.

Снова усмехнувшись, Ковальски заглядывает в свои стакан и задумчиво говорит:

– Я американец во втором поколении. Мои родители из Польши.

– Знаю.

Ковальски кивает:

– У вас было время навести справки. Я хотел сказать, что я недостаточно американец – не могу привыкнуть к виски со льдом. Лед убивает вкус и аромат. Как они могут пить это пойло? Да, так вот, моя область, прежде всего – подбор персонала. Не думали сменить место работы? У вас могут быть проблемы из-за последнего провала в тропиках.

– Что называть провалом. Если я попал сюда, можно считать, что меня простили.

Кивнув, Ковальски отпивает из стакана и мягко, без давления, продолжает гнуть свое:

– Можно считать и так. И все-таки, хочу сделать вам предложение. Обдумайте его. Деньги и перспективу я вам гарантирую.

– Знаете, перспектива всегда обманчива. А за большие деньги и поступаться приходится многим. Я видел таких людей. У них ужасная жизнь.

Энергичным жестом Ковальски отметает возражения:

– Она не ужасная, она другая. Со всех точек зрения. У вас не будет прошлого.

– Так не бывает.

Ковальски наклоняется вперед так, что наши лица разделяет не больше полуметра.

– Бывает, дорогой мой, бывает. Все зависит только от количества денег. У вас их будет достаточно, и мы знаем, за что платим. Не вдаваясь в детали, буду откровенен и скажу: нас беспокоит ваша активность. Вы начинаете нам мешать. Более лого, создаете угрозу нашим интересам.

– Что я должен сделать?

– Ничего. Ближайшие три недели – ничего. Потеряйте все следы, связанные с проектом «Гермес». Такое может случиться с каждым, тем более при нехватке времени. За каждую неделю бездействия вы получите, скажем, полмиллиона долларов. Это вас устроит?

Вот мы и дошли до дела. Ковальски смотрит с сочувственной усмешкой. Он понимает, что должен ошушать человек, которому предлагают полтора миллиона долларов. По любым меркам деньги не просто большие, а очень большие. Колоссальные. За такую сумму трудно не продаться. Просто невозможно.

– Полтора миллиона, говорите? Новая жизнь, новая страна. Новая жена. Хотя почему именно новая. У меня пока никакой нету. Просто жена, дети. Кстати, дети вырастут, как им объяснить, за что деньги получены? Посоветуйте.

Нет, от Ковальски совета на этот счет не получить. Он прищуривает темные глаза, как будто ему в лицо направили яркий свет. Затем поднимает палец и просит официанта принести ему счет. Во время вынужденной паузы он пристально разглядывает меня, как будто хочет запомнить перед долгой разлукой. Затем, не глядя в счет, достает бумажник и передает официанту пластиковую карточку. Прежде чем уйти, он слегка склоняется над столом:

– Поверьте мне, я говорю искренне – вы делаете ошибку.

* * *

Наутро просыпаюсь в отвратительном настроении, какое бывает у всякого более или менее здравомыслящего человека, когда предстоящий день сулит ему нечто весьма неприятное, а тем более опасное. Хуже всего то, что неприятности отложены на послеобеденное время и ждать их придется еще полдня.

Все это ненормально – как раз этим угром я должен быть на седьмом небе от восторга. Но помимо указанных причин для скверного настроения, еще предстоит объяснить Вере, что меня несколько дней не будет в Париже. Вернее, как раз об этом рассказывать нельзя, и необходимо срочно придумать что-то более или менее убедительное.

Рогалик, апельсиновый сок, масло, джем, копченая колбаса. И еще кофе. Вера не знала, что едят в России на завтрак, и сделала выбор в пользу международного стандарта. Когда мне в последний раз приносили в постель завтрак? Если память не изменяет, то никогда. Никогда и никто не припо-сил мне в постель завтрак. Кофе у Веры отличный, крепкий и очень горячий. Так что говорить Вере? Если срочно не придумать…

– Зачем ты ставил колпачок от зубной пасты на полочку в ванной? И зачем ты вообще чистил зубы? Я же тебе принесла завтрак в постель!

Сердитый голос доносится из ванной. Вот ведь человек: торопится на работу, мечется, собирая вещи, а все равно будет задавать пустяковые вопросы. Теперь мы станем перекликаться через всю квартиру, как будто накануне расставания нет ничего важнее на свете.

Громко, но без сварливости, отвечаю:

– Я не могу завтракать, не почистив зубы! А колпачок на полочку никто не ставил!

– Ставил! Следы остались!

– Неправда, я его вытер!

– Чем?

– Полотенцем!

– С ума сошел? Кто вытирает подзеркальник полотенцем?

Да что же это такое! Как это можно вытерпеть? Поставив поднос с завтраком на стул, несусь в коридор, откуда доносится голос Веры. Она уже стоит у двери с сумочкой в руках.

– Ну, чего еще?

– Хочу тебя поцеловать.

* * *

Я так и не смог придумать, как объяснить Вере свое отсутствие в ближайшие дни. А если быть честным, просто не решился ничего сказать.

Покинув ее квартиру, иду на встречу с одним из лиц, порекомендованных коллегами из ФСБ. Сложность задачи заключается в том, что от этого человека мне потребуется профессиональный совет по щекотливому вопросу, суть которого я не могу полностью ему раскрывать. В нашей телефонной беседе он был немногословен, и теперь ждет от меня изложения дела. А дело заключается в том, что вчера в разговоре с Бортновским я сказал неправду, уверяя, что у меня есть изготовитель коллекции. Человек, с которым я сегодня встречаюсь, должен мне в этом помочь.

Моему собеседнику около пятидесяти лет. Коротко стриженые седые волосы, правильные черты лица, внимательные серые глаза, тихий голос. Он в равной степени может сойти за профессора университета, за управляющего крупной конторы или писателя. На самом деле он искусствовед, коллекционер и торговец картинами. По его предложению мы встречаемся у входа в собор Сакре-Кер на Монмартре. Выбор места может показаться странным, но он легко объясним. По телефону я прошу о консультации, не вдаваясь в детали дела и не рассказывая, кто я такой и, тем болеее, по чьей рекомендации обращаюсь. Поэтому, естественно, мой собеседник не захотел приглашать меня к себе в контору. Вместо этого он сказал, что хотел бы побродить по художественным магазинам Монмартра и предпочел бы встретиться именно там.

Мы здороваемся, и искусствовед молча ждет, пока я заговорю.

– Прежде всего, о тех, кто вас рекомендовал. Это были мои коллеги из Федеральной службы безопасности Росии. Они говорили, что вы один из самых серьезных специалистов в своей области.

Мой собеседник молча оглядывает неохватную панораму Парижа, которая открывается от собора на Монмартрском холме. Затем медленно произносит:

– Значит, эта контора меня не забыла. Я уже несколько лет как уехал, а обо мне все еще помнят.

– Там ничего не забывают. Но поймите меня правильно. Я сослался на наше заведение исключительно для того, чтобы стало понятно, как я на вас вышел. Никаких претензий собственно к вам у нас нет. Поверьте, я только хотел просить о консультации.

Мужчина с сомнением смотрит на меня, но не возражает. Это позволяет мне продолжить:

– Мне нужна встреча с человеком, который бы серьезно разбирался в технологии изготовления фальшивых картин.

Вступление сразу вызывает у моего собеседника ряд возражений:

– Если речь идет о высокопрофесиональной экспертизе, то для этого не нужно было ехать в Европу. В Москве и Ленинграде, простите, Петербурге, есть масса блестящих специалистов своего дела. Наконец, если работы находятся здесь, в Париже, то я мог бы их посмотреть.

Такой оборот разговора легко было предвидеть, и он меня не устраивает. Поэтому эти соображения приходится отмести:

– Я бы предпочел не излагать вам суть дела. Вы, конечно, понимаете, что, скорее всего, речь пойдет о таком человеке, который сам так или иначе занимался изготовлением фальшивок. По ряду причин нам нужен тот, кто никоим образом не был замешан в российских делах. Прежде чем мы продолжим разговор, хотел бы вас просить вот еще о чем. Когда я обращусь к этому вашему специалисту, он, естественно, свяжется с вами для подтверждения рекомендации. Дело щекотливое, и такая осторожность понятна. Но вот к вам у меня настоятельная просьба ограничиться этим подтверждением. Не пытайтесь выяснить суть моего дела, и тем более не надо рассказывать о том, кто я и откуда. Я просто один из тех, с кем вам пришлось столкнуться по делам и кому нужен контакт.

Мужчина кивает, глядя в сторону. Я, между тем, продолжаю:

– Говорю потому, что мои коллеги всегда ценили именно ваше благоразумие и способность воздерживаться от попыток влезать в чужие проблемы и тем самым создавать проблемы для себя. В свою очередь могу обещать: ничего, что может нанести даже малейший ущерб интересам, вашим или вашего знакомого, я не сделаю.

Собеседник без удовольствия смотрит на меня. Наступает решающая стадия разговора. Сейчас он может просто повернуться и уйти, и я не буду в состоянии его остановить. Реальной возможности давить на оппонента не было и нет. Изначально я надеялся только на то, что он не станет ссориться с конторой, именем которой я в очередной раз пользуюсь.

Есть, правда, еще одно обстоятельство, которое не должно позволить этому человеку повернуться ко мне спиной и удалиться. В свое время он состоял осведомителем ФСБ, об этом мне сообщили ещё в Москве сотрудники этого ведомства. Я из деликатности не напоминаю собеседнику об этом факте его биографии, но он витает в воздухе. Есть вещи, которые действуют сильнее, если о них не говорить вслух.

Однако мой собеседник продолжает молча прогуливаться вдоль ступеней величественного храма и не торопится выполнять мою просьбу. Наконец он говорит:

– Мне нужно подумать…

– Простите, у меня мало' времени.

– Вы меня не поняли. Я хочу кое-что прикинуть, и надолго я вас не задержу. Вы были на Монмартре? Давайте прогуляемся, и затем завершим наш разговор.

Мы обходим громаду собора и вскоре попадаем на площадь, заполненную художниками. Повсюду на мольбертах, стенах и на булыжной мостовой выставлены картины маслом, листы ватмана и картона с графикой. Мы рассматриваем работы, но большинство из них не производят на меня впечатления. По ценам же они раза в два превосходят те, что продаются у нас на вернисажах в Измайлово или на Крымском валу. Я гозорю об этом своему спутнику. Он усмехается:

– Здесь и работы, и цены для туристов. И потом, самые удачливые и талантливые художники, не в обиду будет сказано всем этим людям, сюда не ходят.

– А что вы здесь ищете?

– Меня просили подобрать небольшие и недорогие акварели с видами Парижа в качестве сувениров для друзей. Мои приятели приехали в Париж, и у них нет времени прийти сюда самим. Кроме того, на мой вкус они больше полагаются. Но здесь, на площади, вероятно, ничего подобного и нет. А вот в одном подвальчике стоит посмотреть.