Текст книги "Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски"

Автор книги: Александр Другов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

* * *

По мере того как работа над легендой Татьяны приближается к завершению, меня все больше одолевает желание посмотреть моих подопечных в деле. Для разговора на эту тему я приглашаю их в кафе. Присутствовать при встрече, вернее, наблюдать ее со стороны, предлагаю и Бортновскому. Леонид тут же принимается недовольно брюзжать.

– Это еще зачем? Мне твои жулики не особенно интересны. Своих дел хватает.

– Хочу, чтобы ты посмотрел их со стороны.

– Тогда почему со стороны? Давай я с ними побеседую, в глаза посмотрю.

– Обойдешься без этого. Моя мысль как раз и заключается в том, чтобы ты их наблюдал во время операции и контролировал. Если они вдруг захотят нас продать, ты сможешь вовремя об этом узнать. Это очень хорошая возможность держать дело под контролем, и ею нельзя пренебрегать.

Бортновскому не остается ничего иного, как сдаться. И он из-за соседнего столика наблюдает нашу встречу. Зе ужином преображенные Татьяна и Глеб обсуждают оставшиеся детали нашего дела. В конце вечера я перехожу к сути своего предложения.

– А теперь, дорогие мои, у меня есть одна идея. Прежде всего, скажите мне, нет ли у вас на руках какой-нибудь картины, которой реально интересуется реальный клиент?

Удивленно взглянув на меня, Татьяна отвечает:

– Есть. У нас есть клиент на картину Клодта. Цена небольшая. Мы просим за нее пять тысяч долларов, и клиент, вернее клиентка, приедет завтра утром в одиннадцать смотреть эту вещь. Она также просила показать ей картину Брюллова.

– Вот и чудесно. Я буду в это же время, можсть быть, чуть раньше. Поприсутствую при вашем сеансе торговли антиквариатом.

– Зачем?

– Хочу посмотреть, как вы будете работать с клиентом. А своему посетителю скажете, что я интересуюсь той же работой Клодта, но стою в очереди вторым после него. Это, кстати, подстегнет и покупателя.

После короткой перепалки, Татьяна и Глеб сдаются. Когда они уходят, Бортновский пересаживается за мой столик.

– Ну и как они тебе?

Мой партнер пожимает плечами.

– Выглядят они нормально, ведут себя вроде бы тоже. А вот какими они будут в деле, надо смотреть.

– Именно поэтому я хочу завтра присутствовать при том, как они будут продавать что-то своему клиенту.

На следующее утро без четверти одиннадцать я появляюсь на квартире. Через полчаса, с некоторым опозданием, появляется покупательница. Это женщина около тридцати лет, высокомерного вида и в темных очках. Еще только появившись на пороге, она уже начинает меня раздражать. Пройдя к креслу и усевшись, она командует:

– Ну, показывайте!

Глеб покорно тащит средних размеров пейзаж в темной от времени раме. В углу картины стоит подпись Клодта и указан год – 1884.

Глеб держит картину, а Татьяна неторопливо, но уверенно говорит:

– Ну вот, работа барона Клодта, 1884 года. Добротная интерьерная картина, будет очень хорошо смотреться в квартире. Автор известный, так что краснеть вам не придется. Есть экспертиза Сотбис.

Покупательница сдержанно кивает и солидно сообщает:

– Вижу. Это тот самый Клодт, который делал коней для моста в Петербурге.

При этих словах я внимательно смотрю на Татьяну. Та кивает, слушая пояснения клиентки. В глазах у нее только почтение к покупательнице и желание услужить ей. Та, между тем, продолжает:

– Покажите-ка мне задник.

Поковыряв холст пальцем, она спрашивает:

– Продублированная?

Посетительницу интересует, дублирован ли холст, то есть был ли он укреплен путем наклеивания на картон или другой холст. Такое приходится делать со старыми работами, потому что от времени холсты тлеют. Это покупательнице известно. Другое дело, что никто из людей знающих не скажет «продублированная картина». Говорят «холст дублирован». Однако и теперь Татьяна сохраняет полную серьезность.

– Нет, холст хорошо сохранился.

Дама погружается в созе'рцание работы. Затем неторопливо кивает. Это, видимо, означает ее намерение купить вещь. Ободренный Глеб вытаскавает еще одну картину.

– Вот, Брюллов. Пейзаж. Тоже есть заключение. Пятнадцать тысяч. Удалось опустить цену хозяина, поэтому получается недорого.

Дама пристально разглядывает картину. Затем со знанием дела молвит:

– Рука Брюллова чувствуется, хотя есть отличия. Что и понятно – сюжет другой. Это же, в конце концов, не «Последний день Помпеи».

Глеб с готовностью кивает. Татьяна тоже степенно соглашается:

– Конечно. Вообще, во многих случаях главную роль играет общее впечатление от работы. Детали могут отличаться, но мастер есть мастер, и даже первый взгляд знатока на картину говорит о многом.

Знаток, то есть дама, кивает, и диалог продолжается. Наконец, покупательница забирает и эту вещь. Некоторое время уходит на подсчет денег, и дама удаляется. Проводив ее до двери, Глеб возвращается с довольной ухмылкой. Татьяну же больше интересует моя реакция на всю сиену.

– Ну и что’ты скажешь?

– Скажу, что вы умеете терпеть клиента. Ее попытки сыпать специальными терминами ты снесла совершенно невозмутимо. И от обсуждения того, кто автор работы, ты тоже аккуратно ушла.

Глядя на меня круглыми глазами так же честно, как на давешнюю клиентку, Татьяна возражает:

– Никуда я не уходила.

– Ну не надо только морочить голову мне, зубру антикварного бизнеса. Этот пейзаж написан наверняка Михаилом Клодтом. Михаилов Клодтов было двое. Но оба не имели никакого отношения к скульптурам коней на Лничковом мосту. Те были сделаны Петром Клодтом. Один Михаил был сыном Петра Клодта, а другой – его племянником. Кстати, и год соответствует.

– Ну и что? Вряд ли кто из знакомых этой дамочки имеет представление о том, что ты сказал. Да и, в конце концов, какое ей дело, ведь все трое Кдодтов были баронами. А я ей и сказала, что автор барон Клодт. Остальное – ее дело. Меньше будет изображать специалиста.

– Тоже верно. А с Брюлловым что ты здесь плела о руке мастера? Это ведь не Карл Брюллов, который написал «Последний день Помпеи». Это либо его брат Александр, либо племянник Павел. Вопрос только в том, куда делся с подписи инициал. Вы его сами смыли, или вам кто помогал? И вообще, я вижу, вы специализируетесь на продаже работ однофамильцев великих. Дело хорошее. Пока вы тут охмуряли эту даму, я сделал некоторые прикидки. Получается, что чистая прибыль от таких операций может составлять от пятидесяти до ста процентов. Но это пока кто-то из клиентов не узнает, как вы его обманули. Тогда все кончится очень быстро. Клиентура-то у вас, я так понимаю, довольно нервная.

На что Глеб логично возражает:

– Сколько раз говорить – мы их не обманываем. Заключения экспертизы есть, картины подлинные. А если они чего не знают, так пусть читают литературу по искусствоведению.

– Справедливо. Но главное, я убедился в том, что вы оба могли бы с успехом променять карьеру торговцев антиквариатом на работу на сиене. Ладно, спасибо, я пойлу. Через пару дней для вас найдется дело.

* * *

В конце недели приходит сообщение от Янакиса о том, что коллекция отправлена. Бортновский едет на таможню оформлять получение груза и решать вопрос о его хранении. Поскольку платить за склад ему, возвращается он в крайне дурном расположении духа.

– Когда будем начинать? Я по миру пойду до того, как мы провернем всю эту, как-ты ее называешь, операцию!

– Mon cher[1]1
  Мой дорогой (фр.).


[Закрыть], ты забываешь, что срок начала операции, как я ее действительно называю, зависел не от нас. Насколько я знаю, сегодня Хелле получит на свой счет деньги. Значит, завтра мы можем начинать. Если мы правильно оцениваем ситуацию, Хелле сам даст знать.

Когда до сознания моего партнера доходит, что уже завтра он отправится совать голову в пасть льву, его начинает бить мелкая дрожь. До сих пор он воспринимал операцию несколько отстраненно. Теперь же она становится пугающей реальностью. Ему надо помочь.

Подозвав официанта, прошу его принести два виски. Пока он выполняет заказ, Бортновский пребывает в глубокой задумчивости. Мне приходится толкнуть его локтем:

– Не задумывайся, не то с ума сойдешь. Давай лучше выпьем за успех нашего предприятия. Запомни – твое дело сторона и риск минимален. Если ты хорошо сыграешь, они вообще могут постараться тебя оттереть в сторону, чтобы не платить комиссионные.

Выпив еще и обсудив детали дела, расходимся. Следующий день проходит в нервном напряжении. Лишний раз звонить в офис Бортновскому не хочется, а моего телефона у него нет. Поэтому я слоняюсь по квартире, потом выхожу пройтись по улицам. Обедаю и только затем звоню Леониду.

Я оказываюсь прав: Бортновский победно сообщает:

– Есть новости! Приходи, встретимся.

Надо полагать, новости хорошие, иначе он не стал бы так радоваться. Действительно, едва завидев меня, Бортновский начинает рассказывать:

– Сегодня он мне позвонил. Сказал, чтобы приезжал и привез материалы по коллекции.

– Он что, дал новый адрес?

– Да, он поверил, что тебя нет в Париже.

– Ну хорошо. Он велел приехать. И что ты?

– Как договаривались, я сделал вид, что не помню, о чем идет речь. Потом вспомнил и сказал, что у меня материалов нет и что вообще я слышал об этом деле краем уха. Обещал в течение часа навести справки и стал тянуть время. Через два часа он сам перезвонил и обругал, потребовал быстрее добыть информацию. Еще через час я ему сообщил, что связался с агентом владелицы, и обешал их свести. Все.

На самом-то деле это еще далеко не все. На самом деле мы только погружаемся в дело, которое заварили. Заканчивается лишь активная часть роли, отведенная Портновскому.

– Хорошо, я звоню этой парочке и предупреждаю, что мы начинаем.

* * *

Чтобы показать Хелле принесенные картины, Бортновский расставляет их на полу вдоль стены и сам старается вылезти на передний план, оттесняя Татьяну и Глеба. В принципе, это аксиома торговли любого рода – уболтать покупателя всеми возможными способами, создать ему атмосферу, в которой ему захочется купить вешь или даже просто станет неудобно отказаться от покупки.

Было и еще одно соображение: не стоило особенно полагаться на Татьяну и Глеба, у которых могли в решающий момент подвести нервы. Но в данном случае и это было еще не все. Бортновский отчетливо чувствовал потребность говорить без остановки, чтобы подавить в себе страх и не дать Хелле возможность уловить хотя бы малейшую фальшь в его поведении. При мысли о том, что Хелле может разгадать его игру, у Бортновского сводило гортань и останавливалось дыхание. Поток слов должен утопить Хелле, увлечь и рассеять внимание.

– Что еще, Отто? Да, вот каталоги. Это с выставок. Япония, Австралия, Англия, Бельгия. Америка – музей Ме-трополитен.

Хелле молча кивал, просматривая каталоги и бумаги, взятые у Бортновского, пока тот продолжал непрерывно говорить:

– Вот картины, Огто. Это Айвазовский. В прошлом году подобная вешь была продана на Сотбис за триста двадцать пять тысяч долларов. В России за нее можно просить до чслырехсот тысяч. А хозяйка хочет двести пятьдесят. Если надавить – может опуститься до двухсот тысяч.

Хелле прервал его подозрительным вопросом:

– С чего вдруг?

Бортновский, не переводя дыхания, незаметно вытер платком потные ладони и выдал ответ:

– Она хочет перебираться в Америку, важно быстро продать коллекцию. И потом, нетак npocYo найти серьезного покупателя. Серьезного и надежного.

Хелле солидно кивнул. Ему нравилось быть серьезным и надежным покупателем. Однако его не покидало чувство бросившегося в воду неумелого пловца. Необходимость принимать решение по вопросу, о котором он не имел практически никакого представления, вызывало состояние, близкое к панике.

Словно понимая это, Бортновский без умолку трещал, понижая голос до уровня полной доверительности:

– Учти – у хозяйки есть предложение от одного американского музея. Они берут всю коллекцию за хорошие деньги. Ведь это – классика русского искусства. Но с музеем все будет делаться слишком официально. Ты понимаешь? Налоги… Но завтра она встречается с их представителем.

Прервав его жестом, Хелле обратился к Татьяне:

– Я все понимаю. Ну, хорошо, мне надо подумать. И цену надо понижать.

Пересиливая себя при словах о понижении цены, Бортновский показал на Татьяну:

– Все это вполне возможно. Но подобные вопросы – к хозяйке.

Не двигаясь с места, Татьяна дождалась, пока Хелле подойдет к ней и только тогда сказала:

– К сожалению, не думаю, что смогу пойти вам навстречу. Я и так опустила цену до предела. Ваш человек сказал, что я вынуждена была это сделать в силу обстоятельств. Но если вы отказываетесь…

Пауза была почти незаметной, но ее хватило, чтобы заставить Хелле поторопиться:

– Что вы, я не имел ввиду отказываться. Но надо же было поторговаться. Я вам позвоню завтра утром.

Дождавшись, пока Бортновский и Глеб соберут картины и вместе с Татьяной покинут офис, Хелле снял трубку и вызвал бухгалтера. Едва тот появился на пороге кабинета, Хелле спросил:

– Когда у нас могут быть поступления?

Бухгалтер спокойно ответил:

– Ты знаешь ситуацию – у нас полный провал. Единственное поступление в ближайшее время – за космический проект. Но мы должны эти деньги тут же перевести дальше.

Подумав мгновение, Хелле сказал, как в воду нырнул:

– Сам знаю. Собери все, что есть. Используем космические деньги тоже. Обернутся быстро.

* * *

С этого момента события резко ускоряют ход. На следующий день происходит встреча клиентов с Глебом. Судя по рассказу Бортновского, переговоры проходят вполне нормально. Далее следует встреча с Татьяной.

А затем наступает однодневное затишье. О чем думает наш клиент, можно только догадываться. Наконец он требует встречи с перекупщиком, о котором ему также мимоходом сообщает Бортновский.

И вот тут начинают возникать технические трудности. В первую очередь сообразительный Хелле требует от перекупщика гарантий того, что тот заберет у него коллекцию. Он по-своему совершенно прав, но нам от этого не легче. Собственно говоря, я предусмотрел этот ход, хотя пути его решения Леониду и не излагал. Не хотел нервировать человека.

Когда Бортновский сообщает мне о требовании Хелле, я ему предлагаю:

– Скажи, что перекупщик готов выставить аккредитив в качестве залога. Не на всю сумму, естественно, даже не на половину или треть. Скажем, тысяч на сто.

– Где он их возьмет?

– Не он возьмет, а ты. Попроси кредит в банке. А еще лучше положить тысяч сто пятьдесят. Тогда покупатель скорее нам поверит.

Вот тут мой партнер взрывается.

– Пошел ты к черту! Мало того, что я оплачиваю все расходы, так ты снова предлагаешь брать кредиты! Все, хватит, или сам ищи деньги, или я выхожу из дела!

– Я тебе выйду! Ты же знаешь, у меня кет необходимых связей среди банкиров, а у тебя есть. Вот и воспользуйся. Ведь я простой государственный служащий, а ты прикидываешься предпринимателем. И перестань со мной спорить. Отступать поздно.

Покричав еще некоторое время, Бортновский смиряется с неизбежным и отправляется излагать нашу идею покупателю и перекупщику.

* * *

Бортновский, насупившись, барабанит пальцами по столу. Смешной человек – сам не раз обманывал людей точно таким же образом, а тут обиделся, как ребенок.

– В общем, ты был прав.

– Конечно, и предупреждал с самого начала, что будет именно так. Радоваться надо.

– Сегодня Хелле сказал, что время следующей встречи он точно определить не может и что сам позвонит Татьяне. На меня даже не посмотрел. Кстати, и время сегодняшней встречи я тоже узнал не от Хелле, а от Глеба.

– Очень хорошо.

– Что ж тут хорошего?

– То, что он совершенно очевидно пытается тебя оттереть от сделки. Чтобы не платить комиссионные. Для Хелле вопрос о покупке решен, найден и перекупщик. Теперь возникает тема расчетов с тобой. Ну и зачем ему платить? Ты же сам знаешь правила игры в этом бизнесе. Скорее всего, он больше не пустит тебя на встречи с Глебом и Татьяной. А на твои попытки получить комиссионные выставит какие-нибудь претензии к твоей работе. Сколько тебе причитается?

– Десять процентов от всей суммы. Поскольку они сошлись на четырех миллионах долларов, то я должен получить четыреста тысяч.

Тут Бортновский умолкает и глубоко задумывается. Потом соглашается:

– Ты прав, такие деньги жалко отдавать. Я на месте Хелле и сам попытался бы зажать комиссионные.

– Совершенно верно. Но ведь это, строго говоря, как раз то, чего мы добивались. Он тебя старается оттереть от этого дела. Ну и слава Богу. Ты обидишься и уйдешь, утирая слезы. Можешь немного поскандалить, но только в меру, а то он тебя убьет.

Согласно покивав, Бортновский осведомляется:

– Когда мы будем удирать? В этом вопросе, знаешь ли, крайне важно точное ощущение времени. Если мы задержимся, будет много проблем.

– Дело можно будет считать законченным, как только удостоверимся, что деньги поступили на счет, который мы дали Хелле, и я их разведу по нашим счетам. Вот тогда можно исчезать.

Жизнь и на этот раз подтверждает ту простую истину, что каждый норовит обмануть посредника. Ни в тот же день, ни позже Хелле не сообщает Бортновскому о своих встречах с Татьяной и переговорах с перекупщиком.

Следуя моему совету, Бортновский пытается осторожно скандалить и является в офис Хелле, откуда его решительно выпроваживают. При этом ему говорится, что самого Хелле нет в Париже и в ближайшее время не будет. А в его отсутствие никто ничего не может сказать по текущим делам. Вот когда Хелле вернется…

Попытки оказать давление на Татьяну заканчиваются тем, что и там его выставляют на улицу. Последнее, что Леонид слышит от этой криминальной парочки, сводится к совету обратиться к Хелле и забыть дорогу к ним. Круг, тем самым, замыкается, подтверждая правильность моих расчетов. Бортновский – идеальный посредник для Хелле: его, одинокого и не имеющего реальной поддержки, просто грех не обмануть.

Оставшись на обочине событий, мы получаем информацию о происходящем от Татьяны и Глеба. Напряжение достигает предела. Наконец, через два дня вечером звонит Татьяна сообщить, что деньги отправлены Хелле на указанный счет. После этого мы не можем даже просто сидеть на месте. То слоняясь по улицам и обмениваясь бессмысленными замечаниями, то ненадолго забегая в кафе ждем получения денег.

Этот момент наступает уже на следующее утро. Получив сообщение о поступлении денег, отправляю их по частям Янакису и на счет, специально открытый для Бортновского. Получение наличных для расплаты с перекупщиком и дуэтом Татьяна-Глеб займет еще сутки. После этого можно будет растворяться в воздухе.

Судя по тому, что говорил Бортновскому перекупщик, Хелле испытывал нехватку времени и потребовал срочного перевода денег за коллекцию. Сегодня вечером этот перекупщик исчезнет и запланированная на завтра его финальная встреча с Хелле не состоится. Учитывая состояние дел компании Хелле, достаточных связей для получения кредита у него сейчас нет. Перехватить денег он не сможет и прямиком попадет р. серьезные трудности. Вернее, уже попал, хотя сам об этом, скорее всего, еще не знает.

* * *

До завершения сделки с картинами оставалось не более двенадцати часов. Все шло нормально, но постепенно Хелле чувствовал, как его охватывает холодная беспричинная паника. Он не смог бы объяснить, что вызвало это состояние, скорее всего это было все сразу: едва заметные интонации Бортновского, штрихи в одежде и поведении владелицы коллекции, манера держаться перекупщика. По отдельности эти детали не могли привлечь внимание, тем более – вызвать подозрение. Но в совокупности они создавали ощущение страшной игры, которую вел против него некто невидимый.

К вечеру, не выдержав ожидания, Хелле оставил все дела, сел в машину и без звонка помчался к Бортновскому. Войдя в приемную, он, как обычно, молча кивнул референту Андрею и прошел в кабинет. Возглас Андрея «Леонида Борисовича еще нет!» он проигнорировал.

Окинув взглядом кабинет, Хелле замер и присел в кресло. Он почувствовал, как на мгновение встало и снова забилось сердце. На противоположной от входной двери стене, где всегда висела небольшая работа Татлина, было пустое место. «Уже уехал, или только собирается?»

Коротко застонав от злобы, Хелле рванулся к двери спросить у Андрея, но взял себя в руки и вернулся на место. Посидев мгновение, снова вскочил и быстро обошел кабинет, осматривая шкафы и полки. Подойдя к письменному столу, перебрал лежащие на нем бумаги. Открыл один за другим ящики стола. Открыв последний, замер. На дне ящика сверкал никелем небольшой пистолет. Взяв его в руки, Хелле увидел маркировку и почувствовал, как холодный пот разом пропитал рубашку и пиджак. У него в руках был французский «МАС-35».

* * *

Увидев через щель неплотно притворенной двери Хелле с пистолетом в руке, Андрей приоткрыл от удивления рот. Он иногда подслушивал разговоры Бортновского, особенно телефонные, но никогда не лазил к нему в стол. Сейчас он не знал, что может означать находка, которую сделал Хелле.

Услышав его шаги, Андрей спохватился и отвернулся к компьютеру. Подойдя к двери, Хелле, не оборачиваясь, бросил:

– Нет времени ждать твоего шефа. Скажешь, я уехал.

Эта реплика, произнесенная безжизненным голосом, заставила Андрея молча кивнуть в спину Хелле. Спохватившись, он сказал:

– Да, конечно.

Когда замок входной двери щелкнул, Андрей схватил трубку и набрал номер Соловьева.

* * *

Черт бы взял этого скупердяя, этого жлоба. Ведь ему же было сказано выбросить пистолет. Сколько он пожалел утопить в Сене – тысячу франков? Две? Сейчас за эти деньги я должен бросить все дела и искать негодяя Бортновского по всему Парижу в слабой надежде найти его раньше, чем это сделает наш противник. И мобильный телефон он выключил – с Хелле общаться не хочет. За что мне это наказание?

Покачиваясь от усталой злобы, я сижу на кухне в квартире Андрея. Хозяин дома, одетый в какую-то невероятную шелково-блестящую полосатую пижаму, тем временем вспоминающе бубнит:

– Еще он иногда заходил, не помню, как называется, такой ресторан в районе Монмартра. Потом в районе «Гранд Опера» есть одно место.

Растерев лицо ладонями, встаю и наливаю себе еще кофе.

– Нет, Андрей, так не пойдет. Возьми бумагу и выпиши все места, в которых Леонид Борисович бывает вечерами. Приятели, кафе, рестораны. Женщины…

Услышав о женщинах, Андрей берет еще один лист бумаги и в сомнении качает головой:

– Я, конечно, напишу. Только… так мы его не найдем.

– Найдем. Все мы – люди привычек. Даже если нас очень напугать. Кстати, что ты собираешься делать дальше? Бортновский, скорее всего, будет сворачивать свой бизнес здесь.

Андрей молча пожимает плечами. Хочет что-то сказать, но останавливается.

– Понятно. Бортновский даст тебе денег – я за этим прослежу, – и тогда решай, как быть. Можешь попробовать устроиться по специальности здесь или в Штатах. Подумай, может, стоит вернуться в Москву. Тебе трудно будет тут пробиваться, поверь. Ты одаренный человек, но есть еще проблема характера.

– Я знаю.

– Вот и хорошо. А пока – посиди дома пару дней, а еще лучше – у какого-нибудь друга. Пока все окончательно не успокоится.

* * *

Продавщицы, официанты, метрдотели, собутыльники Бортновского смешались у меня в голове. Все они, как один, отрицательно качают головами, так что у меня скоро начнется морская болезнь. Нет, они не видели Леонида последние дни. Нет, он не заходил. Нет, не звонил.

Если я найду этого типа раньше Хелле, то немцу останется только признать свое поражение – я придушу Бортновского первым, и ни при каких условиях не уступлю этого права никому. Сейчас нет других забот, кроме как искать этого любителя оружия! У Бортновского даже денег толком нет – его доля от операции с картинами лежит на счету, о котором он не имеет никакого представления. Выкинь он вовремя пистолет – сейчас получил бы деньги, и кати себе на здоровье на все четыре стороны! Так нет, он будет барахло свое собирать, пока ему голову не открутят!

Поговорив с очередным барменом, допиваю кофе и кладу на стойку пятьдесят франков. Бармен благодарно улыбается и показывает мне куда-то в сторону, объясняя, как пройти. Едва отойдя от стойки, слышу сигнал мобильного телефона. Включив его, вздыхаю от долгожданного сопения и придушенно-конспиративного голоса:

– Алексей, это я. Алло, ты слышишь?

Подавив в себе злобу, по возможности дружелюбно отвечаю:

– Ты что же, милый друг, пропал? Я тебя ишу-ишу…

Бортновский все так же вполголоса торопливо объясняет:

– Я отключал телефон, боялся, Хелле позвонит. И в офисе я не был. Есть новости?

Сейчас будут тебе новости, конспиратор проклятый. Продолжая идти по бару, пересекаю зал, спускаюсь по лестнице в подвал, где рядом с туалетами расположены телефонные кабинки.

– Как тебе сказать, Леня. Вообще-то новости есть. Но ты сначала произнеси заклинание. Повторяй за мной: «Прости меня, пожалуйста. Я теперь всегда буду тебя слушаться и выбрасывать все, что ты скажешь.»

Подумав, Бортновский обеспокоенно интересуется:

– У тебя все в порядке? Я ничего не понял.

– Хорошо, я тебе все объясню при встрече.

– Где встретимся?

Наступает развязка. Выключая мобильный телефон, говорю в затылок Бортновскому, который стоит в кабинке с трубкой, прижатой к уху:

– Да прямо тут!

Роняя трубку и хватаясь за сердце, Бортновский реагирует коротким воплем и попыткой сползти на пол. Но нечего тут мне сползать – он отделался легким испугом в прямом смысле этого слова.

– Вставай-вставай. И не надо орать. Поздно орать. Хелле обнаружил у тебя в офисе пистолет. Сейчас он ищет тебя по всему Парижу. Мне полагается приз – я первый тебя отыскал.

Сиреневый от страха Бортновский благодарно и безмолвно кивает. Сейчас с ним шутить не только бесполезно, но и даже как-то бессовестно.

– Андрея я предупредил – он уже укрылся. Вот твоя карточка, на ней деньги за коллекцию. Переведешь Андрею десять тысяч, как договорились. Не забудешь? Я проверю. И последнее – у тебя есть, где спрятаться на время? Думаю, дня на два-три?

Бортновский все так же молча кивает еще раз.

– Вот и прячься.

* * *

Ковальски аккуратно заштриховал последний неправильный треугольник на листе бумаги. Привычку рисовать мозаику из наползающих друг на друга узких и хищноостроугольных фигур он усвоил еще во времена студенческой молодости, когда надо было занять время на малоинтересных семинарах по философии и'политологии во время учебы в Беркли. Позже он совершенствовался в этом искусстве на длинных служебных совещаниях, слушая еще менее интересные рассуждения начальников преклонного возраста. Главная хитрость заключалось в том, чтобы треугольники не были слишком большими, тогда движения руки со стороны напоминали скоропись и не привлекали недоброжелательного внимания начальства. Когда Ковальски был в хорошем настроении, треугольники были по преимуществу светлыми и серыми. Сегодня лист бумаги был почти черным.

Закончив рисунок и отодвину» его по полированному столу в сторону, Ковальски поднял немигающий взгляд на Хелле. Тот поставил подпись на последнюю страницу контракта, по которому его компания переуступала права на первые запуски «Гермеса» американской корпорации в лице человека с русским именем Виктор Сухоруков. Встав из-за стола и убирая ручку в карман пиджака, Хелле нашел взглядом Ковальски. Тот отсутствующе следил за тем, как Сухоруков убирает бумаги в портфель, пожимает руку Хелле и, пробормотав невнятные поздравления, бодро шагает к выходу из небольшого конференц-зала аэрокосмического салона. Вслед за ним, не глядя по сторонам, вышел Хелле.

Ковальски неторопливо поднялся. Вместе с подписанием Сухоруковым договора исчезли последние надежды на благополучное завершение операции против «Гермеса». Только что заключенная сделка отсекала саму возможность размещения на носителе спутника, который должен был стать причиной скандала вокруг российского проекта. Через две недели на орбиту уходили невинные гражданские аппараты, в которых будут получены химически чистые вещества.

Во время вчерашнего разговора с Соловьевым Ковальски впервые за свою карьеру ощутил, что полностью утратил контроль за ходом событий. Невероятная, чудовищная глупость, которую совершил Хелле, невозможность исправить просчеты, наконец, предложенный Соловьевым выход создавали впечатление потока, который нес Ковальски прямиком к обрыву. Он даже видел этот обрыв: каменистую гряду в потоке по краю водопада, летящую в тишине гладкой стеной воду и ревущую пену, и брызги внизу.

Ковальски прекрасно понимал, что предложение Соловьева перепродать запуски фармацевтической корпорации и таким образом вернуть полученные для операции против «Гермеса» деньги американских налогоплательщиков могли помочь ему спасти лицо. Подготовленная Соловьевым легенда о якобы проведенной российской стороной проверке компании Хелле и отказе от сотрудничества в рамках проекта «Гермес» была еще одним элементом, который полностью очищал бы Ковальски от подозрений.

Однако он отчетливо осознавал и то, что эта помощь потребует от него платы. И какой она будет, гадать не приходилось. Прощаясь, Соловьев без улыбки обещал новую встречу в самом ближайшем будущем. Слабым утешением для Ковальски была возможность сказать в ответ:

– Хотелось бы верить, что мы сможем увидеться. Конечно, я заставлю Хелле подписать завтра все необходимые документы. Но, не хочу вас огорчать, удержать его от попытки свести с вами счеты я не способен.

Помолчав, он добавил:

– Так что, как говорится, ходите и оглядывайтесь.

* * *

Утром просыпаюсь рано и долго безо всякой цели смотрю в широкую щель между тяжелыми гардинами. В Париже принято закрывать окна прочными деревянными ставнями или, на худой конец, плотно задергивать шторы. Чего парижане, собственно, боятся – вторжения в их личную жизнь или грабежа – мне непонятно. Но я так и не смог привыкнуть к глухой изоляции от внешнего мира и оставляю широкий просвет между гардинами. Хорошо все-таки знать, что происходит в мире. Хотя бы иметь представление о времени суток.

Здесь мне редко приходилось увидеть в окнах домов прозрачные тюлевые занавеси. В России они почти обязательная деталь интерьера, независимо от достатка семьи. В Европе, как я мог наблюдать, все по-другому.

Однажды, будучи проездом в Лондоне, я спросил англичанина о том, почему в одних домах окна занавешены гардинами, а в других тюлем. И еще почему в некоторых садах розы выдержаны в единой гамме, а в других – пестрят всеми возможными оттенками.

Мой знакомый легко ответил:

– Потому что высшие классы общества вешают гардины и сажают однотонные цветники,'а средние – предпочитаюттюльи многоцветье.

– А почему так?

На этот раз собеседник надолго задумался. Потом пришел к какому-то выводу, облегченно вздохнул и твердо сказал:

– Потому что одни – высшие классы, а другие – средние.

* * *

– Ну. вот и все. Спасибо тебе. Жаль, что все так закончилось.