Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

9

Зонтики, платья и туфли лежали грудой внизу на столе, прямо на красной скатерти, кто-то собрал все это барахло рано утром, а может быть, ночью и по заведенному здесь порядку принес. Арчил сбросил все это на пол. Вместо барахла на столе появился большой кофейник и три чашки, хозяин выглядел таким же свежим и бодрым, как и накануне.

– Пойдете налево вдоль моря… – объяснял он, прихлебывая кофе и на этот раз обращаясь уже только к Ли. – Там болота, не свернешь. Во время прилива там вообще не пройти…

Кофе был мерзкий. И сделав только один большой глоток, Ник с отвращением подумал о спящих где-то здесь в доме пьяных девицах. Подумал, что этот грузин развлекался с девочками, вероятно, почти до самого утра, но вот он, веселый, объясняет, как пройти на турбазу, подмигивает матери, а шлюхи не могут разлепить пьяных глаз даже для того, чтобы сварить своему хозяину приличный кофе.

– Напрасно вы в это полезли! – сказал он, протягивая Ли один из зонтиков. – Но я вас понимаю… Каждый развлекается, как хочет!

Солнце только-только возникло. Море и берег были еще в тени. Ник хотел обернуться на бетонный недостроенный дом (ему почему-то стало страшно), но Ли обернулась раньше, она нелепо махнула сложенным зонтиком, хотела улыбнуться, но получилась только кислая гримаса.

Они пошли молча, Ник немного впереди. Ли разулась (в одной руке ее был зачем-то раскрытый зонтик, в другой – босоножки), она шлепала по воде. По левую руку ма паутиной веток и колючей проволоки было то, что хозяин бетонного дома назвал болотом. Ник проверил, он немного ободрал щеку, испачкал ладони и, завязнув на втором шаге в коричневой мякоти, дальше не пошел. Он помыл руки в прозрачной морской воде. По правую руку разгоралось пространство утренней воды. Скоро стало жарко, и Ник подумал даже, что зонтик – это неплохо, зонтик – это в первую очередь от солнечных лучей.

– Отвратительный привкус во рту… – сказала Ли, догоняя его. – Кофе мерзкий! Вообще-то, мужчины умеют варить кофе…

Ударив ногой по воде, она обрызгала его джинсы. Ник припомнил толстяка из пиццерии и промолчал.

– Наверное, на турбазе нам сварят… – неуверенно сказала Ли, и Ник понял, она тоже боится.

Деревня – последний крайний дом – пропала из виду довольно быстро, и они оказались на этой узкой желто-черной полосе вдвоем. Можно было либо вернуться, либо, как по стрелке, двигаться строго в одном направлении. Даже на горизонте по правую руку не было видно ни одного корабля. Ник изредка поглядывал туда. Ну хотя бы какая-нибудь лодка… Ну хотя бы какой-нибудь катерок… Ничего. Он понял, что ищет поддержки, а ее нет.

Часовая стрелка над поцарапанным циферблатом совершила полтора оборота, прежде чем на грани видимости, на острие желтой паутинки обозначилось что-то новое. Стеклышко сильно отражало солнце и, чтобы увидеть стрелку, приходилось подносить часы, как в темноте, к самым глазам.

– Пляж! – сказала Ли и показала зонтиком.

«Маловероятно, что мы ошиблись, – подумал Ник, а если мы не ошиблись, маловероятно, что нам удастся легко выбраться оттуда. – Он обернулся, за спиной остались полтора часа одинаковых медленных шагов. – Ну, не назад же идти?!»

Стандартные навесы – красный и голубой пластик, тела, негусто усеивающие полоску отменного чистого песка, прямоугольные кабинки для переодевания (почему-то металлические), несколько душевых, фонтанчики для питья. Ник посмотрел под ноги и увидел в песке собачьи следы. Обыкновенные оттиски самых обычных лап. Он судорожно сглотнул воздух и сказал:

– Слушай, но это же смешно…

– Что смешно? – отреагировала Ли.

– Я не понимаю, зачем нужны кабинки для переодевания, когда они все голые…

– Вероятно, для того чтобы одеться, – она покрутила зонтик. – Я думаю, эти кабинки поставили в другую эпоху!

Над глубокой канавой висел мост, связывающий пляж с территорией турбазы. Довольно широкий, с проволочными дрожащими поручнями. Посредине моста лежали собаки. По канаве бежала зеленоватая пенистая вода. Вероятно, именно этот источник превращал всю береговую полосу в болото. Чтобы выйти на мост, пришлось совершить сложное движение по пляжу, огибая загорающих.

Собака подняла рыжую морду навстречу Ли, тихонечко зарычала, задрала хвост. Вторая собака осталась неподвижна, через нее пришлось просто переступить. Если бы мягкий бок не колыхался от дыхания, можно было бы подумать, что она мертвая. Ник отметил, что обе собаки, необычно сытые и довольные, совершенно не боятся людей.

– Другая эпоха – это в прошлом году, что ли, началась? – подавая матери руку и помогая ей преодолеть ненормально высокую каменную ступень, которой заканчивался подвесной мост, сказал Ник. – По-моему, в прошлом году они все были в купальниках…

– Ну почему? В прошлом году некоторые женщины уже ходили с открытой грудью…

– Ты не ходила?

– А я и сейчас не стану! Зачем… – поднимаясь в гору за сыном, она задыхалась. – Я не стесняюсь, конечно… – на ее лбу появились капельки пота, – но зачем, когда я привыкла наоборот? Я, конечно, попробовала. И знаешь, что…

Ник остановился.

– Что?

– В купальнике уютнее!

Внешнего ограждения у турбазы не оказалось, да оно и не требовалось. Турбаза была полностью изолирована: с одной стороны – подвесной мост и пляж, окруженный болотами, с другой – узенькое шоссе, иначе не выберешься. С той стороны Шоссе – шлагбаум и небритый парень с автоматом. В остальном турбаза была совершенно обычна. Небольшие аккуратные коттеджи различались только цветом – желтые, зеленые, синие, розовые. Плоские фанерные их стены походили на облегченные театральные декорации. Со стороны шоссе стояло единственное кирпичное белое здание, вероятно, административное. Возле него две машины. Грузовик с крытым брезентовым кузовом, в таких перевозили вооруженных боевиков, и черная потрепанная «Волга» с помятым передком. Третья машина находилась немного сбоку, она стояла, припаркованная к одному из коттеджей, возле красной плоской стены.

«„Оппель“! – отметил Ник. – Тот самый „оппель“!.. Мира может быть там, в коттедже. – Он приостановился и, стараясь не привлекать ничьего внимания, оценил обстановку. – Позже! – определил он себе. – Нужно осмотреться».

В десяти шагах от моста была большая веранда, обнесенная белой стеночкой, и внутри этой веранды белые столики, плетеные белые стулья. Здесь варили прекрасный кофе. Поднося чашку к губам, Ник пытался понять, как же отсюда уйти. Спокойно уйти, не привлекая внимания. За соседним столиком сидела компания вооруженных молодых людей. Пили водку. Автоматы стояли у стеночки. Ник покрутил в руках фотоаппарат, снял чехол, но, поймав предостерегающий взгляд Ли, зачехлил его.

– Отличный… Отличный какой кофе, – сказала Ли громко, желая, чтобы ее услышали за соседним столиком. – Не зря мы с тобой столько протопали. Все равно глупо из-за чашечки кофе переться в такую даль!

«Она боится… Она хочет объяснить этим парням наше присутствие здесь… Но она это напрасно, им ничего не объяснишь! – Ник снова расчехлил свой аппарат. – Хорошо бы понять, на каком языке они говорят?.. – голоса звучали громко, но как он ни старался, не мог найти смысла в грязной груде полупьяных хрипящих звуков. – Что это за язык?»

– Все-таки кофе должны варить мужчины!.. – громко сказала Ли.

Мутные глаза обратились в ее сторону, но сразу развернулись, косые, в стакан. Здесь было достаточно русских женщин, Ли не представляла никакого интереса – старуха.

– Окунуться нужно! Жарко! – сказал Ник.

– А я бы выпила еще чашечку!

«На каком же языке они говорят?.. Греческий, турецкий, азербайджанский, аджарский? Нет, я забыл… Нужно будет пройти по турбазе, поискать Миру… Как? Не в окна же заглядывать. Она должна быть здесь. Она точно здесь… Что они подумают о нас, если мы будем шляться по турбазе и заглядывать в окна?»

– Ник, возьми мне еще чашечку… – Мать откинулась на своем плетеном стуле, поднимая и раскручивая зонтик. – По-моему, в этом сезоне не было еще такой жары!

Окошечко было совсем маленькое, и круглая физиономия в белом поварском колпаке была вставлена в него, как в белую рамку.

– Еще чашечку? – спросила физиономия.

Из окошечка неприятно пахнуло расплавленным сыром. К розовой щеке повара прилепился маленький листик петрушки.

– Да! – сказал Ник. – Еще пару чашечек… У вас на лице…

Он хотел весело пошутить, хотел взбодрить себя. Он уже понял, что не пойдут они по турбазе заглядывать в окна, а сейчас выпьют еще по чашечке кофе и пойдут на цивилизованный пляж, где окунутся, полежат немножко под солнышком и отправятся по черно-желтой стрелке между болотом и морем назад.

«Мы уйдем, ничего не сделав. Мы не сможем даже осмотреться. Здесь знают каждое лицо. Здесь очень мало народу. Нас уже заметили!»

Он хотел сказать повару про листок петрушки, прилепившийся к щеке, сказать как-нибудь поострее, по-грузински весело, и вдруг слова застряли в горле.

– Оружие… Кругом оружие… Зачем вам столько оружия? – Голос Миры прозвучал прямо за спиной.

Ник обернулся. Мира уже сидела за столиком. Рядом с ней устраивались еще двое. Третий, бритый наголо коротышка в белых брюках и белой рубашке, приплясывал рядом.

– Кофе? Хачапури?

– Только воды! – сказала Мира и подмигнула Нику. – Холодной. Стакан ледяной родниковой воды!

– Думаю, нет! Тут нет родниковой, – сказал коротышка.

– Принеси даме родниковой! – велел один из верзил, присевший рядом с Мирой и бросивший свой автомат на каменный пол. – Ну пусть это будет «пепси»? – он обращался уже к Мире, развязный, небритый, огромный зверь. – Не будем мучить Йорика. Ну скажи, где ему взять родниковой? Пусть это будет «пепси»!

– Фазиль, от тебя порохом воняет! – сказала Мира и отпихнула верзилу. – Ладно, пусть «пепси», только не дыши на меня. Ты что, порох жевал? У тебя изо рта порохом воняет?

– Не-е-т! – верзила чуть не свалился со стула от хохота. – Не-е-т! Это от рук, наверно, пахнет… – он покрутил над круглым пустым столом огромные багровые кисти рук. – От них!

– Так я не понял, что вы хотите? – спросил повар в окошечке. Ник поднял фотоаппарат, направил его на Миру, так, чтобы в объектив попало побольше людей и, не успев осознать своего действия, нажал на спуск. Ответная реакция оказалась моментальной. Лысый Йорик прыгнул и ударом маленького кулака выбил аппарат из руки. Рубашка на Йорике забралась белой складкой, а на морде, оказавшейся прямо перед Ником, прорезался неприятный оскал.

– Не надо панорамировать! – вылезли из оскала русские слова. – Уйди отсюда… Мальчик!

10

Жарким оранжевым маревом лежало на лице солнце, по закрытым векам бродили тени. Голоса пляжа звучали, как через толстый ватный фильтр, отдаленные, глухие, такие знакомые. В основном это были русские голоса.

Горячо было только сверху. Раздевшись и опустившись на раскаленный песок, Ник пролежал так долго, что песок под телом остыл и почти не ощущался.

Ему было невыносимо стыдно. Каждый шаг, от порога белой веранды до пляжа, каждый шаг по висячему мосту был шагом согнувшегося человека. Он боялся повернуть голову, а Ли истерически смеялась. Она говорила очень громко, неестественно весело, она рассуждала без всякого ответа с его стороны о том, что все же следует снять купальник, если все голые, что в купальнике выходит даже как-то неприлично теперь, все комплексы наружу… А в спину между лопаток – он отчетливо чувствовал это – были направлены пьяно покачивающиеся стволы автоматов.

Оранжевое марево, лежащее на закрытых веках, под давлением жаркого воздуха становилось черным… Засыпал он долго, а проснулся мгновенно, проснулся с легкой головной болью.

Он боялся открыть глаза. Когда он прилег, Ли пошла в море. Он хотел выжечь свой стыд на солнце, она хотела смыть его в воде. Потом, перед тем как он заснул, она сказала, что уходит, значит, опять пошла купаться, кажется, в четвертый раз.

– Ма? – спросил он, вдруг ощутив у себя на лбу прохладную и легкую женскую руку. Рука матери должна была быть мокрой, а на лбу его лежала совершенно сухая рука. – Ма, это ты?

– Нет!

– Мира?

– Может быть, ты посмотришь мне в глаза?

Знакомым движением она нажала пальцами на его виски, в мозг посыпались искры.

Он оттолкнул ее. Мира сидела по-турецки, подобрав ноги, совсем рядом. Она была в белом купальнике, и ее тело казалось на фоне этого песка почти белым. Волосы были сухими, на плёчах обозначились розовые неприятные пятна. Похоже, она давно не лежала на открытом солнце.

– Зачем ты? – спросила она, знакомо наклоняя голову к левому плечу. Волосы шевелились, сухо сыпались под ветром. – Ты же понимаешь, все это бессмысленно, – она на секундочку сжала губы, – и опасно! – она подчеркнула голосом. – Опасно!

– Я знаю! – Он уперся в песок ладонями (уперся, как в сковородку, как в раскаленную прогибающуюся ткань). Ему вдруг захотелось в воду, смыть с себя стыд. – Я знаю… – повторил он, стараясь смотреть в глаза девушке. – А что, не нужно было?

Она протянула руку.

– Дай мне фотоаппарат!

– Не дам…

Вдруг все поняв, Ник накрыл обожженной ладонью черный футляр фотоаппарата, лежащий рядом.

– Не валяй дурака! Может слишком дорого стоить. Открой его и засвети пленку… У всех на глазах, будто в шутку.

– Будто в шутку?

– Именно.

– Больше ничего?

– Больше ничего!

– А они тебя изнасилуют, разрежут на куски… – он облизал пересохшие губы, – и будут мне присылать тебя по почте частями…

– Да, – сказала Мира. – Конечно, меня изнасилуют. Но сейчас дело не в этом. Ты должен засветить пленку. Ник!.. – голос у нее был такой спокойный, такой знакомый. Она опять была старше на много лет, как вначале. – Ник, эта пленка их раздражает, а изменить она все равно ничего не изменит. – Мира отвела глаза. – А в общем, спасибо, что пришел… – Она не хотела, чтобы он видел даже маленькой ее слабости, даже искру слабости в глубине глаз. – Засвети пленку…

– Конечно… – сказал он, вскрывая футляр.

Прежде чем вынуть пленку и вытянуть ее сверкнувшей змеей под солнце, он поискал в воде среди других голов голову Ли, нашел ее где-то рядом с красным бакеном и почти успокоился.

– Пусть они видят. В шутку… – он тянул пленку наружу медленно – из черного тела аппарата длинный язык. – Давай убежим? – шепотом сказал он. – Тихо по воде отплывем, а потом по берегу…

– Побежим? – спросила Мира.

– Ну я не знаю… Они что, следят за тобой все время? – непроизвольно он оглянулся на висячий мост. На мосту стояла собака. – Следят?

– Я здесь на коротком поводке, – сказала Мира. – Не получится удрать!

Она заложила руки за спину, расстегнула свой белый купальник, стянула его вниз, по очереди поднимая ноги.

– Пойдем купаться… Пойдем окунемся… – и шепотом почти одними глазами прибавила.

– В последний раз…

В воде у берега было тесно от брызгающихся детей и голых баб. Ник последовал за Мирой (она плыла уверенно, легко, а он, как всегда, выбился из сил в первую же минуту). Так, в паре, он не боялся глубины, не боялся, что сведет ногу, знал, что Мира его вытащит.

– Ты нарочно разделась? – сплевывая воду, спрашивал он, с трудом удерживаясь рядом с ней.

Она смотрела прямо над водой. Темные неподвижные глаза. Она сказала:

– Пойми, чем меня быстрее убьют, тем мне будет легче.

– Тебя точно убьют… – он опять хлебнул воды.

Он увидел снизу, как будто на самой вершине зеленоватой стеклянной горы очень далеко движется белая точка – пароходик или маршрутный катер. Он понял, что она не шутит.

С трудом он перевернулся в воде, теперь он не хотел, чтобы Мира увидела его глаза, и тяжело поплыл к берегу, разбивая воду бессмысленно резкими ударами рук.

Солнце преломилось в летящих брызгах. Нога с трудом дотянулась до дна. Перед ним оказалась загорелая волосатая грудь, мужской голос сказал в самое ухо по-грузински.

– Уйди, щенок!

Две пары сильных скользких рук надавили ему на плечи. Он выскочил на секунду… Успел заметить Ли, стоящую на берегу. Вокруг фейерверки брызг, прыгающие в воде голые дети, женщины…

«Когда она успела надеть купальник?.. – уже теряя сознание и погружаясь в болезненную муть, подумал он. – Без купальника лучше… Если купальник снять, убьют быстрее и быстрее все кончится…»

11

Он задирал голову, и над головой сквозь стеклянное полотнище воды, загибаемое ветром, видел солнце – пульсирующий белый шарик. Ему казалось, что он не может оторваться от камня, он скреб пальцами по бетонной стене волнореза, но скобы не было, не за что ухватиться. Ник посмотрел вниз, оторвав глаза от солнца. Он увидел среди извивающихся мягко водорослей свои босые ноги, увидел руку, торчащую из-под камня, на руке блеснуло кольцо. Вдруг он понял, что рука вовсе не мертвая, а напротив, дружелюбная, живая. Готовая к пожатию, рука протягивалась к нему. С трудом Ник наклонился… Почему бы не пожать руку скульптора? Но ведь Александра убили в пещере? Утопили другого человека. Здесь должна быть Мира? Такая большая, уродливая, каменная Мира. Он сделал усилие, кончики пальцев столкнулись с кончиками пальцев протянутой руки мертвеца, и их обожгло…

– Ник!

Он почувствовал сильный удар. Удар звоном прокатился в проснувшемся мозгу. Он открыл глаза. Вырвавшись из обморока, Ник присел на песке и вытер губы. Солнце стояло над головой в открытом небе, полуденное, белое. Ли с размаху еще раз ударила его по щеке. Он увидел ее сосредоточенные глаза, увидел толпу вокруг, и сквозь толпу, сквозь пластиковый навес в отдалении покачивающийся мост… По мосту шла Мира. Она не оборачивалась. На ней было знакомое платье. Ее никто не сопровождал, только собака плелась, послушная, следом.

Еще не в силах выдавить из себя слов, он показал рукой. Глаза Ли вспыхнули. Они были злыми и напуганными одновременно.

– Ник! – сказала она. – Ну разве так можно?

– Ногу у него свело, – сказал кто-то за спиной. – У парня ногу свело… Мог возле самого берега утонуть… Спасибо, не утонул.

– А что? Что здесь случилось? – поинтересовался другой женский голос.

– Спасатели вытащили. В трех метрах от берега захлебнулся.

– Да не очень он и захлебнулся?

«Спасатели! – повторилось в голове. – Спасатели? Меня пытались утопить…»

Волосатая темная грудь покачивалась рядом, толстая золотая цепочка лежала на этой мужской груди.

Ник поднял глаза, лицо спасателя было дебильным и почти неподвижным, какая-то смешная скованность черт. Ник дернул головой. Мира все еще шла по мосту. Спасатель, играя своей цепью, вдруг хитро посмотрел на него и приложил к темным губам кривой палец. Глаза спасателя неприятно улыбнулись.

– Иголку в плавки воткни… И все! Иголку, – сказал голос в толпе. – Сведет ногу, нужно проколоть. У меня, например, в плавках всегда игла…

«А не боишься не туда уколоться? – зачем-то подумал Ник. – Не туда и не тогда!»

– Ми-ра! – сказал он одними губами, обращаясь к Ли и опять показывая дрожащей рукой.

– Я тебя больше без круга в воду не пущу! – мать протягивала белый пластмассовый стаканчик. – На, выпей!

В стаканчике оказался чуть теплый кофе. Кофе был противный и сладкий. Толпа вокруг поредела. Он был уже не интересен: дрожащий, скрючившийся в метре от приливной волны, синий от ужаса подросток, судорожно прихлебывающий кофе.

– Очень неосторожно… Очень… – сказал мужской голос.

Рядом с Ли возник какой-то назидательный старик в зеленых плавках. На плавках золотой металлический значок – якорь.

– Так вы сына потеряете, милочка. Товарищ прав, иголку нужно… Нужно с собой в воде что-то острое, если судороги. Если известно, что судороги… Если подвержен!..

От нахлынувшей слабости Ник почти засыпал, соскальзывал в сон. Подташнивало. Он лежал на подстилке слева от навеса. Ли воткнула в песок зонтик, и голова была в маленькой круглой тени. Ли сидела рядом и смотрела на сына. Она ничего больше не говорила, глаза ее потухли.

– Ма? – с трудом приподнимаясь, сказал Ник. – Ма, я живой?

– Живой!

– Ма, мы ничего не можем, да?

Ли протянула руку и поправила падающий зонтик.

– Абсолютно ничего.

– Мы не можем ей помочь, ма?

– Не можем.

Он уткнулся лицом рядом с тенью, вдавил в раскаленный песок закрытые глаза, губы. Захрустели на зубах песчинки.

– Не можем! – повторила Ли, потом после паузы она спросила. – Ты как, в силах идти?

Он рывком поднял голову.

– Куда идти?

– Домой!

Голос у нее был спокойный.

– Домой? Куда домой?

– В поселок!

Очень-очень медленно солнце покидало свою верхнюю жесткую точку и уже чуть опустилось вниз, к морю. Ник лежал на спине, опрокинув зонтик и подложив руки под голову, и смотрел до слепоты в самую середину неба.

Нужно было принять какое-то решение. Мысль бродила в голове, мучительная, длинная, она никак не хотела оформиться в слова и завершиться. Глаза устали смотреть в небо. Потом он будто поставил точку в середине неразборчивой, неприятной фразы, оборвал ее. Вскочил на ноги, засуетился, вынул фотоаппарат.

За полчаса он успел сделать, наверное, с десяток снимков. Он протягивал и протягивал резкими движениями затвора новую пленку внутри аппарата, а другая, засвеченная пленка, аккуратно смотанная в рулончик, поблескивала в руках Ли. Вид ее был неприятен. Мать то наматывала змейку на палец, то скручивала в серый цилиндрик.

– Ну, может, хватит? – спросила она, когда Ник, наверное, уже в пятый раз, падая перед нею на колени, фотографировал крупным планом лицо. – Пойдем, может быть, отсюда?

– Не могу!

– Почему ты не можешь?

– Стыдно, ма! Стыдно, понимаешь?

– Чего уж не понять?..

– Давай еще немножко здесь позагораем, – предложил Ник.

– Зачем?

– Я не знаю… – он опять взвел затвор. – Еще немножко, ма?

Ли кивнула. Солнце было таким ярким, что лишало мир цвета. Перед объективом стояло четкое белое пятно – лицо матери. Лицо в визире было немного вытянутым, неживым.

Ник подумал, что если бы удалось передать такое лицо на фотографии (ну хотя бы часть этого ощущения перенести на глянцованный фотокартон), то название у работы было бы: «СТРАХ».