Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
Озера вдали отражались в лунном свете расплавленным свинцом. На самом ближнем озере, на берегу которого расположилась ханская орда, весело играла рыба. Брызги вспыхивали, словно искры, словно осколочки луны, которые она, забавляясь, пригорошнями сыпала на озерную гладь... В озерном камыше пели лягушки, стрекотали цикады... Сладко дремал камыш под охраной безветренной ночи, но вот он заколыхался, зашевелился: кто-то, взбудораженный красотой ночи, поднял там возню... Зараженные звуками неугомонной, бурлящей в полноводных озерах жизни, фыркали лошади. У коновязи, ржали жеребята, где-то за юртами постанывали верблюжата. Им отзывались, успокаивая, верблюдицы: «Дитя мое, не тревожься, я рядом...»
Тевкелев стоял потрясенный этой красотой, завороженный этими звуками. Как же ему были дороги и понятны – и эта красота, и эта тишина, и эта лунная ночь, и ее звуки, и ее жизнь, и ее радости. Кажется, живи и наслаждайся беспредельным этим миром и тишиной, которые созданы для доброты и спокойствия. Так откуда же берутся среди этой первозданной красоты грозно ощетинившиеся копья, обиды, споры, притеснения? Откуда и зачем зло и насилие, отравляющие существование не только самих смертных, которые исповедуют их и сеют, но и разрушают удивительный этот мир. Мир, созданный с такой любовью и вдохновением великим Творцом!
Все живое – и на земле, и на небесах – кажется, должно возносить благодарственную молитву за эту красоту, за эту дивную лунную ночь. А люди? Что же все-таки думают, что чувствуют сейчас люди? Среди голосов и звуков, наполняющих ночь, не слышно лишь голосов людей.
Почему приумолкли обитатели этого большого аула, почему все они словно бы насторожились? Опасливо вслушиваются, всматриваются в нас, чужаков, прибывших с края света: «Незнакомые люди, незнакомый язык, незнакомое обличье...» Конечно, мы для них – чужаки, странные, непонятные и, возможно, опасные. Казахский этот аул – точечка на земле – обычно, наверное, шумный, полный суеты, забот, радости и печали, затих, притаился, будто стремясь спрятаться от чужих глаз.
Тевкелев ворочался в постели всю ночь, но так и не смог заснуть: мешали чрезмерная усталость, неизвестность, волнение, потрясение, испытанное от волшебства ночи.
Вместе с первыми лучами солнца в юртах проснулись женщины. Одна за другой высыпали на воздух, взяли кожаные ведра, подоили верблюдиц, разожгли очаги – заклубился дым, засверкали огни. Молодые женщины кружились возле своих юрт и очагов как бабочки.
Тевкелев с восторгом наблюдал за ними.
Немного погодя из юрт вышли старики. Взяв в руки медные кумганы, аксакалы не спеша направились подальше от юрт, за аул.
Никто не торопился, никто не бежал. Невозможно было представить, что в этом неспешном и тихом существовании есть место для распрей, тем более – для ненависти. Неужто эти неторопливые, величавые, спокойные люди способны броситься на кого-нибудь с кинжалом в руке, схватить кого-то за грудки, подставить ножку... «На первый взгляд, они смирнее овечек!» – Тевкелев покачал головой, задумался.
Медлительность и спокойствие, спокойствие и медлительность. Будто кто-то заколдовал всех обитателей аула, задал им один ритм, который не учащается, но и не ослабевает, подчиняя людей своим законам и правилам. И этот неизменный ритм, это плавное движение, будто заворожившие аулчан, заворожили и Тевкелева. Он не мог оторвать глаз от аула, с обостренным вниманием охватывал, кажется, все, что там происходило...
Какой-то мужчина, собираясь в дорогу, раз сорок входил и выходил из юрты – и все-таки что-то забыл. Уже отъехал было, но вернулся, остановился около дома, позвал жену. Из дверей выплыла женщина в просторном длинном платье, протянула ему шакшу – табакерку. Мужчина постучал шакшой о луку седла, насыпал в ладонь насыбай, положил его под язык и только после этого отправился в путь.
Чтобы как-то стряхнуть эту монотонность, Тевкелев крепко зажмурился, резко встряхнул головой. Он скрылся в своей юрте.
Он не знал, что ждет его сегодня. Это вызывало у него досаду. Тевкелеву не лежалось, не сиделось, на него начинали наползать скука и недовольство собственной бездеятельностью. Из ханской ставки пока никто не появлялся. Около нее, заметил посол, сегодня было пусто – не то что вчера. Лошадей у коновязи поубавилось.
Тевкелев приблизился к железному сундуку, установленному на правой половине его жилища. Вынул из кармана ключ, четыре раза со звоном повернул его в замке, открыл сундук и вынул два кожаных футляра. Открыл футляр из черной кожи, вынул из него свернутую трубочкой бумагу.
Тевкелев надел очки и принялся внимательно изучать ее. В который уже раз! То была инструкция Коллегии иностранных дел о том, как послу вести переговоры в диком киргиз-кайсацком краю. Завершали инструкцию размашистая подпись российского канцлера графа Головкина и мелкий и витиеватый росчерк пера вице-канцлера Остермана.
В инструкции той все было расписано и учтено вплоть до мелочей, кроме разве того, как следует чихать и кашлять на чужбине. Она была читана-перечитана послом множество раз, вызубрена наизусть. И Тевкелев уже действовал согласно ее указаниям.
Он уже расспросил казахских послов, которые сопровождали его в пути, почему Абулхаир-хан решился на такой шаг, как просьба о принятии подданства российского. Как отнеслись к этому шагу другие казахские правители. Казахи повторяли ему снова и снова то же, что твердили и в Петербурге: «Абулхаир-хан – самый влиятельный, самый авторитетный у казахов хан. Он печется о спасении своего народа, хочет защитить народ от истребления захватчиками. Это дело он обговорил с предводителями всех казахских родов и племен».
Теперь, согласно инструкции, Тевкелев должен встретиться с ханом наедине, уточнить его предложения, наметить пункты для переговоров и условия договора, которые хан в основных чертах уже высказал в письме к царице и передал на словах через своих послов.
Только после такой встречи он имеет право при всем народе торжественно прошествовать в ханскую ставку и держать там речь как посланец великой и могучей России. И в этой речи он должен сказать, что державная императрица своими глазами прочитала письмо хана, своими ушами внимала заверениям и словам, переданным ей через Куттымбета Коштаева и Сейткула Кудайкулова. И что она выражает согласие взять под крыло Российской империи хана Абулхаира с подвластным ему улусом, о чем и посылает со своим послом господином Тевкелевым грамоту Абулхаир-хану, султанам и предводителям родов, казахскому народу и войску...
Потом он сообщит хану и всему собравшемуся народу, что великая государыня не оставит без своего высокого покровительства и защиты новых своих подданных – казахского хана, султанов, биев, воинов, народ – и требует лишь, чтобы они всегда были верны своему слову и служили ей верой и правдой. И в том они должны дать клятву и присягу на Коране, а также заверения, что они добровольно идут на этот шаг. Посол обязан напомнить казахам, что подобную присягу России принесли хан Аюке, другие калмыцкие тайши и предводители башкирских родов. Подчеркнуть далее, что Россия никогда не оставляла и впредь не будет оставлять без внимания просьбы и нужды народов, находящихся в ее подданстве.
Потом он возгласит, что великая государыня-царица посылает дары, которые он будет иметь честь вручить после церемонии принятия присяги – каждому в соответствии с заслугами перед народом, с его знатностью и именем.
И лишь когда самая важная часть церемонии будет закончена – присяга получена, дары розданы – послу вменялось объявить казахам, что подвластные России народы, например, башкиры, платят ей налог и поставляют заложников из знатных семей. Если хан и его приближенные воспримут эти условия спокойно и одобрительно, они должны будут дать в том письменное подтверждение. Если же эти пункты договора вызовут у них возражения, то настаивать на них послу не рекомендовалось.
В Коллегии не исключали, что у Абулхаир-хана будут условия и соображения, которые он, по тем или иным причинам, не считал возможным передать через своих послов. Тевкелев обязан был выслушать, обдумать и внести в договор, разумеется, если они будут приемлемыми.
После подписания договора придет черед подсказать хану, что следует послать в Россию новое казахское посольство с сообщением о том, что Абулхаир-хан и его народ добровольно приняли русское подданство. После чего обе стороны должны освободить и вернуть домой пленных.
Были у Тевкелева поручения, которые ему надлежало держать ото всех в строжайшей тайне. По пути в казахские степи и обратно он должен был примечать, запоминать и потом заносить на бумагу все то важное, что попадется ему на глаза. Особое внимание, вменялось послу, обратить на то, каковы там земли, водные запасы и природные особенности, есть ли полезные ископаемые, какие имеются крепости и города для обороны от врагов. Сколько улусов и каковы отношения между ними, сколько пастбищ и скота у Абулхаира и его ближайших сподвижников, кто из них истинно верен хану, а кто – в скрытой оппозиции? Кто из других степных воротил пользуется в степи наибольшим влиянием? Какие хан собирает налоги и подати со своих подданных, с кем казахи торгуют, что покупают, что продают, какие ремесла у них развиты? Где они добывают оружие и какое предпочитают в деле, есть ли у них пушки и порох? С какими странами и народами граничат, ладят или не ладят с соседями, есть ли из степи прямые дороги в города России, и если есть, то в каком они состоянии? Обычаи, привычки, традиции и законы казахов – их Тевкелев также обязан был пристально изучить и доложить о них по возвращении.
Среди тех, кто ехал вместе с ним, находились два человека задачей которых было тайно составить карту казахских земель, а также вести наблюдения по всем пунктам, интересующим Коллегию.
Тевкелев имел строгие и определенные указания относительно освобождения русских людей, томившихся в плену на чужбине.
И когда посол выполнит все, что ему было предписано, он может со спокойной совестью возвращаться в Петербург представить Коллегии письменный отчет о своей миссии, о финансовых издержках, а также расписки казахов в получении царских даров...
Все в инструкции известно Тевкелеву – все до последней буковки и запятой! Тысячу раз читано, изучено, принято к сведению. Но как не освежить ее в памяти – в день, который может стать великим для казахов, ответственным для него, посла, и важным для России? К тому же... к тому же он не удивится, если в его свите есть человек, которому инструкция знакома так же досконально, как и ему самому, и которому поручено глаз не спускать с этого полуправославного, полумусульманина... Не мешало бы докопаться, узнать, кто он, этот соглядатай... Но всему свой час.
Однако почему до сих пор хранит молчание ханская ставка? Сегодня хан не прислал даже пищи, его люди пригнали посольский скот на убой да кумыс. Так-то вот, лучший во всей Российской империи знаток восточных мурза Кутлук Мамбет Мамашев! Поломай-ка голову, попробуй разгадать поведение казахского хана! Четыре белоснежные юрты в бесценных коврах, мягкие одеяла, двадцать овец, сабы с вкуснейшим кумысом в твоем распоряжении, свобода – ходи, гуляй, разговаривай, с кем пожелаешь! И молчание – тишина, ни какого шевеления в ханской ставке. Вот и весь почет и внимание, которые пока оказывает тебе главный хан казахского народа! Даже обходительный ханзада куда-то исчез.
Неужто казахские послы нашептали хану нечто такое, что понудило его отказаться от первоначальных намерений? Невероятно! Когда он, Тевкелев, уже находился в Уфe, Абулхаир прислал ему через своего тестя Суиндыка письмо. В нем содержались торжественные поздравления Анне Иоанновне в связи с ее восшествием на престол и заверения в том, что он готов не только сам принять русское подданство, но и способствовать тому, чтобы другие казахские ханы последовали его примеру. И что уже сделал для этого кое-что. «Моим словам вняли хан Бухары Абулпеиз, хан Хивы – мой брат Жолбарыс, также известный среди казахов Акбатыр-бек. На нашу сторону склоняется и Барак-хан, владевший когда-то городами Ташкент, Сайрам и Туркестан...» – сообщал Абулхаир в том письме. И обещал встретить русское посольство с распростертыми объятиями.
Да-а, вот тебе, Тевкелев, и «распростертые объятия»!..
Он с великой бережностью извлек из сундука два драгоценных документа: то были грамоты государыни императрицы. Они были перевязаны атласными лентами и вложены одна в зеленый, другая – в пурпурный сафьяновые чехлы.
Обе грамоты были датированы девятнадцатым февралем 1731 года. Обе были адресованы хану Киргиз-кайсацкой орды Абулхаиру. На обеих красовалась собственноручная подпись ее величества императрицы.
Содержание грамот было различно. Грамота, которая покоилась в зеленом сафьяне, была короткой. В ней царица извещала Абулхаира о том, что готова внять его просьбе, переданной ей через послов Куттымбета Коштаева и Сейткула Кудайкулова. С этого дня будет считать своими подданными его самого, подвластную ему Киргиз-кайсацкую орду и войско. В знак этого посылает к хану своего посла Тевкелева. Требует, чтобы любое пожелание, высказанное ее послом от высочайшего имени, неукоснительно выполнялось, а также – чтобы он имел возможность вернуться в Петербург без препятствий и в добром здравии. Как свидетельство своего высочайшего благоволения государыня императрица посылает хану шубу с позументами, шапку, саблю, дорогое сукно и другие перечисленные в списке дары.
Грамота в пурпурном сафьяне была более длинной и подробной. В ней были перечислены «пожелания» императрицы. Четыре из них были предложены самим Абул-хаиром и переданы его послами устно.
Во-первых, казахи должны дать обязательство быть верными царице, служить ей верой и правдой, аккуратно платить и в срок. Во-вторых, казахи не должны терпеть обид и притеснений со стороны других подвластных России народов, но и сами обязуются не чинить им обид и притеснений. В-третьих, в случае, если на казахов будет совершено нападение другими государствами и народами, они будут просить помощи, защиты и покровительства у России и получать их. В-четвертых, казахи должны
вернуть башкирам и другим подвластным России народам пленных, в свою очередь имеют право получить у них своих соотечественников, захваченных в плен.
Принимая условия казахского хана, царица в свою очередь выдвигала собственные условия. Она требовала, во-первых, чтобы казахское войско, как и войска башкир, калмыков и других народов России, в случае необходимости было готово – по ее приказу или приказу наследника русского престола – встать на защиту интересов великой России. Чтобы казахи, во-вторых, не причиняли зла народам, подвластным России. Чтобы, в-третьих, обеспечивали охрану и безопасность русским купцам и торговым караванам, оберегали их от разбоя и грабежей...
Какую из этих грамот зачитать перед ханом и предводителями родов, должен решить сам посол Тевкелев, сообразуясь с обстановкой.
Но эта тишина... Словно целый народ сговорился хранить молчание... Это начинало не на шутку тревожить Тевкелева, хотя он, повидавший на своем веку немало стран и народов, поднаторевший в переговорах, спорах и разрешения конфликтов, не был склонен легко впадать в панику.
Он ждал, что кто-нибудь объявится и пригласит его к хану или, в крайнем случае, принесет от него весть. Однако ждал он напрасно...
В душе Тевкелева постепенно стало зарождаться подозрение: спокойная, тихая жизнь в ханской ставке вокруг нее не отражает положения, которое существует в казахских улусах. И хотя в этих мирных аулах, что раскинулись здесь, стоит тишина, спокойствие это обманчиво...
Он стал приглядываться к окружающей обстановке более внимательно и заметил бесшумное движение и подозрительную езду каких-то людей, Среди тесно поставленных юрт он обнаружил немало всадников. Они спешивались на окраине аула, заходили в юрты, но долго там не задерживались. Некоторые и вовсе не сходили с коней: поговорят о чем-то и отъезжают неслышным сторожким шагом. Зачем эти люди здесь, с чем они уезжают, исчезая в голубом мареве? Загадка не простая.
Лишь ханская ставка словно вымерла, около нее было пусто; настораживающе пусто...
Тевкелев мучился в догадках и неведении. Как ни старались башкирские баи из его свиты хоть что-то вызнать у казахов, но ничего не добились.
Миновали сутки, как русское посольство прибыло на эту непонятную, странную землю. Кажется, не произошло ничего такого, что должно было бы заставить Тевкелева насторожиться. Однако тишина эта его и беспокоила. И все же послу нужны факты, а не случайные наблюдения, которые могут ничего и не значить, и уж тем более – не эмоции!
Он долго размышлял, потом склонился над своим дневником и записал:
«Пятого октября прибыли в местечко Мантюбе на берегу реки Иргиз. Получив об этом весть, Абулхаир-хан поручил встретить русское посольство за две версты от ставки... Юрта для посла находится неподалеку от ханской. Абулхаир-хан велел своим людям взять в целях сохранности коней и верблюдов из русского каравана – всего 200 коней и 12 верблюдов».
«Что бы еще написать?» – прикидывал Тевкелев, но так и не нашел ничего примечательного. Вздохнул и спрятал дневник в железный сундук.
До захода солнца Тевкелев лежал на одеялах, разглядывал и считал свисавшие с шанырака разноцветные плетеные кисточки.
В полночь в его юрту воровато, как кошка, проскользнул человек и зашептал:
– Господин посол, меня послал к вам хан. Он велел передать: «Нам необходимо встретиться сегодня же ночью. Тайно, потому что предводители родов следят за мной, не хотят, чтобы я увиделся и говорил с послом наедине». До тех пор настырничают бии, пока им не будет объявлена царская воля и не будет зачитано царское послание. «Мы, – сказал хан, – должны встретиться так, чтобы об этом не узнала ни одна душа!» Вот оно какое дело! Что мне передать хану?
Тевкелев счел разумным сначала отправить вместе с ночным посетителем к хану Таймаса и Юмаша. Таймасу он доверял полностью, полагался на его ум и выдержку. Юмаш был быстр, ловок, плутоват, знал три языка, хотя разобраться, кто он – татарин, башкир или русский – никто не мог.
Вскоре перед Тевкелевым вырос как из-под земли Юмаш. Он запыхался и был возбужден:
– Господин посол, вам следует переодеться вот в эту одежду. Хан поджидает вас за аулом, в зарослях тамариска. Он предупредил: надо быть осторожным, очень осторожным!
Тевкелев нацепил на себя рваный чапан, большой треух и вышел вслед за Юмашем.
Весело и ярко светила луна. Она словно приветствовала путников, желала помочь им не потерять тропинку, не сбиться с дороги. Юмаш уверенно вел посла среди зарослей чия и тамариска, петляя и меняя направление. Вдруг совсем рядом застрекотала цикада, и Юмаш пошел прямо на этот звук: оказывается, это был условный сигнал, подал его Таймас.
Тевкелев увидел человека. Его фигура казалась в лунном свете совсем белой. «Господи, привидение, а не человек!» – мелькнуло в голове Тевкелева.
Хан и посол поздоровались, раскрыв друг другу объятия. Постояли так молча, потом сели на расстеленный коврик. Таймас и Юмаш исчезли, будто растворились в ночи.
– Как добрались до нас? Здоровы ли, не измучены дальней дорогой? Не испытали непредвиденных трудностей или неприятностей нежданных? – начал беседу хан.
– Бог миловал! Здоровы ли, благополучны ли вы? Не испытываете ли вы какие– нибудь трудности или неприятности? – осведомился в свою очередь Тевкелев.
– Я пребываю в неизвестности и неуверенности относительно того, как оно пройдет, наше дело, – сразу же признался хан, – потому я решил поговорить с вами наедине. Прежде чем пригласить вас завтра на совет предводителей родов. – Абулхаир умолк, словно бы давая послу время осознать его слова и приготовиться к тому, что он собирался сообщить ему еще. – Они считали, что я «Отправил в Петербург Сейткула и Куттымбета с единственной целью – просить войско для войны с джунгарами. Узнав, что к нам направляется русское посольство, они насторожились. Стали следить за каждым моим шагом и вздохом... – Хан опять умолк, подбирая наиболее подходящие слова для открытия горькой и неожиданной правды. – Когда бии увидели, что вы прибыли вместе с казаками, с военными людьми при оружии, они явились ко мне, поставили условие: – «Встретиться и говорить с послом ты можешь только в нашем присутствии!» Они настроены очень враждебно... Говорить сейчас о том, что мы готовы принять русское подданство, следует с крайней осмотрительностью... Если вообще стоит об этом говорить...
Тевкелев чуть не задохнулся. К его горлу подкатил тяжелый, будто из камня, комок. Он искал слова, которые могли бы выразить его состояние – негодование, возмущение, обиду, и не находил их. Душа его, недавно ликовавшая, точно покрылась ледяной коркой. Тевкелев впился горящим, гневным взглядом в бледное и непроницаемое лицо хана.
Абулхаир понимал, что чувствует в данную минуту царский посол, и спокойно, бесстрастно процедил сквозь зубы:
– Не надо отчаиваться. Есть надежда.
– Как же вы осмелились снарядить своих послов в Россию? С такими заверениями! Ведь вам-то было известно, что предводители родов не поддерживают ваши планы? – голос Тевкелева звучал с еле сдерживаемой яростью.
Хан оставался невозмутимым:
– Господин Кутлук Мамбет, не расстраивайтесь. Не гневайтесь понапрасну. Нас теперь двое в одной упряжке – вы и я. Двоим легче, – неожиданно он улыбнулся. – Что толку обвинять и упрекать задним числом... Полезнее, по-моему, пораскинуть мозгами да прикинуть, как нам вернее и правильнее всего действовать в создавшейся обстановке. – Абулхаир запнулся, будто натолкнулся на препятствие, потом продолжал: – Но коли уж вы спросили, «как я осмелился», что ж отвечу. Попробую объяснить... У меня не было иного выхода. Никакого другого, кроме этого. Наши предки еще недавно жили на склонах Каратау, владели и правили Ташкентом, Сайрамом и Туркестаном. Теперь эти земли находятся под пятою контайджи. На захваченных врагом землях остались мои родные. Мне пришлось перекочевать в эту голую степь. Народ, который вынудили покинуть отчие края, сам начинает приносить беды другим народам. Я оказался в ссоре и вражде с бухарцами, башкирами, калмыками. Сейчас, правда, с трудом удалось нам смягчить Бухару и Хиву, кое-как наладили с ними отношения. Остальные по-прежнему настроены против нас враждебно, я имею в виду башкир на Урале и калмыков на Едиле. Калмыцкие тайши – люди непостоянные, ненадежные: сегодня говорят одно, завтра – другое, найти с ними общий язык трудно. Башкиры упорствуют: без соизволения на то русских царей они не пойдут на соглашение с нами. – Абулхаир подавил вздох, досадуя, что приходится объяснять истины очевидные, но для него больные. – Что, по-вашему, должен был я предпринять?.. Русское подданство дает мне возможность помириться с башкирами и калмыками и сосредоточить все силы на борьбе с джунгарами. К тому же я убедился, что русские не дают в обиду своих подданных.
– Что ж, согласен, в ваших рассуждениях есть резон. Мне неясно другое: как вы намереваетесь осуществить свои замыслы, если им будут противиться ваши бии? Ведь они, насколько я понял, не были поставлены в известность именно потому, что вы знаете, как они отнесутся к идее подданства?.. – Тевкелев уже овладел собой, но не мог представить себе, на что рассчитывает Абулхаир-хан.
Абулхаир насмешливо хмыкнул:
– Простите меня, господин посол, но вы не знаете казахов. У нас есть поговорка: «Норов коня знает его хозяин». Если мы будем действовать с вами в согласии, то вы сами убедитесь, что мой замысел не столь уж безнадежен...
– Как же все-таки? – прервал хана Тевкелев, желая получить конкретное разъяснение.
– Строптивых коней приручают не силой, а хитростью. Силой не подчинишь себе и шакала, хитростью же можно взнуздать даже льва... Народ наш сейчас подобен льву: встретит слабого – прикончит, столкнется с сильным – сам погибнет. Нас со всех сторон окружили сильные враги. Сколько я думал-передумал... И пришел к выводу: чтобы выжить, необходимо установить мир и согласие с самым сильным и надежным соседом. Это лучше, чем исчезновение с лица земли, не так ли? – обратился хан к Тевкелеву. – Пусть люди говорят и думают обо мне что хотят, я уверен, что выбрал единственно правильный путь – как для себя, так и для всего народа, за который я считаю себя в ответе.
– Думаю, однако, что сделать это будет нелегко, – начал было Тевкелев, и хан горячо поддержал его, не дав высказаться.
– Верно. Потому-то, господин посол, я и пригласил, вас на совет. Нам следует вместе придумать нечто такое, что заставило бы строптивых поддержать нас. В одиночку бороться трудно, ох как трудно. Нас двое. Если мы будем действовать вместе, надеюсь, все образуется и мы своего добьемся.
Тевкелев хранил молчание, хмурился.
– У нас в народе говорят, – продолжал Абулхаир, – что добрым словом даже змею можно выманить из норы.
Казахи очень ценят такт, уважение и внимание к себе. Нельзя сразу требовать, чтобы они приняли присягу. Это отпугнет их. Сначала надо оказать внимание каждому бию. Если вам, господин посол, удастся привлечь на свою сторону нашу знать, то народ пойдет за вами. Главное препятствие – это бии.
– Ваши послы и в Петербурге и в Уфе заверяли нас, что решение о принятии вами подданства обсуждено на общем совете и потому трудностей с этим не возникнет... – По тону Тевкелева можно было догадаться, что он уязвлен и возмущен. – Однако здесь я узнаю совсем другое.
Хан, к его изумлению, вдруг рассмеялся и сказал:
– Я же во всем вам признался, только что открыл все как на духу! Поймите же меня наконец: если бы я только заикнулся перед биями о подданстве, они не согласились бы послать в Россию послов, ни за что не согласились бы! А не заверь я Россию в готовности принять подданство, царица не отправила бы за тридевять земель свое посольство и вас, посла... Не прибудь сюда посольство!.. Разве я смогу без вас убедить народ, людей? Теперь вы здесь. И у меня появилась хоть маленькая, да надежда – достичь желаемой цели. – Абулхаир говорил с полной убежденностью в своей правоте и праве на подобный поступок – такой и никакой иной.
Тевкелев с каким-то новым пристальным интересом вглядывался в хана, будто пытался проникнуть в тайное тайных этого необычного, неожиданного человека. Абулхаир замкнулся, словно было ему безразлично, что подумает о нем, как поймет его русский посол.
– А как вы намерены поступить, если народ все же не поддержит вас? Не пойдет за вами? – Мускулы на лице Абулхаира затвердели еще больше. Не дождавшись ответа, Тевкелев спросил: – Если наша попытка не увенчается успехом, не причинят ли ваши люди вреда мне и посольству русской царицы? Сможете ли вы оказать нам помощь и содействие в случае... осложнений?
Абулхаир вяло усмехнулся, словно был разочарован вопросом посла:
– Если мы сумеем задобрить наших биев подарками и обхождением, они не причинят вам никакого вреда. И принять подданство русской императрицы согласятся. Все, повторяю, зависит от того, как мы поведем себя.
– Когда вы собираетесь получить от меня грамоту государыни императрицы? – спросил Тевкелев.
– Я извещу вас об этом чуть позже. Я наблюдаю теперь за некоторыми нашими биями. Хочу разобраться, чем они дышат. – Хан легко поднялся с места, пожал Тевкелеву руку и исчез в зарослях тамариска, бросив на ходу Юмашу: – Проводи меня!
Луна и звезды побледнели, готовые вот-вот раствориться в небесной выси. Приближался рассвет, а с ним – новые заботы и волнения.
«Теперь мне ясно, почему сюда столько людей понаехало. Теперь-то, наверное, все и начнется! – рассуждал Тевкелев.
Утром и в самом деле началась суматоха. Не вернулся Юмаш. Его не было до самого полудня, и это всполошило все русское посольство. Юмаш появился лишь после полудня, когда тревога Тевкелева и его людей достигла предела.
Юмаш поведал, что по дороге в ставку посла его перехватили какие-то люди и, связав по рукам и ногам, куда-то потащили. Он оказался в юрте, в которой было полным-полно людей, в основном аксакалов. Они были суровы и враждебны и учинили ему допрос.
– Что ты делал среди ночи на дороге?
– Шел на ханскую кухню.
– И что же ты там оставил? Зачем поперся туда?
– Захотелось мяса.
– А что, у вас жрать нечего?
– Есть, еда у нас есть, да уж больно захотелось мне свежего молодого мяса, давно, аж с самого дома, не ел свежего мяса...
Бии не верили, качали головами, шептались, хмурились.
– Эй, ты, здесь нет дураков, которые поверили бы твоим лживым словам! Ты, видать, принимаешь нас за простачков! – прикрикнул на Юмаша краснолицый мужчина. – Говори правду, иначе головой поплатишься, бродяга! Если не скажешь правду, бросим во-о-он в то озеро, никто о тебе и не спохватится... Где шатался, с кем встречался, отвечай.
Юмаш упрямо твердил о кухне и свежем мясе. Аксакалы кивнули трем джигитам, и те окружили его, поигрывая плетьми. Один ткнул Юмаша рукояткой в затылок:
– Хватит врать да изворачиваться! Это ты ведь свел своего посла и нашего хана!
Юмаш однако, не испугался и повысил даже голос:
– Ну что ж, вы можете убить меня, но только поторопитесь! Я сказал правду. Не видел я ни посла, ни хана, они, наверное, спят по ночам, как оно и положено людям, Мне ничего неизвестно, ничего не знаю. Знаю только, что я не пес какой-нибудь, а такой же мусульманин, как и вы. Предупреждаю: как бы не пришлось вам пожалеть об этом! Русские вам не башкиры или калмыки, с которыми вы то деретесь, то милуетесь. Если вы хоть пальцем тронете меня или кого другого, то горько раскаетесь потом. Зачем вы сами накликаете беду на ваши головы, чиня надо мною насилие?
Некоторые аксакалы обозлились еще больше, некоторые – попритихли. Краснолицый казах выступил вперед и грубо оборвал Юмаша:
– Довольно болтать, заткнись! Мы тоже кое-что смекаем. Если они такие сильные и неустрашимые, как ты тут нам их расписываешь, почему же они не потребовали платы за кровь, когда их разгромили вместе с Даулеткереем, а? Может, твою царицу кто за руки держит, не дает ей одолеть Хиву?
– Уж больно ты задирист! Царица никого не пощадит как раз после того, что учинила Хива. Попробуй только тронуть меня, хоть волосок уронить с моей головы, храбрец! – Юмаш распалялся все больше.
Восседавший на торе смуглый мужчина с густой бородой поднял руку, призывая всех к тишине:
– Мы отпустим тебя, но передай своему хозяину: если он встретится с ханом за нашими спинами – им обоим несдобровать. Твой посол должен всех нас, слышишь, всех поставить в известность, с чем он сюда пожаловал.
