Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
Как и все взбалмошные дамы, госпожа Выгода непостоянна в своих привязанностях. Когда контайджи предложил России вместе выступить против китайцев, она отказалась, сообразуясь с соображениями политики, Россия не хотела, во-первых, ставить под угрозу торговые связи с Китаем. И, во-вторых, – способствовать укреплению могущества и без того опасной Джунгарии. По этой же самой причине Россия не поддавалась науськиваниям китайцев против джунгар. Напрасно старались китайцы. Для большой державы куда выгоднее иметь много малых соседей, чем одного, равного ей.
В этой игре Джунгарское ханство для России – козырь, а казахские ханства – разменные монеты. Степные владыки долго не могли уразуметь, что Джунгарское ханство, противостоящее Цинской империи, для России куда важнее, чем казахские ханы, враждующие с контайджи.
Факты, извлеченные Тевкелевым из пожелтевших бумаг в тихих архивах Коллегии иностранных дел, убедили его в том, что казахские ханы упорно не желали признать свое истинное место во внешней политике, во внешних интересах России. Царский же двор не сразу постиг стратегическое значение казахских территорий.
После смерти Тауке-хана Россия стала пристальнее приглядываться к отношениям между казахами и джунгарами, следить за ходом их развития. Тогда-то русские послы и зачастили к казахским ханам.
Кайып-хан чуть ли не каждому послу предлагал воевать вместе против джунгар, да вот имел неосторожность однажды проговориться, что у него имеется в наличии тридцать тысяч воинов. Послов и след простыл после этого, больше глаз не казали. Такова уж обычная повадка сильных и могущественных: пока не знают, слаб ты или силен, обхаживают на разный манер, а как узнают, что слаб, – поминай как звали...
И то правда – каждый сверчок знай свой шесток... Умный, но слабый не будет меряться силами с могущественным. Глупый, но слабый не станет просить помощи у могущественного, а как равному предложит жить в дружбе, заключить союз. Зачем сильному слабый союзник?..
Ошибку Кайыпа учел Абулхаир, потому Тевкелев и едет теперь к нему вести переговоры.
Еще в 1726 году Абулхаир снарядил в Россию посольство Койбагара Кубекова с просьбой принять казахов, подобно волжским калмыкам, в подданство России. Он не заикнулся о союзе, дал твердое обещание: если возникнет необходимость идти против общего врага, мы всем сердцем примем царскую волю.
Посольство Кубекова не добилось своей цели: Коллегия иностранных дел нашла предложение казахской стороны бесполезным для Русской империи. К тому же правительство не видело смысла обострять отношения с джунгарами, начавшими вытеснять казахов с их земель. Сославшись на то, что у Койбагара «нет доказательств полномочности посольства», русские отправили его ни с чем обратно.
Однако у Тевкелева удивление вызывало то обстоятельство, что Абулхаир не отказался от своего замысла, не отступился от своих планов, даже получив столь тяжелый удар от царя. Он вступил в схватку с джунгарами, возвратил большую часть своих земель и вновь через Уфимское воеводство отправил своих послов к русским. Он подтвердил еще раз, что вместе с подвластным ему народом просит принять их в подданство белого царя. Это было предложение умного правителя и политика.
Нередко Тевкелев вспоминал, как царь Петр выпытывал у него подробности о казахах и казахских степях. Понимал Великий, что с юго-восточной границы дуют в Россию знойные ветры. И остановить их, сдержать – на очереди государственной политики России.
А одна из особенностей ее политики поочередно поощрять грызущихся между собой восточных соседей, ото всех отделываться обещаниями и посулами. Держать их таким образом под своей дланью, а самой России поскорее добраться до золота Яркенда и Индии, опередить англичан, отчаянно рвавшихся к полуострову Индостан...
Какими бы дальновидными политиками ни были русские государи, но они, увы, не боги, что вершат делами всей вселенной. Их замыслы не всегда удавались... Ветер океана по имени Политика вдруг перестал подталкивать русские паруса сзади, взял да и стал дуть им прямо в лоб. Русский флот все еще не мог выбраться из Черного моря, а корабли иных государств уже оказались в Индийском океане и вольно бороздили его просторы... Упрямые велеречивые политики Китая не соглашались с предложениями России, все делали ей наперекор.
Для себя Тевкелев составил периодизацию восточной политики России. Сначала она ставила целью, как можно скорее добраться до золота Яркенда и Индии, до Среднего Востока, о котором так восторженно рассказывали русские купцы. Петр Первый приложил немало усилий, дабы твердой ногой стать на восточное побережье Каспия, использовать распри между ханствами в Средней Азии, посылать русские военные отряды местным правителям для личной охраны, строить укрепления. Петру не полностью удалось усилить влияние России в Азии.
На ловца и зверь бежит: в 1700 году хивинский хан Шахнияз направил к Петру посла с прошением взять Хиву в подданство. Однако этому, как и другим восточным планам Петра в ту пору, не дала свершиться война Северная... Шло время. На хивинском престоле оказался другой хан. Царь решил направить посольство в Хиву и поздравить нового правителя с восшествием на престол. Осуществить задачу Петр поручил беку Кабарды Даулеткерею Бекмурзину или, как звали его русские, Бековичу-Черкасскому, которого почитал человеком надежным.
Бек вышел в путь в 1715 году. В его распоряжении были 1760 человек, 200 кораблей и 150 верблюдов. Было объявлено, что целью похода является исследование северо-восточного побережья Каспия.
В этом походе Бекович-Черкасский столкнулся с непредвиденным и очень неприятным обстоятельством. Предводитель кубанских татар Султан-Гирей совершил опустошительный набег на калмыцкие улусы. Аюке-хану удалось вместе с семьей спастись в отряде Бековича-Черкасского. Однако он не желал довольствоваться тем, что остался в живых сам, и стал требовать от Бековича-Черкасского повернуть войско против татар. Бек не мог выполнить это требование. Но мог бы заметить, как гневно насупился Аюке-хан, как оскорбился, да не заметил: потом, позже, эта невнимательность принесла Бековичу-Черкасскому несчастье.
О результатах своей первой экспедиции он доложил Петру, находившемуся в Либаведе, в Прибалтике. Царь приказал Бековичу-Черкасскому строить укрепления на восточном берегу Каспия, склонить нового хана Хивы принять российское подданство, а также направить вдоль Амударьи в Индию купцов – разведать, что там и как...
Бекович-Черкасский вернулся в Астрахань и стал готовиться ко второй экспедиции. Снаряжение ее было погружено на сто тридцать восемь кораблей, войску из шести с половиной тысяч солдат было придано 22 пушки. В этой экспедиции участвовал Тевкелев. С октября 1716 года до начала 1717 русские возвели Александровское укрепление у залива Ишана Бектурлы, а также начали строить крепости в других местах побережья.
В начале 1717 года экспедиция возвратилась в Астрахань. Посещавшие в те годы Хиву русские послы привозили оттуда тревожные вести. Вся Хива гудела: «Русские идут к нам не как послы, не с миром! Они хотят захватить нас, поработить!..» Бекович-Черкасский пропускал мимо ушей эти сообщения и продолжал готовиться к новому походу.
11 июля 1717 года экспедиция в сопровождении трех тысяч солдат и тысячи человек при караване тронулась в путь. Экспедиция спокойно продвигалась вперед, попутно очищая занесенные колодцы, строя небольшие караван-сараи.
Заночевали как-то у колодца Шильден. Утром обнаружили: бесследно исчез проводник Менли Каска, которого дал русским Аюке-хан.
Бекович-Черкасский опять не насторожился, не почуял неладное. Через девять дней пути он оставил у колодца Жалгызкудук тысячу человек, чтобы дать передохнуть им и их притомившимся лошадям. Астраханского дворянина Керейтова вместе с сотней казаков послал к хану Шергазы гонцом. Хан обещал встретить царского посла склонив колени, принять как покорный слуга. Сам же, замыслив уничтожить русский отряд, спешно отбыл из Хивы с большим войском.
Весть об этом коварном замысле дошла до Бековича-Черкасского. Он тотчас же приказал рыть окопы и укрепления и отрядить гонца к казакам, которых оставил у колодца Жалгызкудук.
Два дня ханское войско безуспешно атаковало русских и потеряло много воинов. Хивинцы решили пойти на хитрость. Они отправили к Бековичу-Черкасскому парламентария с белым флагом. Тот поклялся, что хан Шергазы ничего об этом сражении не ведает, что все это козни непокорных местных беков. И в доказательство искренности и правдивости своих слов он готов наказать виновных. И в самом деле – намазали золой лица двум людям. Одному проткнули шилом ноздри, другому – ухо, связали их вместе и провели перед всем войском в знак позора и осуждения.
От хана после этого прибыли к Бековичу-Черкасскому доверенные люди, подписали мир. Шергазы пригласил Бековича-Черкасского в свою столицу как почетного и дорогого гостя. Однако, сославшись на то, что для такого большого войска у него не хватит места в городе, предложили часть русских отрядов оставить в лагере.
Бекович-Черкасский принял и приглашение, и предложение. Своему заместителю майору Франкенбергу отдал приказ разделить войско на две части. Франкенберг трижды отказывался выполнить этот приказ. Но под угрозой военного трибунала, он разделил войско на отряды по шестьсот человек и развел их на разные привалы.
Эти небольшие отряды хан Шергазы легко взял в плен. Часть русских солдат безжалостно уничтожил, часть – отдал в рабство. Схватил вероотступника Бековича-Черкасского вместе с его офицерами. Отрубил беку голову.
Царь Петр повелел войскам, располагавшимся у Каспия, выступить против Хивы, отомстить врагу. Однако русских подстерегало одно несчастье за другим. На Каспии разразилась буря, много кораблей затонуло, иные же еле-еле добрались до восточного побережья. Там русских ждал новый удар: местные племена приняли их враждебно, причинили им немалые беды... Были посланы поисковые суда и в 1718 году они доставили оставшихся в живых в Астрахань.
Как уцелел он, Тевкелев и поныне не может понять. Бог уберег, наверное, и случай.
Тевкелев имел поручение отправиться водным путем в Индию. Корабль, на котором он плыл, тоже попал в бурю. Вынесло его в Астрабад. Путешественникам долгое время пришлось пробавляться хлебом-солью астрабадской тюрьмы. В тюрьме Алексей Иванович услышал о кровавой расправе хивинцев над русскими солдатами и Бековичем-Черкасским. Да, видно, неугодно было богу, чтобы Петр Первый добрался до Индии через Каспий и Хиву.
В неудаче этого похода многие винили Бековича-Черкасского. Одни утверждали, что был он-де перед походом не в себе, потому что незадолго до этого утонули его жена и две дочери. Другие намекали на измену: опять в последнее время обрил голову, вроде бы снова стал мусульманином. Третьи считали, что государь допустил большую ошибку, доверив восточные дела восточному человеку.
Тевкелев был убежден, что все это несерьезно... Просто Бекович-Черкасский оказался человеком, неспособным осилить столь грандиозное дело. Слишком долго крутился со своим огромным войском перед самым носом хивинского хана. Медлительность его погубила. Не стоило долго и нудно, два года, готовиться к полувоенной, полудипломатической миссии. Стремясь выполнить каждую буковку приказа, Бекович-Черкасский чересчур долго сиял белыми парусами русских кораблей перед тьмой хивинских подданных, рассыпанных по побережью. Не затмение же нашло на них, чтобы не заметить солдат и жерла пушек на кораблях. Народ понял, что к ним жалует не посольство, а войско завоевателей.
К тому же – обида давняя, да месть вечная, кровная! Разве мог калмыцкий хан простить кабардинскому беку, что тот когда-то не выполнил его требование – не отомстил обидчикам за его, Аюке, сородичей?.. Атаке послал к Шергазы гонца, сообщил ему все о русском «посольстве»...
Примерно в те же годы подобная неповоротливость не дала русским осуществить план быстрого проникновения в Среднюю Азию со стороны Сибири.
В 1713 году генерал-губернатор Сибири князь Гагарин предложил Петру возвести по Иртышу крепости и двигаться из них дальше, к Яркенду. Этот план пришелся царю по душе. Осуществить его было поручено бригадиру Бухгольцу. В 1715 году Бухгольц с тремя тысячами человек строил крепость около озера Жамиш. Там на них неожиданно напали джунгары: кого убили, кого увели в плен, прихватив с собой и ученых, которые были выписаны Петром из Европы.
Эти неудачи заставили царский двор серьезно задуматься и отказаться от поспешных военных операций, вернуться в восточной политике к дипломатическим маневрам. В Петербурге вспомнили испытанный метод – натравливать друг на друга соседние враждующие ханства, а страны, лежащие за ними, – всячески ублажать...
С севера Россию укрывал Ледовитый океан, с запада – Атлантический, с востока – Тихий, я с юга – океан междоусобиц и распрей малых народов и слабых ханств. В отношениях с этим океаном требовалась хитрость. Если в моря и океаны начал входить набиравший силу российский флот, то в океан распрей уверенно вплывала флотилия русской дипломатии...
Строптивый Кавказ сам открыл России дорогу на Ближний Восток. На очереди были – Средняя Азия, Средний Восток, а потом бы Россия яснее услышала шум Индийского океана, дно которого усеяно жемчугом.
Царь Петр умер, не осуществив своей мечты.
Императрица Екатерина Первая принялась за дела, которые ее державный супруг не успел довести до конца. Она послала к новому императору Китая Юнь Джину посольство во главе с графом Саввой Лукичом Рагузинским.
Рагузинский выехал из Петербурга в декабре 1725 года и 21 октября 1726 года добрался до Пекина.
Муки долгого пути оказались пустяком по сравнению с мучениями за столом переговоров. В мире, убедился граф, и слов множество, и способов играть ими.
Русская и китайская стороны предложили и обсудили двадцать различных проектов будущего договора. И все двадцать – после бурных дебатов и споров – были отклонены. Там, где вчера поставили точку, наутро оказывалась запятая, но и она после обеда превращалась в вопросительный знак, к вечеру закорючка вопросительного знака сникала, падала, и он рассыпался многоточием.
Рагузинский испытал в Китае, кажется, все мыслимые беды, кроме разве смерти. Упиравшиеся, упорствовавшие два года подряд стороны 3 апреля 1728 года подписали некое подобие договора. Новый император Китая не оправдал надежд России, связанных с Востоком. Теперь в восточных делах пришлось двигаться кошачьим шагом не только русской армии, но и русской дипломатии...
Местом, где должна быть испытана новая тактика, является степь, по которой трясется Тевкелев и его караван.
Сколько ни присылали казахские ханы послов, сколько ни просили помощи, русские отделывались теплым приемом и ласковыми проводами. Ибо они рассчитали точно: казахам все одно деваться некуда, искать спасения не у кого, кроме как у России, поэтому нужно дождаться полной их покорности. Метод – не проколоть раньше срока гнойник, чтобы не вызвать заражения, дать ему самому лопнуть, когда придет срок,– хорош не только в медицине, но и в дипломатии.
Абулхаир тоже оказался мастером кошачьего шага: спустя недолгое время после первого неудавшегося посольства снова направил в Россию своих людей, повторив прежние предложения...
Казахам и правда больше не к кому было обратиться, кроме России, но однако их политический вес поднялся: Россия испила горькую чашу неудач. В Петербург к тому же доходили слухи: в правящей ханской верхушке есть сторонники того, чтобы покориться джунгарам. А это означало бы, что Джунгарское ханство еще более усилится, одним плечом станет упираться в Китай, другим – и ощутимо – в Россию. При таких обстоятельствах исход джунгаро-китайского конфликта был неизвестен.
Если конфликт этот разрешится в пользу Китая, то под самым боком у России окажется государство, хоть и слабое, зато уж очень многочисленное...
В любом случае шаг России и на Дальний, и на Средний Восток – укоротится... Ныне казахская орда – это плацдарм, на котором осуществятся или не осуществятся постоянные интересы России. Нужны казахские степи империи. Необходимы!
Как тут не подняться политическому весу казахов?.. Стало быть, отсюда и вывод: действовать без промедления, пока, пусть не все, но один казахский хан тянется к русским... Недаром царь Петр сказал когда-то Тевкелеву: если под клятвой верности окажется подпись хотя бы одного казахского хана, ключ к Азии – давней его мечте – окажется в руках России...
Потом когда-нибудь, понимал Алексей Иванович, на карту будут занесены бескрайние степи, реки и озера, и крепости здесь будут возведены, и поселения. На сей раз было решено: если хан сам не заикнется о возведении укреплений, то и Тевкелев промолчит. Главная задача посольства – заполучить прошение с ханской печатью. Прошение, документ, условия же и все остальное – после!
Тевкелев осознавал: если ему посчастливится избежать участи Бековича– Черкасского и Бухгольца, если ему удастся заполучить желанную клятву на бумаге с печатью, он станет самой яркой звездой на небосклоне восточной дипломатии России!
Как обрадовался бы этому успеху царь Петр, как дрогнули бы в улыбке его усы... Бог лишил Тевкелева такого счастья, нет больше царя в живых, нет великого государя российского. Хоть бы искорку одобрения заметить в пронзительных, глубоко запрятанных под бровями глазах Остермана...
Радость сменялась тревогой: велика его ответственность перед Россией, очень велика. Восточные интересы государства доверены ему, его мудрости, хитрости, опыту, красноречию, ему в руки отданы. Удача его ждет или неудача?..
Как свои пять пальцев изучила русская дипломатия западное хитроумие. Для россиян оно что пасьянс, состоящий всего-навсего из тридцати двух карт. Сможет ли она освоить и решить восточную головоломку? В ней тысяча уловок, обличий, оттенков, ужимок... Если он погибнет в чужой стране или вернется обратно ни с чем, это будет означать одно: успехи России на Востоке не состоялись, планы ее отброшены на много лет назад.
Если он потерпит провал, найдется немало придворных шаркунов, которые возликуют: «Ну, что предрекали? Что мы предсказывали? Разве можно доверить решение восточных задач восточному человеку!..»
Что же все-таки ждет его, Алексея Ивановича Тевкелева, мурзу Кутлыка Мамет Мамашева, впереди? Знать бы, с чем ждет его, о чем думает Абулхаир-хан?..
Опять и опять Тевкелев вглядывался в степь, в колыхавшееся у кромки горизонта голубое марево.
***
На кромке горизонта колыхалось голубое марево. На дозорном холме стоял часовой. Он был едва заметен. Издалека не сразу и поймешь, шевелится эта тонюсенькая, как копье, фигура или нет, подает какой-нибудь знак или не подает? Все еще не подает!..
Абулхаир нетерпеливо поглядывал на дозорного сквозь откинутый полог юрты. Ему показалось, что он сделал какое-то движение. Нет, показалось...» Чуть что – прискакали бы гонцы, заголосили бы расставленные на пути дозорные. Ни один человек не шевельнулся.
Бесстрастная серая ширь, застывшая тишина.
Под глазами хана залегли синие круги, взгляд отяжелел, лицо налилось угрюмой печалью. Глаза его блуждали с предмета на предмет, их не замечая. Абулхаир почувствовал: кольчуга терпения, так долго поддерживавшая его надежды, стала расходиться...
Да и как было не иссякнуть терпению? Перед ним прошли чередой дни, когда грянула весть о том, что из Петербурга едет царский посол. На шумном и многоголосом совете все давали обещание встретить за два-три дня пути золотоплечего вельможу, да с тысячной свитой из джигитов от каждого рода. Абулхаир после этого совета долго ходил счастливый, полный светлых ожиданий. Ждал дня, когда пошлет старшего сына с самыми лучшими джигитами, на самых красивых и быстрых конях встречать почетного гостя.
Однако картина, которая цвела, сияла и на совете, и в его воображении, блекла и блекла с каждым днем. Крепко огорчили его предводители родов, не прислав в условленный день джигитов. Еще крепче – когда прислали лишь половину обещанных всадников... Теперь мучают тем, что не кажут глаз сами...
Долго еще будет неподвижно торчать часовой на дозорном холме? Наступит ли день, когда он сорвет с головы шапку и широко ею замашет! Опасается хан, что встречать посла надменной белой царицы ему придется в жалком одиночестве.
Какого результата можно ждать от переговоров, если не усадить в ряд влиятельных людей степи с выпяченной грудью, с расправленными плечами? Без подобающих случаю торжественных церемоний? Подумает и решит посол: вот, ехал на переговоры с ханом, а встретил жалкого, что конь без гривы и хвоста, одинокого степняка...
Едва Абулхаир представил себе это, как у него в бессилии опускались, тускнели глаза, он становился ниже ростом, уже в плечах, будто земля под ним прогибалась, чтобы поглотить... Сердце ныло, щемило, на душе была горькая пустота. Земля, по которой он ступал всегда уверенно и твердо, становилась похожей на необъезженного коня: не будешь осторожным и осмотрительным -обязательно сбросит...
«Земля, земля... Видно, пока она не примет меня в свои объятия, мне так и суждено будет томиться, метаться, изнывать. Всю оставшуюся жизнь, о аллах! Сегодня у меня такое чувство, будто я и не жду такого гостя из дальней страны. А словно жду я своего конца – а до него остались считанные дни. Кажется, сделай я один шаг, всего лишь один, и сразу же отломится, упадет последний кусочек недолгого, похожего на сон, бытия. И швырнет меня из привычной жизни в бездну небытия... С давних пор изводившая меня дума, попытка двигаться вперед – хоть из последних сил, но вперед! – бескрайнее море надежд и мечтаний, которые я возлагал на день завтрашний, на приезд посланцев России – все это прервется, превратится в ничто, станет бессмысленным...
Бессмысленным! Целая жизнь – зря, без результата, без смысла! Куда ни погляжу – всюду наталкиваюсь на бесполезность, бессмысленность затеянного, взлелеянного мною... Что есть там, в этой разукрашенной для приема русского посла белой юрте, кроме пустоты, могильного молчания?.. Стоит в глубине позолоченный трон... Зачем он, если не будет рядом с тобой, ханом, лучших, именитых людей степи, если не окружат они тебя послушной толпой? Где народ, который следил бы за каждым движением бровей твоих? Где провинившиеся, которые у твоих ног ждут, какое наказание назначишь им ты? Где преданные друзья, которые удовлетворяли бы твои желания, исполняли бы твою волю, поднимали бы до небес твой дух? Где подарки и награды, которыми ты одарял бы своих подданных и гостей? Где твои единомышленники, которые были бы с тобою сердцем и помыслами, одобряли твои начинания и замыслы шумным и дружным: «О, баракельды!..» Единомышленники – самое высокое свидетельство и подтверждение власти, сосредоточенной в твоих руках... А если... если у меня их нет – значит, нет у меня и реальной власти, и счастья нет, и не имеют силы и влияния мои слова и приказы! Не имеют и в этом суть, в этом – правда!
Моя пестро разукрашенная ханская ставка пуста, как старый мазар. Она больше походит на юрту старой девы, которую никак не могут спихнуть замуж, чем на ставку правителя народа.
Значение хана измеряется поклонением и вниманием его подданных. Считается, что я хан и держу в руках повод народа. А есть ли в моих руках этот повод? Есть ли вообще народ, подвластный мне? Нету! Был бы, так на ярких дорогих коврах, обычно хранящихся в тюках и нишах, сидели бы лучшие люди! Совещались бы со мной, ханом, как лучше встретить, какой почет оказать ожидаемому гостю!.. Откуда только такое терпение у казахов? У казахов, которые всегда приезжают загодя, даже о простой свадьбе прослышав – не то что о прибытии посла? Поистине поразительные терпение и выдержка объявились вдруг у народа, которые не были присущи ему с тех пор, как был создан мир.
Неужто же на бескрайних наших просторах не осталось людей? Одни лишь неподвижные пологие могильные холмики остались?.. Хоть бы кто-нибудь, хоть какой-то случайный путник показался бы с любой стороны! Нет! Нет никого, пусто...
Даже у непосед моего собственного аула, которые обычно снуют безостановочно, и у тех будто ноги отнялись. Много ли мне прибавится славы и уважения, если я живу в таком вот ауле, хотя и едет сюда высокий гость? Какая там слава, уважение? Честь? Позор один! Злопыхатели, наверное, ждут не дождутся моего позорного, черного часа. Так и чудится мне, что там, за маревом, скрываются мои смертельные враги. Стоят наготове – мечтают набросить мне на шею волосяной аркан и затянуть петлю.
Воздух, густой и душный, – он как яд. Кажется, вдохнешь поглубже, – тут же упадешь замертво. Подобное состояние я уже, кажется, пережил однажды. Однажды ли? Каждый день испытываю муки... Но однажды я испытал именно такое вот тягостное, удручающее состояние. И тогда я, помнится, тоже не находил смысла в жизни, радости в этом светлом мире. И когда я отчаялся было вовсе, вдруг приподнялась пелена тьмы и блеснул лучик надежды. И в погоне за этим едва видимым лучиком я и дожил до сегодняшнего дня... Неужели я тогда ошибся: и этот лучик, и эта цель тоже обман? Все муки мои душевные, и ночи бессонные – пустая затея, напрасная трата сил? Неужели жизнь прожита напрасно?!»
Абулхаир редко вспоминал ту весну: на него как лютый зверь навалилась тоска. Боялся поднимать из глубин сердца сокровенную боль, бередить незаживающую рану...
Однажды он не мог разобраться в себе, постигнуть, откуда, почему эта беспросветная, безнадежная тоска? Радости, конечно, тоже неоткуда было взяться в весенние дни – унылые, гнетущие, полные невзгод...
Нет и не может быть ничего мудрее природы, размышлял он позже. Она словно загодя, за два года вперед почувствовала приближение великих бед, которые выпадут на долю казахов. Два года подряд зима стояла жуткая, голодная. Два года подряд черная стужа января слизывала тонкую пленку снега, выпадавшего в начале зимы. Два года подряд на землю не выпадало ничего, кроме слез из снега. Они, эти жалкие снежные крохи, едва-едва доставали людям до лодыжек.
Земля была сухая и твердая, словно брошенная на солнце и забытая кем-то старая овечья шкура. Раз такая зима, где уж тут удасться весне и лету? Над растрескавшейся от жажды землей пронеслась пыльная буря. С востока дул красный ветер; казалось, весь песок и всю пыль, что были в степи, швырял он охапками в людей. Потом поднялись неистовые ноябрьские бури. А зимой с севера опять наступала лютая стужа. Разве способно что-то родиться на такырах, изъеденных ветрами? Земля лежала, блестела, как ступня верблюда, – пустая и мертвая.
Лишь аульные собаки да степные хищники, питавшиеся падалью, чувствовали себя всю зиму привольно. От тучных отар во многих аулах остались лишь аккуратно сложенные кучками шкурки.
Вторая зима, словно сажей, покрыла страшной бедой казахскую степь. Опроставшиеся овцы будто в голодных волков превратились. Увидят юрты, бросаются к ним и жуют кошму из шерсти и циновки из тростника. Увидят людей – бросаются к ним и жуют полы их халатов. Даже за собаками бегали, пытались схватить их зубами за хвост. Овцы преследовали собак, и те стали злиться на забывших об осторожности овец, рычать, иной раз даже бросались на них и кусали, хотя прежде никогда их не трогали. Овцы же знали одно: вцеплялись в собачью шерсть как клещи и не отпускали... Смирные, тихие создания, в обычные времена даже под нож ложившиеся без звука, перестали робеть перед оскаленной пастью верблюдов. И перед копытами коней не робели тоже. Лишь было бы кому вцепиться в шерсть или в хвост... Не один ягненок, не успев раскрыть глаза, принял смерть от зубов собственной матери... «Господи, неужто и эдакие страсти могут быть?» – от испуга хватались за головы люди.
Было чему ужасаться, было от чего прийти в отчаяние. Земля, люди, скотина потеряли свой обычный облик. Одни лишь собаки были в теле, бегали вокруг аулов, бегали вокруг аулов, собирались стаями, обнюхивали друг друга... Верно когда-то предрекал старый Матэ: «Перед тем как должно отвернуться от мужа счастье, начинает беситься его жена. Перед тем как счастье должно отвернуться от страны, начинают беситься ее псы... Пусть все пропадет, только вы казахи сберегли своих мужей и скакунов!»
В прежние, сытые времена в казахских аулах, едва начинался расплод скота, варили рыжее молозиво, готовили сыр и творог, целыми котлами кипятили молоко... Теперь варить было нечего – одну лишь воду.
В каждой юрте плакали голопузые запаршивевшие ребятишки. В каждой юрте растерянные женщины ругали всевышнего, не знали, чем накормить, как утешить детей, кого винить во всех бедах. Блеяли вразнобой овцы на пастбище, поворачивали головы в сторону аула, глядели в сторону людей. Протяжно, горестно кричали верблюды.
Когда Абулхаир слышал все эти звуки, все эти крики и проклятия, ему хотелось бежать без оглядки, так бежать, как от заклятого врага не побежал бы...
Куда убежишь от горя, от скорбных мыслей? Эх, судьба проклятая! Был бы в его руках общий казахский трон, разве допустил бы он страну до такого падения и несчастья?! После первой же страшной, лютой зимы посадил бы мужчин на коней и сказал бы им: «Один раз родились один раз и умрем!» Повел бы их за собой – ударил бы с тыла по джунгарам, сцепившимся в схватке с китайцами. Или внезапно напал бы на калмыков. Не случалось почти такого, чтобы казахи отправились сами на битву и проиграли. Все их поражения случались, когда жили они безмятежно, когда на них нежданно наскакивал враг.
...И на Аягузе, если бы не попрятались они в норах и в укреплениях, то и там не дали бы себя одолеть.
«Пригнать бы от джунгар, занятых войной с китайцами, хоть часть их табунов, пасущихся на тучных, зеленых пастбищах Семиречья! Я накормил бы свежим мясом, поддержал истощенных голодом людей!.. Ладно, не хватит у нас решимости двинуться на джунгар, но сил на Бухару и Хиву должно хватить! Хивинцы и бухарцы сеют хлеб,
погреба их полны припасами. Они к тому же совсем обнаглели, отбирают верблюдов, одежду у казахов, когда казахи едут на базары, а потом еще с гиканьем и хохотом разгоняют обобранных людей, гоняются за ними, сытые, на откормленных конях! Их-то можно проучить!..
Соседние ханства, выжидавшие после смерти Тауке, оживились! Еще бы! Болат в Туркестане занят лишь тем, что тянет руку к дастархану, да на перинах пушистых нежится. Ничего не добившись набегами на калмыков и попытками сблизиться с русскими, умер Кайып. Не в походе умер, а в своей постели, в желтой, как выжженная степь, тоске.
