Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

7

Сорвавшись с края стены, он упал на спину, не больно, он не ушибся даже, только в носу зачесалось. Небо легло над его головой, небо было шершавым. Звезды, огромные, белые, яркие, горели и обдирали глаза, как крупная соль, как свежая наждачная бумага. Подхлестнув его страх, мотор за стеною выстрелил и перешел на холостой ход.

«Зачем я сюда полез? – спросил он у себя. – Если так по-глупому убьют, обидно!»

Он подумал еще, что, может быть, слезы – это остатки химии, ведь ему совсем недавно впрыснули что-то под кожу.

Хлопнули дверцы машины, послышались шаги и голоса.

– Где ключ?

– Не знаю… – второй голос оказался женским. – Посмотри в бардачке.

Громыхнул, вероятно от удара кулака, наружный навесной замок, и еще один мужской голос сказал по-грузински:

– А если грузовик придет?

– Грузовик сюда не придет, – сказала женщина. – У него другой маршрут, – она крикнула в сторону моря. – Зураб, ну где ключ?!

– В бардачке только пистолет! Это твой, Тамара?

Рукавом вытерев слезы, Ник присел и сразу увидел, что фары машины горят в полный накал. Над стеною висело неприятное зарево. Сквозь щели ворот полосами врывалась белизна. Он поморщился, поднялся на ноги и, покачиваясь, встал лицом к воротам. Он пытался по голосам угадать, сколько же человек приехало. Защелкал, прокручиваясь по металлу, ключ, и первый мужской голос забубнил:

– Это замок? Это дрянь какая-то, а не замок! Сколько он стоит, такой замок? Полбутылки чачи? Полбутылки чачи жалко?

Брякнула откинутая дужка. И фары ударили уже прямо по глазам. Ник прикрылся ладонью.

«В рюкзаке лежит бутылка чачи… – подумал он. – Там, в комнате, рядом с кроватью стоит мой рюкзак, и в нем бутылка… Мы ее даже не распечатали!»

Голоса звучали сквозь тарахтение мотора. Глаза обжигал свет фар. Из треска возникали неприятные чужие фразы. За светом появились фигуры. Они показались ему плоскими, вырезанными из картона профилями.

Сквозь пальцы Ник разглядывал черный силуэт. Поразительно, но это была все та же женщина, та же самая, что впустила их в дом, только теперь и в темноте было видно: ей не шестнадцать и не семьдесят, а скорее всего, тридцать. Ножка обута в высокий сапог. Картонный черный силуэт повернулся, меняясь в объеме. Движение бедер, колыхнулась длинная черная юбка, из-под каблука выстрелил мелкий камушек. Только руки у нее были белыми – тонкие нежные пальцы – длинные согнутые полоски. Глаз не разглядеть, и он то ли вспомнил, то ли придумал их – миндалевидные, хитрые. Женщина сделала несколько шагов и остановилась прямо перед ним на расстоянии сильного вздоха.

– Дураки! – сказала она. – Нашли шпиона… – голос у нее был глубокий и ровный. – Это мальчик! Он с мамой приехал! Я устроила их в верхней комнате… Зачем вы его сюда притащили? – она обернулась. – Кретины, кто-нибудь выключите фары. А то все собаки сбегутся!

– Вы Тамара? – наконец отнимая от лица ладонь, спросил Ник.

Она удивленно посмотрела, кажется, прищурилась. Мужской голос отозвался с нарочитой хрипотцой (темный силуэт маячил где-то слева, хрустел сапогами у сейфа, Ник почти не видел говорящего):

– Александр велел допросить его! – Скрипнула тяжелая дверца. – И лучше всего прикончить!

Ник подумал, что это младший брат скульптора, рецидивист по имени Зураб. Хотя, судя по голосу, этому у сейфа было лет сорок, сорок пять, а Зураб из рассказов Миры совсем молодой и веселый, очень нежный, три года строгача отмотал и никак не изменился.

– Его зовут Зураб? – спросил Ник, обращаясь к женщине.

– Это не важно, как его зовут. Ты мне лучше скажи, как тебя зовут, мальчик, – стараясь рассмотреть его получше, она еще приблизилась. Она была почти его роста, может быть, сантиметров на пять ниже. – Постой! Я вспомнила. Ты Николай? Верно?

– Он не мальчик! – сказал голос сбоку. – Какой он мальчик?

Со щелчком фары погасли. Только тлели два оранжевых легких круга. Опустился мрак, основное место в нем занял шум приливной тяжелой волны. Шум накладывался на шорох подошв.

– А зачем нам его допрашивать? – сказал от машины второй мужской голос. – Если Тамара говорит, что сама поселила его в верхней комнате, убить его и все, и поедем… – Его силуэт перекрыл остывающий оранжевый круг. Последовал отчетливый, громкий зевок: – Спать пора.

– Да, я Николай, – он старался говорить, как только мог, четко. – Но вы можете называть меня Ник.

– Если хочешь, Тамара, я его сам зарежу, – сказал второй мужской голос. – Тихо-тихо, как барашка. Он никому ничего не скажет.

Все это говорилось по-грузински, и Ник сперва подумал, что это говорится так, чтобы он не понял, но через секунду сообразил: Тамара-то обращается непосредственно к нему. Понятно, она встретила их с матерью во дворе и должна помнить, что он владеет языком. Может быть, Мира говорила, что он знает много языков.

– Русский мальчик – это не наш мальчик! – сказала Тамара.

Зрение постепенно восстанавливалось, глаза адаптировались к темноте. Лицо Тамары оказалось так близко, что видно – ресницы дрожат. Губы слегка растянулись – улыбается. Только теперь он почувствовал ее запах, это не было запахом пота или духов, скорее это было запахом моря.

– Наш мальчик в четырнадцать – уже боевая единица, – сказала она, непонятно к кому обращаясь. – Русский мальчик в семнадцать – еще понос!

Он ощутил ее теплую руку у себя на подбородке и сквозь тьму увидел белое пятно ее левой щеки. Она дышала в его приоткрытые испугом губы. Он впитывал ее запах.

– Не бойся, малыш, – сказала она все так же по-грузински. – Ты понимаешь, мы чуть-чуть ошиблись! Сейчас тебе лучше пойти домой!

– Куда – домой?

С трудом он подавил в себе желание прикоснуться своей щекой к этой щеке, потереться кожей о кожу, воткнуться ноздрями в этот соленый, шумящий запах приливной волны.

– Я живу в Москве!

Белое пятно щеки шагнуло назад. Тамара взяла его за руку. Так можно было взять за руку действительно ребенка. Теплые пальцы сдавили его руку. Сердце ударило больно, и он подчинился.

Она потянула его и вывела сквозь открытые ворота.

Неприятно чмокнуло за спиной, прошелестело. По этому звуку Ник догадался: один из мужчин вырвал из земли воткнутую винтовку и, вероятно, направил острие штыка ему в спину.

– Его нельзя отпускать, – сказал предполагаемый Зураб. – Он видел здесь все…

– Ничего он не видел, – неожиданно властным голосом обрезала Тамара, она ослабила хватку на его руке и легонечко кончиками ногтей пощекотала ладонь. – Правда, малыш, ты ничего не видел?

– Нет, ничего не видел, – сказал Ник.

Совсем недалеко, внизу под холмом, над гладкой глиняной поверхностью дороги светились несколько подвесных ламп. Можно было даже разглядеть металлический синий кружок указателя с изогнутой стрелкой посередине. Направление было понятно.

– Иди! – она выпустила его руку и подтолкнула.

– Нет!

Он чувствовал, как поднятая винтовка гуляет в воздухе, как холодный штык на расстоянии нескольких коротких шагов осторожно прицеливается между лопаток. Страх вернулся, захотелось бежать, и Ник сдавил в темноте кулаки.

– Почему нет? – спросила Тамара.

– Я не могу вас так оставить.

– Меня? – удивилась она. – Что ты, интересно, подумал? – опять ее лицо было близко, и опять можно было разглядеть улыбку.

Ее запах, ее застрявшая в мозгу усмешка, ее глаза, ее нога в высоком сапоге, отбивающая легкий такт… Она была рядом, и он не мог оторваться от нее вот так сразу. Он придумал ее всю за секунду и понял, что влюбился. Нужно было основание, и он придумал также, что она в опасности. Что эти пастухи прямо сейчас расправятся с нею только за то, что она отпустила его. Все это была лишь игра. Очень опасная, но захватывающая игра, таким образом Ник заставил себя какое-то время стоять на месте. Он не кинулся бежать.

– Все правильно! – сказал он. – Вы уверены, что они ничего вам не сделают?

– Почему они должны мне что-то сделать?

– За меня!

Ему вовсе не хотелось этого напряжения. Ему хотелось спуститься к морю, и чтобы она, не задавая больше глупых вопросов, пошла с ним. Присесть там рядом с ней на песок, помолчать, а потом спросить про школьные костюмы и ржавые винтовки, именно ее спросить, зачем? Он не хотел знать ответа на этот вопрос, в общих чертах он и так знал ответ, ему просто доставило бы удовольствие именно ее спросить об этом наедине. Ему показалось, что так он смог бы приблизиться к ответу на другой, более важный вопрос.

– Ты хочешь меня защищать?

– Да. Я не привык бросать женщин в обществе вооруженных мужчин.

– Не бойся! Они не причинят мне зла, – она засмеялась и опять слегка подтолкнула его. – Беги!..

Когда он медленно, сдерживая себя от быстрого шага, уже двигался по шоссе, она крикнула вдогонку:

– Ты насмешил меня, мальчик! Спасибо… Возьми свою мать, и сразу уходите из дома. Прошу тебя… Ты мне понравился, я хочу, чтобы ты остался жив.

Последнюю фразу Тамара крикнула уже по-русски.

Он ускорил шаг, только когда подумал, что издалека в темноте его фигуру невозможно увидеть. Потом побежал, глотая слезы и на бегу ударяя себя ладонями по щекам. Он очень хотел остановить истерику, но справился с собой лишь на тропинке, ведущей к дому.

8

Обморок, перешедший в глубокий сон, не прервал хода ее мыслей. Очнувшись, Ли даже не шевельнула рукой. Она лежала, упираясь лицом в подушку, и прислушивалась. Было что-то ненормальное в этом состоянии. Все происшедшее показалось ей маленьким кошмарным сновидением, припомнив женщину со шрамом, одетую в одну мужскую рубашку, она глупо захихикала в кулак. Будто димедрола проглотила четыре таблетки: легонькое головокружение, тошнота и счастливое ожидание непонятно каких превращений. Полежав так некоторое время, Ли определила свое состояние как результат усталости и шока.

«Было что-то, – подумала Ли. –  Или она мне все-таки приснилась?»

Она поняла, что сына нет рядом, но не испугалась, а лежала неподвижно в теплом ожидании. Через несколько минут где-то внизу во дворе прозвучали быстрые шаги, потом скрипнула нижняя ступенька лестницы. Он поднимался так же медленно, так же осторожно, как несколько часов назад спустился.

Когда, оглядываясь, он крался по двору, в одном из окон на миг вспыхнула знакомая лампа. Уже посередине лестницы он сообразил что-то (мысль показалась посторонней). Ник обернулся. Все окна первого этажа были черны. Он подумал, что Мира встала с кровати, но не захотела будить этого парня с волосатыми пальцами и быстро погасила неосторожно зажженную лампочку. Вероятно, ей уже рассказали обо всей этой ерунде. Чужой кто-то бродил по дому. Больше не ходит. Сделали укол и увезли. Если она не попросила описать этого чужого, тогда все в порядке. Если она не знает, что он приехал, то пусть уж не знает совсем. Если она не знает, что он исчезал, пусть не знает, что он вернулся.

Приоткрывая дверь своей комнаты, Ник был уверен: в доме никто не заметил его возвращения.

«Нужно записать в дневник, – подумал он. – Давно его не открывал. Может быть, зачеркнуть последнее требование. Не нужно мне с Мирой встречаться. Не нужно. Отменить!»

В комнате было темно, только чуть-чуть серебрилось зеркало. Дверь не скрипнула.

– Ма? – шепотом спросил он, стоя на пороге. – Ма, ты спишь? – Он прислушивался и среди неясного отдаленного шума моря и шороха листьев нащупал ее тихое дыхание. – Это хорошо, что ты спишь. Проспала ты все…

Он вошел, притворил за собой дверь, постоял немножко посреди комнаты, потом присел на корточки рядом с кроватью. Голова его оказалась вровень со свисающей тонкой рукой матери. Он осторожно подышал на эту руку, подул.

Рука, покачивающаяся в нескольких сантиметрах от его губ, пахла так знакомо, так нежно, от руки исходило тепло. Разглядывая спящую Ли, Ник пытался понять, куда делась вся его усталость. Только что, несколько минут назад, на подъеме к дому, приходилось напрягаться, чтобы не закрыть случайно глаза, не задеть ногой за какую-нибудь веревку, не врезаться со всего размаха лбом в камень или в забор (это был результат шока, и это было понятно), теперь он, кажется, вовсе не нуждался в отдыхе.

Ли дышала очень тихо, но даже по звуку одного дыхания он мог бы ее узнать. Почти не прикасаясь, он поднес ладонь к одеялу, там, где сердце. И ворсинки пощекотали кожу. Он услышал, как дрожит ее сердце. Мизинцем Ник осторожно дотронулся до женской ступни. Она была шершавой, как недавние звезды над запрокинутым лицом, и от этого снова захотелось заплакать.

– Ма, – прошептал он, уверенный, что она спит. – Ма, я тебя хочу… Я тебя хочу как женщину… Ты самая красивая, ты самая нежная на свете… Таких больше просто не бывает… Ма, я это понял потому, что только что прошел рядом со смертью. Представляешь, меня хотели убить. Мне в спину направили штык… Прямо между лопаток, я его даже почувствовал… – он переступил на корточках и поправил одеяло, подтыкая его край. – Спи, ма… А я посижу с тобой рядом, ладно?

Ли стоило усилия не пошевелиться.

«Нужно сказать, что я не сплю… – подумала она. – Почему я молчу? Какие он глупости говорит! Разве глупости?.. – перед ее закрытыми глазами тьма пульсировала, распадалась и медленно кружила, будто черные птицы на черном небе. – Нужно ему сказать!..»

Она чуть подвинулась, и крестик впился, острый, в грудь.

Господи! – простонала она и присела на постели, растирая глаза. – Господи, как больно!

Он сидел на корточках.

Ма, хочешь выпить?

– Что? Выпить?

– У нас, между прочим, есть целая бутылка.

– Да! – она нервно потерла щеки, потерла глаза, подбородок, ей казалось, что от долгой неподвижности лицо онемело и кожа потеряла чувствительность. – Мы, кажется, покупали!

– У старухи. Такая черная, противная, вспомнила? – Он говорил уже другим, бодрым голосом, и в бодрости не было ничего неестественного. – Помнишь, она хотела непременно нам сосватать комнатку! А чачу вытащила откуда-то из-под юбки!

– Я как-то нехорошо заснула… – Ли смотрела на сына. – Ты прав, давай выпьем! Немножко…

Он подвинул рюкзак, развязал, запустил в него руки.

– Погоди минуту, мне нужно кое-что записать, а то забуду потом.

Он достал свой красный, тисненный серебряной лентой дневник, достал авторучку и в свете фонарика перечеркнул несколько написанных накануне строк. Перо замерло над листом. В свете фонарика, идущем снизу, лицо его было похоже на белую объемную маску с черными провалами вместо глаз.

– Понимаешь, ма!.. Я кое-что понял…

– Хорошо! – сказала она и опустилась на постель на спину. Она зажмурилась, она никак не могла избавиться от черных птиц. Она сказала: – Ник, я не спала сейчас, я все слышала! Все, что ты говорил…

– Слышала? Что ты слышала, ма?

Чтобы выговорить, ей пришлось продавить мокрую пробку в горле:

– Все, что ты только что говорил.

– Ты испугалась, ма? – он надел на ручку колпачок и, закрыв дневник, опустил его обратно в рюкзак.

– Я испугалась? Не знаю… Может быть, я что-то не так поняла?

Стряхивая тяжелых птиц, Ли открыла глаза, Ник сидел согнутый рядом с рюкзаком. Горел фонарик.

– Мы очень тесно живем, Md! – сказал он. – Очень близко! Ты должна чувствовать что-то подобное… Обычное дело… Эдипов комплекс! Нельзя уменьшать дистанции. Но это у всех, по-моему, так.

Чернел провал рта, глаз не видно, наверное, сын улыбался.

– Это ты где прочел?

– Ма, неужели ты никогда себе ничего такого не выдумывала? Про меня? Или про какого-нибудь другого мальчика? Неужели ты – нет? Скажи правду, ма, я больше никогда не буду спрашивать! Я обещаю!

– Ты в дневник это все записываешь? – спросила она пересохшим горлом.

– В этот уже нет! Во второй записывал. Про эдипов комплекс… Начитался Фрейда и фантазировал… Думаешь, нельзя было?

– А это какой же у тебя?

– Это третий, ма! В нем про эдипов комплекс уже ни слова. Совсем другие книжки теперь влияют на мое юношеское сознание… Совсем другие проблемы.

– Какие же теперь проблемы? – Голова ее все еще кружилась. Смотреть она могла только на окно, за которым уже чуть посветлело небо. – Ник, сюда приходила эта женщина, Мира. Я так ее поняла, нужно уходить из этого дома. И чем быстрее, тем лучше. Ты ведь меня обманул?

– Обманул, – охотно согласился он, пора было уже сменить тему. – Прости, ма! Но если бы я стал все объяснять…

– Ты думаешь, я бы не поняла?

– Не знаю…

– Ты думаешь, я бы не пошла за тобой?

Зубами он вырвал из бутылки мягкую пробку. Чача издавала пронзительный запах гнилого винограда. Ник извлек кружки, плеснул сначала в одну – поменьше, потом в другую – побольше и вторую кружку протянул матери.

Она проглотила залпом, он с небольшой задержкой, подержал во рту острую горькую каплю. Вдавил пробку и бутылку, нажал пальцем. Пробка была мягкой и мокрой.

– Ма?

– Что? – напуганным шепотом спросила она.

Ей почудилось на улице далеко какое-то движение: то ли шум шагов, то ли шум моторов. Отчетливо что-то передвинули, что-то большое, камённое. Посыпалась по склону мелкая каменная крошка. Вынув сухие цветы из вазы, Ник встал перед кроватью на колени.

– Прости меня, пожалуйста!

Он вложил цветы в ее непроизвольно подставленную руку.

– Ты извращенец такой-то, сыночек! – стараясь произнести это слово как можно язвительнее, прошептала Ли и чуть подвинулась на кровати. Он смотрел ей в глаза. За окном уже заметно рассвело.

Она видела его лицо уже не как маску, заострившееся, бледное, сосредоточенное. Он подвинулся.

– Чего ты хочешь?

Ник хотел взять ее голову в свою большую ладонь, чуть повернуть, преодолев легкое сопротивление, придвинуть к себе, так чтобы губы ее не могли убежать, и поцеловать, но вместо этого просто глупо клюнул губами в губы, как цыпленок, а со второй попытки обслюнявил ее щеку.

9

Не просыпаясь, Мира скребла ногтями кожу у себя на бедре, ей чудилось, что прикосновение шершавых мужских губ прилипло к ней, подобно кусочку перцового пластыря, подобно жгучему березовому листку в бане. Отрываясь от Александра, все время неясной мыслью по кругу она возвращалась и возвращалась к своему рыжему мальчику. Так же, не просыпаясь, на уровне тикающих часов, она слышала винтовочные хлопки.

Стреляли довольно далеко, километрах, наверное, в пяти от города. Потом что-то неприятно проскрежетало совсем рядом, во дворе.

Неосторожным движением Мира причинила себе боль и проснулась. Она выскочила из-под одеяла, разбирая железной расческой спутавшиеся волосы, шагнула к окну. Небо уже потеряло звезды, их было чуть видно, а пространство двора будто заволокло тонкой прозрачной кисеей. Но туман не густел, он, напротив, растаивал на глазах.

Неприятный скрежет объяснился. Две женщины в черном, повернув набок огромную каменную фигуру под навесом, грузили ее на металлическую тележку. Из-под платка мелькнул жесткий взгляд, и Мира сообразила наконец: шторы-то распахнуты, а она совсем голая. Запахнула занавесь. Соскоблила ногтем с бедра раздавленную дольку мандарина. Помассировала пальцами мышцы рук и ног, подергала. Показала своему отражению в зеркале самый кончик острого языка.

Резкий знакомый голос, вдруг прозвучавший во дворе, заставил Миру, уже натягивающую трусики, опять выглянуть, придерживая край занавески.

Она увидела Тамару. Тамара показывала женщинам, каким боком нужно повернуть каменную бабу, чтобы та правильно легла на тележку.

Тамара была против своего обыкновения в туфлях, на лице боевая раскраска – вульгарный макияж – дешевка рассчитанная на первый удар по мужским глазам.

Внизу на улице, отчетливо гудел мотор грузовичка. Вероятно, эвакуировали все, что было под навесом. Разглядев, какую именно фигуру грузят, Мира почувствовала, как губы растягиваются в соленой улыбке. Это был ее собственный скульптурный портрет. Каменюга имела даже какое-то сходство.

Отпустив занавеску, она ловила пальцами скользкие мелкие пуговицы своего шелкового платья.

«Неужели и вправду убила!.. Глупо! Не убила! Но где он тогда, этот рыжий?..»

– Уходишь?

Александр даже не шевельнулся на своей постели, даже не открыл глаз, просто спросил.

Ухожу!

Еще рано!

Я хотела искупаться!

Она разглядывала в зеркале отражение его неподвижного лица. Подбородок чуть задран, на впалых щеках легкая синева. Только теперь она разглядела на горле Александра порез, след бритвы.

– Зачем вы вывозите скульптуру?

– Здесь стало опасно!

– Значит, людям не опасно, а болванам опасно?

– Болван не имеет гордости, – Александр открыл глаза. – Он красив и только…

– Я поняла…

– Ты ничего не поняла! – оттолкнув ее руку, он присел на кровати. – Если подожгут дом, все погибнет… Мне жаль некоторые работы… Сегодня до вечера мы должны вывести вообще все!

– Скульптуру вывезешь, а сам останешься?

– А сам останусь…

– Мужское решение! – она хотела съехидничать, но не получилось, голос сорвался. – Глупо умирать…

– Жить тоже глупо! – он потер ладонью щетину на подбородке, хитро глянул на Миру. Во взгляде не оказалось ни сна, ни ожидаемой ею ревности. – Ты должна сделать все, чтобы грузовик попал, куда нужно!

– Конечно. Я понимаю… – она дотронулась до шрама на его горле. – Как глупо… Я только теперь заметила…

– Поспешил, когда брился!

Она хотела еще что-нибудь сказать, но не знала что. Она испытала неловкость, и он испытывал то же чувство. В нем теперь не было той обычной привлекательной мужской силы, той грубой жестокости, в сочетании с интеллектом, так привлекавшей Миру. От Александра просто пахло мужчиной. Он был растерян и не хотел, конечно, этого показать.

– Уходи! – сказал он. – Ты права, уходи… Искупаешься в море… Скушаешь хачапури!.. Уходи…

Нагруженную тележку двигали по двору, она неистово скрипела. Скрип раздражал.

– Все-таки уходите… – это был голос Тамары.

Мира поняла, кому это было сказано.

Ей потребовалось усилие, чтобы не вскочить, не кинуться бегом. Она поднялась и, даже не выглянув в окно, вышла. Только в коридоре она разрешила себе ускорить шаг. Она была удивлена, как же много значил для нее этот рыженький мальчик. Туман еще оставался, он уплотнял воздух вокруг, делал каждый вздох весомее, а фигуры людей обесцвечивал, уравнивая их по тону с легкими первыми тенями, лежащими на камне двора.

Они стояли во дворе рядом с Тамарой. Женщины опять толкали скрипучую тележку, осторожно поворачивали ее на крутую тропинку, так, что голова каменной бабы почти смотрела в пропасть. Только теперь Мира смогла рассмотреть эту женщину, его мать. Женщина показалась ей какой-то сморщенной, уродливой, ночью в свете фонарика ее лицо выглядело приятнее.

Она повернулась к Мире и сказала:

– А вот и мой ночной кошмар! – Подправила лямку рюкзака.

– Мира? – спросил Ник.

– Уходите?

– Уходим, как ты и просила!

– А куда?

– В монастырь!

– На турбазе хотите устроиться? – она с трудом переводила дыхание, так волновалась. – В общем верно!

– Нет… Ты не поняла… В монастырь!

– Я поняла!

Он не отводил глаз, и глаза пришлось отвести ей. Она поняла, что Александр стоит за спиной, и вся сжалась в неприятном ожидании. Ей показалось, что Александр может ударить.

– Покидаете нас? – спросил он.

– Да вот… Покидаем… – сказала Ли.

– Приезжайте в следующем году, – предложил Александр. – В следующем году мы уже все отремонтируем. В следующем, году здесь будет хорошо.