Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

2

Сидя в короткой тени, очень долго он смотрел прямо на солнце. Он задирал голову и изо всей силы прижимал мокрую ладонь к бетону волнореза. Он хотел почувствовать боль. Сквозь темное пятно, сквозь солнце он смотрел, как Ли выходит из воды, отряхивается. Пытаясь подавить нарастающий бессмысленный страх, он думал о ее мокрых волосах, как бы хорошо сейчас взять расческу и привести их в порядок, сесть на песке сзади нее и пустить по голой спине из-под пластмассовых зубьев тоненькие струйки волос.

– Пить хочется! – сказала Ли и опустилась рядом на подстилку.

Ее плечи были покрыты капельками, принесенными из моря. Она закрыла глаза и повернула к нему лицо, не видя.

– Камень почему-то холодный! – сказал Ник. – Хочешь, я куплю пива?

– Нет! – Ли опустилась на спину и раскинула крестом руки. Медленно в ее ладони потек сухой песок, она зачерпывала и высыпала его между пальцами, зачерпывала и высыпала. – Нет, ничего не хочу!..

Шевелился, вздыхал вокруг пляж. Небо было совершенно белым, как тонкая сухая калька. Оно загибалось, чистое, и, казалось, хрустело слегка. Нужно было идти. Нужно было искать гостиницу. Нужно было как-то двигаться, но сознание заволакивало каким-то бессмысленным ленивым повтором, лишенным направления. Ник сидел рядом с матерью и смотрел на ее закрытые глаза. Ему было жарко, но он не шел в море.

И вдруг Ли сказала. Она спросила, не открывая глаз:

– Ты меня обманываешь, сын?

– В чем? – искренне удивился он.

– Все время… Прости, но я уже не понимаю… – ресницы ее даже не подрагивали. – Зачем мы приехали в этот ужасный город?

Последние песчинки выскользнули из ее ладони.

– Очень жарко, ма!

– Жарко! – согласилась она. – А где ты видел пиво?

Она присела с закрытыми глазами, порылась в сумке, вынула темные очки, надела их и только после этого уже сквозь стекла посмотрела на сына.

– Пошли в гостиницу! Мне кажется, у нас мало времени.

Без всякой внешней причины ноги стали тяжелыми. Каждая следующая мысль казалась противнее предыдущей, а от желания спать начинало подташнивать. Минуты растягивались, и в груди закручивалась болезненная пружина.

Ли была не лучше, мать сутулилась и волочила ноги. Такое нечасто с нею случалось, мать считала обязательным ходить всегда прямо, с немного запрокинутой головой (чем старше ты, тем голова должна быть выше). Ник расчехлил свой фотоаппарат, сделал несколько снимков и взял мать под руку. Голый локоток Ли оказался сухим и горячим, он просто заскользил в его потной ладони.

Пиво купили уже возле гостиницы и пили его молча, устроившись на маленькой каменной скамейке. От пива в голове совсем помутнело. Город вокруг казался сделанным из погнутой наждачной бумаги. Полуголые люди, бредущие с пляжа, казались беззащитными (у каждого третьего неизменно голова повязана мокрым полотенцем, как при головной боли), среди ярких тряпок курортников мелькали черные платья местных женщин.

Иногда мелькала винтовка, патронташ, как в фильме про революцию, крест-накрест охватывающий голую волосатую грудь. Торговали чачей в пластмассовых бутылках из-под «пепси-колы». И повсюду, так же, как и Гудауте, так же, как в Новом Афоне, ленивые собаки: налившаяся шерсть, слюна, стекающая с клыков в горячую пыль.

Женщина-администратор оформила им номер на двоих. На этот раз не было ни косых взглядов, ни излишнего любопытства. Ник понял: мать устала и им глядит старухой, какие здесь могут быть двусмысленности.

Среди зеркал и белых пустых кадок, поднимаясь по лестнице, застланной ковром, наверх, на третий этаж, Пик уговаривал себя:

«Нужно проснуться, нужно взять себя в руки… Я немного посплю и потом… Потом попытаюсь… Не нужно (шло пить пиво… – Он с трудом поворачивал голову среди золотых номеров на дверях в прохладной тишине, тормозил, волочил ноги по зеленому ковру. – Мира где-то здесь… – Он очень хотел встать под душ, плюхнуться на чистую наволочку лицом вниз, он устал. – Потом… Чуть позже… Почему я не спросил у администратора? Можно было посмотреть по списку. Нужно спуститься в холл… Нужно посмотреть… Потом… Чуть-чуть позже… Сначала под душ».

Сквозь голубые тонкие занавески просвечивало солнце. Повернув ключ в замке, Ник заставил себя подойти к окну. Внизу под окном гостиничная площадь. Площадь была пуста. Серый маленький фонтан. Сверху фонтан показался кривым, он не работал. У дверей гостиницы стояли две машины. Машины болезненно для глаз блестели.

– Господи, – вздохнула Ли. – Господи… Как хорошо!

Она сбросила на стул вещи. Скомканная, пропитанная потом блузка свалилась на пол. Ник услышал, как зашумела вода в ванной. Возле машины появились двое мужчин.

– И все-таки зачем мы сюда приехали? – сквозь шум воды уже немного другим, оживающим голосом спрашивала Ли. – Ты можешь мне сказать?

– Могу!

Ник опустил штору. Он встал в дверях, рассматривая мать. Ли, зажмурившись, стояла под широким потоком воды, она уже не казалась старухой. Блестели ее маленькие, чуть приподнятые, как у девочки, груди. Блестело лицо, чуть подрагивал плоский живот, и только коричневатость больших сосков напоминала, что когда-то в этой груди было молоко.

– Не стыдно тебе? – спросила она.

Ноги были все-таки очень тяжелы, и он облокотился на косяк двери. Как и на пляже, Ли не открывала глаз. Раздваивая прозрачный поток, ее рука медленно двигалась по бедру.

– Слушай, Ник, я очень старая?

– Почему? – он тряхнул головой, улыбнулся. – Нет, ты не старая!

Внизу за окном завелся мотор. Мужской голос что-то крикнул громко по-грузински.

– А есть разница в ощущениях?.. – она приоткрыла один глаз.

– Какая разница?

Он прислушивался. Он почему-то подумал, что эти двое парней сейчас усаживают в машину Миру. Представил себе, как ей заломили за спину руки и толкнули на заднее сиденье, он даже услышал ее отдаленный всхлип, но не нашел в себе силы отвести взгляд от мокрого крестика, застрявшего между этих твердых грудей, от этой полуслепой улыбки сквозь бегущую воду.

– Ну, если ты смотришь на женщину… – она перешагнула низкий белый бортик и взяла полотенце. – У тебя же есть женщины?

Ник кивнул. Внизу взревел мотор.

«Какая это была машина? – подумал Ник. – „Оппель“! Новенький „оппель“, ярко-желтый новенький „оппель“».

Она присела на край постели, потянулась к одежде, по одеваться не стала. Дернула головой, прищурилась ехидно (все-таки душ на Ли подействовал отрезвляюще).

Вот, например, ты видел эту Миру раздетой? – Послушно Ник покивал. – И видел меня… Скажи, по ощущение… – Она все-таки немного затягивала слова. – Ощущение такое же?

– Другое! – сказал Ник. – Совсем не то!..

«Она хотела спросить, хочу ли я ее как женщину? Но не смогла. Может быть, я придумываю, может быть, она хотела спросить что-то другое… Не потерять только… Новенький желтый „оппель“. Двое бородатых парней. По виду грузины. Почему я решил, что они увезли Миру?»

Звука мотора уже не было, он затих в глубине улицы. За окном ругались истошно какие-то женщины.

– Извини, ма, я тоже хочу политься. Спать хочу…

Стоя под душем, он представил себе, как из дверей гостиницы вывели Миру, как ее силой посадили в машину. Он откручивал и откручивал холодный кран, но вода все равно была горячей. Он вышел, промокнул тело полотенцем. Ему хотелось плакать. Ли лежала на спине. Она так и не оделась, только накрылась простыней.

– Мы сволочи, ма, – опускаясь на колени возле кровати и втыкаясь мокрым лицом куда-то ей в бок, прошептал он. – Сволочи…

– Почему? – удивилась она.

Несколько минут они молчали. Потом Ли поправила его мокрые волосы.

– Дурачок, – сказала она. – Что мы можем с тобой?.. Чем мы можем на самом деле помочь этой девочке? Мы просто путешествуем, а она играет в свои страшненькие игры… Для нас это всего лишь опасная туристическая экскурсия, бывают такие в скалах, на оползнях, для нее – жизнь, если хочешь, быт. Чем, скажи мне, может турист… – Она поискала нужное слово. – Чем турист с фотоаппаратом может, например, помочь падающему в пропасть горному козлу. Извини за глупое сравнение, другого не придумалось.

– Турист может козла сфотографировать! – сказал Ник и, осторожно отстранившись, лег на полу. – Щелкнуть затвором фотоаппарата. Больше, наверное, никак…

3

Ночью он очень тихо поднялся, приподнял занавеску, окинул долгим взглядом ночной город (город напугал его тишиной) и, присев к столу (конечно, не следовало теперь этого делать, но Ник ощутил будто зуд, и иначе от зуда было не избавиться), писал при свете ручного фонарика, положенного рядом с дневником. Он увлекся и писал, почти не отрываясь, минут двадцать. То, что Ли поднялась и стоит за его спиной, он почувствовал, когда было уже поздно, когда уже было не захлопнуть дневник, не накрыть исписанную страницу растопыренной ладонью, потому что страница, как минимум, последняя, была уже ею прочитана. Он медленно повернул голову. Ли прищуривалась, вглядываясь в уже исписанную страницу.

– Как интересно! – сказала она голосом маленькой девочки, неожиданно подхваченной на руки чужим дядей, и облизала губы. – Дашь почитать?

– Это не стихи! – сказал Ник.

– Я вижу, что это проза. Дашь?

Отступать было некуда.

– Не дам, но если ты хочешь, я тебе немножечко прочту вслух…

– Избранные места?

Он никогда не видел у нее таких ехидных, таких невыносимо пронзительных глаз. Он читал негромко, в четверть голоса. Он сидел в головах постели, а она прилегла, подсунув себе под спину две сложенные подушки и натянув на ноги одеяло. Он не стал читать другие страницы, читал то, что написал минуту назад. Конечно, он испытывал волнение при каждом произнесенном слове. Он чувствовал, как между ними возникает какой-то дополнительный, неизвестный до этой минуты, странный контакт.

«Нельзя забывать, что она умная… – шептал он почти в самое ухо матери. – Наверное, она умнее меня… Нельзя забывать, что я сделан весь из нее… Я сделан из ее плоти, она родила меня… Я созрел в ее теле… Я вышел из ее тела… Она обязана быть умнее… Она опытнее, извращеннее меня, иначе я не был бы таким. Все, что во мне есть, каждая мысль – это продолжение ее мысли… Каждое мое желание – это продолжение ее желания.

Сегодня вечером, несколько часов назад, она доказала мне, что может быть в тысячу крат циничнее меня. Тогда вопрос? Как же я могу хотеть еще какую-то женщину? – Ощутив еле различимую дрожь в воздухе, он сделал паузу и продолжал: – Я должен хотеть только ее? Нет, я могу хотеть другую тоже. Можно же предположить, что она хочет кого-то, кроме меня…

Она хотела сделать из меня идеального мужчину, она потратила на это всю жизнь. Конечно, это была ее ошибка. Желая сделать из меня идеального мужчину, она неизбежно сделалась для меня идеальной женщиной…»

В узкой черной щели между штор горела вырезанная из неба полоска синих ярких звезд. Никакого, даже маленького сквозняка, штора не шелохнется, и звездная полоска от фразы к фразе не прибавлялась, не увеличивалась хотя бы на одну звездочку.

– Никогда еще не была идеальной женщиной, – сказала Ли. – Ни для кого. Ни для одного мужчины не была… Спасибо, сын.

Луны также не было видно, весь ее белый свет умирал за шторой в виде маслянистого катящегося пятна. Лицо Ли в полутьме было обращено к нему. Фонарик в руке дрожал. Желтый свет прыгал по страницам дневника, прыгал по полу, выворачивая мягко полосами куски красного ковра. Ник сдавил в потной ладони металл фонарика и вдруг направил луч ей прямо в лицо.

– Ты что, хочешь со мной переспать? – рефлекторно прикрывшись пятерней, спросила она.

– Нет!

– Тогда я не понимаю. Ник, объясни?

Свет фонарика осторожно ушел по ее локтю вниз и, застыв, проявил красный круг на полу.

– Я хочу тебя! – прошептал Ник. – Тебя! Тебя… Понимаешь, тебя…

Ли повернулась на постели. Сквозняком чуть-чуть подвинуло штору. На ее лицо хлынула обрезанным светом луна.

– Наверное, я не соглашусь! – сказала она очень серьезным голосом. – Только не перебивай, – она резким движением руки остановила его следующее слово. – Не перебивай меня, я знаю, что это теоретически возможно… Какие-то новые ощущения… – она хмыкнула. – Но видишь ли, сын, – она посмотрела из-под луны (в свете луны это было не то лицо, что в свете фонаря, а красное пятно на полу неприятно дрожало). – Для меня это, похоже, как родить мальчика наоборот…

Он почти зарычал (он хотел справиться с рукой, но пятно продолжало дрожать). Он не знал, откуда взялся в нем этот странный голос без слов. Он уронил фонарик, смял дневник. Он обхватил голову матери ладонями с двух сторон и, не в состоянии совершить большего, уперся своим лбом в ее лоб.

– Ты мокрый, – прошептала она. – Ты вспотел, мальчик… Ну чего ты так бесишься? Я знаю, ты не ребенок… – Рука ее упиралась с нарастающей силой в его грудь. – Пусти!

– Ма!.. – прохрипел он. Он даже успел осознать свое состояние как состояние запертого в клетку бешеного голодного зверя. – Ма-ма!..

– Это будет противно! – сказала она. – Тебе самому будет очень противно… Твое любопытство не стоит… Не стоит. – Она говорила спокойно, но чуточку задыхалась. Она не могла не повторяться. – Не стоит твоего разочарования!

Лежащий на полу фонарик освещал углом полированную дверь, в его свете блестела медная круглая ручка. Ник, резко повернувшись, уперся взглядом именно в эту ручку.

Конечно… – сказал он. – Конечно, так можно только испортить… Конечно, это должно быть отвратительно, родить мальчика обратно…

Он поднял дневник, ладонью расправил смятую страницу и закрыл его.

Ее голос больше не дрожал:

– Обиделся?

– Нет, почему? Я просто не знаю… – он зажмурился и стукнул себя со всего размаху кулаком в лоб. – Не знаю, что теперь! – посмотрел на нее. – Понимаешь?

Ли кивнула, подумала (возникла секундная пауза), потом сказала:

– Что делать, ты как раз знаешь. Ты спасаешь девочку?

– Да!..

– Мира? Я верно запомнила? Ведь мы приехали в эту противную Очамчире не просто так, мы приехали по делу?

– Да!

В каждом следующем его «да» было все больше воздуха. Шторы распахнулись. Ли оказалась стоящей у окна. Она смотрела вниз на дома. Моря из окна гостиницы видно не было.

Он сидел на постели. Ли стояла рядом и гладила, гладила его по голове. Ему стоило труда не заплакать. Она молчала, она сосредоточилась и прикрыла глаза, присела рядом с ним на постели. И вдруг рука ее, дернувшись в его волосах, причинила боль.

– Я знаю, зачем ты приехал сюда, – шепотом сказала Ли.

– Ты знаешь? Зачем? Зачем я приехал сюда?

– Ты, мой мальчик, задумал убить человека… Здесь идет война. Здесь можно убить человека безнаказанно. Я права, Ник?

– Почти… То есть да!..

Где-то в городе очень далеко, наверное, у воды (эхо было тупым, но множественным), произошла и стихла какая-то возня: крики, треск, удары подошв… Луна гуляла в шторах, смешивая свой свет со светом фонаря.

– Зачем же ты тогда?.. – спросил Ник. – Ты все лгала? Ты все знала?

– Я ничего не знала! – сказала Ли. – Давай договоримся, все это игра. Пусть это будет твоя игра. Я с удовольствием играю в твою игру.

– В мою игру в убийство?

– Нет! Ты не понял… Как раз этого нельзя…

– Тогда зачем тебе весь этот кошмар, если ты догадалась?

– Хочешь по-честному?

– Да!

– Это как в горах на оползне, – сказала Ли. – Допустим, мне нравится страх!

– Тебе нравится страх?

– Скажем так, мне нравится подобный отдых… Я, ты знаешь, никогда не пряталась от острых ощущений…

– Но сама идея? – он говорил спокойно. – Я должен убить человека!..

– Это исключено, – она тоже говорила спокойно. Оба их голоса, если бы кто-нибудь смог подслушать, звучали бы для постороннего уха почти официально. – Ты сделан из меня, и ты никого не убьешь. Как и я… Мы только наблюдатели… Мы спасаем девочку.

– Ты думаешь, ее еще можно спасти?

Он опять смотрел на бронзовую круглую ручку двери, и ему чудилось, что ручка эта медленно поворачивается то влево, то вправо.

– Но, ма, кровь-то настоящая? – сказал он, подумав. – Всех этих людей убивали… Они убивают друг друга…

– Они убивали, а мы не станем… – сказала Ли. – Когда лазишь по оползню в горах, страх тоже вполне оправдан, здесь риска не больше, чем в плохом реактивном самолете в Москву лететь.

– Я не о том.

– А я о том. Ты знаешь, сказано «не убий», но кто же сказал, что нельзя этого видеть. Мы каждый день съедаем не меньше килограмма убоины, и это нормально, прости за пошлость, но это в культуре. Так что, основное правило нужно соблюдать. Мы не должны никого случайно убить, а путешествовать не запрещено. Если ты согласен с этим элементарным умозаключением, то я с тобой, если нет, я собираю чемодан и поехала домой, в конце концов, у меня здесь нет даже Библии… Ты же знаешь, я не могу жить без Библии. Здесь нет нигде ни одного приличного действующего храма. Все разломали.

4

Ник повторил трижды, он злился и не мог справиться с русским акцентом.

– Мне нужно узнать, в каком номере остановилась женщина по имени Мира…

Толстая девица с черными волосами (волосы в свете синего ночника неприятно блестели, как смазанные жиром) долго застегивала ускользающую верхнюю пуговицу своей синей форменной рубашки. Она не могла понять, чего же от нее хотят. Она бормотала что-то по-грузински, терла ладонями затекшие щеки и смотрела на него тупыми карими глазами. Потом все-таки связала сказанное.

– А вы в каком сами номере? – вдруг по-русски без малейшего акцента спросила она. – Зачем вы чужой язык корежите? Зачем вам это знать среди ночи? – она протянула руку за барьер и что-то переключила. – Какой ты! Женщина ему нужна в четыре утра.

Во всем вестибюле вспыхнул свет.

– Вы что, русская? – спросил Ник.

– Француженка!

– Парле ву франсе?

– Чего?

– Я сестру потерял, – сказал Ник расстроенным голосом. – Мне завтра утром на самолет, обязательно нужно ее найти. Она должна быть в вашей гостинице. Понимаете?

– Не врешь?

Сонные глаза дежурной при ярком свете из темно-карих стали темно-синими.

– Вру! – как мог сконфуженно признался Ник. – Но мне действительно необходимо найти ее сейчас, ночью. Нет, правда!.. – он заикался, он комкал в руке заранее приготовленную десятидолларовую бумажку, но так и не положил ее на полированный барьер. – Пожалуйста, прошу вас, это очень, очень важно!

Учетные книги были заперты в сейф. Ник, легко перескочив барьер, стоял за спиной девицы, пока та тыкала и никак не могла попасть в скважину большим ключом. Он хотел спросить, как ее зовут, но остановил себя вовремя. У дежурной, несмотря на нездоровую полноту, было приятное лицо и очень красивые розовые пальчики – маникюр с бесцветным лаком, ноготки короткие, такие с виду симпатичные. Нажимая на массивную рукоятку сейфа, она чуть высунула кончик языка и скинула левую мягкую туфлю. Босой ногой потерла другую ногу.

– Выписалась она! – развернув нужный журнал, сказала дежурная и показала пальчиком соответствующую строчку. – Вчера днем!

– В котором часу?

– В четыре! – дежурная захлопнула журнал. – А ты с мамой приехал? – Она посмотрела на него мутноватыми жадными глазами. – Мама твоя спит, наверно? – она пересела со стула на диванчик, стоявший тут же за барьером, и поиграла пальцами по темной обивке. – Пойдешь ее будить?

Он ничего не ответил, очень медленно он повернулся и большими шагами пошел вверх по лестнице. Он услышал, как дежурная скрипнула зубами, или это был звук пишущего пера.

– Погоди! – сказала она за спиной. – Погоди… я знаю, куда она уехала… Ее увезли…

Ник остановился. У его ног была белая пустая кадка. Из кадки, наверное, только вчера вынули высохшую пальму.

– Желтый «оппель»? – спросил он, не поворачиваясь.

– Иди сюда! Тебе это очень нужно?

Он спустился назад по ступенькам, стараясь ступать как можно тише, но на этот раз не перепрыгнул барьер, а обошел его, присев на краешек дивана, заглянул ей в лицо.

– Сколько тебе лет? – Вблизи были видны трещинки на губах дежурной.

– Достаточно… Ты не ответила, это желтый «оппель»? Кто ее увез?

– Я думаю, ее не отпустят… Они за этот сезон еще ни одной бабы не отпустили.

– А что тогда?

– Продадут! – дежурная пожала плечами. – Не знаю. Продадут, конечно, что еще с ней делать. Я еще удивилась, обычно русских берут.

– Русских?

– По крайней мере, белых, а эта черная. Как тебя зовут?

– Может, не надо, как зовут? Давай без имен.

Послушно Ник опустился на диван, он не сопротивлялся. Ее руки, осторожные, влажные, были даже приятны. Он нашел взглядом маленький щиток под барьером и смотрел только на него, он почему-то думал, что если перекинуть крайний левый тумблер, то опять в вестибюле вспыхнет разом повсюду свет.

– Они отвезли ее на турбазу…

– Где это?

Уже застегиваясь, он стоял возле диванчика, а эта бесстыжая полная девица сидела перед ним, раскинув голые жирные ноги – выдувались сетью на ее левом бедре синие болезненно полные вены – и даже не пыталась прикрыться.

– Они девок увозят на турбазу, это в сторону Сухуми десять километров, но ты туда без путевки не попадешь все равно. И я тебе скажу, не лезь. Они думать не будут, зарежут тебя, а маму твою продадут…

– А что там, на турбазе?

– Я не знаю… – она накинула на колени свою синюю форменную рубашку, так что осталась видна только одна полная голубая вена на лодыжке. – Раньше каким-то бизнесом занимались… Теперь не знаю, – она всхлипнула и сказала вдруг совершенно другим, детским, печальным голосом: – Мальчик, увези меня отсюда!

– Кого? Тебя?

Ник стоял уже у лестницы, он почти ушел, но не смог не обернуться. Темно-синие глаза дежурной моментально оказались какими-то болезненными и сырыми. Ведь только что они были маслянисто-ненасытными, жадными.

– Увези как-нибудь? Я хочу от войны уехать! Понимаешь?..

Пиная белые пустые кадки, он пошел дальше по лестнице, вверх. Он стоял уже на площадке второго этажа, когда каскадом несколько раз подряд вспыхнул и погас внизу яркий свет. Легко было представить себе прикушенный от горя и разочарования полный рот, пальчик судорожно и бессмысленно перебрасывающий тумблер.

Со всего размаха Ник ударил ногой пустую белую кадку. Кадка треснула и, повалившись набок, немного прокатилась по мягкому ковру.