Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
Абулхаир заговорил снова:
– Я действовал, господин Мамбет, из самых добрых побуждений. В надежде, что посольство ваше принесет моему народу благо. О том не жалею. Даже если все от меня отвернутся, я не изменю своего решении и не усомнюсь в правоте своего дела. Стою и буду стоять на том даже под угрозой смерти! – Абулхаир произнес эти слова тихо, но с такой убежденностью и решимостью, что у Тевкелева от полноты чувств перехватило дыхание.
Он стремительно встал, со звоном открыл сундук и вытащил оттуда соболью шубу, соболью шапку и саблю редкостной работы.
– Позвольте вручить вам это за вашу службу и за вашу верность! – торжественно обратился Тевкелев к Абулхаиру.
Хан накинул себе на плечи шубу, надел шапку, прицепил саблю:
– Да пусть льются лучи аллаха на ее величество царицу!
Казахи один за другим поздравили хана.
Гости тепло распрощались и ушли довольные и гордые.
Однако вскоре Букенбай возвратился.
– Мы поговорили сегодня откровенно, как оно и положено друзьям. Не стоит упорствовать с упрямыми, не стоит! С безумными, которые не ведают, что творят, надо быть умными, иначе проиграем мы, а не они. Надо лаской повернуть их к себе лицом. Если же и это не поможет, будем думать, как нам быть дальше! – заключил Букенбай и еще раз попрощался с послом.
Проводив Букенбая, Тевкелев задумался: «Да, не скоро познаешь все тонкости и загадки, связанные с этими степняками! Характер народа действительно необходимо знать и понимать. Без этого можно таких ошибок наделать, что ой-ой-ой!»
В ту ночь Тевкелев спал спокойно.
Абулхаир же ворочался с боку на бок, никак не мог заснуть. Щедрые дары русской царицы висят на самом видном и почетном месте – на торе, – но никто не придет полюбоваться ими. Месяц уже миновал, как прибыло к нему русское посольство, которого он так ждал и с которым связывал столько надежд. Однако сердце его ни разу не задрожало, не затрепетало от радости. Лишь горечь и обида переполняли его.
Бии и батыры делают что хотят. Султан Батыр, его зять, его ближайший родственник, только тем и занят, что восстанавливает всех против него. И все потому, что он одержим злой обидой на Тевкелева: русский посол, видите ли, при встрече, вместо того чтобы открыть ему объятия, как сыну хана Кайыпа, имевшего когда-то связи с русскими, ограничился легким, небрежным кивком! Промах русского посла Батыр приписал коварству Абулхаира!
И пошло, и поехало!.. Учинили ему, хану, чуть ли не допрос по поводу того, зачем прибыло русское посольство! Запретили ему, хану, увидеться и поговорить с послом наедине. Поставили ему условие, чтобы все разговоры он вел с послом лишь в присутствии биев... Начали чинить разбой, дело чуть не дошло до насилия. А дошло бы, так всю вину свалили бы потом на него же! В душе каждого его противника затаилась черная зависть: почему это русский посол остановился в ауле Абулхаира, а не в его ауле! И все они, начиная с Батыра, спят и видят, чтобы напуганный разбоем и угрозами русский посол бежал бы из его аула искать защиты и спасения у других. А они, бии, потом сделают вид, что спасли посла от верной смерти, и тем заслужат милость и благодеяния русской царицы!
Посол... Тевкелев тоже не сразу его понял, не слушал, когда это было особенно важно и необходимо. Не знает он степь и ее законы, хоть и бывал не раз у разных, степных народов. Не сразу почувствовал, что у казахов свои привычки!.. Трясся над каждой тряпкой, вместо того чтобы одарить и тем самым задобрить биев. Не ведал о хитросплетениях отношений между биями, не знал обычаев и традиций, был чересчур несговорчив. Бот и наделал ошибок! Его промахи теперь тоже оборачиваются против хана.
«Почему я такой невезучий?! – метался по юрте Абулхаир. – Почему судьба столь несправедлива ко мне?.. Опасность над русским посольством не миновала. Кто может обещать, что не появится вновь разъяренная толпа и не поднимет руку на посла и на меня тоже?.. Вроде бы теперь я и посол лучше поняли друг друга, но все-таки... Боюсь, что мы с ним еще чужие. Вот Букенбай поладил с ним быстро и легко. Меня же все время что-то сдерживает, что-то мешает быть с ним до конца откровенным. А хотелось бы найти в нем опору и понимание!»
На следующий день Абулхаир опять неожиданно пожаловал в посольскую юрту. Вел разговор незначащий, сделал паузу и вдруг спросил:
– Господин Тевкелев! Если события повернутся против нас и народ не пойдет за мной, возьмет великая государыня меня под свое покровительство? Защитит от ярости людей, готовых убить меня? Даст мне войско, чтобы я подчинил их силой, если не смогу покорить словом? Могу я рассчитывать на то, что моя семья получит милостивое покровительство... – Голос хана дрогнул.
Недоброе предчувствие кольнуло Тевкелева: «Плохи наши дела, значит. Мы, стало быть, по-прежнему ходим голыми ногами по горячим углям...» Он пристально, долго вглядывался в лицо Абулхаира, потом произнес:
– Разумеется, можете! Царица не оставит вас на произвол судьбы. Как и любого другого своего подданного, доказавшего верность ей. Она окажет покровительство и вам, и вашим детям. Я имею специальный наказ от нашей государыни: «Если у хана будут какие-то свои, особые, условия пусть не стесняется, ставит!» Что до военной помощи, то она может быть в любое время оказана каждому из правителей, принявшему русское подданство.
Бледные щеки Абулхаира порозовели, и глаза озарились внутренним светом:
– Жизнь положу за белую царицу! Со мной... Мне не страшно умереть! Лишь бы дети не пострадали!
«Теперь мне ясно — хан потерял надежду на успешный исход дела. Окончательно потерял. Уж не получил ли он днем какие-то неблагополучные вести? – размышлял Тев-келев. – Что же будет с посольством, со мной?» Для него этот разговор был неожиданным и потому особенно неприятным. Рушились надежды на благоприятный исход его миссии.
Абулхаир наблюдал за послом, отчетливо представляя себе ход его мыслей: «А вдруг его тревога и растерянность пойдут мне на пользу? Будет больше слушаться меня, полагаться на мои советы? Надо уметь из всего извлекать пользу – на то я и хан!»
Утром ханский аул начал сниматься с насиженного места. На рослых черных дромадеров и поджарых рыжих атанов стали навьючивать разный скарб.
Тевкелев был удивлен этими поспешными сборами.
Слуга Абулхаира известил посла:
– Хан сказал, чтобы ваши люди валили юрты и грузили вещи.
Кочевье, как стая перелетных птиц, взяло направление на юг, удаляясь все дальше и дальше от прежнего своего становья, места, где не сбылись надежды людей, где их постигло немало разочарований и тревог...
Караван двигался между холмами, на верху которых масляно темнели заросли черного чигиря и пологны, а у подножий густели кустарники. Попадались колодцы с плетенными из саксаула срубами. Однако караван останавливался возле них ненадолго: люди вытягивали из холодных колодезных глубин бадьи с водой, поили верблюдов и снова отправлялись в путь.
Хан с небольшим отрядом ехал в стороне от всех. Когда всадники приближались к зарослям, три-четыре джигита принимались бить в бубны. Из чащоб выскакивали вспугнутые звери, и тут начиналось раздолье для охотников: свистели стрелы, хлопали крыльями ловчие птицы. Все оживлялись, радостно улыбались и шумели.
Равнодушными к этому оживлению оставались только Абулхаир и Тевкелев. Каждый был поглощен своими заботами и думами.
Тевкелева раздражали тяготы пути, однообразие и унылость степи. Однако больше всего его мучила какая-то безграничная печаль и безнадежность. Хотелось закрыть глаза и ничего не видеть – этот унылый, постылый мир, этот караван, эти пески без конца и края. Тевкелеву казалось, что степь высосала из него все соки, лишила душевных и физических сил, а возможно, и будущего. Что ждет его за теми вон холмами – должны же они когда-нибудь кончиться! Есть же, наверное, какая-то жизнь за ними? Или ничего нет, не осталось на свете ничего, кроме этого почти нереального мира? Будет ли когда-либо достигнута цель, ради которой он оказался здесь? Превратился непонятно в кого... Что ни велит ему хан – он все послушно выполняет. Куда он сейчас плетется вместе с кочевьем, зачем? Хан держится отчужденно в сторонке, не считая далее нужным объяснить это послу. И он – вопреки здравому смыслу – подчиняется воле этого сурового, хмурого человека, как бы отгородившегося от всего остального мира. И если не будет он, посол великой России, держаться за хана, опираться на него – а другой опоры нет, – погибнет и дело, и люди, и он сам. Умен и хитер Абулхаир! Знай себе помалкивает... О боже, зачем потащились они невесть в какую даль, будто бы есть какая-то разница: и там пески, и здесь пески, и там разбойный народ, и здесь, и всюду в этой проклятой стороне!..
Тевкелев был в полной растерянности, не знал – злиться ему, негодовать, страшиться, обижаться? Он начал даже подозревать хана, в самых черных замыслах. Там, на прежнем стойбище, хоть и было много врагов, но было и множество всякого люда: народ кругом, то одни наезжали в посольство, то другие. Случись с ним что, люди бы по крайней мере знали об этом, были бы свидетелями. А кто увидит, кто услышит, если произойдет самое страшное здесь, среди барханов? Уфа теперь далеко. Впереди – Хива.
Что, если хан решил превратить его в заложника или пленника? Пойди, разберись, что на душе у этого непроницаемого человека. Удалось же ему обмануть и русских, и своих биев – вызвать целое посольство из Петербурга! «Отвезет теперь в Хиву вместе со всеми, да в придачу с телегами, полными добра, да и продаст там! Примет подданство Персии, Афганистана или Индии. Какая ему, в сущности, разница, чьим быть подданным?
Мысли эти словно подталкивали Тевкелева к пропасти. Тевкелев потерял надежду, что тряска по пескам и ухабам когда-нибудь кончится. Перед его глазами маячили тонкие, сухие ноги верблюдов, потные крупы лошадей, в ушах стоял резкий звон, который время от времени извлекали из бубнов джигиты – любители охоты. Хан, всадники, солдаты, башкиры, казахские женщины и дети... Весь мир, казалось, сосредоточился для него в этих разрозненных картинах. Тевкелев пытался представить себе Уфу, воеводу Бутурлина, Петербург, огромную залу Сената, склонившегося над картами Кириллова, закутанного в теплый платок Остермана – ничего не получалось! Пытался вызвать из памяти, как вышагивал по палубе корабля царь Петр, но и это ему не удалось. Не получалось, не получалось! Будто никогда он не был в России, будто вообще не было ее, не могло быть на одной планете с этими страшными и бескрайними песками, скрытыми корявыми, уродливыми кустами саксаула, темными зарослями чигиря...
– Эй, братцы, что это там синеет вдали? Гляньте-ка в-о-о-о-н туда! – донеслось до Тевкелева.
– Море, ей-богу, море!
– Хватит врать! Откуда в этой песчаной дыре – море?
– Наверное, мираж!..
Тевкелев разомкнул веки вгляделся – и неподалеку в самом деле плескалось море. Он закрыл глаза и снова открыл: море! Море! Волнуется под холодным осенним ветром, белеют гребешки на поверхности. Тевкелев глубоко вдохнул знакомый, любимый, такой родной запах моря. А вон и стремительные чайки – вонзаются в волны и взлетают вверх, – легкие, белые, прекрасные!
Тевкелева вдруг охватила радость, он повеселел. Куда-то исчезли раздражение и уныние, ему уже не мешали крики и гиканье джигитов, помчавшихся куда-то вслед за ловчими птицами.
Неожиданно из-за белесого утеса высыпала группа всадников – не менее сотни, отметил про себя Тевкелев, – и устремились прямо к нему.
– Ойбой, господин посол, скачите скорее к обозам! Если они схватят нас, всем нам – погибель! – заволновались башкиры из его свиты.
Тевкелев вскочил на коня и, охраняемый казаками и башкирами, поскакал назад.
Незнакомые всадники стали преследовать его, яростно нахлестывая коней, но им преградили путь солдаты. К солдатам поспешили на помощь увлекшиеся было охотой казахи. Поняв, что им придется туго, разбойники подхватили Таймаса, бросили поперек седла и умчались прочь.
Взбудораженное, испуганное кочевье вскоре достигло желанного места. Оно остановилось на полуострове, вонзавшемся в море.
Посольство расположилось на расстоянии голоса от ханской ставки.
На следующее утро полуостров окутала белесая пелена тумана. Туман становился все гуще и гуще и постепенно превратился в холодную нудную изморось.
Настроение Тевкелева и его людей было под стать мерзкой, гнетущей душу погоде. Все они были напуганы: если так, будут увозить, бросать поперек седла всех по очереди, что же останется от посольства? Кто на них напал? Почему хан молчит как каменный, не посылает никого на поиски Таймаса?
У Тевкелева голова шла кругом. Он старался найти ответы на бесчисленные вопросы, но все больше и больше запутывался. Только-только он начинает, казалось, выбредать из тупика, только обнаружит след, который приведет его к сути, тут как тут еще одна загадка, еще один клубок завязывается. Все, над чем он только что бился, ломал голову, превращается в бессмыслицу, в пустые, напрасные потуги отыскать истину!
С Абулхаиром они виделись редко.
Порою невзначай сказанное ханом слово рождало у Тевкелева надежду. Потом непонятное поведение того же Абулхаира гасило эту надежду.
Бывало, что хан не только по нескольку дней не появлялся сам, но и не давал о себе знать. Послу не оставалось ничего другого, как прозябать и томиться в бездействии и тревоге.
Однажды Тевкелева навестил родственник хана султан Нияз. «Жди новых загадок, – сказал себе Тевкелев. – Ничего! Одной загадкой больше, одной меньше, какая в сущности разница?..»
Султан Нияз ничем не походил на Абулхаира – ни лицом, ни повадками, ни речью. Был он рябой, очень смуглый, какой-то весь расслабленный, несолидный, легкомысленный. И хотя он происходил из тюре, люди относились к нему пренебрежительно: «Э-э-э, что толковать об этом Ниязе? Пустобрех!» Этот султан, ходила людская молва, только на то и годился, чтобы болтать языком да мотаться без дела по аулам...
Нияз просунул голову в юрту, протянул лениво: «Ассалаумагалейкум». Дождавшись приглашения, неловко протиснулся в дверь. Не снимая обуви, прошел на торь. Сначала снял вислоухую шапку, затем синюю бархатную тюбетейку, которая была под шапкой. Провел ладонью по лицу и голове.
– Ну, как ваши дела, здоровье, господин посол? – обратился он наконец к Тевкелеву.
– Как обычно. Без перемен, – сдержанно промолвил Тевкелев.
– А я знаю, кто были те разбойники. Джигиты Сырлыбая из рода шекты. Да-а-а... В одной из ночных перестрелок погиб племянник Сырлыбая. Вот его люди и уволокли Таймаса. Как плату за племянника Сырлыбая. Того и гляди, опять явятся! За добром, которое хранится в вашем обозе. Это уж как пить дать явятся! Да и правду сказать, люди нынче совсем пообносились, поистрепалась их одежонка. Пути на базар отрезаны, караваны мимо не проходят, раньше-то ходили, людям было чем поживиться! Да-а-а! Что же им остается делать? Надо ведь как-то прикрыть срам, хоть женам да детям, ох-хо-хо! Потому и налетят опять, ох налетят!
– Всем известно, как можно честным путем получить это самое добро. Почему не явится, как положено людям порядочным?
– Ха-ха-ха, – непринужденно рассмеялся султан. – Да разве времена наши приспособлены для порядочных. К тому же вы не знаете наших! Ведь многие сейчас бесятся от зависти, почему-де посол явился в аул Абулхаира, а не к ним пожаловал? Пожалуй вы к самым что ни на есть горлопанам да скандалистам, они были бы ниже травы, тише воды. Ходили бы перед вами согнув спины, склонив головы. Поднимали бы плети, размахивали бы ими, надрывались: «Почему не принимаете подданство белой царицы, когда я принял?» Все беды наши от зависти, поверьте мне. – Нияз вытащил из кармана табакерку, заложил за губу насыбай и продолжал, шепелявя: – Этот Сырлыбай не один. Он лишь кончик черной палки, той самой, которую суют под полог Абулхаира. Рукоять палки пока не показалась, но, ясное дело, покажется. Тайное станет явным. – Нияз сделал выразительный вздох. Он ждал, что ответит ему, как отреагирует на его слова посол.
Тевкелев хранил молчание. Он уже раскусил эту здешнюю хитрую манеру вести разговор. Скажут что-нибудь, намекнут на что-то и ждут, что ты ответишь. И хоть Нияз слывет недотепой, а тоже пытается вызнать, что да как...
– Ойбой, – так и не дождавшись от посла ни слова, начал медленно подниматься с места Нияз. – Если буду тут рассиживаться, пожалуй, не поспею засветло добраться до аула, в который направляюсь.
– Куда же вы собрались?
– А, туда, – сделал неопределенный жест рукой султан Нияз. – Нужно узнать, чьи аулы будут нынче зимовать здесь, в Малых Барсуках.
– А где аул Сырлыбая?
– Они, наверное, где-то там, – опять неопределенно махнул рукой Нияз. – Барханы Кызылкумов нынче в чужих руках. Младший жуз зимует в Каракумах и здесь, в Малых Барсуках. Однако маловато радости в этой округе, маловато: с одной стороны – туркмены, с другой – калмыки.
– Стало быть, вы заедете и в аул Сырлыбая?
Можно и заехать, отчего не заехать, коли появится дело.
– Не узнаете, что с нашим Таймасом?
– Коли надо, почему бы не узнать?
– Сколько людей у Сырлыбая, тех, которые представляют для вас реальную угрозу? Что бий намерен делать? Любопытно было бы узнать, да вот только как? Трудная, очень трудная задача.
– А почему?.. И это тоже можно...
– Да, да, вам это по силам, уважаемый султан! Именно так! Счастливого пути!
Нескладный, длинный Нияз лениво направился к выходу. Тевкелев остановил его у самого порога:
– Султан, я, кажется, ничего еще не набрасывал вам на плечи. Погодите-ка. – Тевкелев протянул Ниязу кусок синего сукна. – Сшейте из него чапан, отменный получится чапан... А будем живы – главный подарок еще впереди! После трудов и дорог ваших неутомимых. Вы много ездите, видите много разных людей. Как они, любопытно мне, относятся к России, к царице нашей?
– Ну, что вы, господин посол! Я и без этого, без подношений всяких желаю, чтобы наш путь был усеян цветами! Если дело Абулхаира увенчается успехом, то и мне будет хорошо! – По улыбающемуся лицу султана побежали морщинки. – Слыхивал не раз, что русское сукно и крепко, и не выцветает, не то что бухарские тряпки: оденешь сегодня новенькую ткань, сияет, как девичья шейка, а назавтра выцветает, как бабий подол.
– Счастливого пути, султан!
– Ну, будь здоров, мурза!
«Кстати, хорошо получилось!» – улыбался Тевкелев, записывая в журнал расходов: «Султану Ниязу пожаловано сукно на 12 рублей 05 копеек...»
На другой день Абулхаир, Букенбай, Есет и Кудайназар долго совещались с послом, как лучше вызволить Таймаса. Решили действовать спокойно, без шума и угроз. Отправить к похитителям решили Кудайназара.
Однако это совещание не успокоило Тевкелева. Он понял: казахи, которые приняли подданство, настроены чересчур мирно, не склонны к активным действиям. Те же, кто разбой и насилие возводят в правило, не сидят сложа руки. Наверное, так уж суждено народу – вести неравные битвы, погибать... и тратить силы и время на пустые споры о своей свободе и независимости, сдабривая их ссылками на заветы предков... Если кто-нибудь не набросит на них жесткую петлю – сами казахи вряд ли покорятся! Будут мотаться, скитаться по своим пескам, что стадо без хозяина. Окажутся на острие копья и все равно гордость и строптивость свою будут выказывать! Не миновать им чьего-нибудь волосяного аркана. Захлестнет им шею...
Тевкелева поражала слепота казахов, непонимание или нежелание понять, что все эти церемонии императрицы с ними – до поры до времени. Что им дается шанс стать российскими подданными добровольно. Держава Российская зарится на индийское золото, и это многое определяет в ее политике. Если казахи станут препятствием на пути к осуществлению ее планов, царица не станет умолять их присягнуть ей в верности. Россия заговорит на языке пушек. «Может, я сделал ошибку, во всем уступая им? – укорял себя Тевкелев. – Не умеют они ценить поклонов. Почему колеблется Абулхаир? Не нападет на того же Сырлыбая? Если завтра, не приведи господи, что-нибудь случится с Таймасом, русское посольство должно будет разорвать всякие отношения с казахами! А казахи?... Они могут в ответ на это потребовать, чтобы все наше посольство было уничтожено! И Абулхаир-хан будет вынужден подчиниться вышедшим из повиновения биям!»
Тевкелев жил в крайнем напряжении. Ему всюду чудилась опасность, он не находил себе места, метался как затравленный зверь. Но только наедине с собой. На людях он держался спокойно, проявляя завидную выдержку. Давалась она ему нелегко, очень нелегко...
Появился наконец султан Нияз. Он улыбался во весь рот.
– Как идут дела ваши, как здоровье? – спросил он.
– Какие у меня дела? Вам, думаю, виднее было в вашей поездке, какие у нас дела? – лукаво прищурился посол.
– С тех пор как я покинул аул, у меня минуты свободной не было, ох-хо-хо-хо! Давненько не баловался я табачком, – начал вздыхать и охать Нияз, словно это и была самая важная новость. Он насыпал табак на ладонь, мелко раскрошил его, сунул в рот. Зажмурился от удовольствия. – Нынче, куда ни глянь, под каждым кустом стоит аул. Все Малые Барсуки заполонили аулы! Восемь лет назад, когда нас истребляли джунгары, мы не видели не то что овец, тени их не видели даже! А сейчас в каждой ложбине – тучные отары. Тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы – ну прямо тьма-тьмущая овец... Нынешняя зима будет в год Коровы, так кажется? Корова – она ведь скотина добрая, спокойная, стало быть, у нас в степи овец еще прибавится. Ох, славно, ах, хорошо!..
Тевкелев проклинал разговорчивого султана: «Да пропади ты пропадом со своими овцами! Кто тебя о них спрашивал...»
Нияз резко переменил тему разговора, будто подслушал мысли Тевкелева.
– Кстати, господин посол, я побывал в ауле Сырлыбая, узнал кое-что. Бедняга Таймас еле-еле дышит, не знаю, поднимется ли теперь когда-нибудь на ноги. Бьют его пять-шесть раз в день, кормят отбросами из собачьей миски; вырывают волосы с головы и тела, вроде бы, говорят, рыжий волос помогает от сглаза, а Таймас-то рыжий... Кто-то пустил слух, что этот пес – так его называют в ауле Сырлыбая – не прошел у муллы обряд обрезания. И что же над ним учинили? Раздели донага! К счастью, Таймас побывал в руках муллы, поэтому пока оставили его в живых.
Нияз смаковал свой рассказ, будто историю из «Тысячи и одной ночи». Тевкелева пробирала дрожь. Султан Нияз между тем вступил в другую колею: похоже, от его глаз ничего не укрывалось. «Может, он не такой уж размазня? – мелькнуло в голове у Тевкелева.
– С татарином, грозят, мы рассчитаемся по-своему. Его глазами накормим мух? Кожу с него сдерем с живого, глаза выколем, язык отрежем и отошлем с солдатами царице-бабе с письмом. Так в полный голос и заявляют, «Добро разграбим, свиту оберем до последней нитки и все поделим между собой!» Да-а-а, их сейчас, врагов наших, очень много. Потому они такие смелые: соберемся, мол, с силами, разобьем начисто башкир, нечего им самим к нам шастать да послов всяких возить. Но больше всех зол Сырлыбай, он мне так и сказал: передай своему родственнику Абулхаиру, – чтобы образумился, да поскорее, а не то поздно будет. Пусть отступится от этого чужака, не то простится с головой!
Выложив новости, Нияз наконец убрался. Когда он живописал страшные картины, лицо его не дрогнуло ни разу, а глаза блестели так, словно он рассказывал увлекательную сказку.
В ту ночь Тевкелев не сомкнул глаз, стараясь разобраться, где правда, а где вымысел в рассказе Нияза. Своим людям он решил пока ничего не сообщать, чтобы не будоражить их.
На закате следующего дня к нему прискакали Байбек и еще четыре всадника от хана. Байбек, как обычно, залебезил, засылал его вопросами:
– Господин посол, в здравии ли вы, в целости ли ваш скот? – На лице у этого человека всегда улыбка, спина всегда полусогнута. – Опять будете гневаться на меня, господин посол, опять, знаю, не согласитесь, но хан приказал мне, и мое дело выполнить приказ... Пусть господин посол без промедления передаст мне все свое добро.
Сердце Тевкелева екнуло: «Все идет так, как я и предполагал». Он вызвал к себе на совет башкирских баев Кокаша, Алдарбая, Кадрияса и Юмаша.
Услышав новость, башкиры насторожились:
– Это же разбой!
– Может, хан теперь сам собирается учинить над нами насилие?
– Нет, нельзя отдавать наше добро! Без него мы никому тут не будем нужны! С нами перестанут совсем считаться!
– Не отдадим! Не отберет же хан все силой, не решится! А поднимет на нас руку, мы ведь тоже драться умеем!
– Сколько можно терпеть от них, проявлять покорность?!
– Если хан не знает, куда девать свою силу, почему он не применит ее против своих разбойников? Почему не усмирит их?
Тевкелев понимал: нельзя ссориться с ханом, нельзя рвать с ним отношения. До добра это не доведет. Надо ждать, тянуть время. Надо вызвать сюда Букенбая и посоветоваться с ним.
– Нет, ссориться с ханом не в наших интересах, без его поддержки нам с вами не миновать беды. Мы совсем одни, и мы оторваны от родины... Надо ответить хану, что настоящее время его просьбу выполнить не представляется возможным, а сами попытаемся повлиять на хана через Букенбая.
Слуги вернулись к Абулхаиру с пустыми руками, он рассердился и опять погнал их к Тевкелеву с такими словами:
– Я не собираюсь латать его тряпками стены моей юрты! Две телеги с русским добром не дают покоя нашим ртам. Эти смутьяны очень опасны, и не успокоятся, пока не получат своего. Не дадим сами – отберут силой, никого не пожалеют, убьют и посла, и меня, и все наше окружение... Жизнь дороже любых тряпок. Будем живы, все у нас будет.
Упираться дальше не было смысла. Тевкелев отдал людям хана два сундука, два тюка в впридачу кое-что из своей собственной одежды. Дрожащей рукой вывел в журнале: «19 ноября хану Абулхаиру передано подарков на восемьсот восемьдесят семь рублей пятнадцать копеек».
Ночь прошла тревожно. Ни один человек не спал. Каков уж тут сон, когда такие дела творятся. «Теперь, – шептали люди, – скорее всего следует ждать чего-то ужасного. Или истребит всех нас сам, или пошлет гонцов к своим противникам. Доживем ли до следующего утра?»
Люди писали домой прощальные письма, не надеясь что они вернутся в родные места. Тевкелев ломал голову, как бы утром кому-нибудь устроить побег из ставки, подать весть о себе в Уфу.
Обойдя утром весь свой стан, Тевкелев убедился, что он как стоял, так и стоит, все до единого живы-здоровы.
«Уж не приснился ли мне страшный сон? – потряс головой посол. – Однако кто сказал, что эти бандиты придут не днем, а ночью? Таймаса они тоже похитили среди бела дня. Какая им разница – день или ночь? Может быть, они решили рассчитаться только со мной? Какой смысл им убивать остальных? Остальных они могут продать в рабство... Зачем им громить все посольство? Завладев сундуками и тюками, они могут разделаться со мной каким-нибудь более хитрым способом, без свидетелей. Вызвать, например, через слугу к хану, а там...»
Тевкелев как в воду глядел: к нему в юрту шмыгнул Байбек и склонился перед Тевкелевым в поклоне:
– Здравствуйте, господин посол! – заискивающе произнес он. – Как ваши дела, в добром ли вы здравии? На месте ли ваш скот?
– На месте, приятель, на месте! Все здоровы! – с улыбкой ответил Тевкелев. Он решил встретить смерть с улыбкой.
– Вас приглашает к себе хан.
– Погоди немного! Сейчас отправимся! – Тевкелев слегка помедлил, потом пошел к башкирским биям.
Видно, лицо у него было такое, что заставило их насторожиться.
– Хан прислал за мной, – произнес Тевкелев, еле сдерживая дрожь в голосе.
– Что опять понадобилось этому псу? Вчера нас ограбил, сегодня...
– Не ходите! Не к добру это! Не может этот злодей звать вас с добрыми намерениями!
– Мы вас не пустим! Защитим! Что бы ни случилось, будем с вами! Встретим беду вместе!
На глазах Тевкелева блеснули слезы: никогда в жизни он не слышал более дорогих слов.
– Нет, я пойду, обязан пойти. Зачем ему убивать меня средь бела дня? – голос его окреп, звучал уверенно, хотя сам он не очень-то верил тому, что говорил. – Ослушаться в данной ситуации – значит обидеть или обрадовать...
Башкиры вышли вслед за послом и неотрывно глядели, как он удалялся.
На этот раз Байбек провел Тевкелева мимо огромной ханской юрты, остановился около круглобокой юрты старшей жены Абулхаира.
– Добро пожаловать, господин посол! Проходите на торь, прошу вас! – Абулхаир поднялся, подал Тевкелеву руку, сам сел только после Тевкелева. Абулхаир и его жена приветливо улыбались. – Как спали?
– Неплохо. Слава богу, сплю хорошо.
– А я сегодня поднялся весь разбитый... Наверно, постель была неудобная, – улыбнулся хан загадочно. – Прошу вас, угощайтесь! Я люблю чай, приправленный гвоздикой, корицей и талшином. Если не понравится – не стесняйтесь, скажите, вам нальют из другого чайника. Но сначала отведайте из моего.
– С удовольствием попробую, спасибо. Я не прочь узнать то, что мне неизвестно...
– Прекрасно сказано! Русские, я слышал, тоже любят чай.
– Что верно, то верно. Мы любим побаловаться чайком.
– Но ведь у вас не жарко, жажда вас мучить не может.
– А мы пьем чай, чтобы согреться! – Тевкелев поднес пиалу ко рту, сделал маленький, осторожный глоток. Чай имел своеобразный, но очень приятный вкус: кисловатый, острый, он ласкал небо.
Как ни были напряжены нервы Тевкелева, он не мог не заметить, что что-то томит хана, что тот хочет что-то сказать, но не решается.
– Как у вас с едой? Еще не кончились припасы? – осведомился Абулхаир заботливо.
– Благодарствую. Пока есть все необходимое.
– Недели через две пошлю людей в Хиву. Надо пополнить запасы, хлеба свежего у вас, наверное, уже нет.
– Есть, не утруждайте себя беспокойством.
Абулхаир сидел, скрестив ноги, и с видимым удовольствием потягивал чай.
– Господин посол, может, вам неудобно сидеть? – протянул он Тевкелеву мягкую подушку.
– Благодарствую.
– Вы обиделись на меня за вчерашнее? – спросил Абулхаир с несвойственной ему застенчивостью.
– Почему вы так решили? – губы Тевкелева тронула легкая улыбка.
– Потому скорее всего, что раньше сколько я ни просил вас... о том же, вы не слушались, отправляли моих слуг и джигитов ни с чем...
– Я всегда был прижимист. Так, по крайней мере, утверждает моя жена, – шутливо ответил Тевкелев.
– Ох-хо-хо, жена, видно, что-то заметила за вами... – засмеялся Абулхаир. – Мы тоже кое-что заметили... – Он лукаво посмотрел на Тевкелева. – Я решил, забыв о стыде, взять ваши вещи себе, вернее, для наших с вами целей. Так оно, уверяю вас, будет лучше и удобнее: зачем каждый раз, когда понадобится кого-нибудь одарять, посылать к вам человека? К тому же я лучше знаю, кому следует, а кому не следует сунуть тряпку, – в голосе хана прозвучала ирония, – пришлось вот поступить таким странным способом... Мы с вами тащим общую ношу. Какая разница, кто преподнесет им подарок? В степи всем известно, что моя байбише не присвоит себе материю, не будет шить из нее наряды, – шуткой закончил этот разговор Абулхаир.
