Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
Ханская орда и посольство словно бы превратилось в два островка посреди могучей реки, по которой начался ледоход. Неизвестно, когда именно этот ледоход поглотит островки, но ясно, что рано или поздно поглотит!
Сын хана Нурали потерпел поражение в походе против Хивы... На севере тысяча вооруженных башкир совершила опустошительный набег на Средний жуз.
Известие о действиях башкир было особенно тяжелым для хана и посла. Вот уж правда: если враг хватает за ворот, волк хватает за полу! Тевкелев и Абулхаир догадывались, что набег был учинен умышленно, чья-то предательская рука нарочно толкнула башкир на безрассудство.
Оба понимали: самого страшного можно ждать каждый час, если не каждую минуту...
Хан постарел, осунулся, у него под глазами набрякли тяжелые мешки, лицо заострилось.
В один из дней он пришел к Тевкелеву и сказал:
– Сегодня на рассвете ко мне как безумные влетели несколько знатных людей и заявили: «Не вздумай выпускать отсюда Тевкелева!» Не захотели отведать моего хлеба, умчались тотчас обратно! Так-то вот! – Абулхаир не скрывал своей боли.
Тевкелев понял, что у них, наверное, есть какой-то веский предлог для расправы. Пришел час испытаний. Час, когда в один миг ломается стекло, не ломавшееся тысячу лет. Что делать? Что предпринять?
Они сидели и молчали, желая успокоить друг друга, но не находили слов для утешения.
– Необходимо что-то предпринять! – прервал молчание Абулхаир. – Первым делом надо послать гонца к Букенбаю. Если здесь объявятся джигиты, у которых кровь потемнела от жажды мести, их ничто не остановит. Никого не пожалеют, все и всех сметут со своего пути... Нам понадобится подмога... И еще, считаю, любым, возможным и невозможным, способом вас нужно вернуть на родину, – хан замолчал, прикрыв в изнеможении глаза. – Мой народ совсем меня доконал, нет у меня больше сил держать его в узде! – вдруг вырвалось у Абулхаира.
– Доложите русской императрице: я стыжусь того, что не смог оказать ее послу почета, достойного вашей великой страны. Пусть милостивая государыня-императрица не гневается на меня за то, что я верный и несчастный ее слуга, не смог убедить народ в правильности избранного мною пути. И все же я не хочу терять надежду! С помощью России и ее величества я приведу к цели мой народ. – Абулхаир нахмурился. – Следует сурово наказать биев, которые плетут козни, чинят расправы. Их нужно убрать отсюда, выслать в самые далекие места необъятной России. Первым – султана Батыра...
У Тевкелева сердце обливалось кровью, когда он слушал хана. Движимый острой жалостью, он ответил:
– Если мне удастся добраться до родных пределов, я обо всем доложу точно и... особо отмечу вашу верность, честность и желание служить России. А народ, он поймет вас, я уверен, поддержит со временем.
– Если бы ее величество вняла мольбам нашим и поставила крепость у реки Ор! Это помогло бы мне в моих замыслах. Прежде всего – сломить упорство и сопротивление моих врагов. А тогда, ручаюсь, я смогу повести народ за собой. – Абулхаир судорожно вздохнул и продолжал более спокойно и уверенно. – Я считаю своим долгом отправить к царице вместе с вами моего сына Ерали и султана Нияза. Обязуюсь ежегодно посылать великой государыне в качестве заложника одного из моих сыновей. Как иначе я могу доказать ей свою преданность и верность? Есть у меня к вам просьба: не задерживайте надолго моего Ерали и султана Нияза. Иначе в народе опять пойдет злая молва. – Абулхаир, поколебавшись, все-таки добавил: – Не сочтите мой совет за нескромность, господин Тевкелев, но, я думаю, вам было бы хорошо взять с собой также кого-либо из сыновей или братьев предводителей родов, поддерживающих нас. Таких, как например, Букенбая. Оно надежнее будет, а клятва их вернее. Всех надо держать крепко за пуповину, чтобы не забывали своих обязательств.
Беседа Абулхаира и Тевкелева походила на беседу людей, потерпевших жестокую обиду и теперь вынужденных утешать друг друга.
Когда Абулхаир возвращался в свой аул, он увидел возле лачуги Зердебая пять оседланных лошадей. Его сердце сжалось от недоброго предчувствия.
Слуги доложили хану, что к мастеру Зердебаю пожаловали сваты из улуса Барака и что он и его жена безумно этому рады.
***
Букенбай снял с головы огромную шапку и рукоятью камчи почесал за ухом:
– Правильно, разумно! Вам надо выбираться отсюда! – одобрил он планы хана и посла. – Я тоже дам вам от себя человека – двоюродного брата Кудайназара. Он проводит посольство до Уфы. Но во избежание сплетен верните его обратно.
Тевкелев кивнул в знак согласия и произнес:
– Вот что еще, батыр. Доверяю вам посланцев Церена Дондука. Доставьте их в улус. Важно, чтобы они прибыли туда невредимыми...
Букенбай собрался в дорогу, но тут на севере показалась черная точка. Она приближалась, увеличивалась. Вскоре можно было уже разобрать, что это человек, который ведет на поводу верблюда. Почему он еле-еле плетется, с трудом переставляет ноги, а не садится на верблюда?
Самые нетерпеливые сели на коней и помчались человеку навстречу.
Черный верблюд с рваной ноздрей опустился на живот неподалеку от юрты посла. На его спине были два человека, оба в крови. Пеший джигит упал, весь обмякнув, и только безмолвно показывал рукой на тех двоих.
С трудом развязали узлы аркана, которыми двое были связаны друг с другом и привязаны к верблюду. Их унесли в юрту, а джигита подхватили под руку и повели к послу. Помогли переодеться, умыться. Еле отняли у бедняги кумган с водой – так он был измучен жаждой.
Джигита звали Бораш. Его направил к Тевкелеву полковник Кошелев с письмом. Вместе с Борашем он распорядился снарядить двух джигитов, они прибыли в Уфу от хана Букенбая два месяца назад.
В пути их окружили около восьмидесяти всадников – башкир. Они были раздосадованы и обозлены, что их набег на Средний жуз оказался неудачным. Башкиры не тронули Бораша как посланца воеводы Кошелева, но зато вовсю отыгрались на казахах – живого места на них не оставили. Били кнутами, наконечниками копий, ногами. Потом связали их и, сунув повод от верблюда в руки потрясенного Бораша, скрылись.
Хан и посол приказали своим людям хранить эту новость в строжайшей тайне до тех пор, пока русские и башкиры не покинут здешних мест. Раненых велели держать под охраной, чтобы ни один чужой глаз их не увидел.
***
Посольство тайком стало готовиться в путь. Не дремали, собирались потихоньку люди Абулхаира и Букенбая, которые должны были сопровождать Тевкелева. В юрте Зердебая тоже суетились, но эта суета была на виду у всех, вызывая любопытство обитателей этого аула.
Уже неделю не раздавался привычный стук молоточка Зердебая. У него были другие заботы: впереди свадьба единственной дочери. Его жена тоже преобразилась, ходила аккуратная и причесанная. Перерыла все эти годы не открывавшиеся сундуки и тюки, извлекла все самое нарядное – украшала дочку и себя тоже не забывала.
У Зердебая прибавилось родни. В соседних аулах отыскались вдруг родственники, понаехали, поставили свои юрты по-соседству с жалкой, прокопченной юртой мастера. Около Зердебая все время крутились мужчины, готовили скот к убою, сабы с кумысом. Вокруг жены Зердебая вились женщины, украшали юрты, разбирали какие-то вещи, шили что-то. Около дома Зердебая стоял, нарастая с каждым днем, гул оживленных голосов. У коновязи все прибавлялось и прибавлялось лошадей.
У Абулхаир-хана вся эта возня вызывала какие-то неясные, смутные подозрения. Ему казалось, что мужчины, которые точат ножи, режут скот, помешивают в котлах, в то же время неотрывно следят за ханской юртой и посольством, высматривают, наблюдают, что там делается. А потом докладывают обо всем всадникам, которые скачут в разные стороны вроде бы за посудой, ковриками и циновками, необходимыми для свадебного пира мелочами...
Абулхаир подсылал в эту суматошную, веселую круговерть своих людей. Но, едва завидев их, все умолкали.
Сергей Костюков тоже стремился к дому Зердебая. Но, кроме ювелира и Торгын, никому не было дела до него. Морщились, отворачивались от него, бурчали себе под нос: «И откуда принесло сюда этого нескладного длинного малого? Зачем он тут?» Зердебай, у которого забот полон рот, кивнет ему с доброй улыбкой и опять хлопочет. Очень счастлив был мастер, что единственное убогое дитя нашло завидную судьбу, а он со старухой обрел новых родственников, которые в такой момент нежданно-негаданно протянули ему руку помощи.
У Торгын тоже было много забот. То одна женге зовет ее примерить платье, то другая покличет выбрать украшения.
Сергей Костюков рассказывал своим товарищам:
– Зердебай места себе не находит от радости. Торгын еще прекраснее стала, сияет как звездочка... Даже ее матушка преобразилась, прямо красавица... Да, да, интересно проходят у казахов дни перед свадьбой, все вместе хлопочут, помогают друг другу!
Цапаев остужал его восторги:
– Ты, Сергей, я вижу, потерял надежду на дочку и начал заглядываться на мать?
***
Стих отчаянный топот копыт, но Абулхаир все не мог успокоиться, прийти в себя. Так и стоял у порога своей юрты на пронизывающей до костей ноябрьской стуже. Он и не ощущал ее, и без этого у него все внутри дрожало, как сухая, увядшая накануне зимы трава.
Густая пыль, которую подняли копыта трехсот лошадей, казалось, достигла неба, смешалась с ним. Покрыла толстым слоем сердце Абулхаира. Перед его глазами маячили мрачные, ожесточенные лица биев. В ушах звучали угрозы. Никто из них не кричал, не орал, не бил камчой по земле, как случалось в обычных спорах. Говорили сквозь зубы, тихо и сурово. Каждое слово точно было отлито из свинца. Потому, наверное, они казались Абулхаиру особенно зловещими...
К Абулхаиру неожиданно нагрянули бии и аксакалы во главе с Танирберды. Услышав, что ханские слуги начали точить ножи, чтобы резать для угощения скот, Танирберды мрачно процедил:
– Скажите вашим джигитам, пусть не беспокоятся. Мы ненадолго... И не в гости... Вызовите сюда этого ногайца. Нам надо сказать ему кое-что.
Абулхаир послал к Тевкелеву Мырзатая. У них уже давно было условлено: если хан пошлет к послу Байбека, а тот – Юмаша, значит, ситуация не опасная. Если же Абулхаир пошлет в посольский стан Мырзатая, а Тевкелев – Таймаса, стало быть, дело худо.
Пришел Таймас, и бии зашумели:
– Где твой ногаец? Почему сам не явился? Таймас спокойно уселся, хмыкнул выразительно и ответил:
– Господин посол ее величества русской императрицы поручил мне, башкирскому бию Таймасу Шаимову, выслушать казахских биев и узнать, нет ли у них каких-нибудь просьб и жалоб? – Таймас подбоченился, всем своим видом как бы говоря: «Что вам, меня мало, что ли? Кто вы такие, вы, рваные халаты, лохматые тымаки? Достойны ли вы сидеть рядом с послом Российской державы?»
– Мы не с просьбами и жалобами пришли. С требованием явились, желаем высказать их послу в присутствии хана! – повысил голос Танирберды.
Таймас не испугался, тоже придал своему голосу силы:
– Где предъявлять требования хану – дело ваше. А ваши требования к послу изложите-ка мне. Воля господина Тевкелева решать, кому выслушивать вас...
Бии оскорбились, но поняли, что у них нет иного выхода, как изложить то, с чем они приехали, этому самодовольному, наглому, задиристому башкирскому бию.
Танирберды пошарил своими выпученными, в красных прожилках глазами по лицам остальных биев и начал:
– Мы здесь, чтобы протестовать против разбоя, чинимого подданными России башкирами над казахами. Этим летом они совершили несколько набегов на улусы Среднего жуза. В последний раз наши братья из Среднего жуза потеряли по их вине сорок мужей убитыми! Сто человек угнаны в плен. О добре разном и говорить не приходится... – Танирберды покраснел, набычился. – Мы не можем позволить русскому послу покинуть нашу степь в тот момент, когда наши соотечественники пребывают в неутешном горе, когда они пылают в огне гнева и горя. Посол должен оставаться здесь как заложник до тех пор, пока башкиры не возместят все потери нашим братьям. Пусть вернут пленных и заплатят кун за убитых...
Таймас прищурился и воскликнул:
– Кто же именно ставит нам эти требования?
– Мы, бии родов Младшего жуза.
– Мы, однако, не слышали, чтобы башкиры нападали на улусы Младшего жуза. Или, может, мы не осведомлены? Тем родам, которые добровольно приняли русское подданство, не нанесено никакого ущерба или урона. Ведь так? Ну, а за покой и благоденствие улусов Самеке посол ответственности не несет. Они не являются подданными Российской империи. На каком основании хотите вы сделать его заложником? Это беззаконие! И вы, как подписавшие присягу на верность России, будете нести перед царицей ответственность за любое насилие или даже неуважение к ее послу. Ваше поведение мы будем – в соответствии с нашими законами – расценивать как предательство...
Бии затаили дыхание. Кисточка на камче бия Танирберды мелко задрожала.
– Что же, русская царица, выходит, может заставить нас отречься от наших соплеменников? – пробормотал батыр Бахтыбай.
– Вот именно, вот именно! – пришли в движение, заволновались остальные. – Неужто же мы ради прихоти царицы должны отказаться от наших единокровных братьев? Они попали в беду, и мы не можем наблюдать безучастно, как они, бедняги, страдают!
– Это что же получается? Голова одного посла стоит дороже, чем сорок мертвых и сто пленных казахов?
– Остальным мы препятствовать не будем, пусть себе убираются! Но посла оставим заложником. Ради того, чтобы белая царица пресекла разбой башкир!
Таймас дал выговориться всем и при этом наблюдал за каждым. Не все были настроены враждебно, многие приехали сюда, чтобы посмотреть, как поведут себя обе стороны.
– Лично я без господина посла и полшага отсюда не сделаю. Другие башкиры, уверен, поступят так же! – заявил Таймас. – Вместе приехали, вместе и уедем! – Он сделал паузу и в полной тишине продолжал: – Вы тут подавали голоса, что мы заставляем вас отказаться от ваших соплеменников. Если вы так дорожите родством, то и собратья ваши из улусов Самеке тоже небось дорожат... Почему вы не внушили им, чтобы они жили мирно, не трогали, не задевали страну, подданство которой они приняли? Кто начал барымту – ваши кровные братья или башкиры? То-то же! Сколько всего они натворили против русского государства? Против нас, грешных, пожаловавших сюда с самыми мирными целями? Кто совсем недавно ограбил русский караван? Кто кому причинил больше зла? Ваши братья расплачиваются теперь за свои грехи! Если хотите избежать кары русской царицы и смягчить ее гнев, не задерживайте ее посла! Предупреждаю вас!
– Мы не имеем возможности возвратить на родину посла! – раздался из толпы робковатый голос. – Как мы можем отпустить его без даров и подношений?
Боясь рассмеяться над этой явной отговоркой, Таймас ответил:
– Лучшие дары и подношения – это ваша честность и преданность. Верность слову.
В разговор ввязался Бактыбай:
– Как же его отпустить? Вы там все вашей царице распишете, она с нами расправится, как волчица с ягнятами...
Таймас всем телом повернулся к нему:
– Не перестанете задираться – держитесь! Императрица вам не бабушка по матери, чтобы гладить по головке каждого строптивого задиру. Она не то что уши, головы отсечет за ваши «шалости»!
– Эй ты, не пугай нас, не больно-то мы испугались. Тебе что за дело до наших голов?
– Ты, башкир, поосторожнее, поосторожнее! Выбирай слова! Ишь, как распетушился этот евнух!
– Щелкает нас по лбу каждым своим словом, будто бы он любимец самой белой царицы!
– Если всякий, кто начал есть русский хлеб раньше, чем мы, будет на нас покрикивать, то нам уж точно житья не будет под русскими!
Призывая всех к порядку и молчанию, Танирберды поднял вверх камчу.
— Мы сказали, что хотели сказать. Услышали, что хотел сказать нам посол. Все... Теперь у нас будет разговор с ханом Абулхаиром. Но и тебе полезно будет посидеть здесь, – бросил он на Таймаса взгляд исподлобья. – Хан, мы предупреждаем тебя: пока башкиры не возместят Среднему жузу потери, ты не дашь послу и шагу ступить. Если ослушаешься, то пеняй на себя!
Абулхаир даже бровью не повел.
– Не распускай хвост, Танирберды! – властно оборвал он бия. – Убери свой скорпионий хвост, который тебе долго удавалось прятать в подштанниках. Передай тем, кто тебя, знатного бия, использовал в своих целях и послал сюда: клятва русской царице останется неизменной. Для меня клятва есть клятва. Я не имею привычки, как иные, сегодня превращаться в хвост кобылы, а завтра в хвост верблюда. Сегодня ваши брови грозно нахмурены, но я подожду – хочу посмотреть, как вы будете выглядеть завтра, – хан провел ладонью по усам, распрямил плечи. – Я тоже не ищу смерти. Потому и не возьму на себя грех за чужие подлости. Хотите сделать посла заложником – что ж... Но ответ будете держать сами. Для меня посол – почетный гость, и я отправлю его на родину по первому же его слову. Более того, пошлю с ним своего сына Ерали. Если вы вырежете меня со всей моей семьей, со всеми моими домочадцами, не радуйтесь попусту, не считайте, что спроса за это с вас не будет! Просчитаетесь! Не думайте, что безнаказанным окажется и легкомыслие ваше – вчера клялись, а сегодня отреклись! Подумайте, крепко подумайте, прежде чем творить глупости. – Абулхаир легко поднялся с места, давая понять, что считает разговор оконченным.
Бии сели на коней и, не простившись, уехали. Абулхаир знал – опасность и ненависть достигли зенита. Но он находился в состоянии какого-то странного возбуждения, когда, кажется, ничто не страшно, ничто не способно испугать... Набег? Полный разгром и уничтожение его аула? Его близких? Посольства? Это еще неизвестно, решатся ли они на разбой.
Хан не заметил, как удалился от аула. И увидел вдруг всадников на гребне высокого холма. Возбуждение прошло, он почувствовал, что дрожит. То была не дрожь гнева, сожаления или страха. Абулхаир почувствовал опустошенность и горечь. Наверное, те же чувства испытывает годами прикованный к постели, безнадежно больной человек, когда наступает его смертный час: знал, что не жилец на этом свете, и все же лелеял надежду...
Абулхаир испытал самые отчаянные муки, но такой, как сейчас, казалось ему, он не испытывал никогда. Словно ступал голыми ступнями по горячим углям – нигде не было ни пяди живой земли, прохладной и родной... Северный ветер обдавал его страшным, будто из тандыра, жаром...
«Что же это, что же это такое? За что? За что?» – вопрошал Абулхаир всевышнего и ровную, голую степь. И этот вопрос как гвоздь засел в голове, мучил, не давал покоя...
На гребне было десять всадников. «Не войско, слава аллаху! Однако выглядят они довольно зловеще на своих вороных конях. Двинулись к юрте Зердебая. Э-э, так это и есть, видимо, жених, будущий зять. Странно все это, не по-людски как-то! Такой поздний час выбрать для первой встречи с невестой!» – Абулхаир пытался и никак не мог уловить связи между этими событиями. Но она была!
***
Аул, выдающий девушку замуж, всегда выглядит оживленно и празднично.
Люди в ханском ауле устали от тревог и страха. И поэтому они были рады тою, возможности хоть немного отвлечься, сосредоточиться на событии счастливом.
Все взоры аулчан были в юрте Зердебая. Разговоры велись только о предстоящей свадьбе и о том, какая удача привалила ювелиру и его дочке.
Женщины судачили не переставая.
– Зять-то, зять-то будущий, оказывается, родня самому султану Бараку.
– О аллах! У всякого, кто правит улусом, всегда найдется родня. Каждый не прочь похвалиться, что он сват или брат султана или бия... Пес и тот брешет без устали, что его мать из одного гнезда с сукой, что обитает при доме мырзы!
– Если жених такой высокородный, что понуждает его жениться на глухонемой?
– Говорят, они обручены еще с колыбели. Кто знал, что она будет глухонемой? Младенцы все на одно лицо...
– Значит, и калым был уплачен?
– Это никому не известно...
– Наверное, брак этот сулит какую-то выгоду Бараку.
Он без расчета ничего не делает, даже пальцем не пошевелит.
– Чего говорить о женихе? Что, по-вашему, Торгын единственная у него будет? Эта – немая, а другие жены будут разговорчивыми.
– Даром что немая, а так ведь красавица писаная, пери райская...
– А жених? Интересно, какой он? Часто красавицы нарываются на сопливых да мокрогубых...
– Э-э-э, для этой бедняжки любой жених будет хорош!
– Потому, ясное дело, Зердебай и ног под собой от радости не чует. И то сказать, как же ему не радоваться?
Люди все теснее и теснее обступали юрту, где принимали жениха. Женщины чуть ли не вовнутрь готовы были влезть, мешали, путались под ногами джигитов, обслуживавших гостей.
Родственники Зердебая, поначалу державшиеся скромно, теперь стали покрикивать на любопытных:
– Эй, баба, посторонись, а не то оболью сурпой твой подол.
– Эй ты, трещотка, не мешай, не стой на пути, я ведь могу насыпать тебе за пазуху углей из очага!
Никто не обижался на грубоватые шутки: зрелище дороже любых окриков. К тому же джигитам и правда нелегко приходилось: носились от очагов в юрты и обратно как ошалелые. Зеваки пропускали их, освобождая дорогу.
– Который же из приезжих женихом будет, а? – вытягивали они шеи.
На торе сидят вроде бы все молодые, кроме одного, который с темной бородой.
– Может, вон тот, с толстой шеей?
– Уж больно страшен он для жениха. Глаза горят, как у бодливого быка.
Не-е-е-т, похоже, вон тот вон красавчик с длинными ресницами. Держится скромно, вежливо. Хорош, хорош, под стать нашей Торгын.
Сергей Костюков тоже пытался угадать, кому же достанется такое сокровище, как Торгын. Тоже высматривал жениха. Аулчане оттеснили Сергея от юрты, и он побрел в печали по тропинке в посольство.
Толпа не редела и на следующий день. Изо всех юрт лились звуки домбры, густые голоса джигитов и серебристые голоса девушек и молодух выводили песни. До вечера не утихала музыка, смех и шутки.
С наступлением темноты люди разошлись по домам. Праздничные юрты опустели. Лишь звонкий смех молодух раздавался время от времени да легкий стук их каблучков, когда они перебегали из одной юрты в другую, что-то на ходу говоря друг другу.
Наступал самый заветный и главный момент – ночь сокровенной первой встречи жениха и невесты. Если они придутся друг другу по сердцу, смешливые молодки среди ночи побегут просить суюнши у матери невесты. После этого начнется самое интересное. Соберутся все женщины, девушки и юноши и совершат обряд обирания жениха. Все, что им понравится, с него снимут или отберут. На следующий день пойдет пир горой – большой свадебный той для всех. Потому ждут, затаясь, все аулчане, когда же перевалит за полночь, когда раздается крик «Суюнши! Суюнши!»
Длинна осенняя ночь. Долго приходится ждать, ворочаться в постели.
– Эх, будь проклят твой отец! – прорезал тишину отчаянный вопль. – Подсунул мне вместо лепешки надкушенный баурсак! Опоганили меня, наплевали в душу!
Это был позор. Неслыханный позор. Аул притих, притаился в ожидании чего-то недоброго.
А причитания неслись, нарастали, все более походили на бычий рев.
– В землю живым вогнала! Чтоб ты в могиле ревела!
О-о-о, моя погубленная надежда! О-о-о-о-о, какая расплата за мою давнюю верность!
Жених причитал, будто убивался по умершему отцу. Он произносил слова четко, раздельно, чтобы все их услышали! В гробовой тишине его голос был слышен неправдоподобно ясно, и оттого казалось особенно жутким то, что произошло.
С ним сплелся еще один голос, голос человека, смертельно раненного в самое сердце:
– Проклятье! О аллах, за что ты покарал меня так жестоко? Чем я не угодил тебе? – рыдал Зердебай.
Вслед за этим полетели по степи дикие испуганные возгласы:
– Ойбай, ойбай! Держите его! Держите! Убьет ведь, зарубит!
– Пустите, пустите меня! Я ее убью и себя порешу! Пусти-и-и-ите! Ну, бесстыжая, ну же!
Мужчины держали Зердебая, не пускали его в юрту, где находились его дочь и ее жених.
Вопли, крики, рыдания, плач не прекращались до утра. Ни один человек в ауле не сомкнул глаз.
С восходом солнца жених и его свита покинули опозоренный аул.
Они ускакали, даже не оглянувшись. Но почему-то они не были похожи на людей, которые страдают от позора, а, напротив, казалось, были рады чему-то, словно испытывали удовлетворение. Абулхаира обожгла страшная догадка.
Родные кое-как успокоили Зердебая. Он лежал лицом к стенке, отвернувшись от всего мира. Слово – великий исцелитель, и чем больше добрых слов выльется на горь кую, застывшую, словно черный камень, душу, тем легче ей становится. Родственники не жалели слов, в глазах мастера показались слезы и потекли, потекли безудержно по щекам, принося какое-то облегчение.
Они порешили найти злодея, растоптавшего ангельскую душу. Заставить его признать свою вину и жениться на бедняжке. Все родичи Зердебая дали клятву найти виновника.
На закате они покинули ханский аул. Миновал день, тяжелый, как обрушившаяся на плечи гора. Прошел и второй. На третий день ранним утром около юрты хана сошли с коней тридцать всадников. Нерешительно, опустив головы и плечи, перешагнули ее порог.
Речь повел Конысбай. Сын покойного Айтеке-бия. Того самого Айтеке, который его, Абулхаира, когда-то заметил и благословил. В движениях и словах бия Конысбая были особая внушительность и весомость. Стало быть, догадался хан, гости приехали по очень серьезному делу.
– Алдияр, мы явились не с благой вестью. Явились, чтобы отвратить страшное событие, которое нависло и над вами и над нами. В несчастье дочери Зердебая люди обвиняют русское посольство. Какой-то русский парень часто наведывался в юрту Зердебая, люди видели это много раз. Корят и тебя за то, что позволил кафиру поднять подол нашей девушки, не пресек, как положено мусульманину, это безобразие. Мы решили предупредить тебя по-братски. – Конысбай говорил медленно, напевно, будто
вторил тихому напеву домбры. – Пришли дать тебе совет. Есть три способа избавиться от небывалого позора. Первый – ты всенародно покаешься: «Я встретил посольство с чистым сердцем, чистым дастарханом, но кафиры есть кафиры!» И казнишь парня. Остальных отправишь домой. Второй – всенародно отречешься от русского посольства, поклянешься, что ничего не ведал об этом преступлении неверных. И отдашь их на суд разгневанному народу. Третий – дашь клятву, что этот самый парень ни в чем не виноват. На красной насыпи, на святыне нашей, где покоится прах предков, дашь клятву.
Конысбай умолк. Абулхаир прочистил горло и произнес хриплым, сдавленным голосом:
– Ни Зердебаю, ни его дочери, готов поклясться, я никогда не желал зла.
– У нас и мысли такой не было! – раздалось ему в ответ.
– Утверждать, что бедного слепого мотылька толкнули в огонь русские, не могу. И они – живые души, хоть и не мусульмане. Не хочу брать на себя грех, не будучи убежденным в их вине!
– Ясное дело, убедиться нужно!
– Не готов я сейчас и к клятве на могиле предков.
– Не торопись, подумай, взвесь. Потом сообщишь нам свое решение. Но помни: клясться будешь ханством своим, скотом своим и жизнью своей. Условия клятвы суровы и беспощадны! Нарушить их – значит вызвать гнев духов наших святых предков. – Конысбай перевел дыхание, помолчал и, поглядев прямо в лицо Абулхаиру, сказал:
– Помни, клясться тебе придется ханской короной – раз, любимым скакуном – два, несовершеннолетним сыном самого уважаемого и почитаемого народом человека... Горе, невыносимая потеря, которые будут мучить не только тебя, но и весь народ. Однако знай, своими детьми, а также детьми Букенбая и Есета ты клясться не имеешь права... Думай, крепко думай!
Сочувственно вздыхая, бросая на хана жалостливые взгляды, тридцать биев один за другим покинули юрту Абулхаира.
Почему они так тихо, так неслышно закрыли дверь, почему были так сдержанны – ведь оскорблены духи предков! Опозорен целый род! Не колотили кулаками и камчами по земле, не обвиняли его в том, что он запятнал, замарал самое святое! Стали такими добрыми и всепрощающими. Почему, ойбай, почему, почему?! Абулхаир сам начал бить кулаками по ковру, на котором сидел.
Известно, почему! Кто унижен сейчас более, чем он, кто несчастнее его? Ни один степняк не станет вести себя надменно и крикливо с человеком, и без того несчастным и униженным! Зачем добивать и без того убитого горем, повергнутого в прах человека? Если хочешь заслужить, получить милость у казахов, будь таким вот несчастным. Они завидуют, кривятся, косятся лишь на человека, который хоть чуточку богаче и знатнее остальных. Зато как всепрощающи, как милостивы, когда дело касается поверженных и сломленных. И эти его гости были мягкими, как шелк, так как отныне он в их глазах – последний человек. Никто и ничто. Не утихомирить, не успокоить духов предков или смыть пятно позора с целого племени им важно. Им куда важнее повалить хана Абулхаира в грязь, замарать его! Навсегда оставить его в этой грязи! Потому они и поставили три условия... Условия, каждое из которых по своим последствиям может быть для него, Абухаир-хана, поистине ужасным...
Прикажешь казнить Сартайлака – оборвешь отношения с русским государством, отдашь с таким непомерным трудом налаженное дело какому-нибудь пройдохе из рода Жадика... Отречешься от русского посольства – тем более! Тотчас же найдутся «сердобольные», которые возьмут Тевкелева и его людей под свою защиту и поспешат доложить об этом царице. Принесешь клятву... Как он может поручиться за мужчин, столько времени живущих без женщин? Немая девушка не может назвать своего обидчика. «Сдается мне, его надо искать среди своих. Странная свадьба... За всем этим я чувствую руку Батыра и Барака. Но как это доказать? А не пойман – не вор. Пусть они, враги мои, возьмут мою жизнь! Все одно – позор навечно покроет мое имя в памяти людской! И как я вообще могу взять на себя вину за смерть безгрешного ребенка? Своего или, особенно, чужого?»
Да, он сейчас как волк, перед которым поставили три капкана и сказали: «Выбирай любой! А клыки мы тебе выбьем сами». Но волк есть волк, у него забота только о себе, он не ведает заботы о потомках. Оказавшись в подобном тупике, перед капканами, он способен ринуться, мотнуться на черный соил. А он, хан? Человек? Имеет ли он право уйти в сырую землю опозоренным, оставить на проклятье людское своих потомков? К тому же его враги и соперники могут подбить на какое-нибудь новое преступление пугливый, задиристый и несчастный народ. Вспыльчивы степняки, горячи и неразумны...
Нет, он должен, обязан до дна испить горькую свою чашу. До конца...
«Два первых условия следует отвергнуть сразу же. Остается третье. Стальной капкан с тремя челюстями, способными лишить меня трона, богатства и жизни. Хватит ли решимости и мужества?
