Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)
И все же надо, надо рисковать. Поговорить прежде с послом, с Сартайлаком? О аллах, и зачем парень каждый день таскался к Зердебаю, почему Тевкелев не запрещал? Увалень проклятый, натворил дел, заварил кашу. Хотя он, наверное, не виноват. Кто-то другой тут замешан.
Пусть я брошу в очаг клятвы на красной насыпи корону с головы, своего скакуна, предположим, брошу. Но где найти ребенка, за которого болел бы душой весь народ? Где? Потомки Букенбая, Есета и мои не годятся. Годится кто-то их достойный. Кто же это может быть?
О-о-о! Он, конечно, он! Они имели в виду его, именно его! И мне он дорог, и народу! Еще как дорог! Никого в этих местах нет дороже и любимее его! ... О аллах, на какое злодейство, на какую жестокость способны эти псы!...
Судьба, оказывается, всесильна. Все сошлось на этом мальчике! Над его тоненькой шейкой судьба занесла свой меч!»
Мог ли он в самом страшном сне увидеть, что все беды суетного его народа, который не знал никогда просвета, потерял надежды на будущее, соберутся воедино и опустятся на милую головенку мальчика? Увы, беспощадный, запутанный узел, который так и не смогли распутать правители противоборствующих сторон, не смогли развязать велеречивые краснобаи и острословы всех жузов, уперся в горло невинного, беспечно спящего в теплых объятиях родителей ребенка.
Абулхаир содрогнулся. Он в неоплатном долгу перед этой семьей. Сколько раз они выручали его! Сколько раз опирался он на мощь и силу их рук! Он всегда мечтал отплатить ей добром! Теперь, выходит, добро должно оборотиться черным насилием... Господи, он-то утешал себя: если кто и будет перед ним в долгу всю жизнь, так этот мальчик. Мальчик, спасенный им, ханом. Но аллах, видно, решил иначе, счел его недостойным сделать хоть одно ощутимо доброе дело.
Да, да, конечно же, эти тридцать изуверов и те, кто стоит за их спинами, рассчитали все заранее. Укусили за самое уязвимое место. Придумали для него изощренную пытку! Под угрозой смерти оказалось единственное в семье дитя! Как гнилой нарыв жаждут удалить, вырвать из сердца народного имя батыра Абулхаира, мудрого, правдивого, неподкупного Абулхаира, как его называли казахи! Хотят отнять у него надежды на будущее и опору – воспоминания о былом, о прошлом, когда звезда его сияла высоко и ярко.
О аллах, как отчетливо встает в памяти все, что связано с этим ребенком! Будто только вчера происходило...
Это было в год, когда Абулхаир вел кровавые сражения с джунгарами неподалеку от Каратау. Все овраги и вся равнина, насколько глаз хватало, были усеяны телами павших казахов и джунгар. Кругом – разрушенные очаги, сожженные юрты, воющие псы и мертвые или раненые люди и кони.
Следовавшие за Абулхаиром воины обливались кровавыми слезами – сколько полегло близких, родных и товарищей, которые только что сражались рядом с ними. А они бросают их, не имея возможности даже предать их земле...
Отряды выехали на окутанную мглой равнину. И тут кто-то показал рукой вперед. Все силились разглядеть что-то движущееся вдали, словно призрак. Помчались вперед и обнаружили длинный караван. Его сопровождал большой отряд джунгар с копьями наизготовку.
Переполненные жаждой мести казахи с грозными криками набросились на врага. Замелькали мечи, зазвенели сабли, захрипели раненые. Противники, казалось, решили презреть не только опасность, но и саму смерть.
Это была схватка ослепленных гневом, опьяненных кровью людей. В них все больше разгоралось возбуждение – яростное, ослепляющее, заставляющее забыть обо всех чувствах на свете, кроме желания колоть, резать, кромсать, уничтожать, крошить, убивать.
Казахи начали теснить джунгар. Джунгары уложили на землю навьюченных верблюдов и спрятались за ними. По команде Абулхаира джигиты стали целиться в глаза неповоротливых животных. Верблюды брыкались, кричали, бились о землю, разбрызгивая во все стороны пену. Джунгары запутывались в поводьях и не могли больше разить стрелами нападавших казахов.
Джунгары поспешно вытащили из сундуков, навьюченных на верблюдов, какие-то свертки и обратились в бегство. Абулхаир погнался за ними вслед вместе с небольшим отрядом.
Под джунгарами кони были сытыми и свежими. Утомленным многодневными скачками коням казахов никак не удавалось догнать их. Тогда джигиты Абулхаира взялись за луки. Кони падали на лету, ломали себе шеи. Однако джунгары не выпускали свертки из рук, прижимали их к груди, и казахи догадались: по ним стрелять нельзя. Несколько джунгар подбежали к реке и бросили свертки прямо в ее волны.
Абулхаир увлекся погоней за всадником на красивом белом коне. Потеряв надежду уйти от погони, джунгарин вместе с конем бросился в бурную весеннюю реку. Абулхаир – за ним. Добравшись до берега, джунгарин вдруг обернулся и взмахнул саблей. Абулхаир почувствовал, что у него онемело правое плечо. Не обращая внимания на боль, он левой рукой достал кривой нож и метнул его в спину врага. Тот вместе с конем плюхнулся в пенистый поток.
И тут хан неожиданно вылетел из седла. Студеная вода дошла ему до самого горла, накрыла его с головой, но Абулхаир вынырнул, удержался на поверхности. Огляделся. Прямо перед собой увидел голову своего скакуна, а неподалеку плыл белый красавец-конь, оставшийся без хозяина. Между ними покачивался на волнах сверток. Абулхаир протянул руку, схватил его, зажал под мышкой и повернул своего коня к берегу. Скользя по суглинку, конь с трудом выбрался на сушу. Джигиты подхватили хана под руки. И тут раздался громкий плач младенца.
– Ойбай, да это ребенок!
– О аллах, несчастное дитя, ему-то за что страдания?
– Вырвали у смерти из самой пасти!
Хан поскакал к месту битвы. Однако бой уже кончился, враги бежали.
В караване оказалось много пленных казахов. Они с рыданиями обнимали ноги своих спасителей. Они рассказали, что этот караван не единственный, джунгары чуть ли не каждый день отправляют в свои земли по десять караванов с пленными и добычей. Угнали самых красивых девушек. Угнали лучших мастеров из Туркестана, Саурана и Карнака. Сегодня везли в сундуках малых детей – отпрысков знатных казахских семей...
Когда спасенного младенца развернули, Абулхаир признал в смугленьком малыше сына Тайлана. Сердце его дрогнуло, на глаза навернулись слезы. О аллах, Туяк, ма-лышечка! Абулхаир прижал его к груди. Туяк, которому он обрезал пуповину и дал имя!
Хан видел, как был счастлив Матэ, когда этот ребенок появился на свет... Матэ... Его тело они вчера предали земле возле лысого хребта Кусеге. Если бы аксакал узнал, что ходит по земле его Туяк, то был бы счастлив и спокоен, наверное, и на том свете!
На всю жизнь запомнил Абулхаир, как Матэ преобразился и помолодел, когда родился внук. Разгладились морщинки на лбу. Стал разговорчив и весел. Забыл о своей нелюдимости, принимал приглашения на той.
Во время одного празднества в ауле Жомарта какой-то степной богач, снедаемый завистью из-за того, что Матэ сидит на почетном месте, сказал:
– Удивляюсь и зачем этому несчастному бродяге, ковыряющемуся в земле, стерегущему звериные норы, являться на той? Кем он себя считает? Какой родней гордится? Или, может, у него есть тучные табуны? Чего пожаловал сюда?
Старый Матэ ответил ему. Да так, что его слова стоустая молва разнесла по всей степи.
– Если тебе интересно узнать, беден я или богат, то не скрою – я беден. Настолько беден, что передвигаюсь и кочую на одном-единственном верблюде. Ты спрашиваешь, щедр я или скуп: я отдал единственного своего верблюда тому, кто нуждался в нем больше, чем я... Отважен ли я? Когда враги окружили хана Тауке, я поднял его знамя и был впереди всех, потому враги и захватили меня в плен. Однако я победил, покорил врагов своим красноречием и тем спасся от смерти... Что у меня есть? У моего единственного сына родился наследник. Я сват бая Жомарта, табуны которого не помещаются в степи... Подумай, можно ли быть бедным, но щедрым, если я отдал обездоленному своего единственного верблюда? Что может быть лучше мудрости и красноречия, если они спасли меня от смерти? Я женил своего единственного сына на дочери Жомарта, ласкаю внука с пухлыми щечками – есть ли богатство больше, чем это? Я и батыр, и бай, и бий... Почему же я должен стыдиться и не показываться на тое? Ну-ка, объясни мне, несчастный пастух, надменность которого рождена полными кошарами да густой похлебкой! Где уж тебе мечтать о месте на торе – в моем-то присутствии?..
Тысячу раз спасибо всевышнему, что он вывел Абулхаира на тот караван! Тысячу раз слава всевышнему, что остался в живых этот комочек – отпрыск, нежная частичка семьи, которая составляет гордость всех казахов...
Маленький Туяк остался без родителей. Его мать угнали джунгары. Отец бросился на ее поиски. Абулхаир взял мальчика в свой дом.
Прошел год, второй – вестей от Патшаим и Тайлана не было.
Однажды к кочевью Букенбая присоединились мужчина и женщина. У них была на двоих одна лошадь. Когда люди присмотрелись к ним, то кочевье загудело как улей:
– Ой, да ведь это Тайлан! Ты ли это, Тайлан?
– Кто с ним – Патшаим?
– Нет, не она!
– Живой, живой. Тайлан уцелел – и то хорошо!
Все сбежались к Тайлану, здоровались с батыром со слезами на глазах. Он стоял молча, прямой, с седыми висками, с горестными морщинами на лбу. Люди продолжали гомонить: «Благородный ты наш, защита наша!»
Они не обижались на его мрачность и холодность:
– Как же может быть иначе? Сколько горя хлебнул человек!
– Чего только не повидал, не испытал после смерти Матэ и потери Патшаим!
– О аллах! Почему же мы не требуем у него суюнши?
– Жив, жив твой Туяк!
Окаменевшее лицо Тайлана разгладилось, порозовело. Он улыбнулся недоверчиво – вдруг ошибка, вдруг ему послышалось!
– Жив твой сынок, у хана Абулхаира, под его крылом живет! – твердили ему люди.
Тайлан покачнулся. Женщина – его спутница – не отводила повлажневших, засиявших глаз от батыра.
Тайлан тут же помчался в ханский аул. Влетел в юрту Абулхаира, застыл, уткнувшись лицом в плечо своего курдаса.
Туяк с любопытством наблюдал за незнакомцем, который бросал на него осторожные, испуганные, какие-то странные взгляды. Мальчику было невдомек, почему этот дядя не берет его на руки, как это делает Абулхаир и все, кто здесь появляются...
У Абулхаира Тайлан прожил больше месяца. Мальчик стал привыкать к нему. А потом так привязался, что ни на шаг не отходил от него.
Постепенно, не сразу, Тайлан отмяк душой и поведал Абулхаиру, как жил два этих года. С того самого момента, как они потеряли друг друга.
Тайлан решил пробраться в джунгарские улусы. Днем он таился, прятался, ехал ночами. И все время терзался мыслями, как ему дальше жить – без отца, сына и Патша-им. Поддерживала его лишь жажда мести. Он думал о мщении за поруганную свою жизнь, за погибших близких, самых дорогих на земле людей.
Два года Тайлан провел в горном ущелье, неподалеку от дороги, по которой часто двигались джунгарские караваны. Он нападал на них, наводил на джунгар ужас, беспощадно расправлялся с ними. Однако сердце его не успокаивалось, душа не насыщалась, требовала новых и новых жертв.
Живя в одиночестве, занимаясь разбоем и убийством джунгар, Тайлан одичал за два года. Гнев как пламя жег его, пожирал, но никак не отпускал. Когда Тайлан появлялся на скале в лохмотьях, обросший, с безумными горящими глазами, люди думали, что перед ними джинн.
Так бы и продолжал Тайлан ненавидеть и мстить, скитаться в горах, спать на камнях, питаться дичью, если бы не один случай.
Тайлан напоил коня и собирался уже повернуть к своему жилищу, как заметил всадников. Притаившись за скалой, он ждал, когда они проедут мимо. В ту пору он уже не нападал, не пугал всех подряд, выбирал таких, чьи кони ступали важно, кто держался в седле чересчур гордо.
Эти шесть всадников не показались ему таковыми. Они остановились и спешились у родника, смеясь чему-то. Сняли с коня связанного по рукам и ногам человека. Уселись возле родника, вытащили из корджунов еду, поели. До Тайлана донесся давно забытый запах домашней пищи, приготовленной в чугунном казане. Он судорожно сглотнул слюну.
Между тем мужчины шумели все громче, начали спорить, потом ссориться. Потянули друг к другу руки, стали хватать друг друга за грудки. Тайлан не мог понять, из-за чего разгорается ссора. Видел лишь, что безучастным ко всему остается связанный человек. К этому человеку устремлялись спорщики, но каждый не пускал другого, тянул, оттаскивал назад. Один из мужчин полоснул кинжалом по веревкам, но на него набросились остальные. Началась потасовка.
Самый хитрый воспользовался этим, подскочил к пленнику, дернул за одежду. Она порвалась с треском. Тело обнажилось – это была женщина. Она в ужасе прикрыла руками обнажившуюся грудь. Две тугие косы выскользнули из-под платка.
Мужчины крушили друг друга кулаками. Еще миг – и тот, кто разорвал на женщине платье, набросился на нее, опрокинул навзничь.
Тайлан не мог оставаться безучастным.
Он неслышными прыжками приблизился к потерявшим человеческий облик людям, вынул саблю и с громким криком врезался в середину. Вскоре трое были убиты, трое стонали, получив тяжелые раны.
Девушка бросилась к краю скалы.
– Стой! Стой! – закричал Тайлан, объятый ужасом. – Сто-о-ой!
Словно подстегнутая его криком, девушка побежала еще быстрее. Тайлан вытащил из колчана стрелу и прицелился ей в ногу. Она бессильно опустилась на землю. Тайлан подбежал, схватил ее на руки. Она вся дрожала. Девушка билась в его руках, царапалась, умоляла:
– Убей меня! Не хочу жить! Все, все пропало! Убей меня!
Потом потеряла сознание.
Она была казашкой. Тайлан укрыл ее чекменем и понес к роднику. Промыл рану, наложил пахучий лист нарпоза, перевязал.
После этого он не мог жить по-прежнему.
Он боялся оставить девушку одну: несколько раз она пыталась наложить на себя руки. Полтора месяца Тайлан никуда не выходил, сидел в каменной пещере. Они словом не перемолвились за все это время. Лишь каждый раз, когда он перевязывал ей рану, девушка стонала: «Не надо! Оставь! Не приближайся!»
Рана зажила, они перебрались в другое место. Девушка постепенно привыкла к Тайлану и перестала дичиться.
Он стал отлучаться на охоту. Она встречала его без слов, они молча ели, молча ложились спать, каждый в своем углу.
Приближалась осень. Тайлан забеспокоился. Оставаться на зиму в этих пустынных местах было нельзя. И он понял: нужно добираться до людей, двигаться в путь, пока еще не занесло дороги, пока не наступили холода.
Покуда Тайлан был один, ему никто не был нужен. Он старался вообще не вспоминать людей и прежнее свое счастье. Память об отце, сыне и жене жалила его как скорпион – безжалостно, почти смертельно. Стоило появиться рядом с ним человеку, как ему стали необходимы и народ, и родина. Вот как оно, оказывается, бывает.
Однажды они наткнулись на кочевье Букенбая...
Тайлан решил, что будет, как и отец, возделывать землю. Поселится где-нибудь подальше, у речки или родника, засеет небольшой клочок земли и будет на нем возиться, хозяйничать. Вырастит Туяка, как растит, пестует своего птенца ласточка, обучая его тому, что ему нужно знать, чтобы жить и летать.
У Тайлана была единственная мечта – увидеть, как сын сам оседлает коня, как станет достойным человеком.
Абулхаир всегда выслушивал своего курдаса внимательно и чутко, боясь обидеть ненароком каким-нибудь неосторожным словом.
И все-таки однажды спросил его:
– А что ты собираешься делать с этой женщиной?
– Не знаю, – растерялся Тайлан.
– Надо бы знать, – и после паузы добавил: – Хоть бельишко тебе и сыну постирает.
Они поселились втроем в безлюдном месте на западном склоне Шерубай Нура. Мальчик стал называть женщину мамой, полюбил ее.
Тайлан и женщина почти не разговаривали. Так, перекидывались иногда словами. Он многие ночи лежал без сна, не зная, радоваться или печалиться, что Туяк так льнет к чужой женщине. Как-то ночью Тайлан потянулся погладить головенку Туяка. Рука его наткнулась на теплое запястье женщины. Его первым порывом было отдернуть руку, но он не хотел ранить сердце женщины, забывшей ради мальчика все на свете – о себе тоже. Не отодвинул, не убрал руку.
В ту ночь не сомкнули глаз оба. О чем думала женщина? Тайлан же горевал о своем коротком как миг счастье. Жива ли его единственная любовь – Патшаим?
Он явственно видел ее сияющие глаза, озорную лукавую улыбку. Весь белый свет померк для него... Туяк перевернулся на другой бок, еще теснее прижался к женщине.
Она высвободила свою горячую как огонь руку и заболиво поправила на мальчике одеяло.
«О аллах, спасибо тебе, что хоть сына мне оставил! Теперь у меня нет обиды на тебя!» – повторял и повторял про себя Тайлан в ту ночь.
Так, без слов нашли, поняли друг друга, стали одной семьей три человека. Объединил их, сблизил, став смыслом жизни, Туяк, мальчик с чубчиком.
... Как же может он, Абулхаир, навлечь беду на Туяка, однажды выпрошенного у всевышнего?!
Пришел момент испытать в последний раз свое счастье. Обрести его или лишиться навсегда!
Может статься, что очень скоро его надежды будут развеяны по ветру, шею его захлестнет волосяной аркан.
Привязанное к лошади тело его будет волочиться, биться по земле... Его глаза в последний, смертный час увидят степь. Степь, где он жил, сражался с врагами, любил и ненавидел... Навеки угаснет его имя. Никто не помянет его добрым словом, никто! Будет забыто всё, что сделал он для этих беспамятных людей, – его победы, его справедливость, дар предвидения, муки во имя их же будущего...
Уста, которые расточали ему когда-то похвалу, будут изрыгать хулу. Хулу за то, что он старался сделать для людей, для безопасности, сохранения целого народа. Ради него, прежде всего, он обрек себя на мучения, на неизведанный в веках путь. Хотел повести его за собой как по единственно спасительному пути. Были до него правители, которые хотели бы поступить так же, да не смогли, не решились! И в благодарность за все – унижения и горе!
Угроза, опасность смерти для него и для невинного ребенка! Молния смерти должна обрушиться, сжечь деревце, начавшее тянуться к солнцу!
Нет, никогда! Прочь мысли об этом, прочь! Если даже проклянут всю его семью, он не станет клясться сыном Тайлана. Что бы ни задумали эти шакалы, пусть рвут на части его одного!
Абулхаир уединился, пребывал в одиночестве, никого к себе не вызывал, никого до себя не допускал. Близкие не решались беспокоить его. Их пугало его лицо – потерянное, равнодушное, никого и ничего не видящие глаза.
Не решался никто задать ему самый главный вопрос: что ответишь биям и народу?
В отчаянии Бопай посылала Мырзатая к Букенбаю.
Батыр тоже был в смятении. До него дошли слухи об условиях, поставленных биями перед Абулхаиром.
И что враги хана настроены непримиримо и разжигают страсти разговорами: «Этот злодей-хан бросил в объятия кафира дочь человека, уж такого смирного, что у овцы былинки не отнимет! В позоре не виноват ни Зердебай, ни его дочь! Виноват Абулхаир – вероотступник и предатель! Ни перед чем он не остановится, принесет в жертву сына своего друга Тайлана. Вот увидите – принесет!»
Даже те аулы, которые раньше колебались, не принимали раньше сторону врагов хана, теперь привязывали своих коней у коновязи султана Батыра. Были выбраны двадцать пять биев из племен Младшего жуза, которые должны чинить суд над Абулхаиром, решить его судьбу...
На одном совете у Батыра разгорелся жаркий спор: как следует поступить с Букенбаем и Есетом? «Ну, обойдемся мы сурово с Абулхаиром, с ним все ясно. Человек, который питается объедками кафиров, – не человек. А что делать с Букенбаем и Есетом? Они ведь тоже тянули к ним руки за подачками? Правда, скорее по недомыслию. И все же они тоже заслуживают наказания!» – утверждали одни. Какой-то влиятельный бий ответил: «Если мы избавимся от колдуна, зачем нам трогать тех, кого он околдовал? Зачем поднимать над ними карающий меч?»
Букенбаю было ясно – это хитрость, уловка, чтобы отвратить его и Есета от Абулхаира, переманить на свою сторону. О Тайлане на том сборище вели такие речи: «Конечно, Тайлан никогда не согласится рисковать жизнью своего единственного сына. Зачем ему это? Он вообще может в любой момент тайно скрыться... Ему известны все тропинки, все горные ущелья – убежит, никто его не найдет... Да и то сказать, сколько страдал, сколько маялся, бедняга! Живет ради сына. С женщиной, которая пришла с ним, – всем известно – он не живет как мужчина. Верен своей незабвенной Патшаим!»
В доме Букенбая царило глубокое уныние. Его мать жила в постоянном страхе, с утра до вечера причитала: «Ой, что же будет? Что будет?» Совсем пала духом, денно и нощно слыша о заговорах и кознях против Абулхаира и Букенбая. Вскакивала среди ночи, кричала: «Ойбай, дом, дом Абулхаира в огне! Почему сидите на месте, не спешите на помощь?» Целыми днями твердила: «Были вести из ханского аула, живы ли там?..»
После долгих раздумий и колебаний Букенбай и Есет решили отправиться к Тайлану. Абулхаиру они решили ничего не сообщать.
Тайлан был рад нежданно нагрянувшим гостям. Как в давние времена, друзья не спеша обменялись вопросами о житье-бытье, не спеша отведали угощения. Когда пришла пора прощаться, Букенбай сказал, что им надо бы вместе с хозяином сходить на сопку. Самые секретные, самые заветные разговоры обычно велись на сопках, которым не было числа в казахской степи.
Тайлан и без того уже догадался, что Букенбай и Есет приехали к нему неспроста. К тому же накануне он видел сон – Туяк на белом коне взбирается на высокую гору – и счел этот сон добрым предзнаменованием...
Однако друзья были печальны. «Может, они привезли худую весть о Патшаим?» – мелькнула у Тайлана мысль. Но зачем ради этого приезжать двоим, зачем уединяться на сопке. Юрта для этого – самое подходящее место. Может, какое-нибудь особенное дело? Но какое может быть дело к нему, живущему в полном уединении? Собираются позвать в поход? Для этого есть гонцы. Не оставит он теперь своего Туяка, ни за что не оставит! И сынок его не отпустит – ни на шаг от него не отстает, сейчас вот тоже увязался за ними...
Они поднялись на сопку. Присели. Туяк примостился в середине.
Говорил Букенбай, говорил долго.
Сначала Тайлан не мог понять, какое отношение имеет посольство далекой России к дочери Зердебая? Какая тут связь и как могут люди столь несправедливо обвинять русского джигита? Почему честь жениха так дорога султанам? А главное – почему эти события так сильно беспокоят Абулхаира? Мало ли он пережил их на своем веку?
Когда Тайлан услышал имя Туяка, он вздрогнул, испуганно вскинул глаза на батыров. Оба были мрачнее тучи.
– Помочь, – сказал Букенбай, – может только Туяк. Для мальчика это опасно, смертельно опасно! О аллах!
– Если веришь в справедливость и мудрость духов предков, – продолжал батыр, – отпусти с нами Туяка. Доверь нам его. Конечно, неволить тебя мы не можем. Однако подумай: подстрекаемые потомками Жадика люди словно взбесились. Жаждут крови Абулхаира, хотят с ним расправиться!
Тайлан слушал Букенбая, а перед глазами одна картина сменяла другую. Растерянный Абулхаир никак не решается отрезать пуповину... По воле всевышнего выхватывает мальчика из белых пенистых волн... Он, Тайлан, готов проститься с жизнью, землей, людьми, а все тот же Абулхаир возвращает его к теплу людскому, к теплу сородичей и друзей. Возвращает, потому что два года холил и лелеял, растил его сына как своего собственного. Тайлан чуть сознания не лишился, когда увидел мальчишку с чубчиком, с круглыми любопытными глазенками – сидит себе между Абулхаиром и Бопай как полновластный хозяин... Судьба накрепко связала Абулхаира и Туяка. Связала навечно.
Пришел час испытания для Абулхаира, час, когда должно решиться – жить Абулхаиру или не жить. Отступиться от Абулхаира – его спасителя, спасителя его сына? Этот позор он не примет на свою голову!
Недаром гласит народная мудрость: храни честь пуще глаза. Не найдет счастья джигит, который обманет ожидания народа, доверие друзей...
Не увидит Туяк светлых дней, если Тайлан отступится от друга в час испытания. Пусть оба – Абулхаир и Туяк – положатся на всевышнего, вверятся судьбе. Если духи предков и аллах будут милостивы и добры к ним, тогда бессильна будет злоба людская. Если бы все дела на земле вершились по воле людей с черными сердцами, то не было бы и рода людского – он бы давно сгинул. А земля стоит до сих пор, дышит, живет – значит, есть на земле правда.
— Сейчас заберете? – вырвалось со стоном у Таилана.
– Да, – ответили Букенбай и Есет, и на их лицах появился отблеск надежды.
Больше Тайлан не проронил ни слова. Оседлал сыну подаренного Абулхаиром коня. Посадил в седло. Коснулся ладонью плеча сына и прошептал:
– Ну, с богом! Счастливого пути!
Молчала ничего не понимавшая женщина. Пока не перевалили за далекий гребень, Туяк то и дело оглядывался назад. Когда они перевалили за холм, мальчик в последний раз оглянулся назад. До самого ханского аула он не проронил ни слова.
Батыры были поражены выдержкой и благородством ребенка – ни слезинки, ни вздоха, ни вопроса.
***
Абулхаир увидел сон. Он вместе с большим отрядом гнал куланов по обширной равнине. Как ни старался он завернуть их в сторону, куланы мчались прямо ко рву перед красной насыпью. Он злился на куланов, которые мчались прямо к своей гибели. Потом он вдруг обнаружил, что превратился из преследователя в преследуемого. Бешеный топот раздается сзади, несметные косяки куланов гонятся за ним по пятам. И откуда только взялась у этих тварей смелость? Обычно они пускаются в бегство, едва завидев одинокого всадника. Эти же преследуют его, хотят свалить его в ров, вырытый по его приказу. Копыта так и рвут землю... А у него вдруг появился длинный хвост, длинная грива. О аллах, он сам превратился в кулана. Сам возглавляет несущийся в безумной скачке поток! Только бы его не растоптали, только бы не растоптали! Он сделал мощный прыжок через ров, а преследовавшая его лавина валилась, валилась в ров... Он оглянулся: никакого рва.
Земля будто бы сошлась в том месте, где был хищный ров. Нет куланов, словно всех их поглотила земля или их не было вовсе. Он один. Ни хвоста, ни гривы...
Абулхаир проснулся. Он встал бодрый, полный сил. Когда аулчане совершили пятый намаз, в юрту к хану вошли Букенбай и Есет. С ними был Туяк. Мальчик подбежал к хану, опустился на колени, потянулся к нему. Абулхаир, побледневший как мел, прижал к груди головенку Туяка. Плечи его затряслись, он закричал: «Нет! Нет!» – и упал навзничь... С Абулхаиром случился нервный припадок.
К нему поспешил Мухамбет-ходжа. Возле юрты толпились люди. Батыры послали в аул султана Батыра вестника с сообщением: «Хан готов дать клятву».
Этот бугорок был похож на грудь юной стеснительной девушки, которая входила в пору первого цветения. Люди называли его Кызыл уюк – «Красная насыпь». Бугорок и правда имел красноватый оттенок – то ли от красных камней, то ли от обломков старого ржавого оружия, а может, из-за глины, становившейся после дождя темной, как кровь.
С давних времен народ почитал этот невзрачный бугорок святым. Направляясь к нему, люди издали сходили с коней и читали на нем молитвы. Просили: «Помоги... Сохрани... Помилуй!..»
О красной насыпи ходило много легенд. Одна утверждала, что здесь похоронен знаменитый батыр, предок нынешних ногайцев. Другая связывала ее со временем, когда в этих местах обитали семь народов – прародителей казахов. Третья говорила, что когда-то эту насыпь называли Даурен биик – «Вершина счастья». Если враг дойдет до нее и возьмет из нее хоть горсточку земли, то счастье навсегда покинет обитателей здешних мест. Дать отсюда горсть земли врагу – все равно что позволить псу кровного врага осквернить могилу предков или бросить невинную девушку на поругание какому-нибудь иноземному насильнику.
Много легенд рассказывали об этом бугорке, но всегда связывали с ним счастье народа, честь девушки, мудрость правителей...
На красной насыпи жил старый беркут. Люди считали, что он был ловчей птицей некогда погибшего здесь бахадура, а ржавые обломки – это оружие бахадура, белые кости – кости его тулпара. Степняки верили: пока здесь обитает беркут, ничто и никто не сможет осквернить духов неведомых предков, находящихся в глубинах этой насыпи. Если же духи разгневаются, пестрый беркут улетит, навсегда покинет эти края.
Пока беркут – хозяин бескрайней степи – охраняет красную насыпь, счастье не покинет народ. Главное – не обидеть его...
Если случалась беда, люди тянулись к красной насыпи. Выпадала радость – опять же спешили сюда, устраивали поблизости той. Решали здесь самые запутанные споры, подозревавшиеся в страшных преступлениях люди давали на насыпи клятву в своей невиновности. Люди верили, что если кто-то даст ложную клятву, то вскоре он умрет. На многих таких бросался беркут и убивал ударом клюва. Да, не жди добра, клятвопреступник, а также человек, на которого поставлена ложная клятва! Поэтому как бы ни враждовали, как бы ни ошибались в своих действиях и поступках люди, они не спешили давать клятву на красной насыпи, не спешили и от других требовать того же...
Враги потребовали ее от Абулхаира и с нетерпением ждали, как он поведет себя. С трепетом ждал этого дня и простой люд...
Одни до слез жалели Туяка. Другие опасались бед, которые обрушатся на всю степь за грех, в который их втянули бии. Третьи верили, что хан причастен к преступлению, к совершенному над Торгын надругательству. Кто-то пытался оправдать хана за то, что он послал к белой царице посольство. Кто-то гневно упрекал его за это и за то, что он окружил себя проклятыми русскими, нянькался с ними...
Пыль улеглась – все собрались, расположились около красной насыпи.
Вперед вышел Мухамбет-ходжа с Кораном в руках. На бугорок в направлении кублы бросили аркан длиною в сорок саженей. На одном конце поставили Туяка. Он сидел на вороном коне, одетый во все черное. На другом – Абулхаира. В одной руке он держал шитую золотом корону, в другой повод своего боевого коня.
Люди воззрились на ходжу глазами, полными ужаса. Ходжа заговорил замогильным голосом, будто обращался не к этой многолюдной толпе, а к самому всевышнему:
– Уа, раб божий Абулхаир Абдулла-оглы... – имя и титулы хана, которые еще вчера струились из уст людских, сегодня промелькнули быстро, точно хвост какой-нибудь безродной собаки. – Твой народ обвиняет тебя в смертных грехах, в том, что ты забыл нашу веру и наши традиции, поддался колдовству и влиянию неверных, оскорбил живых, разгневал духов предков – отдал на поругание кафиру, злодею чужого рода и племени невинную девушку. Тем самым ты совершил неслыханное преступление, которое заслуживает самой жестокой кары, вплоть до смерти. Что ты сможешь сказать в ответ?
