Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

7

Он заснул под солнцем, Ли что-то говорила негромко, ненавязчивый ее голос пролетал мимо. Очнувшись, Ник накрыл полотенцем раскалившийся под прямыми лучами затылок. Мать уже вышла из моря, она отряхивала воду, даже после купания Ли выглядела усталой. Ее синий закрытый купальник показался черным, а губы – бесцветными и неживыми.

Опускаясь рядом на подстилку, она спросила:

– Где девочка? – холодный мокрый локоть матери задел его раскаленную сухую кожу.

– Не брызгайся, ма! Не знаю… Я заснул… Наверное, ушла. – Ник присел, придерживая на голове полотенце. – Ей действительно лучше сразу уехать, ей опасно. Нам, кстати, тоже лучше уехать. Я не знаю, что этому повару может в голову прийти.

– Тебя это удивит! – сказала Ли и отняла у него полотенце. – Но ее нет у волнореза.

– Кого нет? – не понял Ник.

На полотенце остались его волосы, он смотрел, как один волосок прилепился рыжей черточкой к ее влажному телу. Он все еще не мог проснуться. Заболела голова. Он прищуривался. Пляж перед глазами плыл желто-белым маревом. Все вокруг будто изгажено жирными черными кругами слепых пятен.

– Каменный балбес пропал! – сказала Ли и ноготками сняла с себя волосок. – По крайней мере, под волнорезом, там, где мы вчера видели утопленную скульптуру, теперь ее нет.

А куда она делась?

Недалеко, метрах, наверное, в пяти от них летал пятицветный упругий мяч. Смуглые и белые острые руки были обращены к небу. Мужчины и женщины, азартно выкрикивая что-то, прыгали и падали в песок, пытаясь удержать полосатый шар в состоянии полета, за мячом было очень трудно следить, мешали слепые пятна.

– Не знаю. Я проплыла вокруг волнореза два раза.

– Ты не перепутала?

Мяч ударился о песок, отскочил и прыгнул прямо ему в лицо. Ник отбил теплую надутую клеенку кулаком.

– Извините! – послышалось будто издалека. – Извините!

Был полдень, солнце отражалось в выпуклом стеклышке часов, так что не рассмотреть стрелки. Часы, снятые и брошенные на подстилку, ощутимо тикали, или это от жары тикало в его голове. Он встал, размял ноги. С моря принесло порывом прохладу.

– Пойдем посмотрим еще раз, – попросил он.

Но Ли уже намазывала кремом подсыхающее тело. Она закрыла тюбик, надела очки, взяла сигарету, помяла ее в пальцах, чиркнула лениво спичкой, взгляд из-под очков был достаточно выразительным.

– Как хочешь, ма, ты же знаешь, я плавать не умею. Если я утону, это будет на твоей совести!

Она смотрела на голую спину удаляющегося мальчика, на его ноги. Ноги подскакивали, босые, на обжигающем песке.

«Ник, не ходи… – подумала она. Заставила себя затянуться сигаретой, сдержала дрожь в пальцах, облизала соленые сухие губы. – Не ходи, пожалуйста, не ходи!.. – говорила молча она. – Если хочешь, я разденусь, ты сможешь меня сфотографировать, только не ходи туда… Тебе не нужно на это смотреть».

Ее все еще подташнивало, во рту сохранялся вкус морской воды. Тикали громко лежащие на подстилке его часы.

Плюхнулся рядом мяч. Ли выпустила дым через ноздри. Мяч лежал рядом на расстоянии вытянутой руки, но она заставила себя и не шевельнулась. Сквозь выгнутые коричневые стекла своих очков она с напряжением смотрела на сына. Треугольная красивая спина его казалась совсем белой. Ник наклонился к какому-то ребенку, что-то сказал, ребенок что-то ответил.

Молодая, наголо бритая женщина наклонилась к мячу. Синяя повязка на черепе, синяя полоска под животом… Маленькие груди открыто торчали в лицо Ли, закрывая перспективу.

– Ну что же вы? – укоризненно спросила бритая женщина. Она подбросила мяч, ударила его в воздухе маленьким крепким кулаком.

Ребенок протягивал Нику надувной круг, круг был большой, однотонный, красный, с желтой блямбой затычки. Ли, чтобы не смотреть больше, повернулась на живот. Легла, вытянулась, опустила голову на сумку. Тело уже просохло. Ей становилось жарко.

От купающихся в полосе прибоя малышей во все стороны летели брызги. Брызги разлагались в полуденном свете в моментальные радуги. Попадая на сухую раскаленную кожу, они обжигали. Ник поднял надувной круг, одолженный у чужого ребенка, и понес его над головой, почти как олимпийскую эмблему. Преодолевая неприятные прикосновения моря, он медленно вошел по грудь, потом положил круг на воду, лег на него. Круг выдержал его вес.

Шлепая руками и медленно отдаляясь от берега, Ник повторял:

«Драться научился… А плавать не научился… Стрелять научился. Плавать не научился… Она могла бы научить меня плавать. Почему я знаю столько языков и не умею плавать?.. Если я утону, то сразу захлебнутся все мои языки. Вся работа над собой может просто так утонуть и умереть!.. – какой-то опытный пловец, веселым кролем обгоняя его, швырнул в лицо волну, и Ник наконец проснулся. Стряхнул с глаз жидкое стекло и с ним жар. – Если девочка Танечка сегодня не уедет, плохо ей будет… Нужно не забыть… Нужно проследить, чтобы она уехала… Нужно записать в дневник. Не забыть…»

Подобраться к краю волнореза оказалось нелегко. Круг все время сносило, зато здесь не было плещущихся тел. Те, кто плавать не умел, остались у берега, а те, кто умел, предпочитали глубину. Только сверху смотрели стоящие на бетонном краю какие-то молодые люди. Ник с трудом задрал голову. Девушки, стоящие на волнорезе, были в разноцветных купальничках. На одной желтый купальничек, на другой красный, как его спасательный круг.

Несколько раз больно ударившись, сперва плечом, а потом локтем, Ник зацепился наконец за какую-то торчащую из бетонной стены металлическую ржавую скобу. Он осмотрелся. И следа каменного болвана не оказалось. Сцепливая пальцы на металле, Ник висел в воде, и его покачивало. Здесь было довольно глубоко. Вообще, болван не мог здесь торчать, ему бы высоты не хватило, наверное. Одно из двух: либо не то место, либо море поднялось с приливом.

Опустил лицо в воду и увидел далекое дно. Дно расплывалось перед его раскрытыми глазами. «Нужно было, кроме круга, еще и маску попросить. Сквозь маску видно хорошо». Со второй попытки Ник все-таки разглядел его. Болван был тут. Он лежал в зарослях водорослей на дне. Вечером, во время отлива, его, понятно, было видно, теперь – нет. Также Ник рассмотрел, что в стене не одна скобка, скобок было много, они находились одна под другой. Конечно, можно набрать в грудь побольше воздуха и безопасно спуститься. Но от этой мысли его передернуло.

Ник глянул на берег. Ребенок, пожертвовавший доброму дяденьке свой круг, стоял в полосе прибоя. Совершенно голый трехлетний ребенок. Под ударами пляжных волейболистов летал над песком тугой пятицветный мяч. Ник устал, он уже нахлебался морской йодистой воды. Теперь нужно было плыть назад.

«Проще всегда плыть к человеку, смысла больше. Нужно сказать малышу что-нибудь хорошее. Я-то сам в этом возрасте хрен бы дал свой круг неизвестно какому доброму взрослому», – обнаружив среди толпы на мелководье маленькую грустную фигурку, подумал Ник.

Ребенок внимательно наблюдал за дядей, не умеющим плавать.

– Поберегись!

Сразу за криком (Ник не видел, как человек прыгнул с волнореза) в лицо ударил фонтан. Лихой ныряльщик, с силой работая ногами, пошел на глубину. Сквозь воду можно было разглядеть, как он приземляется среди водорослей, как хватается рукой за каменный нос болвана. И вдруг, судорожно оттолкнувшись, рвется вверх.

Стеклянный круг маски выскочил совсем рядом, наверное, в полуметре перед его лицом. Нос приплющен смешно, но и через мокрое стекло видны ошалевшие от ужаса глаза.

– Ты видал это? – спросил ныряльщик. Он, будто мгновенно разучившись плавать, схватился за скобку. Белая рука прицепилась рядом с рукою Ника.

– Ну и что, статуя под водой, – сказал Ник. – Это бывает.

– Статуя? – ныряльщик выплюнул воду. – Там не только статуя!.. – на губах его повисла коричневая слюна. Ник понял: у человека рвота, он ее с трудом сдерживает. – Боже! – сумасшедшие глаза за стеклом маски зажмурились, в воду потекло с его губ. Вязкая рвота смешалась с пеной. – Говно, – плачущим голосом сказал ныряльщик. – Говно какое…

Ветер чуть усилился, вода билась с силой о волнорез, шипела вокруг сжатой на скобке руки. За плещущими в лицо волнами малыша больше не удавалось рассмотреть. Ориентир потерялся.

Ник висел в грязной воде возле бетонной стены. Ему стало уже холодно, но теперь, не разобравшись, в чем дело, он не мог вернуться.

Он увидел, как ныряльщик выползает из воды – сгорбленная, жалкая фигура. Бредет по пляжу, покачиваясь, как пьяный.

«Придется посмотреть самому. Что там еще может быть, кроме статуи? Ли видела то же самое, что и этот. Ли ничего не сказала. Про записку на бирке от рубашки она не сказала и здесь не скажет».

Хватаясь за скобы, он уже медленно спускался вниз, к глубину (он не боялся воды, он просто не хотел глупо утонуть). С возрастающей силой круг тянул вверх, красный, он висел над головой, и за ним плескалось по поверхности кривое полуденное солнце. Ник знал, что может задержать дыхание почти на две минуты, он тренировался. Двух минут Должно была хватить, все-таки здесь не так уж и глубоко.

В полутьме, разгребая руками скользкие водоросли, он представил себе лицо Миры. Перед ним была затопленная голова каменного болвана. Сходство несомненно присутствовало: те же вздернутые уголки губ, те же выпуклые глаза. Он посмотрел вверх на солнце и увидел его сквозь темно-зеленую толщу, подтянул одной рукою круг, другая рука нащупала уже нижнюю скобу.

«Если я сейчас утону… – повторил он себе. – Если я утону, я забуду все языки…»

Он знал, что увидит. Он был готов, и когда увидел, не испытал ничего, кроме приятного возбуждения. Сердце уже так колотилось, что не смогло бы стукнуть еще сильнее. Он нырнул, не умея плавать, и нашел то, что хотел найти.

Из-под болвана, из-под темного коричневого камня, немного завалившегося набок, торчала человеческая рука. Ник склонился, разглядывая. Он все еще не испытывал недостатка в воздухе. Вероятно, весь человек находился внизу, под фигурой. Высунулись только его пальцы. Перед смертью он сделал последнее движение и вцепился в камень.

Водоросли колыхнулись, и на одном из пальцев Ник увидел кольцо. Кольцо показалось знакомым, но сразу вспомнить не удалось. Только минут через сорок, лежа под солнцем на песке, он восстановил в памяти, где же его видел. Эта рука с кольцом мелькала над столом, над разложенной калькой, там, в доме скульптора вчера днем. Эта рука принадлежала кому-то из гостей. Ник со всею ясностью вспомнил, когда он проходил мимо двери, эта рука держала на весу стакан, полный зеленого молодого вина. Веселое лицо грузина также сохранилось в памяти.

Воздух кончился. Ник выпустил изо рта пузырь. Грудь сдавило в холодных гибких тисках. Подтянул под себя круг, выпустил скобу…

…Было ли на самом деле, может быть, это только привиделось ему от кислородного голодания, но когда Ник уже повернулся, поднимаясь из зелени и мути, совсем с другой стороны глянуло еще одно знакомое мертвое лицо.

Долго он не мог отдышаться. Он видел людей, смотрящих на него с высоты волнореза, их лица. Он протер глаза. Девушки в ярких купальниках. Группа, стоящая на волнорезе, увеличилась. Рядом с девушками появились несколько подростков. Подростки были одинаково одеты: чистые белые рубашки, черные облегающие брючки и, несмотря на жару, коричневые, некрасивые, также одинаковые высокие ботинки на шнуровке. Они стояли и смотрели на него. Каждый маленький блестящий глаз похож на кончик торчащего штыка. Но Ник тут же забыл эти полудетские лица. Потерял…

Движение назад было медленным и приятным. Он бултыхал ногами, лежа на круге, он смотрел в небо, он отдыхал, все-таки его немножко подташнивало, но в отличие от чувствительного ныряльщика, никакой рвоты на губах, только горькая соль воды. Выбравшись на берег, отдал круг малышу.

Голова кружилась, и пляж слегка вибрировал, желто-голый, банановый, перед глазами. Сознательно покачивая головой, Ник поискал среди загорающих тел Ли, но не нашел. Ли куда-то делась. Ее темный купальник пропал, пропала ее плетеная сумка.

– Мальчик!..

Он зачем-то протянул руку к кругу, но ребенок оказался уже далеко в воде, подпрыгивал весело на своей красной подушке.

«Если она ушла купаться, – преодолевая головокружение, подумал Ник, – то где наша подстилка? Не могла она никуда уйти! Она видела эти пальцы. Она знала, что я там увижу… Она ждет где-то здесь… Вот же она!»

Ли подняла голову и приложила к уху часы. Он даже услышал их громкое тиканье. Она присела, подбирая ноги, и смотрела на него сквозь сверкающие черные стекла очков. Она разделась. Поэтому он и не заметил ее голой спины среди других голых спин. Ли сняла очки.

– Ма! – выдохнул он, падая в песок на колени прямо перед ней. – Спасибо!..

– Спасибо?

– Ты же знала, что я там увижу? Ты хотела, чтобы я не сблевал от страха…

Ли вернула очки на место.

– Прости, я не буду больше говорить гадости!

Руки его все еще дрожали. Он взял фотоаппарат.

– Можно?

Просыхающий, но еще влажный палец взвел затвор.

– Делай, что хочешь… – в ее голосе проскользнуло настоящее безразличие. – Снимай, как хочешь.

Он навел объектив, взяв в кадр только ее лицо и тянул время, не нажимал на спуск.

Щелчок затвора будто слегка ударил ее по щеке. Конечно, Ли не могла видеть, что сын фотографирует только ее лицо.

– Увидел это? – спросила она. Она легла на живот, подставляя солнечным лучам молочно белые узкие ягодицы (все-таки она успела загореть, остальное тело было значительно темнее).

– Ты имеешь в виду мертвецов? Мертвецов видел. Нужно было сказать, я бы и смотреть на них не стал. Они неприятно смотрятся.

Отступив на шаг, он снова взвел затвор. Теперь в кадр попали, кроме профиля Ли, ее плечи. Он еще чуть отступил, в кадре оказалась белая полоса, перечеркивающая лопатки.

Он отшвырнул фотоаппарат и растянулся на подстилке рядом с матерью. Он закрыл глаза и расслабился. Локтем он ощущал ее кожу, самый краешек ее тела. Часы тикали где-то слева, они лежали на сумке, рядом с часами валялся раскаленный фотоаппарат.

8

«Когда я проявлю эту пленку, когда буду печатать одну за другой эти фотографии, удастся ли мне вспомнить все то, что я пережил, когда щелкал затвор моего аппарата?»

За окном кельи опять гудела, улюлюкала вечерняя танцплощадка. Пристроившись на кровати, пододвинув к себе легкий столик, Ник наконец добрался до своего дневника. Он жевал конец авторучки и делал длинные паузы между записями. Ли отправилась в душ. Она всегда уходила под душ, когда уставала от своих мыслей.

«Сегодня я мог совершить убийство! – записал Ник. – Я не сделал этого! Почему? Я испугался, что нас поймают? Нет! Я пожалел эту желеобразную скотину? Тоже нет! У меня было очень мало времени? Это не оправдание. Воткнуть железку в глаз повара и надавить – времени не отняло бы. Тогда почему?

Этой фотографии не будет. Но будет фотография девочки Танечки, вполне достаточно, чтобы припомнить свою слабость.

На данный момент я испытываю сильные чувства к женщинам. Их четыре. Нужно помнить, что по отношению к каждой из них я должен идти до конца. В каждом случае это другая задача. С девочкой Танечкой все очень просто. Тут нужно подумать о том, спать мне с ней или нет. Нужно заставить ее как можно быстрее уехать из монастыря. Я сделал фотографию Ли… Тамара? Непонятно даже, как с ней увидеться, захочет ли она иметь со мной дело после всего, что случилось. В дом скульптора идти очень опасно. Мира? Где она теперь, Мира?

Все-таки меня затошнило, когда я увидел мертвеца на дне. Нужно быть посерьезнее. Нужно следить за собой. ( Этот пловец-ныряльщик был омерзителен, я никогда не должен так сгибаться.) Нужно помнить: вокруг убивают очень много людей, нужно помнить: мертвец – это уже не значимо, он труп, он не человек.

Нужно было мне все-таки идти на месяц поработать в морге санитаром, когда была возможность. Дурак, не пошел, через месяц вообще бы тошнить перестало. Санитары там, в морге, рядом с трупами спят, едят и трахаются, для них это нормально. Хороший опыт».

Одним движением он захлопнул дневник. Прежде чем толкнуть дверь комнаты, Ли постучала (действие не в ее привычках). Ник засунул книжечку глубоко в рюкзак.

В халатике, накинутом на голое тело, с расческой в руке (косметика окончательно смыта с лица, но краски все те же, яркие) Ли подошла и отняла у него рюкзак.

– Хочешь выпить?.. У нас еще кое-что осталось.

– Не хочу.

Она достала из рюкзака зеркальце. После пресной воды волосы просыхали медленно. Она стояла посреди комнаты и, рассматривая себя в зеркальце, расчесывала их.

– Ник?

– Что, ма?

– Пойдем к морю!

– Сейчас?

– Знаешь, как на воздухе хорошо… Пойдем…

– Конечно!

Собаки медленно расхаживали по двору – ленивые мягкие камни. Когда они вышли, Ли взяла его под руку – ее волосы никак не хотели просыхать, и она повязала голову темной шелковой косынкой. Танцплощадка ревела уже на полную мощность. Зеленые и желтые ракеты били с шипением в черноте звездного неба.

Сошли с горы, миновали закрытые двери рюмочной. Он остановился, остановил Ли, повернул к себе лицом и нежно обеими руками поправил на ней косынку.

Глядя на ночное море за каменным парапетом, он понял со всею ясностью, что поспешил, не записал в дневник что-то для себя важное, потерял что-то.

9

Расставленные на кофейной веранде белые столики отражали свет, подчеркивая пустоту. Вход перекрывала толстая цепь. Они прошли мимо. Ник только коротко глянул на закрытое окошечко раздачи (на секунду он вспомнил железную палочку, зажатую в руке, необходимое маленькое движение к цели… Вспомнил, что движение это не случилось).

Ресторан, конечно, работал, но сквозь плотные шторы на улицу лишь чуть-чуть пробивались вспышки света и голоса. Ник оценил группу молодых людей на ступенях ресторана. Он не слышал их разговора, но разговор был горячий. По описанию он догадался, что по меньшей мере двое из пятерых – те самые, что изнасиловали вчера Таню.

На пляже между волнорезами у самого моря можно было увидеть несколько покачивающихся человеческих фигур.

– Пойдем дальше? – спросила Ли.

– Ты хочешь окунуться?

– Нет! Приятно посидеть у моря, не имея компании!

– А я тебе не компания?

– Ты? Нет!

В черной небесно-морской глубине на еле различимом изломе медленно двигался корабль – скопище мелких подрагивающих огоньков. На корабле, как и в ресторане, музыка, но ее также не было слышно, только накатывали шуршащие камушки на берег с водой, и в них, отступая, шипела пена.

– Плохо, если она не уехала! – Ли шла немножко впереди и сказала это, не оборачиваясь.

Кофточку на ней раздуло порывом ветра, и еще в этом порыве был осколок музыки: короткий и острый.

– Кто?

Осколок зацепил что-то внутри, и задремавший страх легко заполнил сознание. Ник смотрел на море, на маленькую гирлянду разноцветных огоньков, переползающую по шевелящемуся бархату, по густой черноте ночи.

– Девочка твоя должна уехать… – Ли не повернулась. – Ты знаешь номер ее комнаты?

Нет, я не спросил!

– Ну и дурак. Мы должны зайти, проверить…

– Ты хочешь сама уложить ее чемоданчик?

– Если будет нужно…

Между волнорезами было пусто. Ник остановился, разглядывая пространство, прошелся глазами от одной бетонной стены до другой – никого. Только несколько с паленных дощатых топчанов задержали на секунду внимание, но и там, и у желтой кабинки тоже никого.

– Может быть, мы здесь спустимся? – спросил он.

На лестнице, ведущей вниз, Ли остановилась. Лица ее почти не было видно за упавшими волосами.

– Убьют они твою девочку! – сказала она. – Не сегодня, так завтра утром!..

– А ты не боишься, что они захотят, например, нас убить?

Ответа Ник не получил, Ли уже спустилась и снимала босоножки, она уже шла по песку, когда Ник сообразил, что именно обсуждали молодые люди возле дверей ресторана. Сообразил, но сразу потерял эту мысль. Взгляд его упал на неприятные холмики песка, разбросанные по всему пляжу. Ему показалось, что под каждым из этих детских холмиков лежит по трупу.

Большая комната на семь кроватей располагалась в первом этаже. Так же, как и все большие комнаты, она была пуста. Таня открыла дверь ключом и заперлась изнутри. Она стояла посреди комнаты, не понимая, что теперь делать, ей было страшно. Потом села на кровать и заплакала. Была слышна музыка танцплощадки, она пробивалась сквозь толстые стены и немножечко успокаивала. Протанцевав несколько часов, Таня хотела с кем-то познакомиться, все равно с кем. Она придумала, что лучше всего затащить к себе сразу большую компанию, каких-нибудь крепких туристов, на худой конец пусть будет один крепкий турист, но когда мужская рука во время танца жадно взяла девушку за грудь и она ощутила мужской запах, сразу пришлось отказаться от этой идеи. Ведь придется с ним спать. Спать? Она не помнила, как это происходило прошлой ночью, только боль сохранялась внизу живота, она помнила только ужас… Повторить все это даже в самой мягкой форме казалось невозможным.

«Завтра я уеду, – сказала она себе, сидя и чуть раскачиваясь на кровати. – Честное слово! Не буду никого ждать… Завтра утром… Сейчас надо собрать чемодан, – она поискала глазами чемодан, поискала глазами свои разбросанные по комнате вещи и не двинулась с места. Руки были такими тяжелыми от страха, такими липкими… – Нужно ложиться спать! – сказала она себе. – Завтра я уеду, а сейчас я ложусь спать!..»

В дверь постучали. Довольно вежливый стук. Татьяна дернула головой и прикусила губу.

«Нужно было свет погасить! – подумала она. – Погасила бы свет… И будто бы ушла… Нельзя гасить… Они подумают, что я легла спать… Еще хуже!»

– Танечка! – сказал такой знакомый, такой страшный голос за дверью. – Танечка, открой мне. Это твой Рашидик! Открой быстренько…

Вцепившись рукой в край постели, она заставила себя промолчать, хотя слова просто рвались из нее криком: «Нет, не хочу! Оставьте меня! Негодяи!»

– Танечка, открой, худо будет! Открой, я тебе сейчас ничего плохого не сделаю… Если ты откроешь, я тебе хорошую вещь скажу!

– Н-е-т! – простонала она и ударилась с размаха лицом в подушку, желая закрыть собственный плачущий рот. – Не могу я!.. Уй-ди-те! Пожалуйста!

– Слушай, а она не открыла, а? – сказал еще один знакомый голос. – Что делать хочешь?

«Почему они говорят по-русски… Они хотят, чтобы я испугалась… Но я не испугалась… Мне наплевать… – приподняв голову, Татьяна нашла глазами брошенный на  столе нож. – Мне на них наплевать… Я сплю уже!»

Нож, разлагаясь в слезах множеством лезвий, сверкал заманчиво.

– Танечка! – сказал ласково Рашид. – Открой, а то и дверь сломаю. Я тут не один! Мы тебя все любим, Танечка… Открой, а! По-хорошему прошу!

Никакого промежутка. Она и сама не поняла, как это произошло, взяла нож. Сидела, будто в обмороке. Она увидела в круглом стенном зеркале свое отражение – оскаленный рот, бешеное заплаканное лицо и нож, острие, направленное в сторону двери.

– Я буду кричать! – сказала она почему-то спокойным голосом. – Ломайте! Если хотите, ломайте… – все-таки она задыхалась немножко, и заныло, завозилось само по себе, отдельно от нее, сердце. – Ломайте! – крикнула она сухим горлом. – Ну!

Корабль все еще можно было разглядеть – уменьшенное расстоянием море огней. Осторожно поднимая свои узкие ступни, Ли бродила по воде. Она наклонялась, смотрела под ноги, черпала ладошкой воду и терла этой черной, разлетающейся под пальцами водой свое лицо. Ник присел на песок, таким образом, что приливная пена только чуть-чуть не добиралась до носок его ботинок, и смотрел на мать.

«Нужно было сразу пойти… – подумал он. – Проследить, чтобы собрала чемодан. На вечерний автобус надо было дуру силой сажать… Не станут эти ребята до завтра дожидаться. Интересно, что они с ней сделают? Выколют глаза? Изнасилуют впятером? Впятером они ее уже насиловали… Они могут и повториться, они от повторения не бегают, им все равно! Звери они! И логика у них такая же счетная, зверская».

– Нехорошее какое предчувствие! – сказала Ли. Не выбираясь из воды, она скинула кофточку и отбросила ее назад на песок. – Явственное такое… – она сняла платье и тоже бросила. – Как ты думаешь, может, мы зря сразу не пошли?..

– Мы полотенца не взяли, замерзнешь в мокром! – сказал Ник, подтягивая к себе сперва кофточку, потом платье.

– Кофтой оботрусь, она шерстяная!

Ли, повернувшись к нему спиной, расстегнула бюстгальтер, сняла трусики и уже голая – темная фигурка на темном фоне – двинулась дальше, в темные волны.

– Как вода? – спросил Ник, присоединяя и эти тряпки к остальной одежде.

– Мягкая!

Вспыхнул над пляжем фонарь. Ли нырнула. Наверное, только через минуту голова ее показалась далеко от берега. Ник посмотрел на фонарь. Потер глаза. Что-то кольнуло в руку. Он потряс кофточку. Из кофточки посыпалось на колени, на песок битое стекло.

– Хорошо! – донеслось с воды. – Иди купаться… Хорошо!..

Стекло не было бутылочным. Такую крошку может дать лишь разбитая оптика. Это было очень мелкое, чистое оптическое стекло. Он поискал, пошарил вокруг, и скоро нашел смятый знакомый фотоаппарат, а в двух шагах от аппарата вытянул из песка красную шапочку с козырьком. Такая была на проклятой обезьянке.

Свет фонаря заполнял пространство между волнорезами. Длинные дощатые тени поставленных на ребро топчанов, казалось, поскрипывали. За сверкающей полосой в воде нельзя было различить ни корабля, ни гирлянды, ни головы вечерней пловчихи. Ник присел на корточки. На расстеленном платье Ли он разложил найденное. Почистил фотоаппарат (никаких сомнений – тот самый, один из тех, что болтались на боку навязчивого фотографа), потряс его, высыпая песок. Отжал пальцами заднюю крышку. Крышка отломилась. Пленки в аппарате не было, только маленький хвостик зажат приемной катушкой, – вырвали с мясом.

Кого-то он, наверное, сфотографировал здесь? Ник попытался представить себе, как все это происходило. Двое или трое накинулись на фотографа: удар по лицу, удар в солнечное сплетение, у всех на глазах, бесцеремонно, может быть, у них было и оружие, обезьянке тоже досталось. Пока двое избивали фотографа, третий калечил фотоаппарат. Но чем не понравилась бандиту пленка? Что здесь было снято? Ник оторвал хвостик пленки и посмотрел зачем-то на свет, будто мог что-то увидеть. Он понял, что нужно уезжать. Не подумал, не испугался, а просто понял без особых эмоций.

Ледяное прикосновение руки вывело из транса. В свете прожектора голое тело Ли казалось особенно белым и беззащитным, она приседала и закрывала грудь скрещенными руками.

– Разотри меня, Ник! – попросила она, щелкая зубами. – Холодно же!

Сложенной шерстяной кофтой Ник с силой растирал спину матери. Наконец ей стало жарко. Ник ничего не говорил. Прямо перед ней на платье были сложены рядом кепочка и разбитый фотоаппарат, а слева от фотоаппарата маленькие прозрачные осколки.

«Ерунда какая… – Ли перевернулась на спину, подставляя для растирания замерзшую грудь. – Ник ничего не говорил, он только ровно и громко дышал. – Куда мы лезем? – думала она. – Они убивают здесь друг друга… Куда-то мы забираемся все глубже…»

– Поосторожней три, – попросила она. – Больно делаешь.

– Кто оставил записку? – спросил Ник и вытер пот.

– Фонарь дурацкий! – прикрываясь рукой, Ли посмотрела на фонарь. – По-моему, электричество во время войны надо экономить, а они его жгут без разбора. Подай мне купальник.

– Записка, – повторил он.

Ли натянула платье через голову.

– Мы должны сами уезжать, пока нас не убили. Возвращаемся домой?

Она застегивала кофточку. Он не тер ее лица, но лицо горело, красное, будто натертое.

– Записка, ма! Скажи, кто ее написал?

– Глупый, – сказала Ли и пошла по пляжу, черпая босыми ногами песок, туфельки раскачивались в ее правой руке. – Я говорю, нужно ехать… Но мы можем поехать вперед.

– Вперед поехать? – удивился Ник.

– Насколько я понимаю, они убьют твою девушку, если мы ее не предупредим.

– Я думаю, что уже…

Вдоль всего берега, накаляя светом пустые пляжи, стояли зажженные лампы – фонари, белые, без фильтров, злые, они, казалось, выжигали здесь всякую жизнь. Не было видно ни одной парочки, хотя в это время их должно быть много. Только группа подростков, лет по четырнадцать-пятнадцать возилась на подъеме в гору. Одинаковые белые рубашки, одинаковые черные брючки… Мальчики были чем-то заняты, но чем именно, с расстояния не разобрать. Этих подростков Ник уже видел сегодня, но не вспомнил где.

Вслед за матерью поднялся на набережную, оценил «пионеров», обернулся и, взявшись за парапет, посмотрел снова на море. Ли встала рядом.

– А я думаю, что еще нет, – сказала она. – У меня есть основания думать, что еще нет.

– Ты про Татьяну? – спросил Ник.

Бугорки песка там, внизу, напоминали ему маленькие могилки. Казалось, здесь зарыто множество свежих мертвецов. Трупы скульпторов.

– Почему Татьяну? – удивилась Ли. – Миру. Если ты хочешь, мы можем поехать в Очамчире, ты ведь уже все понял, ты ведь этого хочешь?