Текст книги "Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером"

Автор книги: Александр Бородыня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

12

Ни сна, ни какого-то кошмара не случилось. Сознание уплыло и, казалось, тут же вернулось. Он лежал на спине, накрытый одеялом. Сильно болела шея. Он подумал: «ЖИВ!», – и мысль оказалась сладкой. Можно было это слово, как конфету, обсосать, не открывая глаз.

– На меня напали! – сказал он на пробу, все так же не открывая глаз. – Меня чуть не убили.

– Ну ты же хотел чего-нибудь по-настоящему опасного. – Голос Маруси прозвучал совсем рядом, почти в самое ухо. Голос этот был насмешливый, издевательский.

– Не смешно! – сказал Олесь и открыл глаза. Маруся действительно сидела рядом, она склонялась к нему, она ехидно строила глазки и улыбалась.

– Смешно! – строгим голосом сказала она. – Именно, что смешно и никак не больше! Ты думаешь, кто тебя удушил?

– Марусенька… – Олесь попробовал нащупать ее руку, он хотел хотя бы жалости. – Я не знаю, кто это был. Я зашел в душевую, разделся, снял трусы… Потом я увидел труп!

– Значит, труп! – Глаза Маруси неприятно полыхнули.

– Женский, молодой, красивый. Пальчики… Педикюр… Реснички… Меня по башке сзади стукнули…

Ощутив неудобство, Олесь с трудом повернул голову. Шея все-таки сильно болела. Он увидел, что лежит не в санитарном отсеке и даже не в своей каюте. Кругом набросаны дорогие вещи, висит большой фотоаппарат в коричневом футляре, женские чулки валяются, на столе раздавленное пирожное, рядом хрустальная рюмка с коньяком и открытая губная помада.

– Где мы? – спросил Олесь, пытаясь сесть.

– Это был мой труп! – плачущим голосом сказала девушка, сидящая напротив, на нижней полке. – Нет, честное слово… – Она судорожным движением запахивала пестрый халатик на груди.

– Извините. Честное слово, мне неловко! – Это была одна из девочек кавказца, кажется, Вика. – Простите меня, пожалуйста, а?

– Твой?

– Нет, право, честное слово, мой!

– Это был ее труп! – подтвердил кавказец, он стоял, прислоняясь спиной к двери. – Можно не сомневаться! Если бы это была другая женщина, я бы тебя не стал за горло душить!

Наконец нащупав лежащую на подстилке твердую ладонь Маруси, поэт сдавил ее и сразу сел на своем месте, спустил ноги на пол. Маруся поморщилась и ответила таким же сильным пожатием.

– Значит, ты не была мертвой? – обращаясь к девушке в пестром халатике, спросил Олесь, он чувствовал неловкость.

– Не была! – всхлипнула та.

– Совсем дурак ты! – сказал кавказец, и в его голосе легко можно было опознать неприятный голос, раздававшийся из-за закрытой двери душевой. – Совсем ничего не понимаешь, да?

– Трахались люди! – сказала Маруся. – Илико вышел на одну минуточку, он забыл в каюте одну необходимую вещь, а дверь оставил открытой. Ну задержался немножко, хотел сделать сюрприз даме…

– Какой сюрприз?

– Он хотел сначала эту вещь надеть, а потом уже появиться во всем блеске и всеоружии. Но, видишь, не успел, ты вошел и заперся.

– Так что ж он не сказал-то!

– Неудобно… – прогнусавил кавказец, лицо его налилось краской, он отвернулся и, распахнув один из чемоданов, стал рыться в вещах. – Что сказать?.. Кому сказать?.. Глупость!.. Спасибо, не убил тебя, дурака!..

– Ну вот видишь, нужно сказать спасибо! – Маруся дернула Олеся за руку, заставляя подняться на ноги. – Даже без нашатыря обошлось.

– А ты чего не сказала? – упираясь и не давая себя сразу вытащить из каюты, спросил Олесь у девицы. – Ты бы могла сказать. Зачем ты целлофаном накрылась, он же прозрачный. В конце концов, можно было завизжать, по морде меня отхлестать. Дура, что ли, совсем?

– А я и завизжала! – сказала Вика. – Ты не слышал, что ли?

Только оказавшись в своей каюте, Олесь сообразил, что одет.

Одежда, правда, была сыровата, но зато вся на теле.

– Ты меня одела? – спросил он. Маруся кивнула. – А где эта, Тамара Васильевна? В санчасть унесли? – Маруся опять кивнула, не поворачиваясь, она вставила в замочную скважину ключ и, не глядя, повернула его, она смотрела на поэта уже другими глазами.

– Нужно было ему сказать, что там, где они трахались, труп лежал, – сказал Олесь, послушно расстегивая рубашку. – Ему бы, наверное, понравилось. – Он снял рубашку, Маруся вынула ключ, положила его на стол и тоже стала раздеваться. Делала она это быстро и как-то сосредоточенно. – Совсем запугали меня, – продолжал Олесь. – Везде трупы мерещатся! Рубашка мокрая, брюки мокрые, даже трусы мокрые. Самому противно.

Наверное, у нее было ощущение, что с той стороны иллюминатора может кто-нибудь заглянуть, Маруся тщательно соединила шторы так, чтобы не осталось даже щелочки, и темная ночная волна присутствовала теперь лишь в виде плюхающего движения, неостановимого ритмичного звука.

– А ты что вернулась? – спросил Олесь, поудобнее устраиваясь на полке и принимая на ладони предлагаемый вес. – Ты же в бар пошла. Выпить хотела?

– Ты думаешь, я сама вернулась. Ты знаешь, сколько ты без сознания лежал?.. – Казалось, шум дизелей под полом усилился, стал ритмичнее, мягче, он уже сам по себе без усилия накладывался на плеск волны, составляя некий сюрреалистический звуковой дуэт. – Они испугались, идиоты, думали, грохнули тебя. Девица вторая за мной в бар бегала. Как же, грохнешь тебя!.. Думали, просто… Тебя так просто не грохнешь… Это непросто… Не грохнешь…

Волосы Маруси растрепались по его телу и ездили теплыми шелковыми прядями, они то закрывали ее лицо, то расступались, и можно было заметить искривленные темные губы и сильно зажмуренные глаза.

– И зачем они в душ пошли?.. Зачем в душе?.. Когда у них отдельная каюта… Отдельная каюта в полном распоряжении… На троих…

– Эй, откройте! – Наконец дошло до сознания, что давно уже сильно стучат в дверь и кричат. – Очень вас прошу, откройте мне. Срочное дело.

– Ну что еще? – Олесь даже не пытался скрыть раздражения.

– Понимаете! – В отличие от предыдущих случаев Илико стоял в коридоре и даже не пытался войти. – Понимаете? Меня обокрали. У меня украли деньги. Семь тысяч.

– Больше нету? – полюбопытствовал Олесь, испытав некоторое злорадство.

– Больше нету.

– Врет он, есть! – сказала девица, стоящая за его спиной.

– Но семь тысяч все равно много.

Кавказец повернулся, ему что-то пришло в голову, и, повышая голос, стал наступать на свою девицу, оттесняя ее в глубину коридора.

– А ты где была? Скажи, где ты была, когда мы с поэтом в душевом отделении насмерть дрались?

Девица, кажется, Зоя, фыркнула обиженно и объяснила:

– Рядом с душем, видел, есть маленькое заведение. Ты зачем меня вчера омарами кормил? – Теперь она наступала, а кавказец пятился. – Ты меня теперь подозревать будешь, гад. Не кормил бы омарами, сидела бы в каюте, как хорошая девочка. – Она демонстративно прижала ладони к своему плоскому животу. – Видишь, крутит меня. А если буря? А если качка?

Снова запирая дверь на ключ, Олесь улыбался. Он не хотел улыбаться, слишком глупа была причина, но не мог справиться с собственными растянутыми губами. Маруся не стала одеваться, когда постучали в дверь. Она сидела на нижней полке, обхватив голыми руками голые колени, положив на колени эти растрепанную голову и закрыв глаза.

13

Одевшись, Маруся сразу шагнула к окну и разомкнула шторки.

– Пойдем к капитану. Думаю, больше некуда теперь идти… – сказала она глухим голосом очень уставшего человека. – Честно говоря, я запуталась.

– Тебя интересуют именины директора? Если хочешь, иди, мне он противен, честное слово.

– Нет, не то. Пойдем к настоящему капитану, должен же быть у «Казани» настоящий капитан, хотя бы такой же старичок, как настоящий доктор. Жареная свинина меня тоже не увлекает.

Боль в ногах возобновилась, когда они вдвоем, взявшись за руки, медленно взбирались по крутым этим железным лестницам вверх, настроения уже совершенно никакого, ни вырывающаяся из бара музыка, ни запахи съестного из ресторана не будили фантазию и чувства. Зато к капитану попасть оказалось до смешного просто.

Молоденький офицер в черной отглаженной морской форме с золотыми витыми погонами поправил пятерней непослушные длинные волосы, завел их назад и широким жестом предложил пройти за ним.

– Вообще-то полагается по предварительной записи. И в определенное время. Но вы первые в этом рейсе желающие увидеть капитана. Морской закон гласит: кто первый пришел, тот и прав. Кто первый пришел, тот и имеет право.

Очень большая квадратная каюта поражала не столько коврами на стенах и шикарной старинной мебелью, сколько своими потолками, казалось, они были пятиметровыми, так высоко вздымались над головой и такой были украшены лепниной. В остальном все было по-домашнему. Висящий на спинке стула белый китель почти такой же, как у капитана-директора. Початая бутылка коньяка. Рюмочки в распахнутом сейфе между каких-то толстых кожаных папок, и там же, в сейфе, кобура с револьвером. На столе лежала еще не распечатанная колода. А на стене против входной двери была большая морская карта, утыканная разноцветными флажками. Подле карты стоял действительно немолодой лысоватый мужчина в опрятной рубашке и хорошо отутюженных белых форменных брюках. Он был босой и в левой руке держал галстук. В правой его руке была булавка. Когда Олесь осторожно прикрыл за собою дверь, капитан воткнул булавку в карту, кинул галстук на спинку ступа поверх кителя. И широким жестом предложил гостям присаживаться.

– Коньяк? – спросил он, устраиваясь на стуле.

– Нет, спасибо.

– Может быть, партию в покер?

– Тоже нет.

– Вопросы?

– Несколько вопросов.

Отвечали Олесь и Маруся строго по очереди, отчего ироническая улыбка капитана сделалась чуть шире.

– Слушаю вас! – Он налил себе в рюмочку коньяка и, приподняв, проглотил. – Слушаю вас, молодые люди.

«Это уже не цирк, – подумал Олесь. – Это не клоун. Это не клоунада. Это балет! Опера! Большой театр!»

– Маруся! – протягивая руку, сказала она.

– Казанец Петр Викторович, – пожимая эту руку, сказал капитан.

– Олесь!

– Приятно! Петр!

– На судне произошла кража.

– Это ЧП.

– В душе четвертого класса женщина нашла мужской взрезанный труп.

– Ну это совсем уже неприятно.

– Он потерялся. Его унес кто-то и спрятал.

– Придется, значит, поискать… – Улыбка капитана сделалась еще шире. – Да знаю я, знаю все. Ничем вы меня не удивите. – Его добродушный тон поразил поэта, лишив всякого желания продолжать разговор. – Обычное дело. Вы же видите, это туристическое мероприятие, а не морская ходка. Мы живем в некотором смысле не по законам флота, а по законам карнавала.

– А откуда вы знаете? – жестко спросила Маруся.

– Директора маршрута, шута горохового, видели?

– Конечно… Даже играли с ним в покер.

– Ну так это вор.

– Вор? – не удержался Олесь.

– Фармазон. Я с ним пятый рейс хожу. Каждый раз мы их по приходе в Архангельск сдаем милиции обоих, и каждый раз они возвращаются. И, знаете, ничего нельзя сделать. Они проходят медкомиссию, они невменяемые, видите ли, клептоманы-мистики. И с работы их из туристического агентства не увольняют, а что? Рекламаций нет. Жалоб никаких, – он помассировал рукой шею. – Нужно будет в этот раз жалобу самому написать.

– А труп?

– Труп – другое дело. Если труп, то это серьезно. Эти никого убить не могут. Они по-человечески и украсть ничего не могут, только в карты хорошо играют, шельмы.

– Они свинью на палубе зарезали! – зачем-то сказала Маруся.

– Вполне может быть. У них каждую ходку именины сердца. Любят отметить шикарно. Приглашали вас?

– Пригласили.

– И меня пригласили. Пойдете?

– Нет.

– И я не пойду.

Рюмочки в глубине открытого сейфа колыхались и очень тихо звенели. Переводя взгляд с предмета на предмет в каюте, Олесь остановил свое внимание на стенном зеркале. В зеркале отражался капитан. Поза капитана в другом ракурсе показалась поэту какой-то неестественной.

– А что делать-то будем теперь? – спросила Маруся.

– В общем ничего страшного, – сказал капитан. – Вы, девушка, помогите мне галстук завязать. Видите ли, радикулит страшнейший, сам не могу, с утра пытаюсь, ничего не выходит. Пора в отставку, да вот никак не могу решиться… А вы, молодой человек, если не в труд, ботинки мне помогите завязать. Извините, но другого выхода у нас с вами теперь нет. Не могу же я к кэгэбешнику босиком через все судно идти.

Пока Маруся, встав за спиной у Петра Викторовича, осторожными красивыми движениями завязывала галстук, а Олесь, опустившись на корточки, завязывал на ногах капитана ботинки, Казанец рассказал, что на корабле вообще-то милиции нет и не было, только мелкая сошка из КГБ обычно крутится, такая, в общем, мелкая, что к ней, действительно, и босиком было бы можно. Но как раз в этот рейс вместо обычного контролера пошел полковник по фамилии Шуман. Имя-отчество сразу и не припомнишь. Кого-то пасет, а за компанию и вторую ставку на этот рейс взял. Такая шишка без галстука и без ботинок капитана серьезно не воспримет.

На лестнице Маруся взяла поэта за ухо и сказала:

– Иди один, я тебя в баре подожду. Сил больше у меня никаких. С детства КГБ не перевариваю.

Желание плюнуть и тоже отправиться в бар в Олесе пресек молодой дежурный офицер, по приказу Петра Викторовича составивший им компанию. Когда Маруся развернулась и ушла в распахнутые двери навстречу огромному окну, мягким креслам, коктейлям и приятной музыке, офицер, поправив свои длинные светлые волосы, взял поэта вежливо за локоть.

14

«Сволочь я, сволочь, – думала Маруся, размякнув в кресле и закрыв глаза. – Нужно было вместе идти. – Тяжелый, на сей раз вовсе не молочный, коктейль в стакане оттягивал ее руку, но она все не ставила и не ставила его на стол. – Теперь обидится. А, наплевать, пусть обижается, сколько хочет… Поэт не должен обижаться на свою женщину. – Она чуть приоткрыла глаза. Звучала мягкая музыка, за окном лежала огромная черная пустыня. – Господи помилуй, как хорошо! – Она сделала большой глоток и легко, без внутреннего стона, лихо двумя перстами перекрестилась. – Помилуй мя!»

– Простите, сестра! – тотчас раздалось рядом, и в соседнее кресло опустился знакомый коротышка. – Мы, кажется, сегодня трапезничали вместе?

– Обедали!

– Всегда красивое слово слаще. Ну пусть по-вашему, обедали.

Он был уже не в рясе, а в темно-коричневом, довольно-таки неопрятного вида костюмчике.

– Я имел неосторожность услышать часть вашего разговора на лестнице, – продолжал он. – Насколько я сообразил, ваш приятель пошел к Шуману. Если вы хотите получить от этого мерзавца какую-то помощь, то я должен предостеречь.

– Не надо, – попросила Маруся. – Не надо меня ни от чего предостерегать. Не могли бы вы мне сделать одолжение?

– Пожалуйста, любое.

– Отсядьте от моего столика.

– Конечно, конечно, ежели не в масть пришелся, но я хочу сказать, коли вы уже обратились к Шуману, я обязан, как честный человек, предупредить о грядущих последствиях сего поступка.

Маруся залпом допила стакан. Ей показалось, что луна белым огромным шаром вкатилась сквозь стекло прямо в глаза, и это было достаточно приятно.

– И не стыдно вам, отец Микола, к девушке клеитесь, как подросток! – сказала она, переигрывая пьяную. – Сан, мне казалось, он обязывает. Разве не так?

– Сан! Естественно, так!.. Но Шуман!..

– Что вы заладили «Шуман, Шуман». Это тот что ли, дылда здоровый в костюмчике, что за нашим столом сидел? Симпатичный мужик, только он какой-то немножко дебильный.

– Я его ненавижу! – сказал отец Микола. – Ненавижу!

В окно смотреть надоело, и Маруся попыталась нащупать в густой толпе, переполняющей бар, троих «афганцев». Не нашла, невозможно было уследить ни за одним человеком, никто почти не сидел на месте со своим коктейлем, к тому же все время менялось освещение. Оно было в прямой связи с музыкой. Чем нежнее мелодия, тем больше накатывал мрак и красный свет. Маруся, сосредоточившись на бармене, выбралась из кресла и заказала еще одну порцию. Только миг она поколебалась:

«Не взять ли чего-нибудь холодного, молочного? Может быть, хватит уже алкоголя?»

Бармен в своем углублении (стойка вдавалась округлой темною нишей в стену) двигался как в замедленном кадре. Белыми волнами поднимались и опускались его руки. Пригубив новый ледяной стакан, Маруся хотела найти другое кресло за другим столиком, не нашла свободного и вернулась в свое.

– Шуман – это исчадье!.. Это не человек!.. Это даже не божья тварь!.. – продолжал отец Микола. Его невозможно было унять, и Маруся смирилась. В сущности ей было все равно, что будет, музыка, проповедь, лекция или злобная исповедь. А святому отцу до зарезу требовался слушатель. – Здесь, в святых местах., Здесь, в северной колыбельке христианского слова, разгуливает и творит свои злодеяния такой... Такой!.. Здесь погибали монахи. Здесь рушились монастыри, пылали приходы и осквернялись могилки… Думаете, кончилось? Нет, не кончилось. Пока Шуман ходит здесь, всегда остается возможность возврата. Я вам говорю: будут, будут снова монахов казнить на Большом Соловецком. Точно!..

Он даже не переводил дыхания. Он не требовал каких-то ответов, и можно было его слушать вовсе не перебивая. Но Маруся все-таки один раз спросила:

– Вам-то он лично что сделал, святой отец? Вы-то лично его за что так невзлюбили?

От подобного вопроса Микола даже на миг онемел. Он выплеснул на Марусю бурный, полный ярких эпитетов рассказ о борьбе дьявола в человеческом обличье, сгустка черного дыма, истекшего на место человеческой души, и простого служителя культа, скромного и богобоязненного. Скромный служитель культа, провернув какую-то не очень законную коммерческую операцию, изготовил полулегально огромный тираж цветных богословских пособий, а Шуман уничтожил тираж.

– Ладно бы сожгли, это благородно, – быстрым-быстрым шепотом рассказывал батюшка. – В море бросили. Ладно бы в штиль, можно было б сетью попробовать, просушили бы слово Божье. Слово Божье, оно и с морской солью будет слово Божье. Но ведь весь самосвал с обрыва в четыре балла Белого моря, все разнесло. К иллюминаторам картинки приклеиваются снаружи…

– Да, я видела, – соврала Маруся, она очень хорошо представила себе красиво напечатанного святого, заглядывающего снаружи в каюту сквозь зеленое толстое стекло. – Очень неприятная история получилась. И Олесь тоже, кажется, видел…

Сцепив вдруг челюсти, религиозный фанатик сказал совершенно уже другим голосом:

– Признаюсь тебе, сестра. Хочу убить его. И убью.

– Шумана?

– Его! Черный дым в человеческой оболочке. Сие, мне видится, вовсе не грех. Грех человека умертвить, но умертвить воплощение зла – это чудо и цель.

– А как вы отличаете?

– Что от чего, сестра, я должен отличать?

– Проявление зла в человеке от обычного проявления злого человека.

– А ведь девушка права, – раздался рядом еще один знакомый голос, и в свободное кресло опустился давешний старичок. – Разрешите к вам присоединиться, молодые люди.

– Если на то есть позволение Господне, то можно! – сказал Микола.

– Себя, может, и можно, другого не следует. Слишком велика вероятность, что когда Бога слушаешь, можно не то что-то услышать. Про себя просто, про другого сложно, вот и ошибка, слишком факторов много.

«Нет, он не зек, – разглядывая желтое лицо старика, выплывающее из полутьмы, его крупные морщины, его изогнутые синеватые губы, блестящие глаза, решила Маруся. – Конечно же, палач. Едет на место преступления, тянет его туда… Нужно будет Олесю сказать. Ясно же, не его с лестницы спихивали. Он сам спихивал».

Николай Алексеевич, будто прочитав мысли Маруси, старательно каждым своим следующим словом подтверждал их верность. Он совершенно заглушил отца Миколу. Тот сделался сразу каким-то несчастным и обмяк. В руке старика был полный стакан, и стакан этот тяжело двигался над столом, в такт словам описывая петли.

– Большая Секирная лестница идет углом вниз, – говорил он. – Это как острый угол. Так можно падать только к смерти. Я, представьте себе, все это видел своими глазами. – Он был, конечно, пьян, иначе откуда бы взяться подобному величию в голосе, этой уверенности в собственной непогрешимости? – Нельзя убивать. Я сам убивал, и меня убивали, я знаю. Это иногда очень приятно, но все равно нельзя.

Ночное море опять разлеглось зыбкою пустыней, черным бескрайним песком, оно представилось Марусе, как огромное блюдо из черного глянцевого стекла, блюдо, на которое рука исполина поставила их маленький белый кораблик.

«Какой все-таки дурак, – лениво определила для себя Маруся. – Оба дураки какие-то!..»

15

С Олесем Маруся встретилась только за ужином. Олесь был весел и записывал все время что-то в свой блокнот.

– Ну как тебе понравился Шуман? – спросила Маруся, красиво обрабатывая кровавый бифштекс серебряным острым ножичком.

– А ты откуда знаешь, как его зовут? – удивился Олесь. – Псих он! Не интересуют его никакие мерзкие кровавые преступления, совершенно не интересуют, понимаешь!

Олесь говорил с набитым ртом, размахивая левой рукой с красивой вилкой, а правой, не глядя, записывал что-то в свой блокнот.

– Говорит, вернемся в Архангельск, милиция трупы подсчитает, и если окажутся лишние, обязательно заведет уголовное дело. А по ограблению грузина, так он говорит, что вряд ли и милиция заинтересуется, если только возьмут кацо в каталажку и немножко побьют. Он, понимаешь, переживает за разгул религиозного фанатизма. Нет, честное слово, он урод, хотя я про него уже все написал. Его застрелит какой-нибудь религиозный фанатик.

– А ты откуда знаешь? – на этот раз удивилась уже Маруся.

– И вот, слушай, – Олесь запил бифштекс чаем и закрыл блокнот. – Я нашел каюту, в которой эти ребята живут.

– Какие ребята?

– Ну, «афганцы», все трое. Где они труп прячут, я, конечно, не нашел…

Поужинав, они вместе спустились в четвертый класс, нужная каюта находилась в конце коридора, всего через четыре двери после их собственной. Но прежде чем заглянуть туда, Олесь затащил Марусю в свою каюту, и они потратили минут сорок на любовь.

– Все это ряд чудовищных совпадений, – говорил Олесь, заглядывая в каюту «афганцев». – Я думаю, кража не имеет никакою отношения к трупу, и вообще все никак не связано. Вот, смотри, спят. – Действительно, дверь была открыта, и можно было войти и посмотреть на двух молодых парней, крепко спящих на своих койках. – Как убитые дрыхнут! Но эти-то живые, видишь, ноздри шевелятся.

– Меня интересует, милый, во-первых, почему их двое, а не трое? Где третий? А во-вторых, странно они спят. – Маруся, тихо ступая, подошла к ближайшему из парней и двумя пальчиками, своими красивыми, наманикюренными ноготками приподняла его рукав. – Вот, пожалуйста, взгляните, почему они спят.

Отчетливые на нездоровой рыхлой коже проходили рядком красных опухших точек следы уколов.

«Значит, все-таки наркотики, – думал Олесь, поднимаясь по проклятой лестнице вслед за Марусей. – В гробу все-таки наркотики, а где же тогда труп?»

Бар теперь был битком набит, но оказалось, что старичок Николай Николаевич забронировал для них два кресла у самого окна. Играла громко музыка, и говорить было трудно.

– Ну и где этот псих религиозный? – спросила у старичка Маруся, оставившая Николая Алексеевича с сумасшедшим Миколой.

– Где он, спрашиваю? – пытаясь перекричать музыку, повторила она. Но Николай Алексеевич ничего не услышал и только покивал в ответ. Старичок Марусе очень нравился, мягкий, обаятельный, кроткий до резкости в защите своей кротости, он по первому ее знаку сходил к стойке и без слова за свой счет принес крепкий коктейль. Олесь, правда, на крепкий коктейль покосился, но Николаю Алексеевичу все-таки улыбнулся, как и она сама, вполне искренне. За огромным стеклянным окном скапливалась, выгибая море своей тяжестью, северная лунная ночь. Казалось, она сместила упругим своим воздухом стекло и дышит прямо в лицо, ледяная и крепкая огромная волна. Олесь смотрел в никуда, в черное шевеление, он весь был там, в черноте вселенной, тогда как его тело, осторожно накачиваясь алкоголем, тихо бодрствовало в огромном удобном кресле, дух многократно умирал в невидимом море, а рука без коррекции глаз криво вела по странице витиеватую линию стиха. Строка наползала на строку, взбирались буква за буквой вверх, и вдруг от удара музыки по пальцам обрушивались вниз к бумажному обрезу. Маруся в пику Олесю копалась глазами в толпе. Густо лежали тенями на стенах переплетения рук. В яме бара летали белые, словно одетые в перчатки, чуткие руки, создающие из пустых стаканов полные. Двигались губы людей и губы дикторов в двух укрепленных высоко цветных телевизорах, и ни слова, ни звука за звуками музыки. В подвижном рисунке глаза Маруси нашли желаемое сочетание: угол стола, уголок белой салфетки, лицо над перекошенным воротом, сорванный пятерней галстук, немного снизу – початый стакан, и по полу между ног катится маленький луч еще не включенного цветомузыкального блока, лавирует, оранжевый и зеленый, между ботинок и туфель пытающихся танцевать.

Толкнуло слегка в сердце. Она добила двумя глотками свой крепкий коктейль, установила пустой бокал на столе так, чтобы не смахнули, слева от блокнота, в котором суетливо чертило строки перо поэта. И, пробившись танцевальным движением между двух ритмов смененной пластинки, Маруся оказалась подле «афганца». Парень был невероятно пьян, но он выглядел куда бодрее своих приятелей, лежавших неподвижно в каюте, и пил он, понятно, в одиночестве, хоть и среди толпы.

– А ты не наркоман?! – ухватив его рукой за подбородок и заглядывая в слезящиеся от усталости глаза, зло сказала Маруся. – Ты у нас алкаш! – Она присела на ручку кресла. – Расскажи мне, мальчик, как все это у вас устроено.

– Что? Чего устроено?

– Я спросить тебя хотела, ну, несколько вопросов… Во-первых, что вы в гробу прячете?

«Афганец» совсем не испугался, а глаза его чуть протрезвели и, не переставая слезиться, посмотрели на Марусю уже с любопытством.

– Нет, – сказал он хрипло. – Здесь была только его воля, никто нас не осудит. – Он еще прихлебывал из бутылки, но уже без упоения. – Ты не понимаешь…

– А ты расскажи, – поддержала его настроение Маруся.

– Тебе не понять… Мы вчетвером вместе перед боем поклялись, что войдем так же вчетвером на пароход… Пойми, войдем все вчетвером или умрем все вчетвером. Его в том бою убили… Но он вошел на пароход, хоть и мертвый, он вошел… – Парень невыносимо длинно икнул. – А гроб, это, – он махнул рукой, – без него, в общем!..

«Значит, в гробу все-таки наркотики», – подумала Маруся и спросила:

– А зачем вы грузина обокрали?

– Мы обокрали? – глаза парня округлились и покраснели от сдерживаемого бешенства. – Мы не крали ничего и никогда! Никогда и ничего!.. – Он поднялся из кресла и, размахивая бутылкой, сделал несколько шагов, после чего со звоном перевалился через стойку бара и плюхнулся по другую ее сторону.

Музыка оборвалась. Усиленный динамиками, загремел противный голос капитана-экскурсовода:

– ВНИМАНИЮ ОТДЫХАЮЩИХ! ФИЛИАЛ МУРМАНСКОЙ ФИЛАРМОНИИ НА НАШЕМ КОРАБЛЕ, ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ГРУППА ПОД РУКОВОДСТВОМ НАРОДНОГО АРТИСТА ГРИГОРИЯ ВОЛЧЕКА ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА КОНЦЕРТ В МУЗЫКАЛЬНЫЙ САЛОН. ПОСЛЕ КОНЦЕРТА УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ВСЕМ РАЗОЙТИСЬ ПО КАЮТАМ, НАМЕЧЕНО ПЛАНОВОЕ МЕРОПРИЯТИЕ – УЧЕБНЫЙ ПОЖАР.

В баре произошло сильное движение, но музыки больше не было, а бармен поставил на стойку табличку с красной надписью «Перерыв».