Текст книги "Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски"

Автор книги: Александр Другов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Воропаев подхватил:

– Согласен. Но, возможно, он занимается бизнесом в свободное от работы время. А что касается контактов, так пока установлен только сам их факт. Насколько я понимаю, в большинстве случаев встречи Соловьева были вызваны служебной необходимостью.

Гореловбросил на Воропаева короткий признательный взгляд и вопросительно посмотрел на Сибилева. Открытый конфликте группе, отправлявшейся в Голландию, был ни к чему. Но некоторые противоречия в ней играли бы на руку Горелову – именно его человек попал под подозрение, и любое сомнение это подозрение ослабляло. Впрочем, Сибилев понимал все это не хуже остальных присутствовавших. Подняв бровь, он недовольно произнес в пространство:

– Думал, дадут мне оперов, а подсунули адвокатов. Кроме того, установлен факт его контакта с сотрудником как раз той фирмы, на которую была выслана кредитная карта. И именно эту фирму накрыла голландская пслиция. Они занимались незаконной торговлей драгоценными камнями и антиквариатом.

Панченко и Воропаев коротко переглянулись и одновременно повернулись к Сибилеву. Почувствовав изменение обстановки, тот заговорил еще уверенней:

– И здесь все логично – протягиваются нити к его парижскому делу, которое было наполовину завязано на антиквариат и драгоценные камни. Так что вместо болтовни надо работать.

Панченко, отодвинув в сторону рисунок, согласился, как возразил:

– Это верно. Только не очень похоже это на человека из спецслужб – связываться с криминалом. Кто действительно хочет денег, либо уходит в бизнес, либо в крайнем случае продается другой разведке. Зачем ему эти дела с незаконной торговлей?

Чувствуя победу, Сибилев отбил последние возражения:

– Неизвестно, как и на чем они могли его зацепить. Кроме того, за всем этим может действительно стоять и спецслужба. Мы этого просто не знаем.

И закончил, как дверь в камеру захлопнул:

– Вот еще что… Я бы его здесь брал, опасно отпускать.

Горелов, дернув щекой, возразил:

– Николай Гаврилович, мы с вами уже это обсуждали, и не один раз. У нас нет оснований для этого, просто не хватает доказательной базы. Понимаете? Что вы предлагаете, отключить его от всех дел и держать в изоляции? Сколько на это уйдет времени? Год, два?

– Нужно набраться терпения…

– Да нет у вас такой возможности! Мы знаем только, что наш сотрудник поддерживает связь с преступной организацией. Вы говорите, что от этого – один шаг до работы на чужие спецслужбы. Хорошо, пусть так. Но выяснить, что к чему, мы можем только тщательно разрабатывая Соловьева. Ладно, мы его возьмем, как вы предлагаете. А он не раскроет рта. Будет тупо молчать, и что тогда? Что тогда?

Дипломатично помолчав, Сибилев назидательно проговорил, уже полностью повернувшись к Воропаеву, но скосив глаза на Горелова, и дрогнув голосом в лицемерном сочувствии:

– Конечно, всем нам хотелось бы вообще это дело не ворошить. Но не те времена, слава Богу, приходится думать не о чести мундира и отдела, но об интересах более высокого порядка.

Едва заметно покривившись на «интересы были высокого порядка», Горелов заключил:

– Это тоже нам все известно, Николай Гаврилович. Поэтому повторяю, ваша задача не упустить Соловьева. Если он заподозрит неладное – мгновенно уйдет. Не в обиду вам будет сказано, он и не от таких уходил.

Уловив протестующее движение Сибилева, Горелов не без мстительности повторил:

– Именно так – уходил от профессионалов повыше классом. И если вы получите окончательные доказательства, но при этом упустите Соловьева, первым голову снимут именно вам. Мне – следующему. Так что, как только он выйдет на контакт с покупателем, его надо будет сразу же брать.

* * *

Что еще? Где еще могут быть следы проникновения? Пройдя через квартиру в кладовку, превращенную в подобие небольшой библиотеки с самодельными книжными полками, снимаю первый том Довлатова. Вот они, эти следы. Любой, кто заберется в дом, будь то для кражи или с другой целью, непременно просмотрит книги. Открыв книгу и обнаружив косо вложенную открытку тридцатилетней давности с изображением санатория «Красное знамя» в Мисхоре, самый старательный пришелец не обратил бы внимания на то, что ее нижний край косо пересекал две строки из моего любимого «Заповедника» на триста сорок девятой странице: «Что же тебя в ней привлекало? – Михаил Иванович надолго задумался». Я заметил положение открытки скорее автоматически, когда захлопывал в прошлый раз том Довлатова. Сейчас открытка съехала на следующие строчки: «Спала аккуратно, – выговорил он, – тихо, как гусеница».

Обойдя квартиру и вернувшись в прихожую, сажусь на пол у злополучного плинтуса и пытаюсь согнать растерянные мысли в одну кучу, чтобы оценить ситуацию.

Проникновение в квартиру будем считать установленным фактом. Не вызывает сомнения и то, что сделали это люди квалифицированные и материально не заинтересованные. Лица заинтересованные, сиречь воры, не подбирают упавшие счета и не кладут их на место, зато вы носят массудругих более ценных вещей и при этом оставляют после себя откровенный беспорядок. Кстати, я не мог ошибиться с этим листочком? Нет, никак не мог, утром он торчал вот здесь, справа от потайной шляпки гвоздя, которым прибит плинтус.

Итак, проникали люди квалифицированные, и не для кражи, а для обыска. Возможно, для установки техники. Нет, технику ставить не станут – человеку с квалификацией ее обнаружить ничего не стоит. Да и не станет агент никого принимать у себя дома. А прослушивание стационарных телефонов проводится с телефонных станций, для этого лезть в квартиру нет никакой необходимости. Если наблюдение за квартирой и будет установлено, то скорее через окна из дома напротив. Оттуда, правда, не очень-то удобно – деревья мешают. Если только крону подрезать, тогда из окон последнего этажа… Господи, о чем я думаю!

Войти в квартиру могли только наши – ФСБ к сотрудникам «конторы» не полезет, им просто никто не позволит. Что я такого сделал, за что подобная немилость?

Действительно, за что? Этого прямо здесь и сейчас не вычислить. Утечка информации, которая заставляет проверять всех подряд? Сигнал конкретно на меня? Что-то не понравилось в работе? Нет, тут гадать бессмысленно.

Что происходило в последние дни? Из кабинета убрал и соседа. Видимо, чтобы я не мог видеть материалов, с которыми он работает. Что еще? Было приказано передать два дела другому сотруднику. В этом была некоторая логика, потому что именно он занимался экономическими вопросами. Но, вероятно, и тут настоящая причина была в другом. Еще было принято срочное решение о поездке в Голландию. Вот это совсем непонятно. Человека на подозрении отправлять в командировку? Ерунда какая-то.

Что было сегодня? Сегодня была внеплановая поездка в один научно-исследовательский институт на пару с Панченко. Я был неособенно нужен, но начальство приказало, и пришлось провести там почти полдня, сидеть на каком-то глупом совещании о перспективах нашего военно-технического сотрудничества с одной очень умеренно развитой африканской страной. Потом – вызов к Горелову, который битый час говорил ни о чем и в конце концов отпустил меня домой. Короче говоря, почти весь день под плотным контролем, который позволил спокойно работатьу меня дома целой оперативной группе.

Может быть, я ошибаюсь, и ничего не произошло? Отношение коллег вроде не менялось, никто косо не смотрел, кошельков не прятал и руку пожимать не отказывался. Хотя это я уже совсем ерунду несу – никто и знать-то ничего не будет, пока идет расследование. А уж я-то вообще, как обманутый муж, должен узнать все последним.

Поставив книгу на полку, удрученно иду на кухню. Кстати, о коллегах, ведь надо что-нибудь приготовить на ужин, через два часа наши приедут. В дверях в кухню меня останавливает новая и очень непривычная мысль – теперь неизвестно, кто для кого «наш».

* * *

Ветер неожиданно бросал в окно россыпь дождевых капель, переходил на ровное, обманчиво-негромкое бормотание, чтобы затем снова напомнить о себе пригоршней дождя. В этом году весна была необычно теплой для Голландии. В Гааге деревья уже раскрыли листья, воздух перестал пахнуть весной и стал совсем летним, с едва заметным привкусом пыли.

Разговаривая со своим гостем, Ван Айхен долго крутил в руках короткую и толстую сигару фисташкового цвета. С недавних пор он перешел на более легкие сорта и каждый раз, раскуривая сигару, мучился предчувствием неполученного удовольствия. Из-за этого сама процедура приготовлений утрачивала значительную долю смысла, и Ван Айхена теперь раздражало то, что раньше он, растягивая, смаковал.

Дело было не только в сигарах. Одни сигары он еще мог бы пережить. Но его врач решительно выставил целый ряд категорических требований, которые делали жизнь его пациента если не бессмысленной, то близкой к тому, настолько пресным и безвкусным становилось существование. Итак, надо было перейти на легкие сорта сигар, ограничить себя в спиртном, полностью отказаться от ужинов, сбросить вес со ста семнадцати с половиной килограмм до девяноста, совершать ежедневные прогулки и обеспечить себе щадящий для нервов режим работы. В противном случае врач отказывался гарантировать Ван Айхена от инсульта в самом близком будущем.

Что касается шалящего режима работы, то наивный доктор сам бы умер без покаяния, узнай он о некоторых аспектах реальной деятельности пятидесятилетнего предпринимателя, уважаемого, если не всеми, то многими в Амстердаме. Умер бы, если не отудивления, то оттого, что сам Ван Айхен не терпел существования на этом свете людей, излишне информированных о его делах.

Итак, отказаться от своей работы Ван Айхен не мог, без спиртного он, при его ритме жизни долго не протянул бы, так что в этом доктор тоже своего не добился. С сигарами требование было выполнено почти полностью, а что касается питания, то здесь Ван Айхен по его собственному определению прошел через все круги ада и на последнем безнадежно застрял. Он не бросил ужинать – это был о категорически невозможно, учитывая постоянные деловые встречи в ресторанах. Зато он отказался от завтраков и сократил обеды до одного блюда и пива. После недели этой диеты он однажды утром поймал себя на бессознательной попытке незаметно стянуть печенье у секретарши с блюдца. Еще через месяц брюки на нем сзади слегка обвисли некрасивым мешочком. Приведенный этим открытием в восторг, Ван Айхен гардероба менять не стал, а, наоборот, при каждом удобном случае демонстрировал гостям свой похудевший зад как свидетельство железной воли. Впрочем, в тот же период ему пришлось показатьсвой характер уже по совершеннодругому поводу. Один из его людей был уличен в контактах с полицией, и Ван Айхену пришлось затратить немало времени и нервов в подвале одной из своих вилл, с помощью двух помощников вытряхивая из предателя детали его работы на противника. Позже изуродован ное тело провинившегося нашло вечное, как надеялся Ван Айхен, успокоение в основании одной из ремонтируемых дамб.

Срезав коротким движением золотой гильотинкой край сигары и быстро раскурив ее, Ван Айхен кивнул собеседнику на стоящий рядом с их креслами столик:

– Наливайте еще, угощайтесь виски. Это односолодовое, на любителя. Я предпочитаю именно односолодовый чистый молт, у него более тонкий вкус, хотя кто-то может сказать, что он бедноват.

Его собеседник, звякнув кубиками льда, отпил глоток из стакана и кивнул:

– Спасибо за угощение. Позвольте быть откровенным – это, конечно, не так аристократично, но я действительно предпочитаю бленды, составленные из разных спиртов. Банально, но классические «Джонни Уокер», «Чивас Ригал» или «Баллантайнс» доступнее для моего вкуса. Смешение разных сортов виски делает его интереснее, богаче. Хотя, по рассказам, британская королевская фамилия предпочитает именно чистый вкус молта.

Ван Айхен хохотнул, кивая:

– Вот-вот, я тоже люблю молт, совсем как принц крови, хотя не могу похвастаться аристократическим происхождением. Мой отец был простым учителем и не мог себе позволить ничего, кроме дешевого красного вина или стакана пива в конце дня.

Его собеседник обвел взглядом просторный кабинет с тяжелой мебелью и рассудительно заметил:

– Нужда рождает упорство, а оно, в свою очередь, – успех. Кстати, об успехе. Нам надо торопиться с завершением нашей сделки. Мы готовы согласиться с ценами, которые предлагают ваши партнеры, но каждый день проволочек может обойтись нам очень дорого. И вам тоже.

– Я понимаю. Я нус сообщает из Москвы, что Соловьев будет в Голландии завтра. Так получилось, что и сам Янус приезжает сюда. Это смешно, но его включили в группу, которая должна будет брать Соловьева.

Собеседник Ван Айхена потер лоб и хмуро проговорил:

– Это совсем не смешно. Участие Януса в группе может оказаться совсем несовпадением. Нобудем надеяться налучшее. Когда они намерены брать Соловьева?

– Когда получат окончательные и неопровержимые доказательства его вины. То есть после прямого контакта с теми, на кого он, якобы, работает.

Собеседник Ван Айхена поставил пустой стакан, жестом отказался от новой порции и задумчиво сказал:

– Плохо, что нам приходится действовать через вас. Простите, но я не всегда уверен, что ваши люди смогут точно оценить ситуацию. Сотрудник спецслужб, подобный Янусу, требует тонкой работы. С этим и подготовленный профессионал не всегда справляется.

Ван Айхен без малейшей обиды пожал плечами:

– Ради бога. Он завтра будет в Голландии. Можете взять его себе.

Его собеседник с улыбкой поднял руки:

– Нет-нет, пока рано. Сейчас Янус психологически еще не готов к встрече с нами. Пусть он пока думает, что работает на большой бизнес. Подобного рода помощь, даже если она граничите нарушением закона или даже экономическим шпионажем, всегда легче переносится объектом вербовки, чем что-либо другое. Не надо ему знать, что за вами стоит разведка. К этому мы еще успеем придти.

Ван Айхен задумчиво кивнул:

– В этот раз Янус только должен помочь провезти через границу груз оборудования. Вполне невинное дело. Если не считать того, что на самом деле речь идет о поставке оппозиционным группам на Северном Кавказе и в Средней Азии самых современных средств связи. Кроме того, мы должны помочь доставке вте же адреса партии оружия. Я правильно понимаю наши обязательства перед вами?

Его собеседник пожал плечами:

– Все должны быть довольны. Мы помогаем вам создать законченный никл производства вашего товара из производимого в Средней Азии, Пакистане и Афганистане сырья, включая его доставку в Европу. Мы оказываем содействие вам организационно и финансами. Вы же оказываете нам содействие в решении некоторых политических задач на Кавказе. Сотрудничество бизнеса и разведки – это нормально.

Слегка подавшись вперед, Ван Айхен внимательно выслушал собеседника и с любопытством спросил:

– Вы верите людям, которые вынужденно работают на вас?

Его собеседник усмехнулся и неторопливо ответил:

– Как вам сказать. Мы имеем дело, как правило, с инициативниками. С теми, кто сам находит нас и предлагает свои услуги. У каждого из этих людей свои мотивы, но они надежней, более прогнозируемы. Однако с ними и больше риска получить подставную фигуру. Что касается тех, кто работает на тебя вынужденно, то их сложнее контролировать. Зато их ты и выбираешь сам. Так что я не всегда знаю, что лучше.

– Так, может быть, вам все-таки стоит познакомиться с Янусом?

Собеседник Ван Айхена категорически покачал головой:

– Нет, не надо его сейчас выводить на нас. Он может сорваться. Тем более что он так стережется, нервничает.

– Да, Янус настаивал на том, чтобы его полностью прикрыли. Он боится своих коллег. Если они что-либо заподозрят, его возьмут мгновенно. А уходить раньше срока, не пол уч и в денег, он категорически отказывается.

Помолчав, собеседник поинтересовался:

– Кто придумал эту кличку? Он знает, что вы его за глаза называете Янусом?

Ван Лихен с улыбкой покачал головой:

– Нет, конечно не знает. Хотя не думаю, что он мог бы обидеться. Мне кажется, что люди вашей профессии – простите мне мою откровенность – сродни актерам. Они помешаны на перевоплощении и обмане. Вероятно, даже в этой ситуации он счел бы эту кличку за комплимент.

– Боюсь, для него она может звучать как оскорбление. Вообще, учтите возможность его душевных метаний, не позволяйте ему чувствовать себя изменником. Но оставим это. Что вы думаете делать с Соловьевым? Простите, что я оставляю эту проблему вам, но он входит в вашу часть сделки.

Вздохнув, Ван Айхен налил себе еще виски, покачал стаканом и ответил:

– Тянуть здесь опасно. По словам Януса, это очень опытный человек. Так что… Так что Соловьева надо будет дискредитировать перед его коллегами сразу после прибытия в Голландию. А затем лучше всего – ликвидировать.

* * *

В комнате звякали бокалы, звук голосов упал – кто-то из коллег рассказывал анекдот. Донеслись обрывки фраз «еще полчаса…», «и пойду домой». Грохнул хохот, снова зазвенели приборы.

Приступ бешенства накатил стремительной волной, в груди стало легко, холодно и жутко. Все встало на свои места – проникновение в квартиру, странные мелочи, безотчетное и беспричинное чувство тревоги. Мир перевернулся. Меня подозревают. Меня. Что я такого сделал?

– Что же ты, паразит, замолчал? Ты на что конкретно намекаешь? Ты меня имел в виду?

Мой собеседник, Олег Воропаев из нашего отдела, только таращит мутные глаза, дергает руками и мотает головой, то есть всеми доступными способами демонстрирует категорическое нежелание участвовать в разговоре.

– Не кривляйся, отвечай, я тебя спрашиваю!

Не отвечает. Похоже, так я ничего путного не добьюсь. С трудом заставляю себя отпустить его горло, и Воропаев, со свистом отдуваясь, медленно сползает на табуретку. Растерев посиневшую, покрывшуюся пупырышками шею и восстановив дыхание, он вместо ответа начинает замысловато и скверно браниться, поглядывая в сторону коридора. После короткого размышления, опасаясь, что я могу ошибочно отнести сказанное на чей-нибудь еще счет, он добавляет:

– Ты – идиот!

– Я тебя не об этом спрашивал. Я тебя…

– Причем идиот буйный! Что ты меня схватил?

Воропаев возмущается не зря, вцепился я в него, в общем-то, без особого повода. Так, во всяком случае, могло бы показаться стороннему наблюдателю, благо что на кухне, кроме нас двоих, никого нет. Коллеги, ближе к вечеру, собрались отметить мой отъезд, и все пошло по намеченной схеме. День нынче будний, времени мало, за исключением меня все люди семейные, поэтому присутствующие надирались необыкновенно стремительно и, я бы сказал, не без вдохновения.

Когда мы вышли на кухню покурить, я напомнил Воропаеву об одной информации по делу, которое он вел. Эти данные были мне нужны, чтобы подготовить заключение по проблеме экспорта оружия. Строго говоря, подобный обмен информацией требовал хотя бы устной санкции руководства отдела. Но если на каждый чих испрашивать разрешения начальства, мы работать не сможем, мы зарастем паутиной, поэтому Воропаев легко пообещал мне предоставить необходимую информацию. Это было неделю назад. Справку я уже сдал, и вопрос я сейчас задал уже так, случайно, по странному наитию. И в ответ Олег стал блудливо отводить глаза и мямлить что-то невнятное.

– Так я не понял, что случилось?

– Да ты понимаешь, я до сих пор так и не смог узнать, понимаешь, получить…

– Что ты врешь? Ты эти данные получил на прошлой неделе. Тогда никаких проблем не было. Что изменилось? Может, ты просто не хочешь говорить? Ты мне не веришь?

Окончательно струсив, Воропаев совсем уже несвязно стал объяснять:

– Ну что ты, совсем нет, тут дело совсем в другом.

Воропаев даже не смог изложить никаких деталей этого своего дела. Выпито было уже много, и у меня не было времени, чтобы об дум ать услышанное. Видимо, слегка одеревеневшее от выпитого и оттого плохо управляемое лицо выдало мои эмоции, ибо глаза Воропаева начали бегать с удивительной прытью. Он уже все понял, проклинал свою неизобретательность и боялся продолжения разговора. У меня, наоборот, начала подниматься в душе вся муть прожитого дня и мыслей, которые успели перебродить в голове. Нервы начали опасно вибрировать, предвещая взрыв.

Наконец, уставившись на дверцу холодильника, Воропаев стал бормотать ненатуральным голосом:

– В общем, ты просто не так меня понял. Такие вот дела. А ты, значит, завтра улетаешь? Куда? Говоришь, в Голландию? Хорошо тебе, за кордон поедешь.

– Хорошо, это не то слово. Наша работа вообще – просто фантастика. Романтика, новые люди, встречи. Свежие впечатления. Ты куда это собрался?

Пока я говорил, Воропаев начал тихонько пробираться к выходу из кухни, и вот как раз в этот момент мне и пришлось прижать его к стене. Хватал я его в спешке, как попало, и всего через несколько секунд он начал стремительно синеть и дергаться. Но теперь Алик уже пришел в себя, у меня рассеялась пелена бешенства перед глазами. Некоторое время мы молчим каждый о своем. Потом закуриваем, и я делаю Алику деловое предложение:

– Значит так: выкладывай, с чего ты вдруг так изменился ко мне. И что вообще произошло? Что тебе известно? Давай выкладывай, не тяни душу. Ты видишь, я собой не владею.

– С ума сошел? И зачем тебе это? Ничего не знаю. А знал бы, думаешь, сказал бы? Чтобы я делился с тобой такой информацией?!

– Ты уже начал это делать. Кстати, без моей просьбы. Так что, если меня станут судить «за измену Родине в форме шпионажа», ты будешь сидеть рядом со мной.

Воропаев уже не говорит, а стонет:

– Господи, а я-то за что?

– Ты помог мне понять, что меня подозревают. То есть разгласил служебную тайну. Так что тебе ничего другого не остается, как рассказать мне все. И радоваться, что я не придавил тебя за твои беспочвенные подозрения. Ты ведь принял меня за сволочь, нет?

– А кто ж ты еще? Друга своего шантажируешь, гад.

Наклонившись к Воропаеву вплотную, сговорчиво принимаю его точку зрения:

– Это точно, шантажирую. Меня работа таким сделала. Это я по первоначалу думал, что у нас все как один ангелы в белых ризах, а на самом деле такой народ собрался – даже говорить не хочется. И если подопрет, я ради своей шкуры не то что тебя, я брата родного продам. Вернее, продал бы, если бы он у меня был. Ты мне все расскажешь, а я уже руководством разберусь сам. Они там совсем свихнулись. Я им устрою небо с овчинку.

Терпеливо выслушав эту тираду, Воропаев спокойно возражает:

– Это ты свихнулся. Куда ты собрался? Так прямо заявишься и скажешь, что ты ни в чем не виноват? Да они извинятся и пожмут тебе руку? У тебя с головой все в порядке?

– Это не твое дело. Мне нужна информация.

Однако тут Воропаев уперся намертво и категорически отказался дальше обсуждать тему. Никакие угрозы и посулы не могли его сдвинуть с места, заставить рассказать, какую информацию получило наше руководство. В ответ на все уговоры он только мотал головой, махал руками и бормотал о моей не требующей проверки честности, о своем служебном долге и прочей ерунде. Затем стал изобретательно распространяться на тему того, что, правда, всегда выйдет наружу, и что когда разберутся, все станет на свои места. Как я понял, в данном случае он, будучи человеком сторонним, был вполне готов ждать победы справедливости лет пятнадцать-двадцать, в зависимости от решения суда.

Попытки быстро протрезвевшего Воропаева меня успокоить особого успеха не имели. Отводя глаза в сторону, он неубедительно бормотал нечто вроде:

– Перестань, Алексей, ты ведь прекрасно знаешь правила игры. У вас в конторе никто никому не верит.

Он говорил сущую правду. У нас не верят нелегалам, долго работавшим за рубежом, потому что от продолжительной деятельности в одиночку у человека часто происходят необратимые изменения в психике. И еще потому, что за это время человека хотя бы теоретически можно было перевербовать. Не верят агентам-двойникам, потому что полностью их проконтролировать практически невозможно. И так далее. Поэтому я покладисто соглашаюсь с Воропаевым:

– Это точно, никто и никому. Но мне от этого не легче.

– Брось, в крайнем случае уйдешь из конторы. Ты два языка знаешь, работу найти для тебя не проблема.

– Ну да, уйду весь в дерьме, чтобы со мной потом никто не здоровался при встрече?

– Для тебя это так важно?

– Важно. Я ненормальный.

Подумав, Воропаев встрепенулся:

– Будь ты под колпаком, ни о какой командировке речь бы даже не шла.

До чего же у него блудливые глаза. Сам не верит в то, что говорит. Руками вон перебирает по столу. Несет ерунду, а самому стыдно.

– Конечно-конечно. Ладно, Олег, иди. Мне одному посидеть надо. Я к вам скоро присоединюсь.

Воропаев, не глядя в глаза, ерзает на табурете. Все он прекрасно понимает. Интересно, доложит он руководству о нашем разговоре? Наверняка доложит. А руководство знает, что делает. Я и сам поступил бы точно так же, как наше руководство. Скорее всего на меня была получена информация, по которой тянуть время ни в коем случае нельзя. Нужно решать, а достаточных доказательств нет. Поэтому затейники из нашей службы безопасности решили пустить за мной наблюдение и сэкономить время, проследив мои контакты, так сказать, на месте.

Решившись, Воропаев спрашивает:

– Ну и что ты собираешься делать? Поедешь?

С интересом посмотрев на любознательного коллегу, отвечаю:

– А ты как думаешь? Конечно, поеду. Куда я денусь?

* * *

Как хотите, ноэто унизительно, когда тебя заставляют стоять нажелтом квадрате. Квадраттоли намалеваннасеромполу, толи вырезан из желтого пластика. Офицер паспортного контроля лениво листает туда-обратно документы, а я, как клоун на манеже, маюсь на этом проклятом квадрате в Голландском аэропорту «Схрипхрол», который голландцы с присущим им изяществом называют «Схрипхрол», и жду, когда ему надоест пялиться на паспорт.

Из-за чего, собственно расстраиваться? Да, попал под колпак, так сложились обстоятельства. С каждым может случиться. В этой профессии, правда, каждый уверен, что с ним, как с супругой Цезаря, подобное случиться как раз не может. Все играют в неприкасаемых. Потому, собственно, и выбирают именно это ремесло, чтобы играть в неприкасаемых. Но коли уж стряслось, так выход один и самый простой – уйти с работы и затихнуть, глотая обиду. И нечего оскорбляться! Понятно ведь было, что за работа, какие люди будут окружать. И по каким правилам пойдет игра. Нужно было обязательно реабилитироваться? Идея прекрасная, только как это сделать?

– Нечасто такое вижу. Сейчас все постоянно путешествуют. Весь мир путешествует. Вы слушаете меня, господин Соловьев?

Как же меня раздражает этот тип! Может быть, это просто нервы. Настроение донельзя поганое. А тут еще этот болтун в униформе. Офицер молодой и толстый. И меланхоличный, как захандривший в неволе слон. Но говорливый, как эстрадный конферансье. Не поднимая глаз, он мычит:

– У вас совсем новый паспорт. Поздравляю. Это, понимаете ли, редкость. Обычно бывает столько штампов, что и не знаешь, куда ставить новые отметки. У меня тут, скажу вам, был случай с одной туристкой из Южной Африки…

Я напрягаюсь. С первым же шагом по чужой земле автоматически включаются системы защиты. Совсем как у робота. Резко обостряется восприятие и натягиваются нервы. Это в театре и кино все ясно и понятно. Если есть ружье, то оно всенепременно стреляет, если есть грабли – на них обязательно наступают. Примитивная логика. Ав нашей многотрудной работе все как раз наоборот. Ружья развешаны повсюду, и одному богу известно, кому какое из них предназначено. Ходи и смотри в оба, если хочешь уцелеть. Работа в конторе учит, по крайней мере, одному непреложному правилу: «Бойся случайностей и не верь в совпадения».

Интересно, что надо этому типу за стойкой паспортного контроля? При его работе главное – не допускать сбоев и не устраивать толкотню. А он треплется со мной, как со старым приятелем, и хвост пассажиров сзади все растет. Я улыбаюсь, хотя кожу на лице начинает покалывать, как иголками. Сейчас этот толстяк еще немного поговорит, а потом ко мне подойдут двое неприметных граждан и возьмут под руки. И отведут для допроса. В конце концов, конечно, отпустят, но нервы попортят изрядно.

Конечно, все это чепуха, и как раз перед голландскими властями я пуст и прозрачен. И невинен как дитя. И проблемы у меня совсем иного рода, нежели риск испортить карьеру. Но мысль об аресте – ярмо, которое разведчик несет всю свою жизнь, и которая в итоге сводит его в могилу раньше положенного срока. Сейчас надо помолчать, пока этому типу надоест чесать язык.

Как же он мне надоел! И тут, как всегда не ко времени, меня прорывает:

– Да, новый паспорт, новый. Люблю путешествовать по миру. А старый отобрали. В Таиланде. За торговлю живым товаром.

Голландец медленно поднимает голову:

– Все бывает. Кстати, давно хотел спросить, но не было случая. А правда, что торговлей живым товаром в основном занимаются те, кого женщины не интересуют?

Вот он как все повернул. Молча размышляю над ответом, который должен быть не более чем умеренно вызывающим – не надо забывать, что мой паспорт все еще в руках у этого типа. А офицер, навалившись на заскрипевшую стойку и не обращая ни малейшего внимания на недовольный гул пассажиров за моей спиной, тем временем продолжает:

– Не боитесь, сэр?

– Чего?

– Что я не пойму шутки и задержу вас до выяснения обстоятельств?

– Боже сохрани. Это что же, у голландских офицеров паспортного контроля совсем нет чувства юмора?

Голландец надолго задумывается. Потом со вздохом заключает:

– У меня есть чувство юмора. Определенно есть.

И, поставив штамп, протягивает мне треклятый новый паспорт. После этого, уже не глядя больше на меня, берет документы у худой седой дамы, которая последние десять минут сверлила мне мрачным взглядом затылок.

Переводя дыхание и вполголоса чертыхаясь, шагаю в зал получения багажа. Общительность – обязательный элемент нашей профессии. Но правильно говорила мне в детстве бабка: «Не чешись за столом и никогда не болтай лишнего». Чесаться я перестал, а вот трепаться попусту продолжаю.

Длинная черно-серая резиновая лента транспортера медленно тащит по кругу вереницу сумок и чемоданов. Вокруг терпеливо мнутся пассажиры. Они получат свои вещи и наконец попадут под долгожданное небо Голландии. Мне бы их заботы. Я как раз под небо Голландии не хочу. Я хочу домой.

События последних дней полностью выбили меня из колеи. Злобное, непримиримое ожесточен не прошло, осталась горькая, какая-то детская обида. Многие годы продолжалось одно и то же: одних людей с переменным успехом вербовал я, другие безуспешно пытались вербовать меня. И то и другое носило некоторый оттенок игры с более или менее ясно установленными правилами. Во всяком случае, для меня. И вот, эта игра кончилась. И теперь правило только одно – я один за себя и против всех.