Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

6

Под легкую музыку, под шепот и сытую икоту, почти в полном безделии прошло, наверное, минут сорок. Солнце все так же неподвижно стояло за огромным окном бара, легко поворачиваясь в своем кресле, можно было потерять его из виду и сосредоточиться на мелькающих руках бармена, на чужих лицах и на стаканах, а можно было легким нажимом ног вернуть себя прямо в морское послеобеденное сияние.

– Не пришел! – сказала Маруся и лениво отглотнула из бокала.

– Наплевать, я уже забыл про него.

– Про кого ты забыл?

– Про старика.

– Про это нельзя забывать, это наше общее место, – Маруся сделала большой глоток, и ее верхняя губа окрасилась белым. – Преступно забывать прошлое!

Ее любовь к молочным коктейлям, проявляющаяся только в сугубо алкогольных заведениях, всегда воспринималась Олесем как что-то не сильно патологическое и приемлемое, теперь белая полоса под носом возлюбленной раздражала поэта.

– Я схожу вниз, в каюту.

– Зачем?

– Возьму блокнот… Подожди меня. Пожалуйста, не исчезай никуда, я минут через десять вернусь… Подожди здесь!

Прежде чем сорваться из кресла и пробежать вниз по ступеням, Олесь нарочно пристально, долго не мигая, смотрел на солнце, впитывая белую точку глазами, и теперь оно осталось с ним, оно металось в полутьме по стенам, по ковровым дорожкам, по зеркалам, по металлическим переборкам, по дверям, по тусклым лампочкам, по лицам попадающихся навстречу людей. Когда солнце начало меркнуть и зрение адаптировалось к электрическому свету, Олесь осознал, что испытывает сильный страх. Ему не хотелось возвращаться в свою четырехместную каюту в четвертом классе на самом дне теплохода «Казань». Оснований для страха не было никаких, и поэтому его было трудно воспринять как должное и получить от него положенное удовлетворение.

Он попытался представить себе холодный, полный невидимой энергии воздух там, за железными переборками, снаружи, огромную колышущуюся воду, полную тайн и пенящуюся, и блистательную, не смог этого сделать, вышло как-то скупо, и в совершенном уже раздражении толкнул дверь каюты, даже не подумав, что она может быть заперта.

Он вовсе не был готов к такому-то событию или разговору, он нарвался на напряженный женский взгляд и тут же потерялся, запутался. Тамара Васильевна сидела совсем неподвижная на своей нижней полке. Обильная косметика, еще недавно украшавшая ее лицо, теперь отсутствовала начисто. Косметику, похоже, долго и тщательно соскабливали. Лицо тетки сделалось после этой операции серым, заостренным и выразительным, и оно стало значительно моложе. Тамара Васильевна не двигалась, даже не моргала, а рядом с нею на стуле в контраст подпрыгивал и юлил неопрятный кавказец Илико. Он пытался угостить тетку чужим коньяком. В его волосатой руке приплясывал алюминиевый полный до краев стаканчик.

– Слушай, она с ума сошла! – сказал Илико, увидев поэта. – Ее лечить надо… – Он сделал еще одну попытку, придвинув стаканчик к губам Тамары Васильевны, и на этот раз она послушно сделала маленький глоток. – Вот молодец девушка… – Илико повернул голову и вцепился глазами в Олеся. – Слушай, скажи, я нерусский, я не могу понять. Что такое квадратное озеро?

Олесь непроизвольно попятился. Тетка облизала мокрые губы, но при том не шевельнула даже пальцем. Она была полуодета, она даже не пыталась прикрыться.

– Квадратное озеро, – Олесь прижался спиной к двери. – Я не знаю, что это такое! Вероятно, что-то геометрически правильное в ландшафте… Что у вас тут, я что-то не пойму?

Тамара Васильевна еще раз облизала мокрые бесцветные губы и ничего опять не сказала.

– Понимаешь, она молчит! Пришла и молчит! Села вот так, и ни одного слова, понимаешь? А потом вдруг спрашивает таким голосом, – Илико наморщил щеки от неприязни. – Как из гроба…

Тамара Васильевна, не дав кавказцу сымитировать ее голос, сказала, неприятно глядя поэту в глаза:

– Квадратные, черные озера… – интонации в этом никакой не было, до ужаса никакой. Хрипловатый безвкусный голос сумасшедшего. – Квадратные озера большого острова… – Она опять облизала губы. – Черные!..

– Ну вот, вот! – обрадовался Илико. – Ты что-то понял? – Олесь покачал головой. – Нет, ты не понял, и я – нет! Черное озеро! – взмахнув руками, вдруг крикнул он. – Черное озеро!

– Погоди, – попросил Олесь. – Не повышай голос. Стоит подумать. – Он смотрел на косо ползущую за стеклышком иллюминатора белую пену. – Знакомое что-то. Но что, вспомнить не могу!

Он взял со стола свой блокнот и сразу попытался выйти из каюты. Но передумал. Только теперь он оценил по-настоящему тетку. Дикая маска из помады, пудры и теней стекла куда-то в отверстие умывальника, и стало понятно: Тамаре Васильевне немногим более тридцати, молодая баба. Всего лет на пять старше Маруси.

– Что же с вами случилось? – спросил Олесь, опускаясь перед нею на корточки. – Давайте вспомним. – Он успокоился, увлекся происходящим и говорил с ней вкрадчиво, как с ребенком.

– Вы поднялись по трапу на борт. Капитан объявил о пожарных учениях и пригласил на обед. Вы спустились сюда в каюту, поздоровались со мной, потом пошли в душ, что было дальше? – Тамара Васильевна напряглась, что-то попыталась сказать, но получилось лишь неразборчивое мычание. Олесь взял ее за руку. – Что с вами произошло, что с вами случилось? – Рука у тетки была маленькая и очень тяжелая. – Что за бред про квадратные черные озера, откуда вы их взяли?

– Мокрая вода! – сказал Илико. – Черное озеро. Ты такое видел? Голубое – да! Зеленое – да! Черное и квадратное… Квадратный – это бассейн. – Он наклонился к Тамаре Васильевне и пророкотал ей прямо в глаза: – Бассейн?

– Нет! – сказал Олесь. – Я, кажется, понял. Я вспомнил, что это такое. Квадратными озерами называют братские могилы на Большом Соловецком. Они не похожи на бассейн.

– Могилы? – ужаснулся Илико.

– Братские! – подчеркнул Олесь. – Для монахов и для врагов народа.

Теперь он хорошо припомнил серию цветных иллюстраций – приложение к журналу «Посев». Каменные широкие ступени лестницы, ведущие на Секирную гору, убийц в черных плащах и черных ушанках, попирающих начищенными сапогами мерзлые ступени. На шапках красные масонские звезды. Монахов привязывали к большим бревнам и бросали вместе с бревнами со ступеней так, что они катились. А внизу лежала уже куча трупов, и текла по каменным изломам соловецкой осени святая кровь. Это не были фотографии, это была яркая антисоветская живопись. Все было нарисовано каким-то немецким художником-атеистом.

– Могилы? – спросила вдруг жалостным голосом Тамара Васильевна и, будто опомнившись, прикрыла красивое белое колено ладонью. Она посмотрела на мужчин смущенно. – Господи… – простонала очень тихо она.

Илико ловким одним движением опять наполнил стаканчик и преподнес.

– Пойду я… – сказал, так чтобы его не услышали, поэт и осторожно выскользнул в коридор. – Сами разбирайтесь, какого озера вам теперь надо.

Поднимаясь по ступеням, он снова пытался представить себе могучую энергию океанского простора, ее воздух, ее бесконечную воду, и это почти удалось, как легко удалось избавиться от неприятной сцены, свидетелем которой он случайно сделался. Он вошел в бар почти восторженный, с блокнотом, зажатым в руке. Вошел и остановился. Дважды он обежал пространство бара глазами. Маруси нигде не было. Она исчезла.

7

Стеклянная стена от прямого попадания солнечных лучей нестерпимо горела. В баре было ярко, ярче, чем в полдень. На коричневом и красном бархате вытянулись широкие полосы света. На столе стоял недопитый стакан Маруси. Никто больше здесь не брал молочных коктейлей, не перепутаешь, а за столом сидел старик. Олесь не сразу определил его, человек, встреченный ими на палубе, и человек, сидящий в кресле, был не совсем один и тот же, там, на палубе, он был погружен в себя и печален, здесь скован и почти напуган.

– Вас тоже пугают квадратные озера? – без всякого предисловия, присаживаясь за столик и бросая блокнот, сказал Олесь. – Черные квадратные озера видели? – Он поставил рядом с блокнотом чашечку кофе.

– Видел! – отозвался послушно старик и тут же добавил: – Нет никаких квадратных озер.

– Ну тогда что же вы видели?

– Вы, молодой человек, немножко не понимаете. Тоща было не до геометрии. Копали как попало, только бы можно было хорошо засыпать. А когда докапывались до воды, расстреливали и землекопов. Глубже ямы не делали.

Морское сияющее пространство за окном казалось неподвижным, могучим, твердым.

– А вы как, сами копали или стояли рядом?

– Вы хотите, чтобы я вам ответил?

– Конечно.

– Я вам не могу ответить на этот вопрос. – Глаза у старика были коричневые, глубокие, в длинных паузах между словами он жевал губами. – Наверное, вы сами догадались… Но это не имеет никакого значения, все сроки давности прошли…

«О чем я должен был сам догадаться? – подумал Олесь. – Наверное, он все-таки не копал, наверное, он рядом стоял с автоматом и держал землекопов на мушке, то бишь занимался совершенно иной работой. Вот о чем».

– А озера, они, конечно, есть, искусственные, – продолжал старик. Он тоже пил кофе, но в отличие от Олеся держал чашечку все время на весу в руке, не ставил ее на стол. – Можно допустить, что были и квадратные. Когда ямы засыпали, очень часто на месте могил происходило опускание почвы. Получались черные такие огромные лужи. Сперва думали – они мелкие, откуда глубине взяться, сами же только что копали. Помню, пытались нащупать дно. Шест трехметровый, а до дна не достает. Помню, я хотел нырнуть с лодки, молодой был, психованный, разозлился на шест, смотрю, а там рыба. Представляешь ты рыбу в таком озере?

– Нет, не представляю! – сказал Олесь и отвел глаза от глаз старика. – Любопытная история.

– Ну так мы одну поймали… – Сказал все так же без чувства старик. – Здоровая, килограмм на восемь…

«Все-таки псих… Завернутый товарищ, – определил себе Олесь и открыл блокнот. – Но поэтичен… Поэтичен очень… Чертовски, безудержно поэтичен старикан! Не напрасно я в него вцепился».

– А какая рыба? – спросил он. – Треска, наверно? Может, щука?

– А рыба-то слепая… Похожа на щуку, точно, только глаза белые навыкате, как у мертвеца!..

Олесь попытался представить себе огромную щуку с глазами покойника, но вместо ясной картинки увидел нечто бесформенное и неприятное. Он поймал себя на том, что уже не на шутку беспокоится и хочет, чтобы Маруся поскорее вернулась в свое кресло. Он допил свой остывший кофе и, уже не слушая старика, а тот расходился в описаниях своих все больше и больше, даже голос зазвенел, разглядывал трех «афганцев», выпивающих в другом конце бара. Они сменили свою штатскую одежду, вероятно, на более привычную. Головы бритые, гимнастерки, натянутые на могучих спинах, пожелтели от солнца, плечи без погон, в больших стаканах что-то прозрачное, похоже – водка.

«Разве в баре торгуют водкой?.. Наверное, с собой принесли».

– Она не сказала, куда пошла? – спросил Олесь.

– Ваша девушка?

– Вы ее видели?

– Конечно, она заняла мне место. Она сказала, что выйдет на верхнюю палубу. Ей очень понравились вид и ветер.

– Вас приглашала?

– Пригласила. Но для меня это чересчур. «Маньячка, – определил себе Олесь. – Покажи вагон с сахаром, не остановится, пока весь не сожрет». Он нарисовал в блокноте чашечку кофе, руку старика схематично, три коротко стриженные бородатые головы и несколько небольших рыб с глазами навыкате. Положительно, старик ему импонировал, но стихи не родились, хотя и сохранялось ощущение, что вот сейчас прорвет.

– А вот и ваша девушка!

Перо прыгнуло по изрисованному листу молниеносным следом.

– Скорее… – Маруся задыхалась, вероятно, после бега. – Скорее пошли! – Лицо ее было пунцовым, губы кривились, казалось, от сжигаемой ярости. – Вы извините нас, Николай Алексеевич, но очень срочное дело образовалось.

– Куда ты исчезла? Можно было предупредить?.. – Увлекаемый горячей рукой Маруси к двери, он успел заметить, как повернулась одна из бритых голов и как обожженная рука зачем-то потерла костлявое плечо на том месте, где раньше был левый погон. – Куда ты меня тащишь?

– На верхнюю палубу! Ты можешь шевелить ногами быстрее?

– Попробую. Слушай, а откуда ты знаешь, как старичка-то зовут?

Но на этот вопрос Маруся уже не ответила, оттолкнув сильно скрипнувшую дверь, она первой выскочила на палубу. Вытянутой напряженной рукой она указывала на что-то находящееся рядом с поручнями метрах в трех от входа, почему-то ничего не объясняя. Она сжала губы и наморщила лоб.

Воздух ударил в лицо, ледяной и холодный, могучий, полный заходящего солнца и водяной пыли. Олесь зажмурился. Ему показалось, что возник на грани слышимости звук реактивного мотора. Посмотрел вверх – никакого самолета, только развернутая бездна синевы, и в этой бездне таяла еще наработанная военным бомбардировщиком белая длинная линия.

– Ты что, ослеп? – вежливым голосом спросила Маруся. Палуба была металлическая, жесткая под подошвами, звенящая при каждом маленьком шаге, а вода вокруг была огромна и мягка, море пенилось, Олесь в этот момент ощутил весь корабль, ощутил его как огромный кусок металла, погруженный почти наполовину в шевелящуюся легкую соль. Скользящий огромный нож, направленный острием своим на Большой Соловецкий остров.

– Да посмотри ты! – крикнула Маруся. Она попыталась отобрать у поэта блокнот. – Видишь, кровь?

– Где?

– Вот! – палец Маруси описал в воздухе неправильный эллипс.

– Действительно… Ты смотри-ка… Кровь… Всегда ты найдешь что-нибудь интересненькое… Хоть на цепь сажай.

8

Солнечный сильный свет не дал бы обмануться здесь даже человеку вовсе неискушенному, даже ребенку было не перепутать это пятно с каким-то другим. Ни томатный сок, ни клюквенный, ни краска, ничто не могло бы выглядеть таким образом. Большая свежая, но уже спекающаяся лужа крови имела неприятный черный отлив и была будто подернута пленкой. Лужа была огромной, такая могла образоваться, если выпустить из человека не менее половины всей содержащейся в теле жидкости.

Олесь опустился на корточки.

– Плохое дело, – сказал он, и в голосе прозвучала деловая интонация. – Лучше нам с тобой в это не лезть… – Он попробовал пальцем густую жидкость, понюхал, вытер палец о палубу. Палуба почему-то оказалась холодной и чистой. – Но, пожалуй, нужно сообщить!

– Куда?

– Не куда, а кому. Вероятно, либо директору маршрута, либо капитану. Интересно, а есть вообще какой-нибудь милиционер на корабле?

– Мне не кажется.

– И мне не кажется. А вот какой-нибудь сотрудник КГБ обязательно должен сыскаться.

– Почему ты думаешь?.. Ты думаешь, если теплоход идет в закрытой зоне, то обязательно сыщется представитель органов? – Маруся была совершенно спокойна, выполнив свою задачу, ткнув поэта носом в лужу крови, она теперь откровенно заскучала. – А может, пойдем в бар?.. Пойдем выпьем чего-нибудь немолочного.

– Когда ты заметила эту лужу?

– Минут пятнадцать назад. Вышла подышать и сразу заметила.

– Но она совершенно свежая, – рассуждал Олесь. – Это значит, человека на этом месте убили минут двадцать назад. Убили и унесли.

– Унесли, да, – в тон ему поддержала Маруся.

Но, может быть, все-таки не насмерть его убили… А может быть, ее?

– Ты думаешь, это кровь из носа? – Олесь, не поднимаясь, задрал голову и смотрел на Марусю напряженно. – Ты допускаешь что-то банальное?

Она пожала плечами.

– Почему бы и нет.

– Очень, очень не хочется банальности… – Олесь наконец поднялся на ноги и зачем-то отряхнул рукава. – Ужасно не люблю. Ладно, не наше дело. Пойдем… Пойдем сообщим и потом пойдем выпьем… Чего-нибудь немолочного.

Дверь открылась, Маруся резко обернула голову и сказала громко, обращаясь к человеку, вышедшему на палубу:

– Посмотрите! Посмотрите! Здесь произошло убийство! – Голос ее был по-актерски истеричен, и Олесю с трудом удалось спрятать улыбку.

– Видите? Кровь! – Она показывала пальцем.

– Много крови… – подавленным голосом поддержал Олесь. – Очень много невинной человеческой крови.

Прикрыв за собою аккуратно металлическую дверь, на палубу вышла знакомая дама, та самая, что стояла рядом с капитаном-директором во время загрузки на «Казань». Она загадочно улыбалась и поеживалась от холода.

– Вы считаете, здесь убили человека? – спросила она и ослепительно улыбнулась, демонстрируя дорогие зубы.

– Да, похоже… – сказал Олесь. – Может быть, даже не одного. Очень… Очень много крови!

– Это кабанчика резали! – сказала дама и снова улыбнулась. – У капитана день рождения сегодня. Подарок на ужин.

– А почему не на кухне резали? – спросила Маруся.

– Почему же не на кухне? На кухне. Начали на кухне, но он вырвался и убежал.

– Я понял, – Олесь тоже улыбнулся. – Он хотел броситься в море и плыть к материку.

– Именно так! – сказала дама и не к месту мелодично рассмеялась. – Свиньи вообще весьма свободолюбивые и жизнелюбивые твари… – Светлые ее волосы трепались по узким плечам, в глазах отражалось только солнце. – Так что вы немножко не то подумали, – Она протянула руку. – Валентина.

– А день рождения у какого капитана? Наверное, у директора у нашего? – спросила Маруся, пожимая эту руку.

– Точно, у директора. Пойдемте вниз… Очень холодно… – Валентина дернула плечиком. – Очень романтично и очень холодно. А это матросы вымоют… – Она покосилась на лужу крови под поручнем. – Я уже сделала распоряжение. Я думала, уже вымыли.

На лестнице она спросила:

– А вы, молодые люди, в покер как, играете?

Олесь и Маруся переглянулись. Тогда Валентина ухватила их обоих за руки и просто потащила насильно вниз.

– Пошли, пошли… Я вас приглашаю… Все равно делать нечего. Еще пятнадцать часов плыть.

«Вполне может быть, и кабанчика резали, – послушно следуя за ней, размышлял Олесь. – Вполне можно допустить, что он вырвался, но допустить то, что кабанчик добрался до верхней палубы, будет трудно. Кухня на второй. По таким вот лестницам да вверх, да на четырех ногах вряд ли получится, даже если от ножа бежишь. Выходит, что резали его на палубе специально, выходит кому-то понадобилась эта лужа крови. Кого-то кто-то хочет очень напугать. Но кто хочет напугать? Кого хочет напугать? Непонятно. Ясно, что не меня и не Марусю, мы с Марусей напугались случайно».

Капитан-директор был все такой же статный, как и в первую минуту на трапе. Он был одет в тот же белый костюм, только фуражки на голове не было. Он галантно поцеловал Марусе руку и широким жестом пригласил к столу. Окна каюты первого класса ничуть не напоминали зеленые донные иллюминаторы, в них не билась волна, волна находилась под ними очень далеко и являла собой лишь небольшой серо-голубой штрих между легких шелковых желтых занавесок. Когда все устроились в очень мягких крутящихся креслах, капитан быстрыми движениями шулера распечатал свежую колоду, у него были очень белые болезненные руки, а полировка стола отражала не хуже зеркала.

– Уютненько тут у вас! – сказала Маруся и поправила волосы, глядя в крышку стола. – Хорошо устроились.

– Начальству положено! – сконфуженно сказал Олесь. – Это мы отдыхаем, а люди, между прочим, при исполнении служебных обязанностей.

– Точно! – голос у капитана все-таки был не директорский, а капитанский. – Через десять минут опять буду объявлять по радио распорядок дня. И сообщать о времени учебного пожара. А то, не дай Бог, кто-нибудь воспламенится. – Он хохотнул. – Какая-нибудь женщина!

Тут же он объяснил, что его голос записан на магнитофон и включается в нужное время простым нажатием кнопки. Кнопку нажимать тоже не надо, потому что ее нажимает радист в радиорубке. Выяснилось, что в продолжение всех этих скучных маршрутов приходится прятаться в каюте. Хорошо, Валечка компанию составляет, а кроме нее, что делать еще, коньяк и карты.

«Про день рождения ни слова не сказал, – отметил Олесь. – Либо Валечка про день рождения просто наврала, либо, что вероятнее, нас не хотят приглашать. Про беглого кабанчика тоже ни слова».

Играли совсем по мелочи, писали в больших фирменных блокнотах, а деньги складывали в ресторанные большие золотые тарелки, одни медяки, но медяков много. Под шорох карточных листов, сопение и звон мелочи капитан-директор поведал, что действительно ходил когда-то настоящим капитаном. Ходил не где-то там, а по самой Москва-реке, на малом водном транспорте перевозил песок. Но, увы, был по некоторым причинам списан на берег и вот уже пять лет веселит туристов на Белом море и в других симпатичных местах. Выходило, что Олесь ошибся в своем первом определении, директор был вовсе не шут и не злодей, он был мирный пастырь, как заботливая мама, пекущийся о покое и комфорте безумных туристов. Улыбка не сходила с красивого лица Валентины, карты в ее руках скакали, как кадры цветной кинохроники, не уследишь, карты ложились на стол, взлетали обложками вверх. Всмотревшись в ее лицо, можно было определить под маской тридцати лет все сорок пять, а за смехом и бравадой легко угадывались расчет и некоторая скука. Зубки у Валентины были очень мелкие, очень белые, может быть, они были искусственными, очень острыми, острым был и выскакивающий наружу кончик мокрого языка.

– А вы поэт? – спрашивала Валентина задиристо. – Я понимаю… Но только вот странность. – Олесь все пытался проследить за картами в ее руках, и все не получалось. – Поэт без псевдонима, это странно!

– Почему вы решили, что я не взял псевдонима? – Ему очень хотелось сказать теперь хоть какую-нибудь ложь. – Просто псевдоним заменил имя.

– Значит, Олесь – это ваш псевдоним?

– В принципе, так!

– А каково же тогда имя?

– А это кому-то нужно?

– Тайна?

– Тайна.

– Ну ты посмотри, посмотри, – Валентина обратилась к капитану. – Полюбуйся! Вот где настоящая творческая кухня, вот что скрыто за тем самым пафосом строк откровения!..

«Какая гадина, – подумал Олесь. – Нужно быть с нею повнимательнее, а то такая нос отгрызет».

Судно делало поворот, и солнце в квадрате окна быстро двигалось слева направо, оно двигалось между желтых занавесей по небесной высокой сфере над морским пространством. Тени в каюте тоже перемещались. Мысли в голове Олеся от этого немножко запутались, он будто слегка опьянел. Карты скользили по полированному столу, как намыленные, позвякивали монетки: копеечки, пятачки, двушки, гербастая-молоткастая медь.

– А на Соловки вы уже ходили, капитан? – спросила Маруся.

– А как же, ходил… Ходил… Доложу вам, странные места. Но и жуткие, конечно. Столько монахов расстреляли, что от этих рясок и подрясничков, бывает, в глазах темно. И времени нет…

– Лагерь смерти! – с чувством сказала Валентина. – Очень страшный!

– Ладно бы расстреливали, – продолжал директор.

К пуле в брюхо русскому человеку не привыкать. Есть там такая Секирная гора. Была там лестница каменная, довольно-таки высокая, скажем так, крутая, отвесная такая лестница. – Капитан-директор напряженно смотрел в свои карты. – Так они заводили монахов на самый верх, затаскивали туда же бревна. Монахов к бревнам привязывали… – Солнце, проделав свой путь от железной рамы до железной рамы, ушло с глаз, и в каюте сделалось вдруг полутемно. – Привязывали, значит, к бревнам, – продолжал капитан-директор веселым голосом, – и скидывали!.. Скидывали!.. – он бросил карты и взялся за запись. – Скидывали вниз. Кровища – рекой!

Олесь разглядывал карты в своей руке: червовые шестерку, валета и туза.