Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)
Что же делал Саган Манжи у контайджи? Те, кто хоршо знал натуру и привычки Аюке-хана, говаривали: «Если Аюке послал куда-то Сагана Манжи – за этим кроется
что то важное. Если отправил в путь Манли Кашку за этим кроется какой-то скандал». Все побаивались этих пронырливых, как борзые, послов калмыцкого хана.
На чьи же плечи на этот раз тяжким грузом ляжет то, что принес недавно в клубах пыли Саган МанжиРНа плечи казахов, зажатых между калмыками и джунгарами! А больше всех – на плечи подвластных Абулхаиру племен.
Если беда исходила от джунгар – ее терпели все казахи. Если от калмыков и туркмен – несчастья валились на Младший жуз. Возможно опьянев от захвата Туркестана, Сыбан Раптан уговаривает западных своих сородичей: Вы чего лежите-полеживаете? Почему не давите с правого бока, когда я давлю с левого? Пусть у этих сопливых казахов почки вылезут через глотку!» Если это так, значит, казахов ждут новые испытания, новые беды. Нельзя терять время. Нельзя и задевать подряд всех соседей, иначе они сомнут казахов. Пока следует умиротворить задиристых соседей – всех, кроме калмыков. Враждовать сейчас можно только с ними...
Хватит поднимать пыль, топчась на землях Хивы и Каракалпакии, нужно выбираться на простор. Лучше всего к Едилю и Яику. Если сейчас схватиться с калмыками, башкиры и туркмены на время приутихнут, будут выжидать... Другого выхода нет: надо в сторону Жема, Сагыза и Илека двинуть три племени – не меньше,– потом заслониться от джунгар шестью родами шекты и племенным объединением Жетыру. А уж тогда и продвигаться вперед. От башкир и туркмен обезопаситься джигитами под предводительством Есенкула, Назара, Сабытая, Букенбая, вместе же с Есетом напасть на калмыцкие улусы. Остудить заодно горячие головы, предупредить, чтобы не тянули руку к Саму и к подножью Мугоджар – иначе лишатся и рук, и голов...
Но пока рано еще воевать с калмыками. Прежде надо вызнать, о чем договорились контайджи и Аюке-хан.
В любом случае надо вперед послать каракалпаков. Казахи не жалуют их за то, что они тоже пасут скот, хивинцы не жалуют за то, что они тоже пашут землю. Сами каракалпаки только и твердят: «Доколе нам терпеть нападки со всех сторон? Надо откочевывать к горе Кап, пробираться к ней!» Пусть откочевывают, пусть пробираются... Станут требовать, чтобы пропустили калмыки и русские их через свои земли, те им намнут бока: не привыкли они никого пускать, даже зверя и птицу, не то что целый народ! А мы посмотрим, как оно там будет. Нам полезно подождать, понаблюдать...
Абулхаир не слезал с коня. Объехал вокруг все Аральское море. Не пропустил ни одного влиятельного человека, даже из небольших родов, из тех, что забрасывали сети в Сырдарью и Амударью, пахали и сеяли на жалких клочках земли, среди солончаков и колючек. Настойчиво советовал, внушал им, как им жить, как следует поступить вернее и лучше. Не жалел слов, увещевая:
– Вы только пораскиньте мозгами! Вы же не привязаны, подобно нам, пуповиной к Алатау, Кокшетау, Каратау. Это мы с трех сторон окружены исконными нашими землями! Да и то, пока мы кочевали, враг отнял у нас все, что хотел, все смел на своем пути!.. Вас всего-то горстка: вам собраться и сняться с места ничего не стоит. Чего вы сидите, мыкаетесь в этом аду? Все равно ведь вы покинули отчую землю на берегах Сырдарьи. К руслу Амударьи вас ни за что не допустят сытые и надменные хивинцы. Зря только пропадете. Сносите от одних подзатыльники от других тумаки. Почему бы вам не перебраться через Яик и Едиль и не осесть около горы Кап? Там, рассказывают люди, раскинулись нетронутые обширные степи с обильными травами. Народ там обитает вроде вас – мирный. Снялись бы вы отсюда, и мы смогли бы потрепать калмыков, вон они как устроились – вплоть до самого Темира. Если мы промедлим, опоздаем сегодня поколотить калмыков, они завтра снюхаются с джунгарами! И вы, и мы окажемся между двух огней!
Абулхаир немало постарался, чтобы берега Жема и Яика покой покинул. То к ним прибывают кочевья каракалпаков и требуют: «Дайте нам пройти! Мы отправляемся к горе Кап!» То барымтачи из казахов и каракалпаков угоняют калмыцкие табуны.
Из набегов казахи возвращались с добычей для голодных, отощавших людей. Приносили они и новости – пищу для размышлений своим лучшим людям, которые томились в безвестности о том, что происходит вокруг. Топот копыт и вой ветра, конечно, слушать можно, можно гадать – кто, куда, отчего да почему? Однако новости, известия из степи и о степи куда как надежнее и важнее.
Абулхаиру и его соратникам стало доподлинно известно, что калмыцкие тайши вдруг приутихли. Еще недавно кричали, ликовали, кидали в небо шапки оттого, что джун-гарское войско продвигается так неудержимо еще один прыжок, и они переберутся за Арал...
Постепенно открылась им и загадка посольства Сагами Манжи.
Аюке-хан радовался, бил себя по ляжкам, да вот пришло время и ему прослезиться. Получил Аюке от контайджи поклон и такие слова: «Следующей весной, с божьей помощью, будем кочевать по берегам Едиля и Яика. Если хочешь, чтобы наша тесная дружба не дала трещину, отлай двух своих дочерей или двух сестер в жены моим сыновьям или братьям. Весной, сразу после таяния снегов, женихи прибудут в ваш аул повидать невест».
Аюке тут же решил отправить Сыбану Раптану дочь своего старшего сына. Собрал приданое, гонял за ним своих людей в Астрахань, Казань, в Москву, изрядно потратился. Об этом узнали другие калмыцкие тайши однако они не обрадовались, подобно Аюке, не расцвели от счастья. Напротив – у многих хмуро сдвинулись брови. Тайши Досан, располагавшийся со своей ордой на западном берегу Яика, сразу поскакал к хану, да как поскакал – будто ему жгли углями пятки! Досан нашептал Аюке:
– Если завтра сюда нахлынут джунгары, нам, калмыкам, станет тесно на наших пастбищах! Отдав Сыбану Раптану дочь вашего сына, вы не избавитесь от контайджи, не откупитесь от него. Если сойдутся вместе два калмыцких народа – мы, белые калмыки, и джунгары, черные калмыки, Сыбан Раптан не захочет делить власть. Зачем ему рядом второй правитель? Тучные пастбища Поволжья разожгли жадность у контайджи. Я вас предупредил, не говорите потом, что я молчал!
Как ни был стар и неумен Аюке, но тут он смекнул, что дело и правда нечисто. Три года подряд Сыбан Раптан обещал ему золотые горы: «Я пойду войной на казахов и каракалпаков, ты же налетишь на них с тыла. Победим их – кому же тогда быть хозяевами этого края, как не нам с тобой! Между Алтаем и Едилем будете жить и процветать лишь вы, торгауты, и мы, джунгары! Мы вернем себе обширные территории, некогда завоеванные Чингисханом. Мы с тобой снова поднимем к небесам увядшую славу бесстрашных монголов!»
Эти слова тешили Аюке, ласкали слух. Добравшись до Каратау, контайджи вдруг резко изменил свои речи. В них появились повелительные нотки – и как только он сам не сообразил сразу – «отдай дочерей... после таяния снегов женихи прибудут в ваш аул повидать невест... буду кочевать там-то и там-то...» А как же он, хан Аюке? Где кочевать ему? Ведь он, Аюке, является вассалом русского царя – не джунгарского контайджи! Аюке считал себя равным контайджи и надеялся на то, что тот считает так же... Но послание, которое привез Саган Манжи, имело подоплекой совсем уж обидные вещи: «Ты, старик, не очень-то рассчитывай на меня! Не жди многого! Будешь мне сватом, будешь моим вассалом – это, пожалуйста! Но иди за мной на поводу и не суетись, не рыпайся!..»
Аюке знал, что о нем говорят люди: «Следуя за русским царем по горам и долам, выучился хан многому дурному. Жажду утоляет буйной шипучей водой, которую делает какой-то чудной западный народ. Напившись же этим зельем, становится странным, будто его околдовали...» Может, после шампанского он и бывает как в тумане, но он не разучился еще понимать намеки, особенно столь грубые и явные. Белый шов на черный ткани, а не намеки...
Поразмыслив над словами Досана и контайджи, Аюке почувствовал себя так, словно его с головы до ног окатили ледяной водой. Быстро выветрилась из его головы глупая мечта: «Буду самым знаменитым, самым счастливым правителем между Едилем и Алтаем, ибо буду одновременно другом белого царя и джунгарского контайджи!» Понял наконец, почему так тянулся к нему Сыбан Раптан, почему так обхаживал его не один год... «Небось уже видит, злодей, как сгоняет с наших пастбищ моих породистых верблюдиц и ахалтекинских аргамаков и пускает в сочные, душистые травы своих низкопородных верблюдов и приземистых, как ослы, коней! Он ведь уничтожил всех своих братьев, чтобы забрать в железный свой кулак повод всех джунгар!..»
Аюке осенило: мечтая стать самым прославленным под луной, он на старости лет чуть не стал самым жалким! ...Когда-то Аюке-хан надменно заявил Абулхаиру, чтобы тот стал его подданным – и это в ответ на предложение жить мирно, по-соседски! «Посмотрим, – злорадствовал Абулхаир, – как теперь понравится ему наглость контай-джи! Небось начнет теперь метаться, как волк в капкане. Начнет рассылать послов во все стороны! Одного уже погнал в Астрахань, недалек день, когда и к нам явится
его посол».
Когда Абулхаиру донесли, что к нему от Аюке выехал посол, он с двадцатитысячным войском из казахов и каракалпаков стал лагерем на северном берегу реки Темир.
Калмыцкий посол похолодел, завидев усыпавшее темно-серую возвышенность войско. Когда же он предстал перед суровым и гордым ханом в окружении угрюмых, мрачных батыров, он чуть не лишился дара речи.
Он старался как можно мягче и тоньше передать Абулхаиру послание своего повелителя, но брови Абулхаира сходились на переносице все больше и больше, лицо стало совсем грозным. Ловкий, немало повидавший на своем веку посол шарил вокруг глазами в надежде, что кто-нибудь да кивнет, одобрит хоть одно его слово... Однако тщетно: казахи были точно каменные.
Когда посол кончил говорить, Абулхаир взглянул на окружавших его людей. Как по команде они повернулись к хану. На этот раз Есет опередил Букенбая: у него всегда язык чесался, когда разговор касался джунгар:
– Аюке, стало быть, предлагает нам жить в мире.
Ему тоже, оказывается, мир понадобился!
– Да! – угодливо поддакнул посол.
– Тогда почему же он не шлет посла к джунгарам, а шлет – к нам? Пусть попробует склонить контайджи к миру! Разве мы идем на вас войной?
– Кому же понять нас, как не вам? Ведь мы с давних пор соседи, наш скот, можно сказать, спит в одной кошаре. Контайджи ведь на краю земли... – залепетал было посол, но Абулхаир поднял руку:
– Хватит! Кто такой Аюке, чтобы его слушался контайджи? Если позволить контайджи, он завтра же отсечет секирой голову вашему хану и швырнет ее в Едиль. Он бы так и поступил, не будь голова Аюке под мышкой у белого царя. Не получится у нас с Аюке разговора о мире! Если мы и будем говорить о перемирии, то лишь с самим контайджи. И время для такого разговора придет. Казахов нынче не джунгары победили, а джут и засуха одолели. Не будет, наверное, аллах всегда суров к казахам, смилостивится. Настанет час, и казахи соберутся с силами да тряхнут былой мощью. Аюке же мы намерены сказать следующее: если он хочет, чтобы осталась целой его стервятничья голова, чтобы не тронули ее казахские мечи, пусть освободит берега Яика и Жема. Его прадед Хо-Урлик не привез с Тарбагатая, навьючив на верблюжонка, Едиль и Яик... И за воду есть спрос! И тот, кто имеет право на спрос, – явился! Так и передай своему хану: явился!
Посол улыбнулся то ли жалостливо, то ли насмешливо:
– Совершить насилие над Аюке можно, но ведь за ним стоит белый царь...
Абулхаир рассердился:
– Царь, понимающий по-калмыцки, поймет и по-казахски! Ну а если не захочет – поговорим на языке мечей! – отрезал Абулхаир.
Разговор был окончен. Вслед за ханом поднялись его люди. Послу не оставалось ничего другого, как последовать их примеру.
На обратном пути в аул Аюке-хана посол будоражил калмыцкие улусы тревожной вестью: «Быть беде! Враги готовятся на нас напасть!»
Опять первым учуял опасность тайши Досан. Он погнал к Аюке всадника с известием: «Доржи, сын Назара, собрал пятитысячное войско и заявил, что будет защищать только свой улус, а до других ему, говорит, дела нет! Пришлите мне ради всевышнего войско!»
Казахи следили за каждым движением Аюке.
Джигиты между тем совершили удачный набег на улус тайши Лекбая... В Темирской степи в стычках с калмыками особенно неистовствовал батыр Есет. Не раз крушили врагов в этих же местах его предки Карадун, Жубаныш, Суюнши, Бегис, Кугис и Тама. Здесь его предок Суюнши один одолел огромное войско и тем вошел в историю и стал легендарным.
Есет и сам когда-то прославился как батыр в этой самой Темирской степи. О том, как это произошло, любили слушать и вспоминать не только другие казахи, но и сам Есет.
В юности он был нескладехой... Однажды на аул напали враги. Есету было тогда семнадцать лет. Он спал в юрте, подстелив под себя толстые одеяла и укрывшись теплыми одеялами. Враги подумали на Есета, что это лежит какой-то дряхлый старец или старуха, и не тронули его. Всех мужчин они заковали в кандалы, девушек и молодух связали по рукам-ногам и увезли.
Есет проснулся за полдень, открыл глаза и увидел жену старшего брата, обливающуюся горючими слезами. «И мать еще радовалась, когда родила тебя на свет! – запричитала золовка. – Не зря ее тянуло, когда носила тебя под сердцем, на змеиное мясо... Враги аул разграбили, а ты все дрыхнешь!»
Есет выскочил из юрты, но не обнаружил поблизости ни одного коня. «И коней враг угнал, и людей! Ни одной лошади не оставил, кроме хромой кобылы!» – выла женщина. Есет оседлал хромую кобылу и помчался вслед за врагами. Разогревшаяся в беге кобыла полетела как птица|. Есет настиг врагов на закате. Их было много, но они почему-то оставили свою добычу и бросились врассыпную. Юноша удивился, не мог сообразить почему...
Есет имел привычку ложиться спать голым – подштанники из суровой, жесткой ткани мешали ему. В суматохе Есет так и вскочил на коня в чем мать родила. Позже он ругал жену брата: «То-то эта бесстыжая опускала глаза, не смотрела на меня, словно со свекром разговаривала!» Корил ее, что не намекнула ему о неприглядном его виде... Друзья утешали Есета: «Не будь ты голым, не прискачи ты нагишом на белой кобыле, враги не приняли бы тебя за шайтана».
Воротясь домой с пустыми руками, калмыки рассказывали ужасы: «Ехали мы, груженные несметной добычей из богатого аула. Вдруг окружили нас огромные черные люди, а может, дьяволы – и все на белых конях!»
Люди шутили: «Да, наш Есет обладает волшебной силой. Он мерещится врагам за тысячу».
При имени Есета – что правда, то правда – калмыки с берегов Яика и Жема дрожали от страха. Не зря существует народная мудрость: «Никогда не победишь пса, который искусал тебя, будучи щенком!»
...В одной из стычек на просторах Темирской степи на правом фланге дрался Есет, а на левом – его брат Карабас – батыр и силач. Правое крыло поредело быстро, на левом врагов оставалось густо, что шерсти в клубке. Есет все успевал – и яростно крушить врагов, и упрекать старшего брата:
– Что ты, Карабас, возишься, как баба? Что с тобой? Уж не тьма ли застила твои глаза?
Сверстники Карабаса потом подтрунивали над ним: «Что ты, как баба, возишься? Уж не тьма ли застила твои глаза?» Плечистый, тяжелый и добродушный Карабас не сердился, не обращал на шутки внимания. Звонко откупоривал табакерку, шумно втягивал в нос насыбай, гулко чихал и посмеивался: «Да ну его, крикуна!»
Победа в Темирской степи приободрила казахов. Успокоился и Абулхаир. Но калмыцким улусам покоя не давал.
Каракалпаки тоже не сидели молча, оглушали яицких казаков криками: «Пропустите нас в родные наши пределы! Мы хотим перебраться на гору Кап!..» Не только на нервах играли своими воплями, но топтали русские бахчи, увозили с собой иной раз какого-нибудь рыбака-одиночку или охотника.
«Сейчас белый царь, возможно, и не обратит внимания на казахов, гонимых джунгарами, – надеялся Абулхаир, – не станет серьезно со мной разговаривать, сколько бы послов я к нему ни слал. Единственный способ привлечь к себе внимание российских правителей – это не давать калмыкам покоя, а ушам яицких казаков – тишины. И тогда – не к аллаху же обращаться калмыкам и казакам за помощью – помчатся они к белому самодержцу. Один раз он промолчит, другой раз смолчит, а потом не выдержит... Прикатит в один прекрасный день от него бородатый посол: «Здрасьте!..» Здрасьте так здрасьте! Абулхаиру только и нужно это «здрасьте!»...
Разгорелась ссора между калмыками, потасовки из-за пастбищ, из-за безопасных стоянок для аулов и кочевий. «Хоть бы эти тайши совсем между собой передрались! Вон как сцепились, словно псы! Привыкли к беспечной и сытой жизни, избаловались, вот и грызутся теперь, почуяв опасность» – наблюдал Абулхаир из своего улуса за тем, что творится у калмыков. Возвратив себе берега Илека, Ори, Каргалы, Карабутака и Иргиза, он отодвинулся на север.
Неурядицы и волнения на берегах Яика действительно заставили встревожиться царскую столицу. К Абулхаиру, который к тому времени стал единым правителем казахов Младшего жуза и каракалпаков, прибыл посол. Абулхаир принял его у каракалпаков. Не снимавший с головы чалмы, не выпускавший из рук Корана и постоянно твердивший «алла», башкирский мулла Максут Юнус-оглы был человеком проницательным. Он без слов понял тайные мысли Абулхаира.
– И-и-и-и! ах-ха-ах! Если так будет продолжаться и впредь, то вы, казахи, пропадете в этом мире. Пока не поздно, примите русское подданство. Поглядите на таких же, как вы, кочевников, – башкир и калмыков! Кто их трогает всерьез, кто смеет угрожать по-настоящему? Сильна Россия, ох сильна! Надежно ее покровительство! – так и журчал мулла.
Он разгадал тайное желание Абулхаира. Да, настал час!.. Вместо того чтобы строить на песке замки, мечтать о совместной войне против джунгар, надо сказать русским прямо и определенно: «Примите нас в подданство, под свое крыло. Пошлете на врага, пойдем на врага. Скажете сидеть тихо, будем сидеть тихо! Лишь бы жить нам в мире! Лишь бы не давали нас в обиду!»
На этот раз Абулхаир не стал держать совета даже с ближайшими биями Младшего жуза. Неизвестно еще, как они воспримут предложение посла и его собственные замыслы. Потому-то Абулхаир решил за благо встретиться с послом не в своем улусе, а у каракалпаков... Отправил вместе с этим хитрым муллой, с этим чистоплюем, с утра до вечера пылинки с себя сдувавшим, охорашивавшимся, словно кошка, Койбагара, сына Кубека.
Казахские аулы жили в ожидании чего-то, прислушивались, приглядывались. Узнавали о каждом шаге Абулхаира, толковали каждый его поступок, каждое слово. Хан не спрятался в тяжкую пору, как другие тюре, в белой юрте, а действовал. Лишил покоя калмыков, разрушил тесную дружбу между черными и светлыми калмыками, заставил царских правителей снова обернуться на казахов... Все его действия растопили намерзший на сердцах людей лед отчаяния и безверия; пусть чуть-чуть, подобно февральскому солнцу, но все же согрели, приободрили народ.
Абулхаир завязал и поддерживал отношения со всеми соседними народами, кроме джунгар. Из любого общения умел извлечь выгоду. Согнав башкир с берега Илека и Иргиза, он тем не менее даже среди них нашел союзников. Если часть каракалпаков враждовала с казахами, то другая беспрекословно подчинялась ему, признавала своим правителем. В смутное время по совету Абулхаира казахи и каракалпаки дважды отправляли посольство к царю. Он же, Абулхаир, перессорил калмыцких тайши. Может, конечно, он и прибирал себе кое-что, принадлежавшее другим, но зла старался не творить, не делать ничего, что вызвало бы проклятья на головы казахов.
...Вернувшись к берегам Иргиза, Абулхаир не изменил своему правилу – старался держаться в тени, передав Букенбаю свое право объявить сбор всех трех жузов. Забили барабаны, заиграли трубы. Степняки – народ, который познается не в радости, а в горе. Шумливые, несговорчивые, обидчивые в дни мира и покоя, теперь они выказывали единодушие и сплоченность. Собранная в единый кулак казахская рать схватилась с джунгарами в местечке Карасиыр, там, где сходились реки Буланты и Буленты. Джунгары не хотели довольствоваться окрестностями Каратау тесно им показались на захваченных землях, и они направились к Сарыарке.
В степи под каждым кустом остались головы джунгар.
Казахи воспрянули духом. В тот же год, в конце лета, они двинули своих коней против калмыков к берегам Едиля. Хотели проучить Лобжи, сына Доржи Назара, за то, что тот не давал житья казахам на Яике.
Вначале удача сопутствовала казахам: они быстро перетряхнули аулы задиристого Лобжи. Но однажды, когда они переправлялись через Яик со своей громоздкой добычей – скотом, рабами, всяким добром, – сзади показалось большое войско.
Тактикой казахов было внезапно налететь на врагов, смять, сокрушить и скрыться, исчезнуть. У калмыков тактика была иная; не нападать на казахов, ловких в рукопашном бою, умевших сбивать всадников с седла даже камчой, а догонять и крушить их, когда они отягощены добычей.
Перед казахами была водная преграда – Яик, Им не оставалось ничего другого, как спешиться, загнать в укрытие скот и рыть укрепления.
«Казахи – в укреплениях, значит, они неопасны!» – обрадовались калмыки и пошли в атаку с трех сторон. Их было в десять раз больше, они четыре дня осаждали казахов, но одолеть их не смогли. Были вынуждены поднять белый флаг и просить о перемирии. Казахи с радостью встретили это известие.
На переговорах обе стороны условились: не воевать с другом до той поры, пока мальчик, родившийся в этот день, не сможет сесть на коня, взять в руки лук и отправиться в поход.
Калмыки раскинули шатры. На самом берегу Яика постелили белую кошму. На нее вступили и опустились на колени калмыки – Церен Дондук, Доржи Назар, Дундук
Омбо Калдан и Дунжин – и казахи – Абулхаир, Самеке, Есим и Барак. Между ними положили аркан, сплетенный из белого и черного волоса, толщиной с запястье. За один конец аркана взялся калмыцкий батыр, за другой казахский батыр, и оба натянули его изо всех сил. Лама с пестрым покрывалом на плечах и мулла в белой чалме вывели из шатра калмыцкого батыра. На руках у него был запеленутый младенец. Мулла и лама прочитали каждый свою молитву, а отец младенца взмахнул мечом и надрезал аркан.
Старейшины и вожаки обеих сторон на радостях стали обниматься, по традиции ударяясь грудью о грудь.
Калмыки устроили пир в честь того, что между двумя Соседними народами наступил мир.
Из этого похода казахи вернулись без добычи, да с добрыми вестями. Установлен мир с калмыками, которые могли бы схватить казахов за полу, коли джунгары потя-нулись бы к их вороту! Появилась наконец возможность сосредоточить все силы против джунгар. Соглашение это разорвало полосатый аркан вражды между казахами и калмыками. Оно же туго натянуло аркан вражды между калмыками и джунгарами.
Успех людская молва по справедливости приписывала Абулхаиру. Однако сам он пребывал в нелегких раздумьяx. Младший жуз возвратил себе обширные степи между Илеком и Тургаем, прочно встал на ноги, хотя и был еще лишен прежних своих угодий в Кызылкумах и на берегах Сырдарьи. Все роды Среднего жуза, кроме конратов, закрепились на Сарыарке. Однако Старший жуз все еще находился в зависимости от джунгар. В их руках оставалось двадцать городов и Каратау.
Докатившись до Сыганака и Туркестана, джунгарская лавина, похоже, остановилась. Три года неудержимо катилась она, все сметая на своем пути, теперь остановилась. Почему? И калмыки тоже загадали загадку: почему они разрубили аркан вражды с казахами, которые оказались на берегу Яика в отчаянном положении? Пришли к доброму согласию с ними? Право же, было над чем поломать голову Абулхаиру!
На Сарыарке между соседними улусами начались скачки гонцов. Наведывались даже гонцы из Старшего жуза, находившегося под игом джунгар, Они приносили важные сообщения: «Кончилась власть грозного Сыбана Раптана... Временное соглашение с китайцами, судя по всему, не протянется долго... В данный момент джунгары не в состоянии выставить против казахов более тридцати тысяч воинов...»
И правда, китайцы вскоре нарушили соглашение о мире. Не прошло и года, как воссел на трон Галдан Церен, – снова начались у джунгар раздоры с китайцами.
Настал подходящий момент выступить против джунгар.
Взбудораженные казахские улусы гудели, как пчелы в улье. С тех пор как казахские земли захватили джунгары, только Абулхаир поднимал народ на борьбу с ними. За кем же последуют казахи теперь, как не за ним, Абулхаиром. Если кто-то и оседлает теперь коня решимости, то только он. Такие разговоры доходили до ушей Абулхаира. Вели их не султаны и бии, а батыры и простой народ. Но кто же сможет отважиться перечить батырам во времена великого бедствия?..
И все же и на этот раз Абулхаир остался верен себе: с одной стороны, он решил не отказываться, если люди предложат ему возглавить казахское войско, а с другой – не спешить соглашаться...
Кто бы из батыров – участников двух последних битв– ни наведывался к нему, каждому он старался втолковать, что действовать надо только наверняка, то есть всем народом, а стало быть, и авторитет, и власть у главного сардара должны быть не меньшими, чем у главного хана.
Батыры всех трех казахских жузов созвали народ на большой совет к югу от Каратау, на гору Ордабасы.
На этом совете степняки не раскидывали белоснежных юрт, не брали они с собой и стройных девушек и разряженных молодок. Ораторы не состязались в красноречии, не мерялись силами борцы. Украшенные совиными перьями звонкие домбры остались висеть на привычных своих местах в юртах. Неподходящее было время для веселья и празднеств: половина страны находилась в лапах кровожадных джунгар.
На совет прибыли мужчины Младшего и Среднего жузов, способные сидеть на коне, держать в руках оружие. Прибыли те роды Старшего жуза, которые не попали под пяту джунгар.
Все явились во всеоружии, каждый привел на поводу трех-четырех запасных коней, навьючив на них походное снаряжение. Совет на Ордабасы скорее напоминал военный сбор. Сюда стекались не мирные аулы со своими чадами и домочадцами, а войска со знаменами.
...Буйно цвела степь. За два года – Змеи и Лошади – на земле, казалось, ничего не осталось, вымерло все, истощилась она, оскудела навсегда. Но теплый год Обезьяны и солнечный год Курицы оживили наголодавшуюся, померттвевшую степь. Она будто упивалась восторгом возвращения к жизни. Перевалы покрылись зелеными коврами, ложбины и холмы усыпали красные и желтые тюльпаны. По всем овражкам звонко журчали ручейки, по ущельям весело неслись быстрые речки.
Ордабасы источала ароматы цветов и трав, пела разноголосыми и ликующими птицами, звенела ручьями. На севере плескались Арысь и Буген. Далеко на востоке ря-били вершинами Алатау. Тянула ввысь макушку любопытная гора Казыкурт: «Что за рать, Ордабасы, собралась на твоих склонах?..» Печально синел Каратау...
Отряды разбивали лагеря по улусам и родам. Пока все они подходили, подтягивались, день-другой люди погостевали друг у друга.
В день, когда начался совет, все до единого сели на коней и поднялись на гору, на самую ее вершину. На вершине они сделали возвышение в два человеческих роста и воткнули в него знамя казахов. Возле знамени уселись Болат, Абулхаир, Абулмамбет и Самеке. Чуть ниже расположилась верховная казахская знать еще ниже устроились предводители родов и батыры. На обширных склонаx Ордабасы разместились вооруженные простолюдины.
Люди, кони, оружие, знамена – все, казалось, было сотворено здесь давным-давно, изначально, а не привнесено извне. Настал миг истинного слияния, единства между людьми и природой. Будто бы люди объявились, поднялись из самых недр горы. А гора, принявшая сегодня у себя мощь, мудрость и мужество целого народа, выросла, вознеслась сама из недр необъятной этой степи.
Степь надежды свои и слух обратила к этому совету.
Ощущая всем существом, всем сердцем это единение, эту слитность и цельность, когда одно рождается, проистекает из другого и неразрывно находится и живет рядом, вместе, Абулхаир почувствовал, как к его глазам подступают горячие, отрадные слезы. Никакой враг, подумал он, не решится, да и не сможет нарушить единство людей, собравшихся на Ордабасы. Ни у кого не хватит смелости тронуть народ, грозно изготовившийся к бою. К битве за честь и свободу.
Волновался не один Абулхаир – все были взволнованы. Долго не мог овладеть собой, начать вступительное слово Казыбек. Поднаторевший на таких больших сборах, известный, опытный, славившийся своим красноречием оратор, он все прочищал горло, прокашливался, но начать речь не мог...
Казахи не отрывали взоров от своего знамени, которое реяло на ветру, подобно могучему, расправившему крылья орлу. Стосковались казахи по своему гордому, высоко вознесенному знамени.
Казыбек наконец заговорил и люди обратили к нему свои сердца. Он призвал воинов беречь и хранить сплоченность, которая одна лишь способна помочь казахам одолеть врага. Пожелал успеха великому походу, который по воле народа начинается завтра же.
Воины дружно загудели: «Иншалла! Да поможет нам бог!»
Казыбека за его звонкие и складные речи прозвали в народе гусиноголосым. И на сей раз, вдохновившись, он решил подтвердить свое прозвище. В ярких выражениях, в цветистых оборотах он донес до собрания важное сообщение. Лучшие люди степи, те, в чьих руках находятся повода каждого рода, каждого племени и каждого жуза, те, кто денно и нощно печется об интересах и благе народном, пришли к единому мнению: для небывалого, решающего похода необходимо выбрать главного сардара, который держал бы в своих руках военную власть всех трех жузов.
Целая чаща выросла над головами воинов они подняли вверх свои копья, закричали: «Правильно! Правильно!»
У Абулхаира перехватило дыхание, запылали щеки. Он не слышал, что Казыбек говорил дальше, что кричали, что возглашали люди. Он видел только, что знамена родов и племен взметнулись к самому небу, видел взволнованные, разгоряченные лица.
С огромной кошмой в руках вышли батыры – предводители родовых дружин. Абулхаира под руки подхватили аргынец Жанибек и табынец Букенбай, подвели к кошме.
Птица счастья Семург могуче вознесла его к небу, потом опустила к ликующему войску, опять вознесла, опять опустила. А люди что-то кричали, смеялись, улыбались...
Потом толпа расступилась, и кошма плавно легла на землю. Люди разрезали на кусочки белую красавицу кошму, кошму счастья Абулхаира.
– Абулхаир Мухамбет казы бахадур-хан!
