Текст книги "Новейший философский словарь"

Автор книги: Александр Грицанов

РИЗОМА

(фр. rhizome – корневище) – понятие философии постмодерна, фиксирующее принципиально нелинейный способ организации целостности (текста), оставляющий открытой возможность как для внутренней имманентной подвижности, так и для интерпретационного плюрализма. Термин «Р.» введен в философию в 1976 Делезом и Гваттари в совместной работе «Rhizome». Понятие Р. выражает фундаментальную для постмодерна деконструктивистскую установку на презумпцию разрушения традиционных представлений о структуре текста как семантически центрированной: «функцией этого центра было бы..., прежде всего, гарантировать, чтобы организующий принцип... ограничивал то, что мы могли бы назвать свободной игрой структуры» (Деррида), в то время как текст абсолютно свободен, ибо «лишен почтения к целостности (закону)» (Барт). Постмодерн реализует себя посредством свободы плюральных нарративных (см. Нарратив) практик, принципиально исключающих саму идею «адекватной» (принцип отсутствия внетекстового «трансцендентного означаемого» у Дерриды) или «правильной» (концепция «заката больших нарраций» у Лиотара) интерпретаций. Сама интерпретация, таким образом, понимается в постмодерне не в классическом герменевтическом смысле, но как процедура «означивания» текста (Кристева), программно плюральной и принципиально произвольной его семантической «центрации». В этом контексте понятие «Р.» вводится Делезом и Гваттари для обозначения радикальной альтернативы замкнутым и статичным линейным структурам, предполагающим жесткую осевую ориентацию. Такие структуры разделяются ими на собственно «стержневые» («система-корень»), которым соответствует образ мира как Космоса, и «мочковатые» («система-корешок»), задающие представление о мире как о «хаосмосе» (термин Джойса). Однако, типологической общностью этих структур является фундирующая их презумпция семиотичности мира, выраженная в метафоре мира как книги и предполагающая возможность его декодирования, т.е. однозначного прочтения, исходя из общего принципа, объективированного в дискурсе кода. В противоположность им Р. – не корень, а радикально отличный от корней «клубень» или «луковица» как потенциальная бесконечность, имплицитно содержащая в себе «скрытый стебель». Принципиальная разница заключается в том, что этот стебель может развиваться куда угодно и принимать любые конфигурации, ибо Р. абсолютно нелинейна: «мир потерял свой стержень» (Делез и Гваттари). Эта, отличающая Р. от структуры, полиморфность обеспечивается отсутствием единства семантического центра и центрирующего единства кода (в метафорике Делеза и Гваттари – «Генерала»). Логика корня – это логика жестких векторно ориентированных структур, в то время как любая точка Р. может быть связана со всякой другой: «Р. состоит из плато... Колонны маленьких муравьев, покидающих одно плато, чтобы занять другое.... Каждое плато может быть прочитано в любом месте и соотнесено с любым другим» (Делез и Гваттари). (Прекрасной иллюстрацией этого может служить программный для постмодерна текст Э. Ионеску «Трагедия языка»: «Произошло странное событие, и я не понимаю, как это случилось: текст преобразился перед моими глазами... Вполне простые и ясные предложения... сами по себе пришли в движение: они испортились, извратились»). Фундаментальным свойством Р., таким образом, является ее гетерономность при сохранении целостности: она есть «семиотичное звено как клубень, в котором спрессованы самые разнообразные виды деятельности лингвистической, перцептивной, миметической, жестикуляционной, познавательной; самих по себе языка, его универсальности не существует, мы видим лишь состязание диалектов, говоров, жаргонов, специальных языков» – словно «крысы извиваются одна поверх другой» (Делез и Гваттари). Организационный принцип Р. в этой связи совпадает с принципом конструкции в постмодернистской концепции художественного творчества, в рамках которой идеал оригинального авторского произведения сменяется идеалом конструкции как стереофонического коллажа явных и скрытых цитат, каждая из которых отсылает к различным и разнообразным сферам культурных смыслов, каждая из которых выражена в своем языке, требующем особой процедуры «узнавания», и каждая из которых может вступить с любой другой в отношения диалога или пародии, формируя внутри текста новые квазитексты и квазицитаты (в метафорике Делеза и Гваттари, «в глубине дерева, в дупле корня или в пазухе ветки может сформироваться новая Р.»). В рамках парадигмальной постмодернистской установки, обозначаемой как «смерть субъекта» («смерть автора»), задается возможность формирования именно ризоморфных художественных сред (текстов): в отличие от «Автора», современный «скриптор» – отнюдь «не тот субъект, по отношению к которому его книга была бы предикатом», ибо он несет в себе не экзистенциальный потенциал аффектов, однозначно центрирующих текстовую семантику, «а только такой необъятный словарь, из которого он черпает свое письмо, не знающее остановки» (Барт). – Такое письмо принципиально ризоморфно и для него нет и не может быть естественного, правильного или единственно возможного не только способа, но и языка артикуляции: «все приходится распутывать, но расшифровывать нечего, структуру можно прослеживать, протягивать (как подтягивают спущенную петлю на чулке) во всех ее поворотах и на всех уровнях, однако невозможно достичь дна; пространство письма дано нам для пробега, а не для прорыва; письмо постоянно порождает смысл, но он тут же и улетучивается, происходит систематическое высвобождение смысла» (Барт). Так. обр., значимый аспект бытия Р. фиксируется в принципе «нон-селекции» (Делез и Гваттари), регулятивном по отношению к организации текста (как в процессе его создания, так и в процессе его восприятия (ср. с принципом «равнозакония» у Дерриды и принципом «преднамеренного повествовательного хаоса» у Д.В. Фоккема). Для фиксации этого феномена Барт вводит понятие «бесовской текстуры»: «текст... в противоположность произведению, мог бы избрать своим девизом слова одержимого бесами (Евангелие от Марка, 5, 9): „Легион имя мне, потому что нас много“. Текст противостоит произведению своей множественной, бесовской текстурой, что способно повлечь зо собой глубокие перемены в чтении». Произвольно задавая Р. ту или иную конфигурацию, «читатель не столько овладевает текстом, сколько создает его», налагая «на него определенную схему смысла» (Дж.Х. Миллер). Если структура понимается Делезом и Гваттари как «калька», которая «воспроизводит только саму себя, когда собирается воссоздать нечто иное», то Р. сопоставляется с «картой», которую можно и нужно читать: «речь идет о модели, которая продолжает формироваться», «карта открыта, она объединяет все свои измерения, она подвижна, переворачиваема, восприимчива к изменениям. Любой индивид, группа, социальная формация может разорвать ее, перевернуть, собрать любым образом, подготовить к работе. Можно нарисовать ее на стене, отнестись к ней как к произведению искусства, сделать из нее политическую акцию или материал для размышлений. Это... одно из наиболее отличительных свойств Р. – иметь всегда множество выходов» (ср. с «дисперсностью доминантных ходов» у Ф. Джеймисона, «садом расходящихся тропок» у Борхеса, сетевым «лабиринтом» у Эко с их бесконечным числом входов, выходов, тупиков и коридоров, каждый из которых может пересечься с любым другим, – семиотическая модель мира и мира культуры, воплощенная в образе библиотеки-лабиринта в «Имени розы» или «космической библиотеки» у В. Лейча). В силу этого Р., в отличие от структуры, не боится разрыва, но напротив – конституируется в нем как в перманентном изменении своей конфигурации и, следовательно, семантики: «Р, может быть разорвана, изломана в каком-нибудь месте, перестроиться на другую линию... Линии ускользания – это часть Р. Эти линии постоянно переходят друг в друга... Совершая разрыв, мы прокладываем линию ускользания» (Делез и Гваттари). Аналогично – Д'аном была выделена специфика постмодернистского коллажа как «потока симультанностей» – в отличие от структурной композиционности коллажа в модернизме (см. Дадаизм). В этом плане включение Делезом и Гваттари трансформированного текста книги «Ризома» в качестве главы во второй том «Капитализма и шизофрении» придало ей новое звучание в контексте шизоа-нализа: в отличие от ориентированного на осевые структуры психоанализа, калькирующего спонтанность бессознательного, подгоняя его под дискурс своего кода (и фигура Фрейда здесь изоморфна фигуре Генерала), шизоанализ не калькирует, но задает своего рода ризоморфную карту симультанности бессознательного, которая «не воспроизводит бессознательное, замкнутое в самом себе, она его конструирует» (см. Шизоанализ). Креативной континуальности и принципиальной незавершенности Р. соответствует и феномен «гено-текста», выделенный Кристевой: если «фено-текст – это структура (способная к порождению в смысле генеративной грамматики), подчиняющаяся правилам коммуникации, она предполагает субъекта акта высказывания и адресат», то «гено-текст – это процесс, протекающий сквозь зоны относительных и временных ограничений; он состоит в прохождении, не блокированном двумя полюсами, однозначной информации между двумя целостными субъектами». Изоморфна Р. и предложенная И. Хассаном фигура «пастиш» (ит. pasticcio – стилизованная опера-попурри) как языковой прием, в рамках которого свободная семантическая конфигурация цитат задает бесконечность возможных вариаций понимания, организуя пространство текста в качестве взаимодействия множества «текстуальных миров», реализующих себя каждый в своих языке и стилистике. В этом плане Р. конечна, но безгранична; «Р. не начинается и не завершается», и у нее "достаточно сил, чтобы надломать и искоренить слово «быть» (Делез и Гваттари), открывая возможность и свободу бесконечной плюральности своего гипотетического внеонтологи-зирующего «означивания» (см. Онтология). Таким образом, понятие «Р.», интегрально схватывая когерентно сформулированные в философии постмодерна различными авторами представления о нелинейном и программно аструктурном способе вербальной организации, становится фактически базовым для постмодерна понятием, обретая статус фундаментального основания имманентной полисемантичности децентрированного текста.

М.А. Можейко

РИКЕР (Ricoeur) Поль (р. 1913)

– французский философ, профессор Сорбонны (Франция) и Чикагского университета (США). Основные сочинения: «Габриэль Марсель и Карл Ясперс» (1947), «Философия воли» (в двух томах, 1950-1960), «История и истина» (1955), «От интерпретации. Очерки по Фрейду» (1965), «Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике» (1969), «Теория интерпретации. Дискурс и избыток значения» (1976), «Бытие, сущность и субстанция у Платона и Аристотеля» (1982), «Время и рассказ» (в трех томах, 1983-1985), «Школа феноменологии» (1986) и др. Разработал оригинальный вариант герменевтический философии, находящейся на пересечении рефлексивной философии, феноменологии и аналитической философии языка. Идея достижения абсолютной прозрачности "Я", развивавшаяся рефлексивной философией от Декарта до Канта, должна быть дополнена, по Р., с одной стороны понятиями интенциональности и жизненного мира (Lebenswelt), а с другой – герменевтическим вопрошанием: «что значит понимать?», которое осуществляется до вопроса о смысле текста или иного объекта герменевтического анализа. Кроме того, сама эта возможность взаимодействия показывается Р. в сравнительном сопоставлении герменевтики и феноменологии, вскрывающем их сущностное сходство в решении ряда проблем. Так, понятие интенциональности (т.е., в конечном счете, примата сознания о чем-то над самосознанием) приводит феноменологию, по мысли Р., к размыванию проекта радикального самообоснования и постулированию горизонта «жизненного мира», который всегда предполагается и никогда не дан. Но такое основоположение «жизненного мира» оказывается аналогично герменевтическому ходу по переориентации внимания от процесса истолкования к вопросу «что значит понимать?», т.е. к проблеме самого понимания. Кроме того, постхайдеггерианская герменевтика онтологизирует толкование и трактует интерпретацию как прояснение изначального онтологического понимания, присущего человеческому существу как «брошенному в мир». Т.о., перед субъект-объектным разрывом существует более фундаментальное отношение онтологическое. Поэтому и феноменологическая «редукция» в эпистемиологическом плане оказывается производной. Субъект-объектное дистанцирование уже предполагает онтологическую причастность – поскольку человек есть в мире до того как становится субъектом. На такой презумпции первичности «бытия-в-мире» Р. строит «эпистемиологию нового понимания», которая выражается в положении о том, что «не существует понимания самого себя, не опосредованного знаками, символами и текстами». Т.о. понимание, по Р., должно разворачиваться в двух равноправных процессах: восстановлении интенции автора как «имени собственного» по отношению к значению интерпретированного текста и равного внимания к субъективности читателя, одновременно и зависимой от текста, и активной. Учитывая онтологические претензии такой герменевтики (отказавшейся от презумпции субъективости), задача теперь ставится как реконструкция внутренней динамики произведения, обусловливающей его структурацию и, с другой стороны, – проекции произведения вовне, порождения «предмета» текста. Истолкование как диалектика понимания и объяснения на уровне имманентного «смысла» текста позволяет, по мнению Р., избежать двух крайностей: 1. Иррационализма непосредственного понимания, основанного на романтической иллюзии конгениальности субъективностей автора и читателя; 2. Позитивистского представления о замкнутой текстуальной объективности, независимой от читательской активности и сводящей интерпретацию к экспликации абстрактных языковых кодов. Эпистемиологически способ обитания, бытия-в-мире может быть схвачен, как полагает Р., в языковом опыте через исследования «референции» метафорических выражений и повествовательных интриг, что позволяет придать онтологическому ракурсу онтологическую точность. Р. показывает, что метафора основана на действии «семантической инновации» присвоении логическим субъектом ранее несоединимых с ним предикатов. В основании такого нового семантического пространства лежит интеллигибельная матрица «продуктивного воображения». И, подобно тому, как на уровне фразы семантическая инновация порождает «живую метафору», на уровне протяженного дискурса возникает сочиненная «интрига» как разворачивание творческой способности языка и продуктивного воображения в интригообразовании. Понимание поэтому оказывается воспроизведением дискурсивной операции, лежащей в основе семантической инновации. Объяснение (знаковая комбинация) тем самым основано более фундаментальной способностью дискурса к инновации и продуктивным воображением. Опираясь на теорию «непрямой референции» Р. Якобсона, Р. показывает, что метафора и интрига (поэзия и история), в своем языковом существовании освобождаясь от функции непосредственного дескриптивного описания реальности, тем не менее схватывают более глубокие пласты значений и смыслов посредством «упорядоченного сдвига привычных значений слов» и выходят к горизонту «жизненного мира». Анализ референциальных функций метафорических выражений и повествовательных интриг обогащает, тем самым, постхайдег-герианскую герменевтику толкования онтологического статуса человека в мире точностью аналитических методов изучения языка.

В.В. Софронов

PИKKEPT (Rickert) Генрих (1863-1936)

– немецкий философ, виднейший представитель Баденской школы неокантианства. Преподавал философию в Страсбургском (1888-1891), Фрейбургском (1891-1915), Гейдельбергском (с 1916) университетах. Основные сочинения: «Предмет познания» (1892), «Границы естественнонаучного образования понятий» (1896), «Науки о природе и науки о культуре» (1899), «Философия истории» (1904), «Логика предикатов и проблема онтологии» (1930), «Основные проблемы философской методологии, онтологии и антропологии» (1934) и др. Философские взгляды Р. претерпели серьезную эволюцию, в силу чего они часто выходят за пределы идей его духовного предшественника Канта, оформляясь то в фихтеанство, то в неогегельянство, то в своего рода синтез его первоначальных построений и феноменологии. Р. продолжил и развил далее представления Виндельбанда о философии как науке о ценностях, которые образуют «совершенно самостоятельное царство, лежащее по ту сторону субъекта и объекта, мир трансцендентного смысла». Философия, по мнению Р., должна представлять собой систему, базирующуюся на анализе взаимных отношений между действительностью и ценностями, составляющих т.наз. мировую проблему; выявить их возможное единство. Р. проводит существенное различие между философией и специальными науками; цель последних заключается в познании лишь части действительности, в то время как философия пытается постичь ее целое – то, где действительность сочетается с ценностью и что неумолимо ускользает из ведения частных наук. Отсюда главной задачей философии становится разработка чистой теории ценностей, что предполагает разграничение их различных видов, выявление специфики и взаимоотношения между собой. Все эти проблемы Р. относит, гл. обр., к культуре и истории и считает, что они должны предшествовать решению т.наз. мировой проблемы. Однако философия не растворяется им только в истории и, более того, не исчерпывается исключительно понятием чистой теории ценностей. Ее последней проблемой провозглашается все-таки проблема единства ценности и действительности, суть которой в отыскании т.наз. третьего царства, объединяющего две эти области. В роли такого посредника Р. провозглашает т.наз. царство смысла. Ценность всегда проявляет себя в мире как объективный смысл, который, согласно Р., связан с реальным психическим актом – суждением, с которым, однако, не совпадает, далеко выходя за границы непосредственного психического бытия (в отличие от оценки, в которой смысл проявляется, и которая представляет собой такой реальный психический акт). Смысл, по Р., указывает на ценность, и именно она придает этот имманентный смысл акту оценки; без царства ценностей не было бы никакого смысла. Большое место в философии Р. занимает гносеологическая часть, с которой по сути он и начинает возводить все здание своей философии. Цель гносеологии – ответить на вопрос о возможности появления трансцендентных ценностей в этом имманентном мире, а также показать возможность перехода от имманентного к трансцендентному. В конечном счете, все эти сложные вопросы оказываются ни чем иным, как специфической формулировкой Р. одной из традиционных проблем гносеологии. Речь идет о том, откуда познание приобретает свою объективность, или, иначе, что представляет собой независимый от субъекта предмет познания. Однако, поиски трансцендентного объекта не дали Р. ответов на искомые вопросы, так и оставив загадочной тайну соединения имманентной действительности с трансцендентной ценностью. Не отказываясь от идеи единства этих двух «царств» (ибо ее отрицание приводит к утрате смысла самого познания), Р. в поздних своих работах вновь возвращается к проблемам гносеологии, которая постепенно трансформируется в своего рода онтологию, согласно которой целое действительности предстает в виде совокупности четырех взаимосвязанных сфер: чувственно воспринимаемого мира (физического и психического); интеллигибельного мира – ценностей и смысловых образований; мира необъективируемой субъективности, в свободных актах которой соединяются ценность и сущее. Три эти сферы бытия («посюстороннего» в терминологии Р.) дополняются и объединяются четвертой, постигаемой с помощью религиозной веры, – миром «потустороннего» бытия, в котором сущее и ценность полностью совпадают.

Т.Г. Румянцева

РИСМЕН (Riesman) Дэвид (р. 1909)

– американский социолог, юрист и социальный психолог. Доктор социальных наук. Профессор университетов в Буфалло (1937-1941), Чикаго (1946-1958) и Гарварде (с 1958). Под влиянием психоаналитических ориентаций осуществил цикл исследований общественной психики и культуры США. Разработал концепцию типов личности и социальных характеров (в том числе и их эволюции). Полагал, что основные типы характеров соответствуют трем типам общественного устройства. К основным относил три типа характеров: 1) традиционно-ориентированный (на следование своей группе), 2) изнутри-ориентированный (атомистический и динамический), 3) извне-ориентированный (подверженный внешним влияниям, стандартизации, бюрократизации и космополитическим ори-ентациям). Подробно исследовал «автономную личность» как выразителя позитивного социального характера, ориентированного на свободу, культуру и рациональные цели. Сотрудничал с Фроммом. Изучал явление отчуждения и содействовал осознанию важности и популяризации данной проблемы. Автор книг «Толпа одиноких: исследование изменений американского характера» (1950, совместно с Н. Глэйзером и Р. Денни), «Лица в толпе» (1952) и др.

В.И. Овчаренко.