Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"
Автор книги: Александр Бородыня
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)
Ли заперлась в душевой кабинке на турбазе, включила воду. Она смотрела на свое зыбкое отражение в мокрой кафельной стене. Как во сне, она поднимала руку и трогала свое голое тело. Неприятное ощущение не проходило. Она даже не могла сформулировать это ощущение, даже не могла сказать, приятно оно было на самом деле или отвратительно.
Они вышли из заповедника и купили билеты на завтра, на утренний поезд. Они купили билеты первыми. Уже за ними к окошечку кассы выстроилась очередь. Вернулись на турбазу. Заперлись в комнате и быстро, мс закусывая, молча выпили все, что осталось выпить. Ли не опьянела, только легкая сонливость появилась в геле, заторможенность. Ник достал свой дневник (он почти никогда не доставал дневник в присутствии матери) и стал что-то медленно-медленно записывать. Тогда она пошла в душ.
«Мир чертовски красив… – записал он. – Можно подстеречь в реальности такие минуты, что никакое произведение искусства не сравнится с ними по многозначности и завершенности деталей. Но все это разрушается… Живописен может быть лишь миг… Вокруг одного мгновения красоты лежат годы уродства. Хотя? Это как поворачивать голову… И если я смотрю один с одной движущейся точки – это так. А если допустить, что точек наблюдения столько же, сколько и людей. Может быть, красота просто разделена между всеми? Разделена поровну?
Я задумал убить человека. Мне семнадцать лет. Несколько часов назад я видел, как два подростка (им уж никак не больше, чем по четырнадцать) отняли жизнь у двух женщин. Я не могу. Они сделали это спокойно. Они сделали это, как это делают животные, естественно.
Конечно, нужно иметь в виду: здесь идет война. Определенно, война! Но это какая-то вялая война… Это, в общем, не похоже на войну. Они режут друг друга очень неторопливо…
Если мне удастся открыть клапан… Если мне удастся спровоцировать поток крови, повернуть его в другое русло, так, чтобы эта медленная резня преобразилась в открытую бойню, меня заметят. Меня заметят те, кто управляет. Если мое действие будет тонким, но явным, а результат будет достигнут, они обратят на меня внимание. Человек, способный к превращению малой крови в большую, – это человек способный к управлению!»
Ли вошла. Заглянула через его плечо. Присела на постель. Голова ее была повязана полотенцем.
– Ма, у меня к тебе большая просьба.
– Ну?
– Никогда не заглядывай в мой дневник! Я тебе сам его покажу… Потом!..
– Не буду! – сказала Ли и прилегла. – Давай спать! Я устала…
Ник немного посидел, глядя в окно, на яркое голубое небо, на купол храма, зависший в этом небе, потом закрыл занавески и опустился на свою кровать. Ли уже спала, это было ясно по ее ровному, громкому дыханию.
В полутьме приподнималось над подушкой ее спящее лицо. Можно было разглядеть, что крестик выпал и лежит рядом между растопыренных пальцев. Ник не запомнил своего сна, от сна сохранилась только какая-то сладкая путаница. Танцплощадки не слышно. Понятно, что уже ночь, но какая ночь? Ночь только началась или уже близко к рассвету?
Поднявшись с кровати, Ник отодвинул занавески. Над двором горел только один фонарь. Черный купол храма лишь чуть-чуть обозначился на совершенно черном беззвездном небе. Тучи не видно, но она низко. Он поискал глазами луну, должна же где-то пробиваться она сквозь облака, ну хотя бы намек. Не нашел. Спящие собаки, разбросанные по двору, лежали так же, кажется, в том же порядке, что и накануне. Он поискал часы, нашел их у себя на руке (надо же было так устать, что забыл раздеться), поднес сперва к уху, потом к глазам. Часы тикали, часы показывали два часа ночи.
Он никак не мог сосредоточиться, просто стоял у окна, смотрел на спящих собак и почему-то улыбался. Окна турбазы, обращенные во внутренний двор, были темны. Набесились туристы на танцплощадке, напились сладкого вина и заснули все. Единственное окошко светилось в первом этаже слева. Ник сосредоточился на нем. Он попытался угадать, почему туристы в этой келье не погасили лампочку.
По двору прошел высокий старик. (Он появился, кажется, из полуоткрытой двери храма.) Медленно, отдаваясь эхом, простучала его палка. Стук палки следовал за стуком сапог. Когда старик прошел под самым фонарем, Пик разглядел серебряную бороду, неестественно грязный зеленый костюм: длинная куртка, вздутые на коленях raлифе, а сапоги начищены – черные с узкими носками.
– Это ты? – спросила Ли за спиной.
– Ну!
– Ночь, что ли?
– Ночь! Спи, ма, два часа…
Она громко вздохнула, повернулась на другой бок, через минуту стало понятно: она опять спит. Старик ткнул своей палкой в одну из собак. Собака тихо заскулила, поднялась, немножко отошла и снова легла. Старик что-то сказал сам себе не по-русски, что – не разобрать. Он постоял в середине двора и двинулся в сторону внешних ворот.
«Я забыл за всеми этими красотами посмотреть, уехала дурочка или не уехала… Девочка Таня! – припомнил Ник и испугался собственной мысли. – Кажется, я кого-то сегодня предал! Нужно было над ней стоять, пока чемодан собирает, и пинками!.. А я ее даже не искал. Что если она еще жива? Что если она еще здесь, в монастыре? Я не знаю номера ее комнаты. А что если она уже плавает молча где-нибудь под волнорезом или в голубом озере?»
Свет в единственном окошке мигнул и вспыхнул сильнее. На занавеске появилась тень. Внутри кельи включили дополнительно настольную лампу.
«Кто включает лишний свет? – спросил у себя Ник, он еще окончательно не проснулся, он еще улыбался. – Лишний свет включает трус! Это девочка Таня боится!»
Все двери оказались заперты – и дверь на улицу, и дверь в другой корпус. Конечно, можно было пройти и внутренним коридором. Но он сначала не сообразил, а чуть позже не захотел терять времени. Первую дверь он преодолел, недолго повозившись с замком, перед второй оказался бессилен. Минуту постояв, Ник подошел к светящемуся окну. Поднял руку (рама начиналась чуть выше его роста) и костяшками пальцев постучал.
«Лучше ошибиться, чем не попытаться!»
– Не нужно… Ну пожалуйста… – ее голос прозвучал как через подушку, сдавленный, тихий.
– Таня, это я, Николай!
В комнате что-то упало. Быстрые шаги босых ног. Занавеска отлетела в сторону, и он, отступив на шаг, увидел за стеклом ее бледное лицо.
– Открой мне… – сказал Ник. – Дверь корпуса заперта, я не могу войти. Почему ты еще не уехала?
– Потому что дура!
Занавеска опустилась, и через пару минут щелкнул замок на двери, ведущей внутрь корпуса. Дверь приоткрылась, девочка поманила рукой.
– Иди…
Ник последовал за ней по длинному сводчатому коридору, вошел в комнату и встал у окна. Все-таки он разглядел луну. Из этого окна был виден жирный белый кружок в низкой черноте. Ему совсем не хотелось разговаривать с девочкой, он пожалел, что сорвался с постели и пришел сюда.
– Они были здесь! – сказала она. – Ты не мог раньше прийти?
– Нет, не мог.
– Я завтра уеду.
Он видел ее отражение в стекле. Горела настольная лампочка. Девочка стояла посреди комнаты.
– Ты собрала чемодан?
– Да! Ты посадишь меня утром на автобус?
– Да!
– Ты меня любишь?
– Что? – он с трудом заставил себя не повернуться. Он рассматривал ее личико, отраженное в стекле.
– Я спросила, ты меня любишь?
– Глупо!
– Если хочешь, ты можешь со мной переспать… – она беспомощно разводила руками, она очень боялась, что он сейчас уйдет.
Представив себе спящую Ли, Ник нашел глазами окошко своей кельи и спросил:
– Что, прямо сейчас?
– Поцелуй меня, пожалуйста!
Она закрыла глаза, и руки ее сжались в кулачки.
«Еще одну преданную любовь мне не потянуть», – подумал Ник, и эта мысль показалась ему тоскливой. Все-таки он опустил занавеску.
Плечики Тани дрожали под его рукой. Ник поискал губы девочки, он делал это сосредоточенно, закрыв глаза, пытаясь включиться. Он воспринимал это действие как насущную необходимость, как обязанность. Он взял на себя ответственность за это дурацкое создание, и что с того, что переспали с ней другие, теперь и он должен это сделать. Губы Тани оказались мокрыми и очень холодными.
– Ты что? – спросил Ник, когда кулачок с силой уперся в грудь и нажал.
– Не надо, – всхлипнула она. – Не надо!
– Чего не надо-то?
– Я не хочу!
– Чего ты не хочешь?
– Этого! Этого не хочу…
Его щеку обожгло, и только потом Ник понял, что получил пощечину.
Девочка с размаху кинулась лицом на свою постель и зарыдала. Она била ладошкой в пружинящий матрас.
– Коленька, посади меня на автобус… Посади… Посади… – причитала она. – Коленька, не уходи, пожалуйста… – Она повернула к нему мокрое от слез лицо. – Прошу тебя, не уходи, прости меня!
– Я не уйду! – пообещал Ник, ему стало смешно. – Куда я денусь?
– Я потом, потом с тобой пересплю, честное слово… Я сейчас просто не могу… Ты же знаешь, меня изнасиловали, у меня стресс. Меня, знаешь, тошнит немножко. Я, наверное, заболела… Хочешь, я тебе расписку напишу?
– Какую расписку?
– Что обязуюсь… Ну, это сделать с собой, с тобой… Потом!
– Потом так потом. Только, пожалуйста, не нужно писать расписку. Извини меня, я просто тебя не понял.
Он подвинул стул и присел напротив кровати, он следил за изменениями ее лица. Он чуть отодвинулся, так чтобы рука Татьяны не могла в одно движение достать до него.
13Она что-то говорила, говорила шепотом через подушку, всхлипывала. Шум моря за стенами не уловить, хотя очень хотелось. В здании тоже полная тишина. Таня пыталась разорвать простыню, кусала губы, пила воду из графина. Настольная лампа расплылась, и Ник, не меняя своего положения на стуле, заснул. Он заснул специально. Иногда это получалось вот так сразу по желанию. Он хотел доказать девочке свое безразличие.
Он проспал минут десять.
Лампочка не исчезла, а продолжала светить – неприятная желтая дрянь. Кто-то подошел сзади, Ник слышал только дыхание, ни шагов, ни шороха одежды. В ухо прошептали несколько слов по-грузински (слов он не запомнил, губы были мягкими и большими), и тут же на лицо его накинули черную ткань.
Только на долю секунды рванулся в глаза белой граненой трубой звенящий школьный коридор. Рука ухватилась за мокрую, свисающую со стены веревку, ладонь прорезало болью…
Он подвинул рукой черную ткань и увидел глаза Тамары совсем рядом, ее прикрытые губы.
– Поцелуешь меня, мальчик? – спросила Тамара.
– Зачем? – вместе со стулом он подвинулся назад. – Я заснул? Как ты сюда вошла? Эта дура тебе дверь открыла?
Девочки в комнате не было. Он комкал черный платок на собственном колене. Тамара, присев на кровати, там, где только что лежала, мучила подушку девочка, – он увидел даже краешек надорванной простыни, – медленно обеими руками подняла юбку. Блеснули, отражая лампочку, плоские застежки ее лифчика, кольца на красивых пальцах. Лифчик был шелковый, черный, а капрон, прихваченный маленькими металлическими зубками, туго сминался. Каблуки поползли в стороны и встали на полу. Его скорченная тень на полу вписывалась в высокий капроновый треугольник.
– Может быть, мы разденемся? – спросил он неумеренно.
– Нет времени!.. – Тамара посмотрела куда-то за его спину, туда, где была дверь, постучала в пол левым каблуком.
– Где Татьяна?
Она не ответила. Между поцелуями он каждый раз, вспоминая какой-нибудь фрагмент, пытался сказать:
– Ты знаешь, что Александра убили…
– Знаю!
Они только целовались, больше ничего. Верхний свет продолжал гореть, а настольную лампочку ему удалось как-то погасить. Он стоял на коленях возле кровати и целовал опускающиеся сверху горячие губы.
– Я видел… – шептал он. – Я нырял у волнореза.
– Знаю.
– За что они вас убивают?
– Мы их тоже убиваем. Сегодня я сама убила двоих… Вот этой рукой… – Она поднесла к его лицу свои красивые длинные пальцы. – Поцелуй мою ладонь!
Он поцеловал. Он прикоснулся языком к середине ее ладони, провел по линии жизни, глубоко врезавшейся в шелковую мягкую кожу, и вдруг почувствовал, что линия жизни неожиданно оборвалась.
– Им было больно?
– По-разному. Один умер легко, я попала в сердце, даже на рубашке никакого следа, капелька вытекла. Другому было немного хуже, но тоже быстро.
– Ты перерезала ему горло?
– Как ты догадался?
Ник стоял на коленях и смотрел на ее лицо снизу вверх, выламывая шею.
– Я почувствовал!
Настольная лампочка все также горела. Он проснулся моментально, но не сразу осознал себя. Сон оказался таким сильным, переполненным запахом и плотью, что Ник почти перепутал его с реальностью.
Вместо лица Тамары перед ним было опять лицо девочки. На него смотрели напуганные глаза. Таня прижимала палец к губам.
– Что? – спросил шепотом Ник.
– На улице!
– Что на улице?
– Они пришли.
Он посмотрел на закрытую дверь.
– Прости, не понял.
– Они вошли в храм.
– Сколько их?
– Не знаю, я услышала, как сняли замок, потом хлопнула дверь. Хотела посмотреть, но сперва испугалась, а потом уже никого.
– Наверное, это сторож.
– Нет, мне показалось, я слышала женский голос.
– Тогда это не они.
– Не нужно! – она попыталась защититься, спрятать ключ, но Ник легко отнял ключ и открыл дверь.
– У меня есть одна мысль! – сказал он. – Если получится, будет немножко меньше проблем. Жди здесь, никуда не выходи.
Пересекая двор, он наступил на собачий хвост. Животное заворчало, сонно приподнялось, но опустилось на место. Дверь в здание храма чуть приоткрыта. Обычно здесь висел огромный замок. Зачем Тамаре понадобилось приходить сюда ночью? Что он ей скажет? Кружились в голове вопросы, принесенные из сна. Ник осторожно вошел в гулкую темноту.
Приподняв штору, Татьяна видела, как осторожно, без звука затворилась за ним дверь. Она всхлипнула, вытерла слезы. Посмотрела и увидела, что сжимает в руке кусок казенной простыни. На простыне была фиолетовая печать турбазы. Печать расплылась. В дверь постучали. Постучали громко два раза.
– Нет же! – сказала она хрипло и встала спиной к окну. – Я не хочу! – она помотала головой, рассчитывая избавиться от происходящего, как от кошмара, вырваться из него, как из неприятного сна. – Уходите! – она погрозила зажатым кулачком закрытой двери. – И сплю уже!
С медленным скрипом незапертая дверь отворилась, и в комнату вошли двое.
– Не спишь ты! Врёшь ты! – сказал смуглый парень, путая русские ударения. (Этого лица Таня еще не видела, может быть, прошлой ночью она не запомнила его.) У парня левая скула торчала сильнее правой, темное лицо казалось мокрым, оно было неприятно искажено улыбкой. – Ты даже не раздевалась!
Второй парень закрыл дверь на ключ, благо тот был оставлен в скважине.
– Я разденусь… – сказала Таня. – Я сама… Не рвите на мне платье. Пожалуйста, не рвите… Я сама все сниму. Вы можете меня трахнуть, как вам хочется… Я согласна. Я не буду кричать.
– Разве я сказал, что хочу тебя трахнуть?
– Нет, но я…
– Пусть разденется! – возразил негромко другой. Он подмигнул девочке темным глазам. – Пошалим немножко, а?
– Пошалим! – сказала она, дрожащей рукой отрывая верхнюю пуговицу. – Я с удовольствием даже… Мне в прошлый раз, честное слово понравилось. Я никому не сказала…
– И дружку своему не сказала? – скуластый присел на стул, туда же, где несколько минут назад сидел Ник, и закинул ногу на ногу. У него были блестящие остроносые штиблеты. – Кстати, где он, твой дружок, в каком номере? В какой комнате?
– Какой дружок?
Она замерла, она чувствовала, как одолевает неприятный холодный пот. Она не ощущала больше страха, все уже случилось.
«Как ни бейся, все равно убьют, прямо сейчас, – поняла она. – Больно будет. Что-то нужно сделать, что-то сказать!.. Говори – не говори, все равно», – Она понюхала свою ладонь, бросила кусок простыни на пол. Ладонь пахла очень неприятно, чем-то липким, не потом. Таня подумала, что такие выделения бывают перед смертью.
– Какой дружок? – с трудом ворочающимся языком повторила она.
– А тот, что повара утром заколол!
Блестящий ботинок качнулся в воздухе и вдруг с размаху (скуластый даже не встал со стула, только чуть приподнялся на руках, держась за сиденье) ударил девочку снизу вверх, в грудь.
Слева от себя она увидела нож. Она поняла, что окровавленный нож они будут вытирать этой самой тряпицей со штемпелем. Она почти не почувствовала боли. Только отупение и некоторая слепота. Она хотела крикнуть что-нибудь веселое, очень громкое, разбудить соседние комнаты песней, но песня засохла в онемевшем горле.
– Не надо меня резать, – очень-очень тихим шепотом выдавила она. – Ну пожалуйста… Не режьте меня, мальчики!
Задрав голову, Ник хотел рассмотреть окна наверху и увидел лишь узкие, чуть светящиеся перекрытия. Внутри храма было совершенно темно и почему-то очень холодно. Луна еще не вышла из-за туч. Шум моря можно было услышать, но за этим шумом – ничего. Припоминая расположение внутри строения, он, ощупью двигаясь по стене, искал лестницу во второй ярус.
«Если здесь кто-то есть… Если сюда кто-то забрел ночью, то либо он воспользуется фонарем… Либо сразу поднялся наверх… Наверху кабинет директора турбазы… Кажется, там были раньше, два года назад, какие-то реставрационные мастерские… Зачем я сюда полез? Чего ради я решил, что найду здесь Тамару? Она приснилась мне… Понятно, я о ней думал, она и приснилась… Дурочка слышала женский голос, но почему я решил?..»
Он нащупал первую ступеньку, потом нашел перила и стал подниматься. Глаза постепенно привыкали к темноте. Поднявшись на галерею, он смог даже различить испорченную живопись стен. Он помнил, здесь было много испорченных фресок. Он помнил, кабинет находится в левом крыле недалеко от лестницы.
В стене было небольшое окно. Ник выглянул. Сверху можно было разглядеть освещенную занавеску Таниной комнаты. Чтобы лучше рассмотреть, он опустился на колени. Доски скрипнули под ним. На занавеске лежала тень девочки. Ее заслонила другая тень.
«Их там двое… – подумал Ник. – Кто к ней пришел?»
На вопрос, заданный самому себе, ответ прозвучал снаружи, извне.
– Не нужно туда возвращаться… – Это было сказано за его спиной. – Ты ничем не поможешь уже…
Не поворачиваясь на голос и продолжая смотреть на освещенную штору, Ник увидел, как дернулась тень.
«Ее ударили ножом!»
Тень девочки повернулась тяжело. Умерев, она еще хваталась за штору, хотела сорвать ее, хотела, чтобы Ник увидел еще раз ее глупое лицо.
– Не двигайся!
Ник дрожал от сдерживаемой ярости. Он повернулся, в темноте перед ним был темный силуэт. Лица не разглядеть, но голос мужской и, кажется, знакомый.
– Тамара здесь? – спросил Ник.
– Нет.
– А где она?
– Тамару убили. Вчера!
Он наконец узнал голос – фотограф с пляжа.
– А вас, значит, не тронули?
– Это случайно, – фотограф замялся. – Просто повезло.
– Обезьянка-то ваша цела?
– Нет!
– Чего вы хотите?
Тень фотографа в темноте стояла немного криво, и Ник понял: он опирается на винтовку.
– Уезжайте завтра утром, – сказал фотограф. – Тамара просила передать тебе… Это просьба. Попробуйте вытащить Миру.
– Это все? – спросил Ник и поднялся. Коленки дрожали.
– Нет.
– Что еще?
– Я хочу отдать вам фотографии вашей мамы… Все-таки работу сделал.
* * *
Свет в окошке Тани все так же горел, но Ник не пошел туда. Зачем? Ей уже не поможешь. Наступая нарочно на спящих собак, он медленно пересек двор, поднялся на второй этаж. Ли спала. Ник разделся и тоже лег. Он закрыл глаза и вдруг увидел, что на веках свет. Это вышла наконец луна из-за тучи.
«Не думать… Забыть… Мне не нужны травмы… Я не спал с ней… Я не отвечаю за ее судьбу. Я ничем не смог бы помочь».
Когда загрохотали во дворе выстрелы, он подумал, что галлюцинирует, но не встал, не открыл глаза. Он услышал, как встала со своей постели Ли, приподняла занавеску. Он понял: окна турбазы загораются одно за другим. Но не было никакой перестрелки.
Старик с серебряной бородой и еще двое молодых парней, вооружившись короткими винтовками, в упор расстреливали собак. Собаки рычали, метались с визгом по двору, бились о закрытые ворота. Ник поднялся и встал за спиной матери. Он видел, как расстрелянное с расстояния в полметра животное отлетело назад и шлепнулось у каната танцплощадки. Он вспомнил, что уже видел подобное два года назад. Здесь регулярно отстреливают бездомных собак, это традиция.
Утром, когда они шли к поезду, крови на каменных плитах не было. Кровь смыло коротким предутренним ливнем.
Глава четвертая
1Пыльная жара ходила по поезду. Сухой воздух, заполнив туго вагоны, казалось, амортизировал железный стук колес. Может быть, просто заложило уши. Желтизна, перебиваемая зеленью, широкою пленкой крутилась назад. Бетонные платформы, скалы, виноградники, скалы… Желтизна была за толстенными пыльными стеклами. Вагон пружинил, раскачивался, а на лице матери (Ли сидела напротив, счастливая, она спала) лежало встречное солнце, и можно было сосчитать все капельки пота на ее щеках. Ник пробовал закрывать глаза, пробовал читать Евангелие, но невозможно в такую жару и тряску читать Евангелие с обрезанным углом. Текста каждый раз не хватало, и не каждый раз удавалось по памяти его восстановить. В вагоне стоял запах уксуса. Наверное, какой-нибудь неосторожный кавказец разбил банку с маринадом. Море было справа, оно иногда возникало, огромное и синее, за желтизной гор. Окна плотно закрыты, и море невозможно было почувствовать. Расплющив нос о горячее стекло и зажмурившись, Ник попытался хотя бы представить себе запах моря.
«Она жива, Танечка… Жива… – сказал он себе. – Мне не в чем себя обвинить. Мне просто все это почудилось… Она испугалась и уехала! Уехала».
Прежде чем выйти за ворота монастыря и спуститься в последний раз с горы, он все-таки зашел в комнату девочки. Дверь не была заперта. В комнате не оказалось ни Тани, ни ее вещей, все кровати прибраны тщательно. Только почему-то горела среди дня настойчивая настольная лампа. Ник погасил лампу. Тогда он подумал, что даже если девочку и убили, то, конечно, не здесь, конечно, ее вывезли куда-нибудь, может быть, мучили, а может быть, еще мучают…
Вагон качнуло. За стеклом медленно, вырастал, появилась очередная платформа. Поезд тормозил.
– Жарко как! – вздохнула Ли, не открывая глаз.
– Еще часа три, – сказал Ник. – Я думал ты заснула.
– Я заснула… – она кончиком пальца, как блестящего жука, придавила крупную каплю пота у себя на лбу. – Кошмары снятся… Какая это станция?
– Трудно сказать!..
Приподнявшись, Ник рассматривал платформу. Прошли мимо окна какие-то вооруженные люди, все бородатые, молодые. Они неприятно скалились, они обменивались колкими словечками, они старались друг друга задеть. Карабины в волосатых руках никак не походили на старенькие винтовки. У карабинов был какой-то ехидный заграничный вид. Их короткие широкие штыки, раскачиваясь в солнечном блеске, резали глаза.
– Девочку твою забыли… – сказала Ли.
– Она уехала.
– Ты думаешь?
– Я зашел утром, посмотрел. Там никого не было… Все кровати застелены.
– Ты же не знал номера ее комнаты.
– Вычислил.
Поезд дернуло. Высокая старуха, только что с трудом втащившая в вагон огромный кривой узел, пыталась теперь пристроить его на верхнюю багажную полку. Это ей почти удалось, но узел все-таки упал, покатился по полу. Было слышно, как старуха заскрежетала зубами.
– У нас есть что-нибудь попить? Какая-нибудь вода? – все так же не открывая глаз, спросила Ли.
– Нет. Я думаю, часа через три будем в Очамчире. Я думаю, там уже и напьемся.
Город, кривой и серый, с первой же минуты запутал их. Если предвоенный Новый Афон можно было бы сравнить с напуганным красивым лицом, то Очамчире напоминал лишь гипсовый слепок с такого лица. После закупоренного вагона хотелось выпить воды, хотелось вдохнуть в легкие побольше горького морского воздуха, но в городе оказалось тесно и душно, как в нагоне, с той лишь неприятной разницей, что вагон все-таки двигался вперед, а город стоял на месте. Обливаясь пеной из теплых пластмассовых бутылей, они никак не могли удовлетворить жажду. Не помогло и море. Открывшееся вдруг в конце низкой улицы море показалось пыльным и неподвижным.
