Текст книги "Последний знаменный"

Автор книги: Алан Савадж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Уже тогда она допускала, что подобная ситуация может возникнуть снова. Время настало, и Цыси была готова действовать столь же безжалостно, как и в прошлом. Она не сомневалась, что даже будь ее отношения с Алютой добрыми и сердечными, если девушка родит и ее ребенок станет императором, а она сама – новой вдовствующей императрицей, тем самым отстранив от власти двух старых, то ее первыми действиями, поскольку она окажется под контролем тех родственников, которые никогда не забудут, что Цыси казнила ее прадеда, будут месть, месть и месть.

Месть коснется не только ее самой, осознавала. Цыси. Она обязательно распространится на императора Гуансюя и всю его семью. Поэтому сейчас нельзя позволить никаких послаблений.

Цюньци пребывал в приятном возбуждении и с желанием угодить ей, он надеялся, что причиной его вызова глубокой ночью в личные апартаменты императрицы стала необходимость обсудить государственные проблемы, сулящие ему столь головокружительное продвижение по службе, о котором он не загадывал и в самых смелых мечтах.

Но она была недовольна...

С первого взгляда на ее лицо он понял, что она недовольна. Старик упал на колени перед ее креслом.

– Твоя дочь, жена моего покойного сына, – начала Цыси, роняя словах едким сарказмом в голосе, – распространяет слухи, будто она беременна.

Цюньци поднял голову и беспокойно взглянул на Цыси.

– Я все выясню, ваше величество.

– Нет необходимости, – отрезала Цыси. – Я знаю, что эти слухи фальшивы. Мой сын был импотентом.

Цюньци открыл было рот, но тут же его захлопнул, как рыба, вытащенная из воды. Он никогда не слышал об этом раньше: об этом не сообщалось, когда Алюту направляли в императорскую опочивальню.

– Это известно мне одной, – сказала Цыси. – Мне и некоторым доверенным слугам. – Она посмотрела на Чжан Цзиня. – Поведение твоей дочери достойно самого серьезного порицания.

– Я поговорю с ней, строго поговорю, ваше величество.

– Сомневаюсь, что это сейчас поможет, Цюньци. Как ты прекрасно знаешь, новый император избран и уже находится в Запретном городе. – Считать это ее заявление правдоподобным можно было с большой натяжкой. – О смерти императора будет объявлено сегодня, одновременно с передачей престола Гуансюю.

– Сегодня, ваше величество? – Цюньци был поражен такой ничем не оправданной спешкой.

– Сейчас трудные времена, – продолжала Цыси, – и ты должен понимать, что притязания твоей дочери могут легко разжечь ненужные эмоции и вызвать волнения в народе.

– Я запрещу ей вообще говорить об этом, ваше величество.

– А если, невзирая на запрет, она станет говорить об этом тайком? Она будет язвой, разъедающей нашу династию и империю изнутри.

– Ваше величество, – взмолился Цюньци, – что же я должен делать?

Цыси несколько секунд пристально смотрела на него и затем заговорила вкрадчивым голосом:

– Без сомнения, Алюта переживает утрату моего сына, возможно, даже более глубоко, чем сама это осознает. Я уверена, с годами ее скорбь станет непереносимой, и она станет в тягость своей семье, но в неизмеримо большей степени – себе самой.

Цюньци сглотнул.

– Ваше величество...

– Поэтому, я уверена, будет самым лучшим откровенно сказать об этом императрице, – спокойно продолжала Цыси.

– Ваше величество, вы не можете просить меня сказать такое собственной дочери.

– Даже ради нее самой? У тебя есть еще дочери, не так ли, Цюньци?

– Есть, ваше величество. – Цюньци трясло.

– И сыновья тоже.

Цюньци так дрожал, что не мог произнести больше ни слова.

– Отец должен постоянно помнить, что он отвечает за всех своих детей, а не за одного, – увещевала Цыси. – Так же, как ребенок обязан всегда знать о его или ее долге перед всей семьей. В данном случае ты как отец должен знать: если императрица действительно беременна, то исключительно от кого-то помимо императора. И это означает измену, а в подобном преступлении повинной считается вся семья.

Цюньци готов был разрыдаться.

– Теперь иди и подумай обо всем хорошенько, – сказала ему Цыси. – Помни о своем долге перед семьей. И напомни своей дочери о ее долге.

Чжан Цзинь открыл внешнюю дверь, и Цюньци увидел стоящего снаружи Жунлу со скрещенными на груди руками и висящим на боку мечом. Старик покинул комнату с низко опущенной головой.

– Баррингтон! – Цыси улыбнулась своему фавориту. – Разлука была слишком долгой для меня.

– Для меня тоже, ваше величество.

Джеймс распрямился после глубокого поклона и посмотрел на женщину, которую когда-то целовал и которой предлагал замужество. Она же тогда только спросила в ответ, сделает ли он ее очень богатой. Он обещал, и хотя она сказала «да», у него оставались подозрения, что Цыси никогда бы не вышла замуж за него, даже если бы не вмешался ее отец. Очень богатая – относительное понятие.

Когда он делал свое предложение, Лань Гуй исполнилось шестнадцать лет. Весной 1875 года ей было уже под сорок. Скрытая гримом императрицы, она мало напоминала ту девушку, которую он любил и к которой сватался. Джеймс предположил, что и без макияжа немногое осталось от когда-то дорогих ему черт. Она, без сомнения, располнела, что и следовало ожидать. В ее глазах появилась твердость, которую он впервые заприметил во время их последней встречи, когда после смерти своего мужа, императора Сяньфэна, она устроила тот невероятный политический переворот, который сделал ее самой властной женщиной в империи и, возможно, во всем мире. Королева Виктория правит величайшей империей на планете, но делает это с согласия своих министров, Цыси же казнила тех своих министров, которые противились захвату ею власти.

Она указала на стул рядом с собой:

– Ваша семья в порядке?

– Разумеется, ваше величество.

– Вы должны держать меня в курсе того, как здоровье ваших близких. Недавно я узнала, что жена осчастливила вас еще одной дочерью?

– Она родилась всего четыре месяца назад, ваше величество.

– Малышка здорова?

– Во всяком случае, выглядит такой, ваше величество.

– Я же сказала: вы – счастливый человек. Как назвали дочь?

Джеймс прекрасно знал, что Цыси не чуралась устраивать ловушки, даже для него.

– Империя в трауре, ваше величество. Нельзя давать имя ребенку до истечения двадцати семи месяцев. – Точно так же нельзя было устраивать свадьбы и похороны с традиционно принятыми церемониями.

Цыси едва заметно улыбнулась:

– Но вы наверняка выбрали имя, Баррингтон, чтобы дать его ребенку, когда придет время.

– Да, ваше величество. Мы назовем ее Викторией.

– В честь вашей императрицы? – Ее губы презрительно скривились. – Без сомнения, она со временем станет красавицей. Сообщайте мне, как она будет расти. Пишите Чжан Цзиню.

Евнух поклонился. Они с Джеймсом Баррингтоном тоже были давними друзьями.

– Будет исполнено, как вы сказали, ваше величество. Позвольте выразить мои самые глубокие соболезнования в связи с кончиной императора Тунчжи. – Цыси склонила голову. – И императрицы Алюты тоже, ваше величество.

– Это очень грустно, – сказала Цыси. – Бедная девочка так глубоко переживала. Очень грустно. Насколько мне известно, на Западе самоубийство считается преступлением против религии, но здесь, на Востоке, все обстоит несколько иначе. У нас более утилитарные взгляды на вещи. Мне жаль, что Алюта мертва, но таково ее решение, и я должна уважать ее за это.

– Конечно, ваше величество. Могу ли я поинтересоваться здоровьем императора?

– Он очаровательный, крепкий мальчик, – гордо сказала Цыси, – Вы знаете, я привязалась к нему как к собственному сыну.

– Разумеется, ваше величество.

– А как же иначе? – продолжала она. – Мы с ним одних кровей.

– Без сомнения, ваше величество, – снова дипломатично согласился Джеймс.

– Однако я вызвала вас в столицу, потому что вы можете оказать мне помощь. – Ее лицо смягчилось почти до полуулыбки. – Очередной раз, Джеймс. Из Британии прибывает миссия для консультаций по созданию современного флота. – Рот ее горько скривился: воспоминания об афере Лэя до сих пор саднили душу.

– Прекрасное известие, ваше величество.

– Я назначу вас министром по связям с ними. Они ваши люди, а вы – мой человек. Вы меня не подведете?

Джеймс поклонился.

Джеймс не мог не почувствовать, сколь накалена политическая атмосфера Пекина. Большинство мандаринов и крупных маньчжурских полководцев роптали по поводу того, что Цыси сметает все препятствия, стоящие на ее пути, не гнушается и нарушением в своих целях тысячелетних традиций. Это подтвердилось во время его посещения Роберта Харта, ирландца, назначенного декретом Цзунлиямэнь контролером таможни – нового управления, созданного Ли Хунчжаном для работы с варварами. Различные контрибуции, назначенные Китаю за последние тридцать лет, выплачивались за счет таможенных поступлений, и Ли решил, что именно варвар лучше всего справится с этой важной сферой императорского бизнеса, работая честно и эффективно.

Харт, высокий, сухопарый мужчина, уверенный и прагматичный, был тем типом варвара, который пользовался уважением среди китайцев, даже несмотря на их недоумение по поводу его исключительной честности.

– Поверьте мне, Баррингтон, – отметил Харт, – ваш друг, вдовствующая императрица, намерена править своей страной на пользу Цинов как никто другой.

Джеймс был вынужден согласиться с ним. Кроме того, он прекрасно знал, что ее положение останется непоколебимым до тех пор, пока по правую руку от нее стоит Жунлу с его отрядом Пекинского полевого войска, а по левую – Ли Хунчжан, имеющий репутацию дальновидного государственного деятеля и обладающий поддержкой коренных китайцев – ханьцев, как они себя называют. И даже при такой мощной поддержке она по-прежнему будет править не от своего имени, а от имени приемного сына. И только через десяток лет, когда Гуансюй достигнет монаршего возраста, Цыси придется уйти в отставку почетную либо позорную. Для китайского прагматического менталитета развязать гражданскую войну, чтобы приблизить на двенадцать лет само собой достижимую цель, выглядело бессмысленным.

Однако и Джеймс был убежден в том, что, как и будущее Жунлу и Ли, его собственное будущее зависит, во-первых, от поддержки императрицы, во-вторых, если в свое время удастся заручиться поддержкой при переходе на службу к Гуансюю. Некоторое время придется испытывать определенную враждебность, которая непременно возникнет в связи с желанием Цыси создать современные армию и флот. Дело в том, что китайцы негативно относились ко всему военному. Их конфуцианские идеалы ставили солдата на низшую ступень общественной лестницы, в то время как поэты и художники буквально возносились на пьедестал для поклонения. С таким взглядом на вещи уживалось желание, чтобы их оставили в покое, и глубоко укоренившаяся ненависть к варварам, которые мечом и огнем покорили их порты и теперь стремятся править ими даже в глубинных районах страны. Поэтому они хотели, чтобы маньчжуры, столь жестоко поработившие их двести лет назад, теперь защитили их и разгромили варваров, даже несмотря на то, что китайцы гордились тем, до какой степени они ассимилировали захватчиков. Если бы не закон, требующий от китайцев носить «поросячьи хвостики» – символ их позора, – трудно было бы отличить их от маньчжуров.

Джеймс должен был объяснить все это капитану Лангу – главе советнической миссии из Британии, когда тот прибудет. Дать ему понять, что богатства Китая далеко не столь безграничны, как думают варвары, и Лангу придется довольствоваться весьма ограниченным бюджетом. На самом деле в Китае имелись огромные богатства, но большая часть налогов оставалась в руках провинциальных наместников, а деньги, которые все-таки достигали Пекина, обычно растаскивались алчными евнухами или тратились на нужды младшей вдовствующей императрицы. «Сделаешь ли ты меня богатой?» – когда-то спросила она его. С тех пор она сама успешно позаботилась о своем благополучии.

Цыси не оставила своей мечты восстановить Юаньминъюань. Джеймс знал это, и ему оставалось надеяться, что у нее хватит здравого смысла сначала заняться армией и флотом.

Ланг не успел прибыть в Китай, как разразился новый кризис. Цюнхоу, печально отличившийся в событиях, спровоцировавших тяньцзиньскую резню, был послан в Москву для переговоров по согласованию линии русско-китайской границы после подавления длившегося продолжительное время восстания мусульман Тибета на северо-западе. К ужасу маньчжурских правителей, этот наивный мандарин, одураченный русскими, уступил обширные территории, прежде всегда считавшиеся неотъемлемо китайскими.

Цыси была вне себя, и голову Цюнхоу спасло только покровительство западных держав, выступивших в его защиту, – даже королева Виктория прислала личное письмо вдовствующей императрице, к великому удовлетворению последней. Однако зародились подозрения, что война с Россией вот-вот разразится. Цыси решительно выступала за войну. Ли Хунчжан склонялся к переговорам, но, узнав, что Чарльз Гордон находился в Индии, пригласил героя тайпинского восстания в Пекин для консультации по военным вопросам.

Гордон приехал и воспользовался случаем, чтобы посетить своего старого друга и товарища по оружию Джеймса Баррингтона в Шанхае.

– В военном отношении обстановка, разумеется, безнадежная, – сказал он. – С одной стороны, Китай – огромный, вялый, беспомощный дракон, с другой стороны, эту страну нельзя покорить просто из-за ее грандиозных масштабов.

То же суждение он высказал и Верховному совету.

– Если вам и вправду хочется воевать, – сказал он присутствующим, – объявите войну, позвольте русским вторгнуться в глубь страны, оставьте Пекин, уйдите в горы и за реки, а затем дождитесь, пока ваши враги утратят боевой дух, и уничтожьте их.

Верховный совет ужаснулся, а Харт, такой же китаефил, как и сам Джеймс, осудил Гордона и назвал его сумасшедшим. Гордон отбыл домой, то есть в Хартум, где вскоре умер. Ли Хунчжан договорился об обычной контрибуции и вернул спорные территории, после чего все вздохнули с огромным облегчением.

Даже тайком от всех – Цыси.

Войны с Россией вроде бы удалось избежать, но война со стихией продолжалась как всегда. Нагрянувшая зима оказалась самой неблагополучной из всех известных в истории Китая. Река Хуанхэ вышла из берегов, и ее воды затопили миллионы акров земли на севере страны. Тысячи людей погибли, тысячи лишились всего своего имущества. Когда вода спала, стало ясно, что река изменила русло, причем не в первый раз за обозримое прошлое.

Однако несмотря ни на что Китай, этот огромный вялый дракон, как именовал его Гордон, отряхнулся, подсох и продолжил борьбу за выживание.

В последние годы новые обязанности требовали, чтобы Джеймс проводил много времени вдали от дома. Это не слишком сильно беспокоило его, так как с делами торгового Дома Баррингтонов хорошо справлялись клерки-китайцы, подготовленные лично им. К тому же он мог надеяться на двух своих сыновей, которые в будущем заменят его. В конце концов он планировал передать им свое дело.

Роберт, ставший уже подростком, демонстрировал недюжинные таланты, но его пристрастия тяготели к военной стезе, а не к коммерции, и он осознавал себя воплощением своего прадедушки, основателя дома, чье имя он и носил. Это был энергичный, не лишенный чувства юмора молодой человек.

Совсем другое дело был его младший брат. Взрослея, Адриан Баррингтон становился излишне замкнутым, стремящимся к уединению мальчиком, у которого, казалось, не было друзей даже среди собственных братьев и сестер, не говоря уже о детях английских торговцев, посещавших школу в Международной концессии в пригороде Шанхая. Только один человек – его бабушка – могла вызвать в нем некоторое воодушевление.

Однако Джеймса больше радовали дочери. Виктория, несколько задержавшаяся с рождением – она была на семь лет моложе Адриана, – со всей очевидностью превращалась в удивительную красавицу. Формы ее выглядели безупречно точеными, а глубокие синие глаза удивительно контрастировали с роскошными темными волосами. Хелен, которой в 1880 году исполнилось семнадцать лет, была не столь яркой со светлыми, как у матери, волосами и искрящимися зелеными глазами, но она привлекала мужчин, как мед привлекает пчел, и когда Джеймс приезжал домой, то гадал, какого ее очередного горячего поклонника встретит на этот раз.

Однако прежде Хелен обращалась со всеми своими поклонниками одинаково прохладно, но с начала этого, 1880 года Джеймс обнаружил, что она чаще других встречается с одним американским миссионером.

– Муррей Скотт, сэр, – представился молодой человек, энергично пожимая руку Джеймсу, – Балтимор.

– Где находится ваша миссия?

– Ну что вы, сэр, мы еще ее не открыли. Мистер Баррингтон, я здесь с Джонасом Эпплби... Вы слышали о Джонасе Эпплби, сэр?

Джеймс нахмурился. Разумеется, он слышал о Джонасе Эпплби, этом весьма агрессивном человеке, считающем, что следует идти в глубь Китая и, если потребуется, прокладывать себе путь штыками, но донести до этих «языческих дикарей» слово Господа.

– Мистер Эпплби планирует открыть миссию в верховьях реки Хуанхэ, которую тамошние жители называют Желтой рекой, – с энтузиазмом сообщил Скотт. – Для меня великая честь помогать ему.

Джеймс еще больше нахмурился.

– Хуанхэ всегда оставалась закрытой для европейцев.

– Разве можно удержать слово Господа упрямством нескольких желтолицых?

– Нескольких сот миллионов человек, заметьте, мистер Скотт, которым принадлежит эта земля.

– Наш долг, сэр, донести преимущества цивилизации варварам.

– Мистер Скотт, – сказал Джеймс, – вы явно стараетесь меня разозлить?

– Папа! – запротестовала Хелен.

– Нет, пусть он меня выслушает, – настаивал Джеймс. – Китайцы, возможно, и выглядят дикарями в глазах нескольких заблуждающихся европейцев, мистер Скотт, но их цивилизация в десятки раз древнее нашей и их религиозные взгляды, которые к тому же гораздо более приемлемы, чем многие догматы христианства, тоже.

– Сэр! – Скотт вскочил на ноги. – Вы богохульствуете!

– Так же, как и вы, когда насмехаетесь над буддийским священником.

– Заявляя об их цивилизованности, как могли вы забыть ту ужасную резню в Тяньцзине десять лет назад?

– Ничего подобного. А не могли бы вы мне рассказать о бойне, постигшей негров в южных районах Соединенных Штатов после вашей гражданской войны? Монахини Тяньцзиня были, по крайней мере, заподозрены в колдовстве.

Лицо Скотта стало пунцовым от злости.

– О, садитесь, садитесь, молодой человек, – миролюбиво пригласил Джеймс, – и пропустите глоток.

– Я не употребляю алкоголя, сэр.

– Напрасно. Он расширяет взгляд на вещи.

– Я вынужден вас покинуть. Всего доброго, сэр. Мое почтение, госпожа Баррингтон! Госпожа Баррингтон! – Последнее предназначалось Джейн.

– Я провожу вас, – сказала Хелен.

– Уверена, все эти твои высказывания были неуместны, Джеймс, – упрекнула мужа Люси, как только молодые люди вышли из комнаты.

– А я считаю, очень даже уместны, – парировала Джейн. – Некоторые из этих миссионеров, похоже, упорно накликают беду.

– А потом, когда добьются своего, начнут призывать на помощь, – проворчал Джеймс.

– Кстати, должна тебе сказать, что Хелен очень расстроится, – заметила Люси. – Господин Скотт, как она мне призналась, нравится ей больше всех остальных кавалеров.

– Этот? – воскликнул Джеймс. – Не хочешь ли ты сказать...

– Возможно, теперь он переменит свое решение, но я не сомневаюсь, что он намеревался просить руки Хелен.

– Намеревался? Это ничтожество? И ты серьезно собираешься позволить своей дочери выйти замуж за миссионера? А затем скрыться где-то, в китайской глубинке?

– Если она этого хочет, то да, – сказала Люси с несвойственной доселе решимостью.

Оказалось, что Хелен как раз именно этого и хотела. Джеймс собрался было разыграть из себя строгого папашу и запретить ей, но затевать семейные распри он желал меньше всего.

– Я бы только хотел убедиться, – сказал он ей, – что ты по-настоящему его любишь, а не просто пытаешься досадить мне или как-то загладить прошлые трения в наших отношениях.

– Я и в мыслях никогда не держала досадить тебе, папа. Я люблю Муррея, и он любит меня. Что касается наших с тобой предшествующих отношений, ну... они были несколько нецивилизованными, не так ли? Кстати, и тетя Джоанна вышла замуж за миссионера.

– Я-то считал, что одного такого замужества на семью вполне хватит, – пробормотал Джеймс. – Очень хорошо, Хелен. Если ты настаиваешь, я дам свое благословение. И помни: мы всегда будем рады тебе помочь, если что-то сложится не так, как тебе хотелось бы.

– Я так и сделаю, – согласилась она, однако злость ее не прошла, и она не поцеловала его на ночь.

О помолвке Хелен еще не было объявлено, когда пришло тревожное сообщение от Чжан Цзиня: Цыси заболела. Чжан не очень распространялся о причине и симптомах болезни, его больше заботила утрата ею власти. Цыань и ее евнухи вынуждены были взять под свой контроль правительство, и он опасался, что это положение примет необратимый характер.

Джеймс прекрасно понимал: смерть Цыси или ее неспособность вернуться к правлению империей весьма отрицательно повлияют на его собственные дела. Самому ехать в Пекин не имело резона, поскольку только одна Цыси могла позволить ему пройти в Запретный город, на что в нынешнем состоянии она была неспособна. Тем не менее он постарался разузнать все что только можно через своих агентов. Оказывается, непосредственно перед болезнью Цыси дала отставку Жунлу, в пух и прах рассорившись с ним. По поводу чего? Может, Жунлу слишком блудил от нее? Или он осмелился чересчур часто критиковать ее? Поскольку никто не мог описать точных симптомов ее болезни, наиболее вероятным представлялось, что Цыси переживала климактерический срыв.

Джеймс испытал несказанное облегчение, получив в октябре еще одно письмо от Чжан Цзиня, в котором тот сообщал, что его хозяйка оправилась от болезни и вновь заправляет всеми делами.

Обручение Хелен Баррингтон и Муррея Скотта было отпраздновано в лучших традициях, хотя, к неудовольствию Джеймса, Хелен настояла на том, чтобы их венчал сам Джонас Эпплби.

– Благодаря Хелен местное население, там, в верховьях реки, проникнется доверием к нашей маленькой компании, – поделился Эпплби с Джеймсом. – У вашей девочки, господин Баррингтон, есть все для этого: внешность, талант, энтузиазм. К тому же она говорит по-китайски, как местная жительница.

– Она и есть местная жительница, господин Эпплби, – напомнил ему Джеймс.

Он чувствовал, что, похоже, излишне бурно реагировал на выбор Хелен. Люси, по крайней мере, была согласна, а Джейн, исходя из своего опыта, считала: люди должны делать то, что им нравится. В новом году все волнения по поводу Хелен были и вовсе забыты, так как пришло новое тревожное письмо от Чжан Цзиня, который в последнее время стал постоянным корреспондентом Джеймса.

«Хочу просить вас, Баррингтон, – писал евнух, – помнить, что величие всегда окружено слухами и что по своей природе величие никогда не может опровергать клевету. Имейте в виду следующее: наша вдовствующая императрица виновна только в одном преступлении – если это можно назвать преступлением: она стремится к возвышению династии, а путь этот лежит через возвышение империи».

Это таинственное послание вначале вызвало у Джеймса недоумение. Хорошо, что слухи вскоре достигли Шанхая, и все зазвучало совсем иначе после сообщения о смерти императрицы Алюты.

– Он брехло, – объявила Цыси, – и всегда был брехуном.

– Но теперь он мертв, ваше величество, – сказал Ли Хунчжан.

– Сказать такое... – пробормотала Цыси.

– Люди верят в то, что человек говорит на смертном одре, ваше величество.

– Все это набор лжи, клевета.

– Тем не менее, ваше величество...

Цыси взорвалась в гневе.

– И ты веришь в эту клевету! – воскликнула она. – Ты, именно ты, Ли! На кого же тогда мне надеяться, как не на тебя! Вокруг меня собрались сплошные негодяи.

Ли Хунчжан, несмотря на свою внушительную комплекцию и уравновешенный характер, казалось, готов был бежать. Он никогда прежде не видел свою госпожу в таком состоянии. Вены вздулись у нее на лбу, обнажившиеся в оскале зубы сверкали белизной.

– Сообщи всем! – закричала она. – Я сниму головы с плеч этих клеветников. Даже самых высокопоставленных! Пусть знают! И запомни это сам!

Ли Хунчжан поднялся с колен и, пятясь, двинулся из залы для аудиенций. Чжан Цзинь ждал у двери и вышел вместе с ним.

– Она очень, разгневана, – с трудом выдавил Ли, – с ней может случиться припадок. Я только доложил ей: на базарах, мол, шепчутся о том, что Вань Лицюнь якобы рассказал перед смертью. И это вызвало такой бурный гнев ее величества...

Ли был в ужасе.

– Просто у нее сегодня такое настроение, – заверил его Чжан Цзинь. – Поверьте мне, маршал Ли, Цыси слишком высоко ценит ваш талант и лояльность, чтобы по-настоящему разозлиться на вас. Обещаю, в следующий раз, когда вас примет ее величество, она будет такой же любезной, как и прежде.

Ли отбыл, удрученно качая головой, а Чжан Цзинь поспешил в залу для аудиенций. Цыси поднялась со стула и стояла у окна, медленно помахивая веером. За время болезни она похудела, однако выглядела даже лучше и здоровее, чем прежде.

– Его превосходительство очень расстроен, ваше величество, – сообщил Чжан.

– Иначе и быть не могло. Ему поделом досталось за те слухи, что он мне принес, – ответила Цыси. Казалось, она полностью восстановила контроль над собой, но Чжан Цзинь прекрасно знал, что она ни при каких обстоятельствах не теряла самообладания. Гнев Цыси был всегда очень тщательно отмерен.

– Тем не менее, ваше величество, не верится, чтобы Вань Лицюнь выболтал содержание вашей беседы с Цюньци незадолго до смерти императрицы.

– А как он узнал об этом? Ему что, сказал сам Цюньци?

– Старик клянется, что не рассказывал никому о той беседе, ваше величество.

– Могу ли я ему верить?

– Кто знает? Последние события тяжело отразились на его рассудке. Нелегко приучать собственную дочь к опиуму, а затем следить, чтобы она принимала его смертельными дозами. Но несмотря ни на что он клянется в своей вечной преданности вам и династии, ваше величество. То, что Вань Лицюнь выступил с подобным обвинением, а затем покончил с собой – чистая случайность. Оно не может быть не чем иным, кроме клеветы.

– Слухи, наветы, – пробормотала Цыси. – Люди обычно безоговорочно верят тому, что кто-либо говорит, перед тем как убить себя. А вот то обстоятельство, что слухи стали распространяться именно в то время, когда я болела и мои враги считали меня обреченной, не может быть случайным совпадением. Хорошо, я докажу, что они заблуждались, все до единого. Ты принял меры против этих измышлений?

– Я написал всем, кому следовало, ваше величество.

– Ты написал Баррингтону?

– Конечно, ваше величество.

– И что он ответил?

– Ответ я еще не получил, ваше величество. Но Баррингтон, как и Ли, как все великие мандарины, на вашей стороне. В этом я уверен.

– Потому что у них нет выбора? Но ты прав. Никто не может доказать мою причастность. Мы достойно выйдем из этого положения, как выходили из многочисленных передряг в прошлом – ты и я. А теперь займемся поиском виновных и накажем их.

– Хорошо, ваше величество. Только возникла одна проблема.

Цыси обернулась к нему.

– Слухи дошли до Цыань. Мне Чжун Гофань передал. – Чжун Гофань был старшим евнухом Цыань.

– Продолжай.

– Чжун Гофань сказал мне, что Цыань очень огорчена. Что... – Он заколебался.

– Продолжай, – повторила Цыси.

– Он сообщил неприятные вещи. Она вспомнила, как вы сделали своего племянника императором, что вы нарушали и другие традиции. И это разгневало ее. Теперь она заявляет, что вы повинны в смерти императрицы Алюты. Она при евнухах назвала вас убийцей.

Чжан Цзинь склонил голову в ожидании вспышки раздражения, но Цыси несколько минут хранила молчание. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал спокойно:

– Как она посмела сказать такое обо мне? У нее есть доказательства?

– Она сказала своим евнухам, что ей не требуется доказательств, потому что она прекрасно знает вас, ваш характер, ваше величество. Чжун Гофань сообщил мне все это.

– Ха! Она может делать все, что ей угодно, с такого рода доказательствами! Вместе со своими евнухами! – Тон Цыси был пренебрежительным.

– Она также сказала, будто вы заставляли ее соглашаться с нарушением законов и традиций с самой смерти Сяньфэна, ваше величество.

– Заставляла ее? Как же иначе я могла получить ее подпись под нашими декретами? Ей и дела нет до управления страной. Ни для кого не секрет, что она совершенно ничем не занималась в последние месяцы, когда я болела.

– Чжун Гофань сказал, что она особенно много времени уделяет критике избрания императора Гуансюя. Она даже назвала это преступлением.

Цыси уставилась на него.

– Зачем ты мне все это рассказываешь, Цзинь? Ты полагаешь, меня интересует, в чем Цыань признается своим евнухам?

– Цыань угрожает не подписывать больше ни одного декрета, и все только потому, что именно вы представляете их, ваше величество. И собирается не делать этого до тех пор, пока не прогонит принца Цюня.

Цыси нахмурилась.

– Так и сказала? Она собралась парализовать работу правительства?

– Я думаю, быть может, она почувствовала вкус власти в прошлом году и хочет продлить удовольствие от участия в правлении страной, ваше величество. Можно предположить, что она хочет власти, поскольку имеет на это право. Кроме того, ваше величество, Чжун Гофань сообщил мне, что у Цыань якобы есть документ, подписанный императором Сяньфэном перед смертью, который дает ей право как старшей вдовствующей императрице приказать казнить вас, если вы попытаетесь править как деспот. По словам Чжун Гофаня, его госпожа задумалась, не стоит ли использовать этот документ. -

И опять Чжан Цзинь ждал взрыва эмоций, но Цыси спокойно вернулась в свое кресло.

– Твой друг все выдумывает, – хладнокровно сказала она. – Я знала бы о существовании такого документа.

– Даже слухи о существовании этого документа сами по себе, ваше величество, могут оказаться на руку вашим врагам.

Цыси некоторое время размышляла.

– Цыань ни к чему распространять такие слухи, – наконец сказала она по-прежнему спокойно. – Как ты сам говоришь, у нее и так есть право на власть. Она останется старшей вдовствующей императрицей до смерти. – Цыси посмотрела на евнуха и весело улыбнулась. – Однако мы должны навести мосты в наших взаимоотношениях с Цыань. Вместе – мы всё, врозь – ничто, так же и Китай. Чжан Цзинь, ты отнесешь Цыань послание от меня, пригласишь ее величество Выпить со мной чаю, чтобы вместе обсудить распространяемую обо мне клевету. Скажи ей, что я жду ее, чтобы доказать свою невиновность. Иди сейчас же.

Цыси напевала про себя, сидя в саду, окруженная дамами. С некоторых пор у нее появилась привычка заниматься рисованием в редкие минуты отдыха, и сейчас она сидела перед мольбертом, нанося мазки на холсте. Маленькие собачки, называемые пекинесами, так как эта порода была выведена в столице, возились у ее ног. На полотне в полыхании красок проявлялись Орнаментальные Воды – их многочисленные арочные мосты, летние дворцы, увенчанные многоярусными крышами, усыпанные цветами берега.