Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)
Тысячу раз благодари, Тевкелев, бога милостивого, милосердного, что направишься не на суровый Север, а под опеку уфимского воеводы. По нынешнем временам – все благо, все удача, кроме топора палача и петли на виселице.
Не тяни, не медли, воскликни: «Слушаюсь и повинуюсь!» Ибо стоишь ты и дрожишь перед Андреем Ивановичем Остерманом, третьим в империи человеком, одним из держателей судьбы России, хоть и сидит он в кресле закутанный в пуховый платок и не поймешь сразу – мужчина перед тобой или баба... Вице-канцлер, граф Андрей Иванович Остерман перед тобой: кланяйся и соглашайся и благодари!..»
– Ваше сиятельство, готов отправиться туда, куда прикажет ее величество государыня!
– Конечно, конечно, – равнодушно обронил вице-канцлер. Закрыл глаза, задумался, будто задремал даже. – Отправляйтесь, голубчик, к себе в Коллегию, – голос Остермана зазвучал неожиданно тепло. – Ступайте, там узнаете обо всем. Будьте здоровы, голубчик!
Тевкелев вышел из зала как во сне. Он тихонько прикрыл дверь, оборвалась игра свирели, и перед ним как призрак возник ухмылявшийся белобрысый юноша.
Когда Тевкелев оказался за узорчатой железной оградой дома Остермана, до него опять донеслась веселая нежная мелодия.
Все, что произошло с ним сегодня, было загадочно, неправдоподобно, нереально. Кириллов начал загадкой, Остерман загадкой и кончил.
Постепенно мысли Тевкелева обрели ясность, и он успокоился: его ждет дальняя дорога по делам и, судя по тому, что беседовал с ним вице-канцлер, по делам важным. Очень важным. Тевкелев еще раз возблагодарил бога за то, что голова его осталась пока целехонькой. Значит – суждено ему еще ходить по этой земле.
...Так вот и привели Тевкелева те загадочные разговоры в эту бесплодную, бескрайнюю степь.
Степи были для него не внове. Его предки вышли из башкирских земель, приняли христианство, постепенно обрусели и уже долгие годы служили русским царям. В любом деле, имевшем касательство к отношениям России с восточными странами, все Тевкелевы были царям советчиками, ходили в первых толмачах.
Особенно продвинулся по службе Алексей Иванович. Надобно кого послать в Персию, Крым, к туркам, башкирам, калмыкам – первым на ум сиятельным вельможам приходил он. Вот, оказалось, и к казахам, когда возникла в том нужда, послали его.
Куда только не приводила Тевкелева служба! Все дороги от Уральских до Кавказских гор изъездил он. Был и в числе тех, кто сопровождал Петра Великого в Азов, в персидском походе. Шесть месяцев гостил в орде калмыцкого хана Аюке, вместе с мурзой Даулеткереем изучал северное и восточное побережья Каспийского моря. Пролегали его маршруты и через казахские степи. И вот снова он едет по казахской земле. Что ждет его там? Неизвестно. Внимательно, не упуская ни единого слова, Тевкелев слушал рассказы сопровождающих его посланцев хана, их разговоры между собой. Но рассказы рассказами, а он имел обыкновение не принимать на веру чужие слова и чужие суждения. Увидит все своими глазами, тогда и делает выводы.
По прихоти судьбы казахи были народом, с которым Россия имела давние и тесные отношения, и все же народом, мало ей известным. О казахах в России знали мало, даже называли их в империи по-разному: и казахами, и кайсаками, и киргиз-кайсаками. Русские люди, побывавшие когда-то в степи, оставляли о казахах рассказы и суждения противоречивые и путаные.
Одни считали их смелыми и отважными, другие – трусливыми. Одни писали, что казахи искренние и правдивые, другие же, наоборот, ругали за лживость: «О земле недосягаемой им ничего не стоит сказать – да вот она, под носом!..» Чего только не было сказало об этом народе: опрометчивые, как дети; коварные, как змеи, даже копьем не прощупаешь, что у них на уме; числа им нет; мало их, что волос в жиденькой бороденке... И правит-то ими один хан, умный и властный... И ханов-то у них, что холмов песчаных... И живут-то они, не признавая ни хана, ни бога, ни черта, ладят лишь с диким зверьем в своей дикой степи... И вообще-то, хоть сами они двуногие, в развитии своем недалеко ушли от четвероногих...
Поистине, россияне не имели более незнакомого и загадочного соседа, чем казахи. И разгадать этот народ для империи, понять его судьбу, кажется, поручила ему, мурзе Мамету, Алексею Тевкелеву...
Посол очнулся от задумчивости, поднял голову. Глаза его вновь увидели плоское, голое однообразное пространство. Оно чем-то напомнило ему морскую гладь, наверно, своим полуденным воздухом, дрожащим и колыхающимся. Степь огромна – дух захватывает от этой колыхающейся неоглядной пустоты. Она пробуждает в нем воспоминания о чем-то существенном, важном, что происходило с ним когда-то. И рождает испытанное им когда-то ощущение огромности, необъятности – и страха перед этой огромностью и необъятностью...
Да, да, конечно, было это во время персидского похода, в 1722 году.
Синий простор Каспия закрывали собою белые паруса следовавших друг за другом русских кораблей. Почувствовав дурноту от тошнотворной смеси табачного дыма, лекарств, спертого воздуха, Тевкелев выбрался из трюма, переполненного ранеными, на палубу. Он подставил грудь встречному ветру, жадно дыша свежим воздухом, любуясь чистотой, первозданностью моря.
С флагманского корабля спустили лодку. На веслах сидели десять бравых гребцов. Они стали быстро приближаться к носу корабля, на котором находился Тевкелев. Лодка подплыла к самому борту, и один из гребцов закричал во все горло:
– Толмача Тевкелева – к государю!
Сердце Алексея Ивановича бешено заколотилось. Он спустился по веревочной лестнице в лодку. Каждый раз, когда царь Петр вызывал его к себе, Тевкелев испытывал сладкий ужас.
Несколько дней на море штормило, но теперь Каспий успокоился. Еще вчера свирепствовавшие могучие волны ласкали сегодня борта стремительных русских кораблей, льнули доверчиво, как дети... День был на удивление тихий и ясный, море – спокойное и умиротворенное...
Царь был хмур. Уперевшись длинными ногами в борт, сплетя пальцы рук, он стоял в глубокой задумчивости. Однако шаловливому морскому ветру насупленные брови государя, видно, не указ – знай себе налетает, теребит, лохматит его усы и волосы.
– Подойди ко мне! – позвал царь Тевкелева.
– Слушаюсь, ваше величество!
Царь резко вскинул голову. Вперил острый взгляд в обветренное смуглое лицо толмача:
– Что знаешь о том береге? – спросил угрюмо, покачав подбородком на восток.
Тевкелев принялся торопливо перечислять все, что знал о калмыках, казахах, туркменах и хивинцах.
– Мне нужны подробности о киргиз-кайсаках! – еще больше посмурнел государь.
– Ваше величество, они тоже кочевники. Скитаются днем по степи, ночуют в ложбинах. Перекати-поле, а не народ... Слышал, что они еще глупее и более дикие, чем другие кочевники. Скот считают единственным богатством на свете. Сытость – главная их цель...
Усы царя нервно шевельнулись: усмехнулся, то ли киргиз-кайсаки вызвали его усмешку, то ли он, толмач...
– Ну, а земля? Земля какова? Сколько ее?
– Хотя бог во всем другом обделил их, земли отпустил предостаточно. Пески, солончаки хороши для скота... Киргиз-кайсаки не сеют, не землепашцы. Зерно они получают в обмен на шерсть и шкуры у оседлых народов в Хиве, Бухаре, Ташкенте и Самарканде. – Тевкелев повторил слово в слово то, что случайно недавно вычитал где-то.
– Значит – граничат с этими странами!
– Граничат, ваше величество!
– А с Яркендом?
– И с ним они близкие соседи.
Царь снова усмехнулся – подобрее.
– Выходит, как ни глупы эти кочевники, а держат в своих руках ключи от золотых ворот Азии... Уши Тевкелева побагровели, запылали.
– Так точно, ваше величество! – охрипшим от волнения голосом поддакнул он.
– А каковы же они числом?
– Этого я не знаю, ваше величество.
– А надо бы знать, Тевкелев. Если бы нам удалось взять под свою опеку, в подданство российское, хотя бы миллион этих кочевников, у нас не было бы надобности каждый год воевать с этими персами да турками. Ключи от золотых ворот Азии перешли бы в наши руки. Киргиз-кайсацкие степи – это один из прямых путей, к богатствам Индии и Яркенда!.. В будущем, конечно, в будущем... Но не забывай о нашем разговоре, Тевкелев! Не забывай!
Царь удалился широкими шагами.
Не прошло и трех лет, как государь преставился...
Тевкелев крепко запомнил слова великого царя. Все бумаги и книги, где хотя бы упоминалось о казахах, он читал и перечитывал. Об этом знал Иван Кириллович Кириллов. Когда возникла государственная нужда в после к казахскому хану, он назвал имя Тевкелева. Алексею Ивановичу стало известно об этом перед самым отъездом из Петербурга.
...Тряска вконец измучила Тевкелева. Дорога, казалось, никогда не кончится и никуда не приведет... Нет, приведет, приведет всенепременно!..
Сближаясь духовно, люди становятся друзьями. Сближаясь интересами, делаются приятелями. А народы? Что может их сблизить?
Какая есть связь, пусть незримая, между теми народами, посредником которых ему выпало стать? Один исповедует христианство, другой – мусульманство. Один оседлый, другой – кочевой. Один – европейский, другой – азиатский. Один – большой, очень большой, другой – малый. Один известен во всем мире, не только в Европе, другой и в самой-то Азии многим неведом...
Что же тогда может объединить оба эти народа? Они граничат друг с другом. Близость земель, которые пронизывает одна стужа, жжет один зной, не может не сблизить судьбы и интересы двух народов. Там, где нет общих интересов, бессильны родство, язык, вера, традиции...
Если бы решающей была, к примеру, близость языка и веры, то монгольские народы – джунгары и халкинцы – не истребляли бы друг друга так беспощадно, как они это делают. Общность крови, расы, обычаев.
Тогда казахи искали бы союза с джунгарами, а не с русскими... Где нет общих интересов – сопредельные границы и близкое соседство не помеха для междоусобиц и вражды, скорее – наоборот.
К самому надежному единению люди, народы и государства приходят, когда у них есть общие интересы. Если когда-нибудь придут на землю благословенные времена и все человечество станет единой семьей, а все люди – что дети одной матери, они, эти времена и это единство, станут возможными только через общие интересы.
Ремесло, именуемое дипломатией, появилось в мире, когда возникла потребность найти общий язык между странами и народами. Интересы большого и малого народов тоже могут совпадать, как и интересы передового и отсталого. Разумеется, большая держава стремится к преимущественному положению, малую же вполне устраивает быть равной с подобными себе. Большая стремится быть победителем всегда и во всем, малая – выжить, выдержать натиск других. Большая, конечно, может добиться своего силой, малая же – лишь умом, хитростью и гибкостью. И если малая ведет себя мудро, умеет сочетать свои интересы с интересами и стремлениями большой державы, она своего не упустит, будет в выигрыше...
Когда бы в мире решала только сила, разум и знания давно бы уже изжили себя или их сжили бы со свету. Там, где большинство давит числом, меньшинство должно действовать умом, поднатужиться мыслью. Изворотливый ум необходим правителю малой страны не меньше, чем полководцу со слабым войском или купцу с тощим карманом. Упрямый и надменный правитель, не умеющий взвешивать, учитывать свои возможности, не принесет добра и мира своему народу и себе. Непомерная спесь губит даже сильного. Слабый, но с гибким и цепким умом может преуспеть. Недальновидно ставить свои интересы превыше всего, забывая об интересах других. Надо искать пути и тропки к взаимной, обоюдной выгоде...
Две заинтересованные друг в друге стороны не должны считать, что одна из них – корова, а другая – теленок. Если обе они почувствуют себя телятами-близнецами, они смогут дружно припасть к вымени одной общей матери... Если прожорливое меньшинство пытается превратить радушное большинство в смиренную дойную корову, оно непременно потеряет зубы... Если хищное большинство начнет пить соки из слабого меньшинства, от него отвернутся, как от бугая, сующего голову под теленка.
Общие интересы – что единая мать. Она добра и щедра тогда к тем, кто тянется к ней нелепыми губами, а не острыми зубами...
Государству необходимы и хорошо снаряженное войско, и дальновидная, сметливая дипломатия... Кто в Европе, в начале пятнадцатого века особенно, знал Россию? Та же самая Россия в конце того же века в той же самой Европе обрела славу страны-легенды, не сходила с уст королей, герцогов, князей... Авторитет ее поднялся столь высоко, что дочь византийского императора была отдана в жены русскому государю... Грозная Казань упала к ногам Москвы, склонившись до земли. Ливонские рыцари бежали из Московии, словно щенки, огретые дубиной.
Территория Московского княжества в пору Ивана Грозного занимала немногим более полумиллиона квадратных миль. А ныне? Западная граница империи уперлась в Балтийское море, северная – в Белое, южная – в Черное. Недалек час – и восточная пройдет по океану великому.
Неужто все это захвачено, добыто лишь силой оружия? Нет и еще раз – нет! Территория, захваченная силой, дошла только до Урала. Большинство же земель добыто хитростью и дипломатическими увертками. Вон их сколько и сколько еще будет принадлежать Российской империи!
...Неудивительно, что дальновидность и разум обнаружила и проявила Россия. Но откуда они взялись у хана, вожака этих степняков, которые носятся в поисках корма для скота по необъятным их землям, где гибнут от жажды и стужи и птица и зверь?..
Тевкелев вспомнил свой наивный ответ царю Петру: народ-де этот глупый и дикий, единственное богатство для него – скот, а единственная цель – наесться досыта. Вспомнил и густо покраснел.
Зачем тогда дикий и неразумный народ гоняет своих послов за тридевять земель? Народ этот, оказывается, уже давно переступил барьеры веры, языка, предрассудков. И он, Тевкелев, едет сюда не первым послом. Здесь, в этой степи, трескались губы и пеклись на солнце мозги многих российских послов.
Три века находившиеся под Золотой ордой русские люди считали, что все племена на восток от Руси – один народ, татары. Овладев Казанью и Астраханью, они узнали, что народов и племен там множество. И о казахах они услышали впервые в ту пору. Побывавшие в ногайских улусах русские послы утверждали, что есть там сильный народ – казахи – и покоряли они ташкентцев и калмыков, а теперь воюют против северного своего соседа – Сибирского ханства.
Сибирское ханство стало тем местом, той точкой на земле, где впервые сошлись интересы русских и казахов.
Казахам нужен был союзник, который постоянно угрожал бы хану Сибирского ханства Кучуму с тыла: Кучум не прочь был поиграть копьем перед казахами. Русский же царь имел свои цели – обеспечивать безопасность в азиатских землях своим караванам, развивать там торговлю и к тому же обзавестись союзником против Сибирского ханства, не дававшего покоя русским границам. По совету братьев Строгановых Иван Грозный поручил Третьяку Чубукову договориться с казахским ханом Ак-назаром о союзе против хана Кучума. Это и было началом дипломатических отношений между царским русским дворцом и ханской казахской ордой.
После покорения Сибири Россией караваны от русских базаров до казахских и от казахских базаров до русских шли не останавливаясь. Однако связь между царским дворцом и ханской ордой прекратилась, будто кто-то ножом ее перерезал. Причин тому было множество.
Россию надолго поглотила смута, разразилась война с Польшей и Турцией. Русские государи были вынуждены надолго отложить все планы и начинания, касавшиеся народов и стран по ту сторону Яика.
Казахам тоже не улыбалась удача. Самый сильный и жестокий враг – джунгары, лишившие казахов покоя, – появился на востоке. Однако те же джунгары вынудили казахов вновь отыскать заросшие было тропы между русской столицей и ставками казахских ханов.
Тевкелев не раз выполнял поручения Коллегии иностранных дел, так или иначе связанные с джунгарами... По велению Петра Великого он месяцами живал в орде калмыцкого хана Аюке, расположенной на берегу Едиля. Там он и выучился калмыцкому языку, узнал этот народ, его характер, привычки и особенности. Алексея Ивановича всегда удивляла скрытность калмыков. Ни перед кем не раскрывали они свои души и свои замыслы, крепко держали язык за зубами. Бывалый, повидавший виды союзник Петра хан Аюке, вместе с русскими воевавший против шведов, забывший кумыс ради французского шампанского, ни разу, даже наедине с Тевкелевым, не сболтнул лишнего слова. Если он задавал хану вопрос, который был тому не по душе, Аюке не хмурился, не суровел, как другие. Прищуривался лишь и хохотал, обнажая полный рот зубов.
Тевкелев часто засматривался на лоб хана – широкий, гладкий и неподвижный, словно панцирь черепахи. Серая калмыцкая степь в ее непроницаемой неподвижности напоминала ему лоб хана. И он думал тогда: «Степь у них такая же, как они сами».
Еще тогда Алексей Иванович изумился и чуть устрашился молчаливой угрюмости степи. Лежит недвижимо как мертвая...
Когда же в Петербурге Тевкелев стал вчитываться в летописи, в документы и книги, вдумываться в обрывки сведений о прошлом степи, он поразился тому, как запутанны и невероятно сложны события, пережитые этой «мертвой», неподвижной степью.
Если верить историкам, а также свидетелям тех событий, то в степи этой случались спокойные дни, недели, а то и месяцы. Но спокойного года не бывало, не выпадало никогда...
Может быть, потому ему чудилось теперь, в многодневной и многотрудной его дороге, что на мглистом степном горизонте появляется, ощетинивается копьями несметное войско... Мираж, понимал он, исчезнет вместе с полуденным зноем.
Однако не всегда это было миражом. Не единожды появлялись на горизонте несметные войска, ощетинившиеся копьями. Но и они потом исчезали как миражи... Кто только не объявлялся здесь нежданно-негаданно, неся из-за этого мглистого туманного горизонта смерть и кровь? Кто потом в бегстве не исчезал, не растворялся в нем? Сквозь синее это марево прошли и сгинули, как лавины, гунны, саки, турки, монголы. Лавины эти надвигались и таяли, будто превращаясь в затейливое, таинственное марево, исчезавшее бесследно, когда приходил тому час. Оставалась о них лишь память людская, память недобрая, цепкая, страшная. Вечная.
Великие просторы! Здесь не единожды сталкивались лбами запад и восток, яростные захватчики и отчаянные защитники, великие и малые. Сталкивались, расшибали лбы, ломали хребты и оставались здесь навечно, истлевали... Голое это пространство – что гигантская сцена, на которой многие баловни истории прозвенели щитом, пролязгали мечом, просвистели стрелами, протопали копытами. Сцена эта слышала крики и стоны умиравших, последние хрипы сраженных в битвах, яростный скрежет зубов безжалостных убийц...
Неоглядная эта ширь, где отдается малейший звук, привыкла дрожать от страха, когда издали доносился цокот копыт. Сколько раз была она залита кровью, сколько раз омыта слезами!
Нелегко найти в этом мире другое такое же ненасытное место, как эта степь, жадная до крови людской, до человеческих черепов под каждым кустом, до костей человеческих под каждым стеблем полыни!
Неспроста горизонты ее и зимой и летом окаймлены мглистым маревом, в котором степь – как в плену. Грозит, давит, внушает ужас это марево... В полдень оно вызывает в воображении алчного врага, зарившегося на этот край, когда был он сильным и непобедимым. Вечером же, казалось, враг бежит, как испуганное стадо антилоп, – летит, уносит ноги, спасает жизнь.
Можно подумать, размышлял Тевкелев, что сама история позаботилась о том, чтобы какая-то волшебная сила навеки запечатлела в этом зыбком воздухе картины драматических событий и лет, которые происходили и умирали здесь. Запечатлела замысловатым и таинственным образом, чтобы воскресали они каждый день и каждый день исчезали, чтобы вновь и вновь воскреснуть. Чтобы внушить людям: в этом мире нет ничего вечного и постоянного, кроме бренности... А мглистое марево, застывшее на горизонте, колыхается вдали, манит, зовет, хочет, чтобы ты распознал его тайны и открыл ему свое, заветное...
Как же все-таки эта степь не превратилась в прах под тысячами и тысячами терзавших ее копыт? Если всматриваться в историю, в прошлое осмысленно, невозможно не задаться вопросом: как не угасла здесь жизнь, как она сохранилась? Как не исчез с лица земли, не вымер кочующий в этой миражной степи народ, которому история уготовила жить на одной из главных своих дорог?
Куда бы ни гнала казахов судьба, они снова возвращались на свою неприютную родину. Выносливый и упрямый народ эти казахи! Подобно степной полыни, они пышно и отважно прорастают вновь, сколько ни заливай кровью, ни вытаптывай копытами. Ведь и полынь годами не цветет, а потом вдруг, вопреки всему, подымается и цветет, да еще пуще прежнего!
Нет в этом мире несчастья, которое обошло бы степняков стороной! Сколько раз по божьей немилости оставались они голыми, с одной лишь уздечкой в руках, без скота – единственного осязаемого своего достояния – на этой пустынной, призрачной, как само небытие, земле.
Удивительный народ! Опустошал норы мелкого степного зверья, собирал корешки, чтобы выжить, не умереть с голоду... Выжил! Сколько раз над казахами нависала опасность раствориться, исчезнуть среди тех племен и народов, потерять свою веру и язык. Хотя казахов вырезали, как овец, выкорчевывали, будто сорную траву, целыми улусами угоняли в неведомые дали, они чудом воскресали, возвращались из самых далеких земель. Пригоняли своих терпеливых, как они сами, овец, ставили черные свои лачуги, качали свои колыбели, уповали на крошку хлеба, на пропитание – от бога. А ведь вымирали они и на своей родной земле от мора, эпидемий и голода. Не теряли надежды, тянулись, рвались в будущее. Поистине несгибаемое, неистребимое племя!
Прошлое казахов – поражения и горе, и слезы, и возрождение, и надежда. Почему – прошлое? А ныне?.. Неопределенность и опасность и борьба. Но они, видно, так созданы: не могут насытиться борьбой. Борьбой, в результате которой оказываются на лопатках! Даже побежденные, не сдаются, кроют на чем свет стоит своих врагов, усевшихся им на грудь!
Теперь он, Тевкелев, едет к этому странному, удивительному народу, который из века в век ждет лучшей доли. Едет российский посол Тевкелев. С особой миссией. Удастся ли ему она? Или из памяти людской исчезнут навсегда эта монотонная рысь лошадей в пене от долгого пути, и непрестанный скрип колес, и печальная песня, которую мурлычут, чтобы хоть чуть-чуть скрасить дорогу, то один, то другой, то казах, то русский; эти пули, которые градом полетели в беркута?.. Забудутся или запомнятся слова, с которыми он обратится к правителям и знатным людям этого края?.. Может статься его посольство превратится в страницу летописи народной, воплотится в дела и события, которые будут из уст в уста повторять поколения людей, разные народы – не только русские и казахи?..
Неизвестно, куда приведет его эта однообразная, наскучившая ему дорога. Счастьем и славой ли обернется для него и для людей и стран? Создаст ли ему репутацию человека и дипломата, сумевшего пройти через ад целым и невредимым? Или же судьба сыграет с ним злую шутку – сбросит с небес на землю. И не его одного!..
В ставке его ждет хан, конечно же измученный сомнениями и ожиданием, не смыкавший глаз многие месяцы, даже годы в ожидании того, как решатся судьбы – его и ему подвластного народа. Поднимет хана история на гребень или опозорит? Принесут ли переговоры царского посла и казахского хана счастье и благоденствие народу?
Тевкелев огляделся по сторонам словно в поисках ответа на свои вопросы, на мысли свои. Все та же степь, угрюмая и бесстрастная, равнодушная.
...Вдали показались фигуры: будто люди стояли кучками. Посол напряг зрение, стал всматриваться. Степняки спокойно тряслись рядом на конях, некоторые подремывали, уронив голову на грудь...
Караван уперся в поле с надгробными камнями – будто прошел здесь некогда каменный ливень... Могильные холмики почти сровнялись с землей: о том, что на этом месте было кладбище, свидетельствовали остатки костей, белевшие тут и там. Не загадочный каменный ливень оставил здесь след, а кровавая битва. Надгробные камни густо сгрудились в центре, а потом редели, будто лес на опушке. Скорее всего, решил Тевкелев, здесь когда-то неожиданно встретились два вражеских войска, встретились и сошлись в кровавой сече. Воины налетали друг на друга, отступали, вновь сходились, усыпая безлюдную степь своими телами. Воины, солдаты народов, которые признавали лишь один язык – язык силы.
В Киргизской степи, свидетельствовали рукописи, было немало подобных битв. Еще до своего знаменитого западного похода Чингисхан истребил здесь племя меркитов, не подчинившееся ему и откочевавшее от него. К месту жестокого, злодейского того побоища случайно вышел большой отряд хорезмского хана Мухамбета, возвращавшегося с охоты. Хорезмцы завязали бой с упоенными расправой монгольскими карателями... Вдруг эти камни, рассыпанные, словно зерна кукурузы, это кладбище камней осталось от битвы монголов с меркитами и хорезмцев с монголами?
Молчат угрюмые камни. Зловеще мерцает на горизонте марево. Бесстрастен древний лик степи. Нет ей дела до того, с чем этот караван – везет ли кочевникам излюбленные их товары – русские ситцы, французскую бязь, индийский чай, шагреневую кожу из Казани, металлические изделия из Саратова – или несет им смерть и разрушения, которые обернутся еще одним мрачным лесом могильных камней. Тевкелев погружен в себя, думает свою неотвязную думу о том, что несет его посольство для настоящего и будущего казахов и русских. Интересно, понимает кто-нибудь из его спутников, что они участвуют в событии незаурядном? Не просто в одном из событий? Не в одном из посольств, случавшихся прежде?
Он-то сам понимает, какая миссия выпала на его долю. За нею и за ним, ее вершителем, строго и пристально следят там, откуда он держит путь... Все, что он увидит и услышит здесь, в этой своей поездке, Тевкелев решил заносить на бумагу: потому и везет с собой целый сундук бумаги и мешочек чернил и перьев. Может быть, как знать, человек из других времен, пытливый, любознательный, любящий, как и он сам, будет копаться в старинных рукописях и книгах, прочтет его записи. Прочтет и представит себе как наяву события нынешней смутной эпохи. Потомкам, наверно, будет ближе и понятнее его, Тевкелева, душевное состояние. Его небывалое дело. Метания народа, который находится между двух огней и не знает, что сулит ему день завтрашний.
Скорее всего, так оно и будет: первыми оценят это посольство, первыми воздадут должное тому, что оно повлечет за собой, потомки, люди грядущих времен. Они поймут, почему событие, которому он явится виновником, вызовет жаркие столкновения, пробудит противоборствующие интересы и страсти в Киргизской степи... Он и его сотоварищи и та, другая договаривающаяся сторона явятся участниками и свидетелями исторического поворота в судьбе этой степи и ее народа. Ждали его десятилетиями, но свершиться он должен теперь. И войдет это событие в историю не пролитыми морями крови и горами скатившихся с плеч голов. Войдет как начало жизни более мирной и защищенной от злых ветров...
Горьким было для казахов последнее столетие. История была к ним беспощадна, как, впрочем, и ко всем. Беспощадна и бесстрастна – и к победителям, и к побежденным. Теперь и великий, и малый – народ, страна, человек – уразуметь должны, что в этом мире никто не сможет прожить в гордом одиночестве, полагаясь лишь на себя. Казахи... понимают ли это они?
От того, чем кончатся наши переговоры с Абулхаиром, будет зависеть многое в судьбе казахов. Джунгары не дают им житья все девяносто шесть лет существования своего ханства. И покушаются джунгары не только на земли, на скот казахов. На их будущее, на их судьбу покушаются. Ему, Тевкелеву, недурно изучившему джунгарскую историю, это ясно как день.
За эти девяносто шесть лет по всей Азии чаще всего звучало слово «джунгары». Как рыжий скорпион, оно жалило уши народов Китая, Туркестана. Где ступали неказистые джунгарские кони – там оставались мертвые, обездоленные и сироты. Куда вонзались их копья – там рушились троны. Где ныне Турфан, недавно гремевший на весь Восток? Уничтожили джунгары. Или богатый и могущественный Моголистан, соперничавший с империей самого Тимура? Стерт джунгарами с лица земли. Они поглотили страну Алтан-хана, владевшего чащобами Алтая и Сибири, бесчисленными отарами и косяками. А Халка, Кокенур, не только казахским ханствам не уступавшие, но даже одно время не признававшие джунгарского контайджи? И они склонили перед джунгарами свои гордые головы. Ногайская орда, чьи правители сто лет назад бывали непочтительны даже с русским царем, распалась, легла под ноги джунгарскому племени торгаутов. Это торгаугы основали и 1635 году Джунгарское ханство, воспользовавшись тем, что маньчжуры, под властью которых они находились, были заняты войной с Китаем.
Как же казахам не трепетать при одном лишь слове – «джунгары»? Джунгар остерегалась прежде и Россия, чьи восточные границы были не столь крепки и надежны, чтобы противостоять их нашествию. Не случайно царь Михаил Федорович терпеливо снес дерзость контайджи, написавшего ему в послании: «Мы оба единовластные правители наших государств». Дал контайджи понять, что не склонит голову ни перед царем, ни перед богдыханом.
Роясь как-то в архивах, Тевкелев наткнулся на забавный факт. Исмаил – один из последних правителей Ногайской орды, союзник русского царя, способствовавший взятию Казани и Астрахани, допустил оплошность в письме к Ивану Грозному. «Сын мой, – написал он, – я старик, а ты моложе моего сына». Вызвал этим гнев, Ивана Васильевича, который через посла Елизара Мальцева потребовал в официальном порядке, чтобы ногайский мурза отныне величал его не иначе как «милостивый государь». Михаил же Федорович не счел нужным заткнуть рот наглому джунгарскому контайджи... На то он и царь-государь, на то и политик: знает, когда Величие должно уступить взбалмошной госпоже Выгоде! Ради нее, не ради узких глаз контайджи – пренебрег русский царь непомерной его спесью. Ибо России было выгодно, так диктовали ее государственные интересы, чтобы контайджи не подчинялся китайскому богдыхану, был независим от него. Царь решил еще сильнее распалить гордость и высокомерие контайджи. Без промедления отправлял он в Джунгарию своих мастеров и кузнецов, а также кольчуги, секиры и прочее оружие, как и драгоценности, и деньги из русской казны. Джунгарские племена испытывали острую нужду в русских изделиях, потому что были отторгнуты от китайских базаров, не меньшую потребность в мясе, молоке, масле и шерсти испытывали русские поселения в Сибири, поднимавшиеся день ото дня...
