Текст книги "Чаша терпения"

Автор книги: Александр Удалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Курбан, – наконец сказал Варламов, – закончился суд над саперами.

И опять замолчал.

– Ну? – спросил Курбан.

– Четырнадцать человек приговорены к повешению.

– Кто?..

– Павел Волков. Петр Баряев. Василий Савкин, Андриан Юрченко, Филипп Нефедов, Станислав Рачинский, Иван Попок, Иван Жулябин, Бер Котляр, Хуна-Мойше Слободской, Федор Тарасов, Александр Бунин, Иван Анчукин, Эдмунд Гессен.

Варламов умолк. Наступила длинная пауза.

– А другие? – спросил потом Курбан.

– Двести двадцать человек присуждены к каторге.

– Двести двадцать человек?!

– Да.

– О-о-ой-бой… – Черная тень стремительно заметалась по потолку, словно в этой маленькой камышовой хижине поднялся ураган.

– Сто восемьдесят восемь осужденных обратились к царю с просьбой о смягчении приговора, – сказал Варламов. – Будем ждать.

– Хоп. Будем ждать, – подтвердил Курбан.

11

– Слушай, Петр, – сказал однажды Курбан Варламову. – У меня в кузнице опять народ собрался. Айда. Бери свою палку.

– Да нет. Попробую так… без палки.

Пройдя по зеленому камышовому коридору вокруг кургана, они вошли в кузницу, приподняв в задней стене циновку, по-прежнему служившую дверью.

Двое сидели на пороге кузницы к ним спиной, лицом к дороге, и ничего не замечали, остальные расположились снаружи, в тени шелковицы, у колодца.

Никем не замеченные, Варламов и Курбан остановились, прислушались к голосам.

– Сказано: терпение – ключ к радости, – не спеша проговорил чей-то пожилой шепелявый голос, и Курбан узнал старьевщика Убая, по обыкновению державшего во рту насвай.

– Вот так сказали вы, братец Убай!

– Да-а… Что-то не видно в вас радости, хоть и много терпите!

– Вот именно. С себя возьмите пример: много вы радости видели? – сразу раздалось несколько голосов.

– Да что вы все на меня набросились? Ведь это я к слову, – не выдержав такого дружного натиска, начал Убай свое отступление.

– Вот видишь, земляк: болтливость всегда приводит к раскаянию.

– Верно, верно, – опять поспешно согласился Убай. – Не подумал. Много ли в самом деле я вижу радости от своего терпения?

– Э-э, что говорить! Спроси вот здесь каждого. Хоть вот тебя, Мавляныч, хоть тебя, Неделька, или вот вас, друзья мои? – сказал, как определил опять по голосу Курбан, Дворянинов. – Много радости видели вы от волостного Абдулхая, от мираба или от нашего Бруткова?

– Будь они прокляты, кровопийцы! Загубили Балтабая с Аникиным. Один пошел на тот свет, а другой на каторгу.

– А если бы это сделал не Аникин, а Брутков или сам Абдулхай, они бы не пошли на каторгу из-за Балтабая.

– Ну-у, на их стороне закон. А раз Аникин бедняк, значит, надо проучить. И другим напустить дыму в глаза: царский-де, мол, закон справедливый.

– Во-во! Верно.

– Чего же тут верного?! Чего тут верного! А?.. В дураках-то кто остался?… Наш брат – бедняк.

– А тебе про что говорят?! Не про это! Ты чего яришься, Пузырев?

– Испокон веков богачи делают то, что хотят.

– Мы бедняки. Мы и виноваты. А Брутков с Абдулхаем опять друзья.

– Скорпион – брат змеи. Это давно всем известно.

– Я так понимаю: все бедные люди земли – братья. Узбек ли, русский ли – родные братья.

– Верно.

– Золотые слова.

– Ай да Мавляныч! Котелок у тебя варит, хоть ты и бедняк из бедняков.

– Бедность, говорят, не порок.

– Когда не будет этого, а? Скажите, братцы?

– Будь она проклята, эта бедность! Если бы бедность была человеком, я убил бы ее.

– Это, молодой парень, только слова. А на деле: кому чего скажешь? Кому пожалуешься?!

– Жалоба – оружие слабых. А разве мы, если все вместе, слабы?

– Не слабы. Да что делать-то? А? Ведь сил больше нет никаких терпеть.

– А ты слыхал, что сказал наш кузнец?

– А что он сказал?

– Если стал наковальней – терпи, если стал молотом бей.

– Это как же понимать?

– Да все так же.

– А как?

– Спроси у кузнеца, он тебе разъяснит.

– Э-э… А сам-то ты, видно…

– Да вот он – и кузнец явился!

– При упоминании доброго человека он появляется сам! – радостно заключил Мавляныч.

Курбан, а вслед за ним Варламов, вышли из кузницы под шелковицу.

– Здорово, братцы! – сказал Варламов, заметно волнуясь, одергивая вокруг шелкового пояска свою серую косоворотку.

В ответ послышались разноголосые, но дружные приветствия на узбекском и русском языках, и наступила короткая тишина.

На пороге кузницы сидели Дворянинов и Мавляныч, первый – в растоптанных брезентовых сапогах с десятками старых и новых заплаток, выкроенных, впрочем, очень аккуратно и даже щеголевато, то в виде простого круглешка, напоминающего медный пятак, то наподобие вопросительного или восклицательного знака, в желтой выцветшей рубахе, с какой-то каламянковой панамой, которую он мял в руках между длинных худых колен; второй – босиком, в коротких бязевых штанах и бязевой расползающейся на плечах рубахе с широкой темной полосой на спине, между лопаток, от пота и насевшей пыли; Мавляныч гладил свою бороду руками, но не всеми ладонями, а лишь кончиками пальцев, проводя ими по щекам сверху вниз, от висков до подбородка, а потом дальше, по жидкой бороде.

В тени шелковицы на двух растрепанных циновках сидели четверо поденщиков, поджав под себя босые натруженные ноги; возле каждого сбоку лежал серп и свернутая жгутом веревка, а между колен стоял кетмень. Поодаль, возле колодца, сидели трое ореховских мужиков – Неделька, Семенов и Пузырев, толковали вместе со всеми о тяжелой бедняцкой жизни. Тут же, привалившись спиной к шершавому стволу старой шелковицы, поставив возле себя чайник с зеленым чаем, сидел старьевщик Убай, все такой же благодушный, розовощекий, как и прежде, в красной круглой бархатной тюбетейке. Наливая из чайника в коричневую глиняную пиалу по глотку горячего чая, Убай ставил ее на раскрытую ладонь, постукивал по краю пиалы ногтем, обращая таким образом внимание соседа, и передавал пиалу по кругу, умудрившись всех угостить одним чайником чая.

Старенькая тележка Убая на двух очень низеньких железных колесах стояла возле кузницы. Коровьи рога, копыта, старое тряпье, бутылки были покрыты на тележке ветхой мешковиной и виднелись сквозь нее в продранных местах.

Лохматый худой осел с железной седелкой на спине ходил поодаль, у дороги, пощипывая бурую выгоревшую траву.

По ту сторону колодца стоял рыдван. Чалая Неделькина лошадь в рыжих и белых пятнах, просунув голову между дробинами рыдвана, пофыркивая, сочно и аппетитно хрустела зеленым клевером.

Курбан опустился возле ствола шелковицы рядом с Убаем, одну ногу подвернул под себя, другую поставил прямо, коленом вверх, сложив на него обе ладони. Варламов молча присел у порога между Мавлянычем и Дворяниновым. Убай, поднявшись и пройдя несколько шагов до порога кузницы, сам подал Варламову пиалу с чаем. Варламов взял пиалу, торопливо выпил три глотка кряду, вернул пиалу хозяину, передав ее через сидящих, улыбнулся.

– Все-таки легче делается на душе, когда поговоришь с родным братом, тружеником, – сказал Варламов.

Все продолжали выжидающе молчать.

– Разговор, я слышал, идет у вас о жизни, – опять сказал Варламов. – А жизнь – штука такая… За нее надо сражаться. Был такой великий немецкий писатель – Иоганн Вольфганг Гете. Он вот что сказал о жизни:

 
Лишь тот достоин жизни
    и свободы,
Кто каждый день за них
    идет на бой!
 

Варламов опять улыбнулся:

– Хорошо сказал. Верно?

– Верно-то верно. А как? – спросил Пузырев.

– Что «как»? – не понял Варламов.

– Как, спрашиваю? – повторил Пузырев. – Как сражаться-то? Чем? Голыми руками? Вот вопрос.

– То-то вот и оно, – поддержал Пузырева Семенов. – У них все: оружие, деньги, солдаты, богатство?…

– А что богатство? – возразил Неделька. – Богатство не в имуществе, а в сплоченности. Если мы будем действовать дружно, ого, как можно потрясти баев да фабрикантов.

– Так можно потрясти, что самим стать хозяевами земли, фабрик и заводов, – поддержал его Дворянинов.

– Ух… вот бы! А? Ну и жизнь была бы! – вдруг сказал Пузырев и неожиданно опять закончил прежним вопросом – Да-а… Оно, конечно, заманчивая эта вещь… Но ведь как?

– В братстве и в сплочении наша сила, – опять сказал Неделька. – Бедняку надо держаться поближе к своему же брату бедняку. Русский ли, узбек ли, киргиз ли – все мы братья.

– Это верно, – сказал Варламов. – Бедняк бедняка поймет.

– Пора бы, а? – подал голос Пузырев.

– Что? – спросил Неделька.

– Пора бы опять их потрясти-то. Как в девятьсот пятом. Да ведь опять же спрошу: как? Голыми-то руками не больно потрясешь.

– Да… Саперы вон с оружием восстали, а ничего не сделали.

– Сделали, – сказал Варламов. – Очень много сделали. Своим выступлением мы…

– Вы?!

– Да нет… ну… Саперы-то в чью защиту встали? В нашу защиту. Против кого оружие подняли? Против самодержавия, против помещиков, против баев и ханов. Значит…

– Ясно. Чего тут пояснять, – сказал Дворянинов.

– Так вот, все-таки хочу пояснить, – продолжал Варламов. – Своим выступлением саперы всколыхнули рабочие массы… Не одни саперы, конечно. Восстание моряков тоже… Вот послушайте.

В руках у Варламова вдруг очутилась книга. Он раскрыл ее, прочитал:

– Ленин. Слушайте, что пишет Ленин: «В России начался после долгих лет разгула контрреволюции и затишья в рабочем движении новый революционный подъем».

– Слушайте еще, – сказал Варламов. – «Мы, революционные социал-демократы, в попытках восстания видим начало восстания масс… Посмотрите, как назревает революционная энергия в глубоких и широких массах…»

Варламов замолчал, обвел всех веселым взглядом, спросил:

– Ну, что скажете?

– Да что сказать, – отозвался Пузырев. – Стало быть, верно. Всколыхнули.

– Еще как всколыхнули, – продолжал Варламов и вдруг спросил. – Вот вы… что вы можете про себя сказать?

Все молчали, смотрели на него вопросительно.

– Вы – та самая масса, о которой говорит Ленин. Вы зачем здесь собрались? Поговорить? Языки почесать? Нет. Не для этого. Вы решаете вопрос, как дальше жить? Верно?

– Верно, – поддержал Варламова Неделька.

– И решили: так дальше жить нельзя. Значит, что получается? Вот вы и есть те самые массы, в которых назревает революционная энергия. Значит, можно понадеяться на вас, на беднейшее крестьянство, рабочему классу?

– Можно.

– Пойдете на борьбу за свою лучшую долю?

– Пойдем.

– А кто нас поведет? – опять спросил Пузырев. – Ведь надо… эдак… Вот Неделька верно говорит, всем вместе… скопом наваливаться на царя-то. А не так. Сплоченно! Во как! – вдруг обрадованно выкрикнул он, вспомнив, должно быть, нужное слово, и поднялся. – Да кто этому научит? – спросил он тихо.

– Ленин, – сказал Варламов. – Вот кто научит, как нам сплачиваться, как бороться с самодержавием, как сбросить с престола царя, взять у помещиков землю. Ленин. Он научит.

Варламов закрыл книгу, протянул ее Дворянинову, сказал:

– Книгу возьмите себе. Читайте. Изучайте Ленина.

– Спасибо, друг.

– Пусть всегда сопутствует тебе удача во всех твоих делах.

– И на пути!

– Всегда! Везде!

– Добрый подарок. Спасибо, – раздались возгласы на узбекском и русском языках.

– У меня есть еще вот эта, – сказал Дворянинов и показал Варламову небольшую книжечку в светло-голубой обложке. – Манифест Коммунистической партии. Мы с Неделькой его читали. Будем еще читать. Ты помнишь, Неделька, какими словами кончается Манифест?

– Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – сказал Неделька.

– У мусульман есть коран, у христиан есть библия, – сказал Варламов, – «Новый завет». А для нас, для того, кто хочет бороться за другую лучшую жизнь, – Манифест Коммунистической партии.

– Да. Это ты очень хорошо сказал, дружище! – взволнованно проговорил Дворянинов и пожал Варламову руку. – И будем бороться. Чаша терпения народного переполнилась.

– Скоро мы перестанем быть наковальней. Станем молотом, – сказал Курбан.

– Есть к тебе просьба, Курбан, – сказал Дворянинов.

– Если ты не против… мы будем собираться иногда у тебя… вот здесь, в кузнице.

– Ну что ж… Будем вместе с вами ковать здесь хороший молот, – сказал Курбан.

12

– Надежда Сергеевна! Помните, вы мне принесли известие о приговоре саперам? – спросил Варламов.

– Помню.

– Вы сказали, что сто восемьдесят восемь человек обратились к царю с просьбой о смягчении приговора.

– Да-да. Еще ответа нет.

– Ответ есть. Недавно пришел ответ.

– Помилованы?!

Варламов склонил голову, медленно, отрицательно покачал головой.

– Нет. Ответ такой: «Государь император… в 27-й день сентября с. г. высочайше повелеть соизволил просьбу оставить без последствий».

– Без последствий?.. Боже мой, какая жестокость!

– Этого надо было ожидать. Нынешний генерал-губернатор Туркестана Самсонов еще раньше получил от царя телеграмму: «Поступить беспощадно». На что же было надеяться?

– Но ведь никто не знал этого приказа.

– Это верно.

Они сидели на берегу реки под старой развесистой ветлой, недалеко от Нового Сарая. Обняв руками колени, положив на них голову, Надежда Сергеевна долго смотрела в туманную лунную даль по ту сторону реки.

– Вы говорите, что сегодня уезжаете. Вы… уезжаете? – спросила она, не поднимая головы и по-прежнему глядя вдаль.

Варламов молчал.

– Петр Ильич!..

– Я вас слушаю, Надежда Сергеевна.

– Вы уезжаете сегодня?

– Не знаю.

Она порывисто подняла голову, посмотрела на него.

– Не знаете?

– Нет.

– Нет?..

– Нет.

– Почему? Что случилось?

Он медленно, молча сворачивал папиросу, держал на весу одним левым мизинцем кисет.

– Что случилось, Петр Ильич?

– Я не могу. Мне тяжело, Надежда Сергеевна, это сделать.

– Уехать?

– Да.

– Но ведь здесь оставаться вам тоже нельзя.

– Это верно.

– А как же тогда, Петр Ильич?

Варламов спрятал кисет, закурил, тяжело вздохнул.

– Не знаю. Решайте вы.

– Я?!

– Да.

Глаза их встретились. Ом смотрел на нее каким-то несмелым юношеским взглядом – и виновато, и с надеждой.

– Вы можете меня полюбить?.. Надежда Сергеевна…

– Что вы говорите, Петр Ильич? Почему? – прошептала она, и вдруг добавила еще тише. – Я ведь… люблю вас…

Когда она произнесла эти слова, у нее вдруг отчего-то закружилась голова, то ли от нахлынувшего счастья, то ли оттого, что закрыла глаза, или оттого, что впервые за много лет так близко услышала запах мужских губ, пахнущих мятой, росой, горьким терпким табаком.

Боже, как долго и сильно кружилась голова от этого запаха!

«Неужели снова счастье? Его зовут Петр Ильич… Петя… Это он – мое счастье? И любовь и огорчения? Опять?» – мелькало у нее в голове.

– Вы говорили… у вас есть дочь в Петербурге, – сказал он наконец.

– Да, Наташа.

– Так давайте уедем вместе.

– Когда?

– Сегодня. Сейчас.

Она тихонько засмеялась, провела рукой по его щеке.

– Серьезный человек… а такое говорите!

– Я серьезно, Надежда Сергеевна. Очень серьезно. Если хотите… Я пришел за вами. Но все боялся сказать. Едемте. У меня готовы два билета.

– До самого Петербурга?!

– Да.

Он достал из кармана два крохотных картонных квадратика, показал ей.

– Едемте, Надежда Сергеевна. А?..

– Петр Ильич! Что вы говорите? Опомнитесь. Месяц назад я приняла здесь медицинский пункт.

– Тогда я не еду. Я остаюсь с вами.

– Это невозможно.

– Почему?

– Не надо спрашивать. Вам надо ехать.

Варламов опустил голову.

– Когда вы вернетесь в Петербург? – спросил он.

– Через год. Когда получу отпуск.

– Хорошо. Я буду вас ждать. Позвольте мне… Вы как-то говорили, что Наташа все ждет отца…

– Да. Она не видела его… никогда.

– Вы можете… Я скажу Наташе, что отец – я! Мы будем вас ждать вместе.

– Да. Ждите.

Они простились.

До встречи оставался год.

Как он пройдет для них?.. Быстро или нет?.. Прошумит, подобно вешнему дождю, или будет тянуться, как осенние тяжелые тучи?..

– Ничего, – говорила себе Надежда Сергеевна. – Все впереди!

Неужели опять все начиналось сначала? И счастье, и страдания? Неужели еще все действительно впереди?! И сумрачное небо Петербурга, и милая, золотая от солнца Азия?..

– И борьба! Борьба впереди! – снова говорила она себе. – Боже, как хорошо, как интересно жить!