Текст книги "Случайные люди (СИ)"
Автор книги: Агния Кузнецова (Маркова)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)
– Мастер просил передать, что рад вам услужить, – сказала девица, которая стояла надо мною, словно боялась, что я опять ее вышлю вон.
Мастер… ч-черт побери. Я села на кровати.
– Да. Отлично. Это его зелье?
Девица доложила, что Мастер представлений – большой знаток всяческих составов для утешения хворей, и может даже простую воду заговорить так, чтобы принесла облегчение.
Да, Мастера это умеют, подумала я. Полезные всякие зелья.
Полезные зелья. Гм.
Девушки в который раз остались недовольны, когда я велела им одеть меня и сопроводить. Как же это. Самой прийти… не можно. Неприлично. Они говорили так каждый раз. Я послушно вертелась спиной и боком, пока они подтягивали ленточки корсета, и гладко врала, что в моих краях очень даже можно, и это даже приличнее, чем если бы джентльмен являлся к даме по своему желанию. Хотя почему врала… дома мне никто не запрещал позвонить "Я сейчас буду" и прихватить по дороге что-нибудь вкусное. Люди становятся мягче и пушистее, когда скормишь им что-нибудь вкусное.
Вкусного не было. Был сосуд, который морозил мне ладонь. Девицы вежливо не обратили на него внимания, зато не переставали говорить, что заходить на воинскую половину дамам вместно только по очень важным делам… да и не всем дамам.
Они явно очень хотели (но мешал местный этикет) возразить, когда я у порога отослала их вон и сказала, что обратно найду дорогу сама, и тогда, когда решу. Надо выучить их имена, а то и туфли подадут, и завтрак, а я принимаю, как будто так и надо… отплатить нечем вот только. Серьги и кулон давно сгинули в чужих руках, а туфель здесь таких не носят, какие лежат в моем все еще не разобранном до конце мешке.
Я проводила девушек глазами, позавидовала, как ловко и грациозно они ходят в платьях, и вздрогнула, когда за спиной открылась дверь. Сэр Эвин долго меня разглядывал, пока я не оттерла его плечом с дороги. Сосуд прятался в кошельке "для женских мелочей" на поясе и холодил сквозь корсет.
– Леди… что вас… м… привело так поздно? Доброго вам вечера.
Мне страшно быть одной сегодня. Потому что, если я буду одна сегодня, я сорвусь в башню к Ове, и скормлю его заклятьям мою внезапную попутчицу, которая мне ничего не должна, а тем более – таких жертв. Ночами особенно тоскливо и хочется домой. Особенно когда лежишь одна, а от мебели и одеяла веет странными запахами, все вокруг чужое, и знаешь, что проснешься – а воздух и люди так чужими и остались.
– Поговорите со мною, – сказала я. Подумала: и держите крепко, чтоб не наделала ничего, о чем буду жалеть. И так о многом жалею… – Мне одиноко здесь.
Сэр Эвин снова высунулся в дверь и зычно крикнул. Скоро у нас было вино, хлеб и какая-то масса, которую нужно было класть на хлеб шматами.
– Сколько звезд нынче, – сказала я, старательно глядя в окно. – Приоткройте ставни? Такая ведь красота.
Сэр Эвин поднялся, загремел запором, а я капнула в его питье из сосуда. По поверхности расползлась толстая, как будто жирная пленка, я поболтала кубок, нервно оглядываясь на рыцаря. Ну же, растворяйся же ты, скотина!..
– Верно, леди, – сказал сэр Эвин, облокотившись на подоконник. – Нынче ночью видно Загонщиков, – он показал, а я все равно не видела со своего места. – Созвездие предвещает перемены.
– К лучшему?
Сэр Эвин высунулся в узкое окно почти по пояс, шумно дышал.
– Неизвестно. Просто перемены. Но именно во время перемен тому, кто праведен, приходит награда, а злодеев настигает воздаяние.
А мне всегда казалось, что перемены и смута – это когда нет никакого порядка, и тот, кто половчее и понаглее, чем остальные, срывает в неразберихе куш.
– Тогда – за перемены, – предложила я, подняв свой кубок и старательно улыбаясь. Пленка растворилась, и я встала, подала вино мужчине, как это и полагается, наверное, тут.
Не буду сегодня одна. Даже если придется устроить это своими руками, а не уповая на красивую ночь и то, что рыцари должны падать к ногам дам с гарантией. Посиделок на лавочке хватает ненадолго.
Сэр Эвин нахмурился, подозрительно глянул в кубок после первого глотка, но все-таки выпил. Я украдкой выдохнула, улыбнулась, пригубила свою порцию. Кислятину же тут наливают благородным!
Сэр Эвин пил и поглядывал на меня, видимо, ждал, чтобы я начала разговор.
– Расскажите еще про созвездия, – попросила я. Мы вместе стали к окну, и он не убрал руки, когда наши локти соприкоснулись. Внизу лежала темень, все добрые обитатели замка спали как честные люди. Мы с сэром Эвином, как, видимо, люди не совсем честные, принюхивались к вину в кубках, и он рассказывал:
– Родившимся в ночь, когда хорошо видно Загонщиков, суждены великие дела. Необязательно славные, но те, что народы запомнят. Говорят, Эбрару светили эти звезды, когда его вытащили из смрадного чрева.
Я передернула плечами. Выдумают тоже… нормальное было чрево и нормальная мама, а младенцы все безобидные. Это потом начинается… великие дела, завоевания, сила и власть. Я отхлебнула из кубка.
– Поцелуйте меня.
Сэр Эвин подождал, пока я повернусь к нему, наклонился. От него пахло этим вином и еще чем-то… Мастером. Я зажмурилось. Должно быть, зелье. Мастер пах зельями…
Я отстранилась, а сэр Эвин не стал меня удерживать.
– Я… проведу с вами ночь, – сказала я.
– Как пожелает леди.
Глаза у него были матовые, как черные виноградины.
– Или нет, – сказала я задумчиво.
– Как решит леди, – сказал сэр Эвин, подобрал с подоконника кубок.
– Вы пейте, пейте…
Он отпил.
Я почесала бровь. Так. Это уже интересно.
– Вы меня любите?
– Люблю, – сказал сэр Эвин послушно.
– Больше, чем свою державу и свою королеву?
На секунду лоб его пошел морщинами, но потом он все же сказал спокойным тоном:
– Больше.
– Принесите мне голову королевы Рихензы.
Он постоял секунду, потом отставил кубок, неловко, словно отлежал руку, лапнул пояс там, где обычно висели ножны. Развернулся на каблуках, взял меч от кровати, где он стоял стражем и охранял рыцарский сон.
– Все, чтобы услужить вам, леди.
И пошел к двери. Я нагнала его в два прыжка, вцепилась в руку.
– Тихо, тихо, тихо… я пошутила. Шучу я так. По-дурацки. Лучше поцелуйте меня еще.
Рукоять меча уперлась мне в живот, когда он надвинулся и поцеловал.
Так-так-так. Значит, именно до такой степени…
Я уперлась в его грудь, отстранила.
– Так. Вот что. Раздевайтесь-ка, мой рыцарь, и ложитесь спать. Меч уберите подальше. А я… да. Я скоро к вам присоединюсь.
Сэр Эвин моментально обнажил могучую грудь, и я вздохнула украдкой. Может, разок?..
А что бы я сказала, если бы меня опоили, а наутро я бы проснулась рядом с каким-то чучелом, которое посчитало, что если я не говорю "нет", то я говорю "да"? Вот и все. Вот и нечего.
Любопытные у Мастера зелья, в каком бреду его можно посчитать любовным? То же самое, что бутылка крепкого алкогольного, а потом пользоваться бесчувственным телом.
– Вы меня любите?
– Всем сердцем, леди.
Я вздохнула. Полуголый сэр Эвин получил разрешение продолжать готовиться ко сну, а я постояла еще секунду, наслаждаясь звучанием этих слов. Плохое зелье. Для очень, очень несчастных людей, которые согласны даже на неправду.
Зоркие девушки налетели на меня, как только я вышла за дверь. Я чуть не сказала "ничего не было", чтобы успокоить их насчет приличий и своей девичьей чести.
– Проводите меня к королеве, пожалуйста. У меня к ней очень срочное дело. И… захватите попить что-нибудь. У нас будет долгий военный совет.
Зелья еще оставалось достаточно, чтобы перелюбить весь замок.
Но весь замок мне, конечно, не нужен.
Глава 13
Кувшин, который принесли мои провожатые, не пригодился: вино при королеве уже было.
Меч в ножнах поперек колен тоже был. Королева убрала с него ладони, когда я вошла. Навстречу не поднялась, и я перед ней, сидящей в кресле с ногами на скамеечке, торчала, словно держала экзамен. Или была вызвана на ковер к большому начальству. Или отчитывалась за беспутную свою жизнь перед умирающим состоятельным дедушкой перед тем, как он будет обновлять завещание.
– Я ждала не вас, дитя мое.
Вот это очень хорошо, подумала я про себя, мысленно смахнув со лба пот. Не люблю, когда меня ждут с оружием, не к добру это. Еще протыкать начнут, чего доброго.
Я приняла от девушек кувшин и выпроводила вон. Они не шептались, только кланялись королеве.
– С вашего позволения, я составлю вам компанию.
Она поставила ножны у кресла и задумалась. Долго думала, кувшин успел оттянуть мне руки.
Наконец, сказала проходить. И разливать уже начатое.
Что-то я в последнее время много пью, подумала я, подав ей кубок. В прошлый раз это хотя бы кончилось приятно проведенной ночью, а теперь…
Эх, Мастер.
Королева пила, у нее раскраснелись края ушей, и вокруг шрама на лбу кожа розовела, словно она ее усиленно чесала. Яду бы вам туда, подумала я, а не зелья. За Поллу, Мастера и за все хорошее. За то, что, не мешай вам никто, вы бы прошлись огнем и мечом по целой нации. Ну и что, что весь мир тут такой, и любой правитель только и ищет, чтобы учинить подобное веселье. Все равно не одобряю.
Впрочем, травить тоже не одобряю, думала я, отпив. Вино было другое, похожее на полусладкое. Вот и отлично, будем лучше пить его.
Королева не одобрила, когда я сама подвинула скамеечку к креслу. Дамы, сказала она, должны беречь руки.
У нее самой на ладонях мозоли от рукояти и поводьев. Я промолчала и сказала, что там, откуда я родом, дамы до определенной степени обслуживают себя сами и видят в этом проявление своей силы.
– Сила не в том, дитя мое, чтобы самой делать всю работу.
Я согласилась, слизнула пот с верхней губы. Королева пила и, кажется, не замечала. И яду, конечно, я бы ей в вино не плеснула: не люблю и не умею, и насчет Мастера я виновата больше, чем все остальные, только признаваться себе в этом не хочу, и Полла сама была согласна на все…
– Мне жаль, что вы не получили своего возмездия, – сказала я, наполовину соврав. Но только наполовину.
– Меня все убеждают, что проклятый народ постигнет участь гораздо хуже, чем я бы уготовала ему, – ответила королева Рихенза, поглядела в окно. Ночь совсем сгустилась, за мелкими стеклами было ничего не видно, даже звезд. – Нужно только ожидать. Так будет лучше для людских королевств.
– Таков долг правителей: заботиться о том, что лучше для королевства, – сказала я тоном сэра Эвина, потому что нужно иногда бросать собеседнику сахарок.
Королева поднялась слитным движением, словно не было на ней тяжелого, расшитого каменьями платья, а был спортивный костюм. Прошлась вокруг кресла, ведя по спинке ладонью. Остановилась у гобелена на стене напротив окна. В свечном свете я различала только белые руки и лица людей и, кажется, нелюдей среди зелено-бурой мешанины. Королева коснулась ткани кончиками пальцев. Рука ее была такая же бледная, словно вышитая на том же полотне.
– Я видела эти картины, когда засыпала, – проговорила она. – Видения святой Расмине, картины страшного и чудесного.
Я кивала с видом, словно знаю, кто была эта святая.
– Меня очень занимали эти видения, – говорила королева, шагая вдоль гобелена взад и вперед, – чем прочие испытания, что ниспослали ей Четверо. А ведь судьба у нее преинтересная.
Я снова слизнула пот. Сэр Эвин под зельем не говорил без спросу. Значит ли это, что не подействовало?
– Расскажите, пожалуйста, – попросила я. И что тогда делать? Плеснуть еще? В первом кувшине остается на донышке, а ведь есть еще и второй.
– Вы наверняка знаете, дитя мое, – сказала королева, подцепила ногтями нитку, но вытягивать не стала, уложила на полотно и пригладила. – Князя, супруга ее и господина не было уже в живых, сына она отдала войне с варварами, она регентствовала при внуке, пока он не подрос и не стал водить походы против орков. Расмина была набожна, и Четверо берегли ее род – до одного дня. – Королева уронила руку, с шорохом задев юбки. – Военачальники, усыпленные сладкими речами вражеских послов, объявили это последней кровью и решили замириться. Расмина просила Четверых о смирении для себя. Она была уже седа и едва могла держаться в седле. Она просила у Четверых мира своей душе, но Четверо не послали ей мира, а послали видения.
Я взяла свечку, подошла к гобелену, встала рядом с королевой. От нее пахло цветочным маслом, в камнях венца, серег и вышивки запрыгали свечные огоньки. Как отражение лампочки в елочных игрушках. Я с трудом оторвала взгляд, принялась разглядывать гобелен. На нем творилась какая-то жуть, из мешанины то ли волос, то ли корней торчали руки и ноги, а потом я поняла, что не торчали, а валялись отрубленные. И головы с раззявленными ртами.
– Что было потом? – спросила я, сухо переглотнув. Вино высушило рот и все внутри.
– Святая Расмина попросила у Четверых не мира, но силы, – сказала королева Рихенза. Я проследила за ее взглядом. Коренастая лошадка вставала на дыбы, а в седле привставал и размахивал мечом рыцарь. То, что я приняла за плащ, оказалось копной белых волос. – Они даровали ей силу. Она шла от города к городу и требовала вернуть ей внука, чтобы он был погребен, как подобает. Варвары не умеют обращаться с мертвыми, поруганные ими не вхожи в чертоги Четверых. – Королева прерывисто выдохнула, сжала зубы, продолжала: – У нее было всего несколько рыцарей с оруженосцами, но она сама стоила сотни. Она забирала мужчин и мальчиков и говорила: "Я напою вас моей скорбью". Города захлебывались. Кого-то она отпускала, оскопив, чтобы не плодились и не ведали того, что отныне было неведомо ей. Она шла дальше и дальше, но тело внука ее давно затерялось среди мертвых, и в одном из городов ей вынесли труп ребенка, выдав за того, что она искала, чтобы успокоить ее ярость. Тот город Расмина сожгла. Она шла дальше, Четверо не оставляли ее, наливали ее жилы святым огнем. За нею шла армия, и так начался Первый поход против язычников, – Королева подняла четыре пальца, я быстренько сделала то же самое от греха подальше. Нужно было что-то сказать, но, кроме "Ну и звездец тут у вас творится", ничего на ум не шло.
Королева быстро вытерла лицо рукой, потом спохватилась, достала кружевной платочек, промокнула глаза, проговорила:
– Когда-то история святой Расмины рассказывала мне про высшее назначение. Теперь же… Если ты достоин… если сможешь выдержать их милость, Четверо ниспошлют тебе сил на месть. А я… не достойна. Слабым не дано ходить в походы против превосходящего зла.
Я молчала, потому что "звездец" – это по-прежнему самое точное слово.
– Я недостаточно усердно молилась, – сказала королева Рихенза, глядя сквозь гобелен. – Или была недостаточно праведна для святого огня. Супруг мой и господин не отомщен и не погребен, и наследники его… – Она зажала рот платком, и я не сразу догадалась взять ее под локоть и довести до кресла. Сказала осторожно:
– Вы сделали все, что могли.
Она деревянно кивнула. Глаза были красные… и стеклянные. Я вздохнула. Самое, конечно, время… а что делать.
– Мне нужно в Лес.
Королева молчала. Я присела у ее кресла, взяла холодную руку.
– Отпустите меня туда, пожалуйста.
Королева молчала и смотрела мимо моего уха, словно у меня за спиною стоял телевизор и показывали прогноз погоды. Я даже обернулась.
– Мне нужно в Лес, – сказала я. – Я не могу доделать ваши дела за вас, но должна разобраться со своими. Понимаете?
Королева медленно моргнула.
– Как пожелаете, дитя мое.
Как же с этим варевом все сделалось просто! Почему я раньше не догадалось его попробовать? Глядишь, все бы вышло по-другому. Интересно, они будут потом помнить, что наговорили мне под его действием? А то придется оправдываться…
Я погладила острые костяшки, шелковую белую кожу.
– И еще одно. Мне нужен один из трофеев нашего похода… он у вас? Могу я посмотреть?
Королева склонила голову и смотрела на наши руки.
– Ради меня. Пожалуйста, – сказала я грудным голосом.
– Все, что пожелаете, дитя мое.
Она поднялась, опираясь на мою руку. Я подобрала подсвечник, и, пока королева доставала из потайного кармашка ключик и открывала замок на сундуке у окна, разглядывала ее, и комнату, и ее в комнате. Детские покои, значит, и вот это все она видела, когда росла… Пепельная прядь свесилась королеве на лоб, она кукольным неловким движением убрала ее.
Женщина среднего возраста, поняла я вдруг, заметив враз и морщинки, и усталые веки, и узкий и застывший от горя рот. Я поднесла свечу ближе. Вернулась девочка в детскую комнату…
Только ни Поллу, ни Мастера я вам не прощаю, напомнила я себе. Сказала нарочно резко:
– Это я забираю.
Подхватила, что мне было нужно. Королева опустила крышку сундука.
– И напишите мне какую-нибудь бумагу, чтобы меня выпустили из замка, и чтобы Ове… э… Мастер иллюзий оказал мне еще одну услугу.
Королева снова открыла сундук, извлекла усыпанную блескучими камешками чернильницу.
Через минуту я разглядывала подсыхающий документ, не понимая ни слова, и надеялась, что там не написано "немедленно арестуйте подателя сего".
– Берегите себя, дитя мое.
Я раздула ноздри, сдержалась. Хотелось ей нахамить. Эти тупые от зелья глаза, этот вялый рот и эти мечты пройтись огнем и мечом, чтоб никто не жил и ничего не росло на километры в любую сторону. Полновластные правители. Доморощенные диктаторы. Вся ваша слава – это уморить как можно больше чужого народу, да и своего не жалко. И все ваше горе – это горе по себе, что не смогли отомстить и все вышло не по-вашему.
С гобелена на меня глядела святая Расмина. Я дернула головой. Королева поднимала руку с платком ко рту и снова роняла вдоль юбок. Девочка вернулась домой. Из девочек никогда не получается точно то, что они про себя намечтали, когда росли. Но часто они примеряют на себя сказки и носят потом, как свои. И отпечатки предметов носят, людей из детства и случайные их слова, отпечаток детской спаленки и мысли, которые облепляют там все стены сплошь.
– Я пойду, – сказала я тихо.
Королева шатко, как по палубе, добралась до кресла, взялась за спинку, как за перила балкона на двенадцатом этаже.
– Благодарю вас за преданность, дитя мое. Вы молоды, судьба часто милостива к молодости…
Преданность, да. Знала бы она, что это я ковырнула злой узор и лишила ее всего, чего она так жаждала: отмщения и огня, которым, может быть, успокоилась бы душа.
Не этим она должна успокаиваться. И да, это я решаю. Потому что этот мир пытался уничтожить и меня. Я заработала право. И не жалею.
Не жалею. Не жалею. Наплевать. Я сделала все правильно. Я все исправлю. Пусть бы правда помогли хоть Четверо, хоть любые боги любых местных народов.
– И лучше не возвращайтесь, – сказала королева скрипуче. Я замерла на пороге. Вот, значит, как… догадалась? Не может быть, догадалась бы – голова б моя скатилась с плахи быстрее, чем я сказала бы: "Ой, как неудобно получилось".
– Идите за своим и не оглядывайтесь. Ни на кого и ни на что. И без вас самих найдется, кому препятствовать вашему пути.
Я прошагала по ковру, обогнула кресло, зажала трофей под мышкой, взяла лицо королевы в ладони и поцеловала усталый рот. Это любовное зелье, в конце концов. Отступила, поклонилась, как не кланялась раньше.
Ее Величество королева Рихенза встряхнула рукой, на запястье из-под рукава прыгнул браслет. На вид – дешевле, чем положено носить монархине, тусклые камешки на нитке.
– У вас на родине беспечная знать, дитя мое, если вы не знаете про камень виверны. – Я виновато развела руками. Королева покрутила браслет на запястье. – Я советуют вам носить его тоже, необходимый защитник в коварные времена. На случай, если вас захотят отравить или опоить.
Я почувствовала, что краснею.
– Т-так значит…
Королева опустила ресницы.
– Идите же.
– Это… это был не яд, это было зелье…гкхм. Л-любовное.
Королева склонила голову, лицо подсветила усмешка. Я поймала лезшие с языка оправдания, проглотила и быстро вымелась за дверь. Сердце прыгало, я отдувалась, словно пробежала стометровку. Дура я, дура, королям тут на каждом шагу подмешивают в вино всякую гадость гораздо более хитрые люди, чем я, с чего я взяла, что у меня пройдет?
Я тронула губы, покраснела еще пуще. Прибавила шагу.
Замковая стража не спала, копошилась в темном дворе, я на всякий случай не стала шуметь, проскользнула тихо, как могла.
Ове пришлось разбудить. Он спал тут же, за шкафом с затейливыми медными приборами. Я потрясла его за плечо, сунула под нос написанную королевой бумагу, извинилась и, цепляя убранство вещмешком, удалилась в основную приемную к столам, а Ове за шкафом принялся шуршать, греметь и что-то ронять, и скоро явился, одетый в черное свое с вышивкой, с бешеным, как у любого разбуженного среди ночи, лицом.
– Надумали, леди? – спросил он, пряча ладони под мышки. Кресла и стулья снова были завалены книгами, сесть было некуда, и я осталась стоять. – Вам удалось договориться со своим духом?
– Да. Но не в этом дело. Вам ведь не понадобится дух, чтобы отправить меня в Лес?
Ове пялился на меня несколько секунд, потом вспомнил, видимо, что это неприлично, опустил голову, показал лысеющую макушку.
– Недостойный слуга снова разочарует вас, леди. Нельзя попасть в Лес Тонкими тропами. Он не любит чар.
Я огляделась в поисках, что тут можно безопасно пнуть и не вызвать магического взрыва. Сжала зубы. Да что же это такое.
– Н-но возможно подойти к самой его границе! – сказал Ове быстро, проскользнул, зацепившись за мебель ногой, к пюпитру, грохнул на него книгу. – Оттуда леди и ее отряд смогут идти пешими или конными, и…
– Хорошо, хорошо, – сказала я быстро. – Делайте. Отправьте меня к самой ближней к старому дворцу точке.
Маг прекратил листать.
– Позволит ли леди недостойному своему слуге напомнить ей, что те места опасны и кишат слугами Эбрара?
Черт. О них-то я и забыла. Черт. Дьявольщина и двадцать две ложки дерьма.
Я облизнула сухие губы, успокоила дыхание.
– Так ли и кишат? Что им там делать теперь? К тому же, Лес их не любит, – проговорила я, поймала себя на том, что оправдываюсь, решила больше так не делать. Ему-то какая разница? Что хочу, то и делаю, его забота – исполнить, вон, у меня даже документ есть.
Ове залистал интенсивнее. Я снова поискала, где сесть, не нашла, перемялась с ноги на ногу в красивых неудобных туфлях. Ботинки лежали в мешке и ждали своего часа. А вот останки моего бархатного платья заботливые девицы мне так и не отдали.
– Понимает ли леди…
– Понимает. Ове, пожалуйста, поскорее.
Все она понимает. То, что нельзя больше так, если я ничего не сделаю, или хотя бы не узнаю, что нельзя ничего поделать – не будет мне покоя. А я люблю мой покой. Он мне дорог.
Ове оставил в покое книгу, извернулся, принялся снимать с сундука посуду, поднял крышку, загородился ею и принялся стучать чем-то в бездонном нутре сундука.
– И еще кое-что, – сказала я. Глаза мага показались над краем крышки. Я потрясла бумагой. – Выдайте мне, пожалуйста, некоторые… э… я не знаю, в каком это виде у вас хранится, но хотела бы получить.
Когда я объяснила, что именно, маг прищурился, словно нашел во мне что-то новое. Металлические пуговки на платье вдруг нагрелись. Я отступила на шаг. Ове вздрогнул, отвел взгляд, перебрал длинными пальцами на краю крышки.
– Сию минуту. Позволит ли леди спросить, зачем…
– Не позволит.
Ове поднялся, грохнул на стол ящик со свитками, достал один, перевязанный ленточкой, протянул мне, а сам вернулся к сундуку. Я поставила мешок у ноги, прижала мой всесильный документ локтем к боку, поглядела. Нич-чего не понимаю в этом, подсунул мне, небось, какую-то бесполезную чушь… но нет, вот же рисунки… Я скатала свиток обратно, перемотала ленточкой, сунула в мешок. Ове выкладывал на пол вокруг себя похожие на друзы горного хрусталя кристаллы.
– Ожидать ли леди назад?
Ну вас к чертовой бабушке с такими вопросами! Ове словно почувствовал, поднял плечи, спрятался за сундуком весь, только макушка торчала. Я выдохнула. Не знаю я, и не думала даже, пока он не спросил.
"И лучше не возвращайтесь". Ха.
– В любом случае, спасибо за помощь, Ове. И за то, что открыли имя. – Он воздвигся над сундуком, а я неловко улыбнулась. – Очень приятно иметь с вами дело. Простите, мне нечем вас наградить…
Он забормотал, что никакой награды не нужно, что леди такое говорит, он счастлив служить гостям Его Величества короля Каделла, и я излишне добра к ничтожному чародею…
Под аккомпанемент его бормотания в подобном духе мы вывалились в прохладу двора. Стражи было заметно меньше, голоса доносились откуда-то из-за главного здания, прыгали, отражались от стен. Мы с магом пробрались мимо конюшен, я попросила подождать, потрясла бумагой перед кемарившим у денников мальчонком, которого видала тут помогающим конюху, он растолкал конюха, тот смотрел больше на печать, чем то, что написано в бумаге, но коня мне оседлал. Ове задал правильный вопрос: ждать ли меня? Если я буду возвращаться, то тащиться на своих двоих (даже и в ботинках) – совсем не то приключение, которое я хочу сама себе устроить.
"И лучше не возвращайтесь". Ха два раза.
Конь оказался то ли сонный, то ли спокойный, цокал за мною послушно, не дергал головой, как Лиуф.
– Ворота закрыты, – сказал обеспокоенный Ове, перехватил кристалл в охапке. Мы с конем подождали, чтобы он пояснил. – Раньше не закрывали, разрешали выходить наружу, чтобы не… здесь, – он дернул головой, обводя подбородком пустой двор. – Не рядом с жильем и людьми. Магические манипуляции…
– Я поняла, – сказала я, чтобы он не начал вдаваться в подробности. Я бы тоже не разрешила творить волшбу рядом с местом, где я сплю. – И что теперь? Мы можем прямо здесь? Вон сколько места…
– Раньше никогда не закрывали, – проговорил Ове, понизив голос. Проводил глазами стражника, который спешил от ворот через двор за башни, туда, откуда все еще слышались голоса. – Нужно спросить позволения открыть путь здесь, обратиться к сенешалю…
Что-то мне это все не нравится.
– Ове, а можно ли как-нибудь без разрешения?
Маг пожал плечами, кристалл сорвался с верха охапки, которую он так бережно прижимал к себе. Я поймала, пристроила у него на локте. Кристаллы мерцали лиловым, подсвечивали лицо мага снизу, и был он теперь похож не на кладовщика (женат десять лет, дети-троечники), а на маньяка из американского ужастика про убийства дрелью.
Он глянул на небо, прошептал что-то, шевеля губами, потом отбежал, шурша длинными полами, присел, вывалил кристаллы на землю, принялся расставлять. Конь потянул меня к конюшне, но я уперлась каблуками, не пустила. Сейчас, сейчас…
Из-за угла главного здания показались факелы. То ли у меня паранойя, то ли приближались они прямо к нам. Я подвела коня ближе к Ове и мерцавшему его узору из кристаллов на дворовой пыли и соломе.
Один из стражников что-то выкрикнул, голос запрыгал в стенах, я не разобрала, но шагнула еще ближе к магу. Стражники прибавили шагу. Я сглотнула, лапнула зачем-то пояс. Кинжал, да. И что, спросят на него разрешение, а потом отберут? А пырять я никого не буду все равно. Я убрала руку. Не можешь – и не надо дерзких жестов.
– Леди, – сказали у меня над макушкой, – поторопитесь.
Я обернулась. Ове стоял совсем рядом, подпирая мне спину, а за ним мерцало в ночи тонкое лиловое полотно, как занавеска в пристройке дачного домика.
– Я… спасибо вам, – проговорила я быстро, тронула его за руку, пожала, как могла.
– Поторопитесь, – сказал маг снова. Обошел меня, загородив. Взмахнул руками, словно выдергивая из таза мокрую простыню, и из земли прямо перед носом бегущего стражника поднялась мутная пелена. Стражник с хеканьем врезался в нее, как в стекло, я вздрогнула, а муть окутывала нас, словно вокруг вырастала трехлитровая банка.
– Я привезу вам подарок, – сказала я.
Ове не ответил и не обернулся. Руки его ходили, как у дирижера, пелена наливалась белесым цветом, и скоро ничего не стало за нею видно, только слышно, как стражники орут и долбят в нее рукоятями и кулаками.
Я выдохнула, поежилась, секунду постояла перед колыхающимся лиловым светом, посмотрела под ноги, запомнила, где лежат кристаллы, чтобы не задеть их. Зажмурилась и шагнула вперед. Дернула поводья, конь подождал и снялся с места тоже. Сердце бухало в ушах, на меня свалилась тишина и оглушила, только сердце, дыхание, а потом и гудение крови в жилах. Я открыла глаза, но ничего не было видно, только искорка впереди, словно кто-то проткнул черный занавес шилом. Я сжала поводья, потянула, обернулась, ничего не увидела, даже своей руки. И слышно ничего не было, я скоро поняла, что иду, а не стою, только шагов не слышно, как и цоканья копыт. Дыхание, сердце, кровь.
– Эге-гей, – сказала я осторожно. Голос сорвался с губ глухо и тут же исчез в рыхлой темноте вокруг. Я выдохнула, пробормотала: – Ничего-ничего, сейчас придем, вон там что-то…
Меня мазнуло по лицу мокрым, я вскрикнула, замахала ладонью, стирая прикосновение, заозиралась. Свет был так же далеко, и вдруг исчез, погасла искра, и осталась только темнота, в которую понемногу вползли звуки. Сначала шаги и глухой стук копыт. Потом шорох, когда меня задевало по голове и плечам холодным и влажным. Потом – шелест. Дождь.
Я, держа ладонь перед лицом, тянула коня вперед, перла, наклонившись, как против ветра. А скоро дунул и ветер – в лицо. Как дома всегда был в лицо, к метро я шла или от метро. Мокрый, рваный, пахучий. Как в парке, когда вытащился гулять, а денек предательски обернулся непогожим… как в Лесу, когда Мастер творил из одеял плотные плащи, и мы укрывали головы от мороси.
Меня дернуло назад, сердце, и так в темноте настороженное, скакнуло, как заяц, я отскочила в сторону, меня не пустило, я рванулась и услышала треск. Потянула юбку. Так и есть, зацепилась… а, туда ему и дорога, этому наряду для красоты, а не для жизни. Я, скользя по ткани рукой, ощупью нашла крючковатую ветку, которая так предательски вцепилась в парчу, крепко взялась около нее, потянула. Потом дернула изо всех сил и чуть не села на палую листву.
Под ногами лежала листва, по деревья полз мох, тут и там торчали кустики, а небо закрывали деревья, то и дело роняя с листьев капли мне на голову.
И тут же запахло гарью, словно запах ожидал, чтобы сначала появилась "картинка". Я принюхалась, завертела головой. Откуда?..
– Ты чуешь? – спросила я коня. – Воняет. Откуда, как думаешь?
Конь поддевал носом кустики и пробовал на вкус. А овса-то я и не захватила, подумала я. Так что правильно, правильно, приучайся любить подножный корм. Но только не сейчас. Я потянула его за поводья, направилась среди деревьев туда, откуда, как мне казалось, пахло сильнее. Потом спохватилась, подвела коня к дереву, долго уговаривала сжалиться и постоять смирно, задрала юбки чуть не на голову, сунула ногу в стремя, подпрыгнула, другой ногой уперлась в дерево, вцепилась в луку, подтянулась и уронила себя поперек седла. Позорище… На Лиуфе проехаться мне не давали, я не бывала ранена так, что не могла идти, и не была королевой, которой первой положены все блага, так что в нашем маленьком походе шлепала пешком. И к лучшему, думала я, кое-как устраиваясь в седле боком. Как узнали бы, что на лошадь я забиралась один-единственный раз, в деревне – засмеяли б. А потом решили, что никакая я не благородная, потому что разве может быть благородный не обучен верховой езде? И звали бы не "леди", а "эй ты, пошевеливайся с обедом".
