Текст книги "Плеяды – созвездие надежды"
Автор книги: Абиш Кекилбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)
Забавные истории приключались из-за того, что казахи не были знакомы с русскими обычаями и нравами. Одна история заставила до колик хохотать всю степь.
История о том, как некий Кумарбай, один из степных беспечных богачей, по наивности лишился прохладных джайляу, куда еще его предки сгоняли в знойные летние дни свои табуны и отары.
Возвращаясь однажды с базара, тот самый злосчастный Кумарбай попал на свадьбу в русском поселении. Вместо байги, поскольку скакунов у русских нет, бородачи начали бегать наперегонки! Задрали штанины выше колен и бежать, кто быстрее! А жены и дети стоят, кричат что-то, руками машут, подбадривают, видно. Наблюдая эту картину, Кумарбай и его свита животы надорвали от смеха.
Все лето бай скучал, не имел других развлечений, кроме как вдоволь полакомиться мясом молодого барашка, понаблюдать за дракой баранов и стравить мальчишек, чтобы они устроили друг с другом потасовку. Он решил развеять скуку, самому развлечься и сородичей позабавить и пригласил в гости бородачей. Те прикатили в аул Кумарбая на телегах, дымя самокрутками.
Около белой юрты хозяина их с почетом, подобающим ханским отпрыскам, встретили сыновья Кумарбая. Зарезали жеребенка, принесли тугие бурдюки с кумысом, угостили гостей на славу. Дали им слегка отлежаться, остыть и лишь после этого вручили куруки, подвели к коновязи, чтобы бородачи погонялись за жеребятами, размялись после обильной еды. Бай попросил гостей показать аулчанам, как они бегают наперегонки.
Русские согласились, сняли рубахи, закатали штаны. Их повели на широкую равнину, за ними увязался весь аул – от мала до велика.
У зеленого пышного луга все остановились. Гости и говорят баю:
– У нас есть условие... Мы не просим у вас ни скота, ни людей. Договорились так: сначала побежит один из нас. Туда, где он упадет от усталости, вы отвезете на коне второго... С того места, где упадет второй, побежит третий... Сколько мы пробежим втроем, столько земли вы нам отдадите. Такое у нас условие!
– Ну что ж, я согласен! Пусть будет по-вашему! Охотно согласился Кумарбай, а про себя подумал: «Вот чудаки, отар и табунов моих не просят, просят лишь землю! Сколько они смогут пробежать...»
Гости одолели пространство с бег жеребенка и забили там железный кол с цепью. Накарябали что-то на клочке бумаги и приложили к нему палец Кумарбая. С тем и отбыли.
Как-то бай заскучал опять и послал к своим новым знакомым сына: пусть, мол, приедут еще двое-трое, развлекут нас!
Бородачи не заставили долго себя упрашивать, наведались в аул и к прежней земле добавили участок с бег жеребенка. Так им досталась зеленая равнина между аулом бая и русским поселением.
Любитель развлечений Кумарбай перекочевал на другое место. Потом перекочевал еще и еще раз: быстроногие гости бегали как ветер, без устали, а бай очень рад был бесплатному удовольствию.
Подошла осень. Насмеявшись всласть, Кумарбай откочевал в Каракумы на свое зимовье. Детишки из его аула забыли свои прежние игры, забросили белые кости и палки, на которых раньше скакали как на лошадках.
Увлеклись новой игрой: стали бегать наперегонки, задрав штаны и виляя задами. Взрослые аулчане больше всего любили вспоминать, как гостили у них русские, как здорово их развлекли.
Наступило лето. Кумарбай отправился на свои сочные джайляу, где табуны и отары пасли еще его предки. И что же он увидел? Луга распаханы вдоль и поперек. Его знакомые бегуны чуть не приставляют дула ружей к его груди: а ну, мол, поворачивай назад, не топчи наши посевы!
Кумарбай хотел огреть наглецов пятихвостой камчой, да устрашился нацеленных на него ружей: сам он сроду не держал в руках ружья. Решил убраться от греха подальше! Обматерил бородачей, которые оставили его с носом. Вдвойне обматерил себя за то, что дал провести себя вокруг пальца, за дурость свою! Повернул назад, летовал у своих сватов – кипчаков.
Вот какая цена бестолковому любопытству! Вот какая цена бездумным развлечениям!
А русским, какое дело до степных зевак. Их становилось все больше и больше, и откуда они только брались? Поначалу они были смирнее овцы. Но шло время, и русские стали выкидывать разные штучки... Вспахали землю, развели какие-то грядки и чуть что, стали хвататься за ружья и кричать: «Не топчите наши посевы, не трогайте наши грядки». Камчи казахской не боялись, кривые сабли с поясов не снимали, а страшные ружья были всегда при них – за плечами.
Стало казахам не до смеха. Перестали потешаться, наблюдали издали и чесали в затылках: «Надо же, копошатся как муравьи, так их, растак!..» Поняли наконец, что и на божью землю есть, оказывается, спрос!
Начали хорохориться, задирать русские поселения у водопоев и бродов. Уничтожали посевы, выпускали в реки рыбу, пойманную бородачами, – так хохотали, что чуть шапки на землю не падали. Потом степняки разохотились и при случае ловили русских, брали в плен и продавали как рабов на базарах Хивы, Бухары и Самарканда. Заступиться за русских было некому – уж больно далеко находились их войска. Это не казахи, джунгары или башкиры: угонишь у них сегодня паршивую овцу – завтра лишишься целого табуна!
Попробовав что-нибудь разок, казах так просто не угомонится!
Нашлись задиры, которые не давали русским даже избы возводить, – налетали, все разносили в пух и прах. Или того хуже: совершали набеги на русские поселения, которые давно и прочно стояли на границе.
Как тут не разойтись, не разгуляться, когда русских этих защитить некому! Нет у них ни родов, ни племен, ни жузов, ни улусов! Русские от них, казахов, впервые узнали, что это такое. Спросишь их о родичах – оказывается: если и есть таковые, то находятся они за тридевять земель, куда ни то что за месяц, за годы не доберешься. Русским, которые обосновались в казахских степях, похоже, вообще дела нет до тех русских, что живут в Петербурге! Иной раз такое сказанут о своем царе, такое словцо отпустят, прямо как о дурной жене своего ровесника! Аж страшно! Хватались казахи за ворот и шептали: «О аллах, прости их, грешных! И меня прости за то, что я такое слушал!..»
Когда казахи сообразили, что никто к ним не заявится, не потребует за обиженных своих сородичей кун, никто не отомстит, они стали обменивать на базарах этих чудных, безродных русских на материю в пять-шесть обхватов или пару мешков зерна.
Однако казахи просчитались. Оказалось, что за проданных в рабство русских и за порушенные их села есть кому спросить – и спросить строго...
В этом убедились и Тауке, и его подданные... Тауке постоянно опасался, что набеги на русских не приведут к добру. К тому же могут вызвать смуту между своими, ведь не напрасно говорят: обнаглевший корсак готов рыть землю ушами.
И потому еще в начале своего правления, в 1680 году, он предпринял серьезный шаг: отправил на Тобол к русскому наместнику посольство во главе с батыром Ташимом.
Тауке поручил Ташиму вызнать, чем дышит Тобольский правитель, и пригласить русских купцов на казахские базары. Если, учил Тауке, русский правитель с сияющими на плечах погонами нахмурится грозно: «Попались, голубчики. Ишь, чего захотели! Прежде чем торговать – покоритесь русскому царю!» – тогда надо не мешкая, не вступая в споры и переговоры, возвращаться домой. Если же русский правитель примет посольство тепло, тогда заверить его, что казахи готовы к добрососедству. Не юлить, не расстилаться чересчур, а высказать надежду, что русские не нападут на казахов с тыла, не упрутся мечом в спину, если джунгары нацелятся копьем в грудь.
Русский наместник выслушал Ташима и отпустил его, не причинив ему ни вреда, ни обиды. Чтобы не дать остыть теплу, возникшему после этого посольства, отправил Тауке в Сибирь в течение последующих семи лет пять посольств.
Батыр Кабан повез в Тобольск дары для царского двора, а также заверения: «Давайте забудем прежние обиды и раздоры! Набеги больше не повторятся! Будем действовать сообща, в мире и согласии». В то же время в 1697 году Сары-Батыр и Кельдей-бий прибыли к другому русскому воеводе на озеро Ямышево. Они должны были вести переговоры о расширении торговли между Россией и Казахским ханством. Казахи попросили татарских и узбекских купцов быть посредниками в этих переговорах.
Оба посольства начались успешно, все шло гладко, пока не стряслось непредвиденное осложнение. Степные султаны, которым союз с Россией был что нож острый, напали на русские поселения, которые располагались на степном берегу Иртыша и занимались соляным промыслом. Напали и разгромили их.
В шатер к Сары и Келдею явился русский начальник. Куда девалась его приветливая улыбка.
– Какому из ваших слов прикажете верить? – с порога обрушился он на послов.
Без вины виноватые, они почувствовали, что попали в западню, пытались оправдаться, что-то объяснить:
– Таксыр, мы многочисленный народ, мы обитаем на землях от Иртыша до Яика! Никто нас не считал, никто толком не знает, сколько на свете живет казахов, сколько имеем мы скота. Среди такого большого народа есть всякие люди – не без этого! Однако нас послали к вам не какие-нибудь безответственные, безмозглые задиры, размахивающие своими камчами и палками. Нас послали к вам лучшие мужи страны, те, которые держат в своих руках повод страны. Сам Тауке-хан направил, перед которым преклоняются все казахи. Мы надеемся, что белый царь не станет гневаться на вас из-за чужих глупостей, из-за дурости разных пустозвонов. Не изменит свое милостивое отношение к нам. Но поверит, прислушается к словам и желаниям самого хана, а также истинных казахских владык!..
Русский воевода видел, как искренне переживают и высказываются послы.
– Господа, я чувствую, что вы прилагаете немало усилий, чтобы между казахами и русскими был мир и согласие, – ответил он. – Не правда ли?
– Истинная правда! – с радостью поддакнули послы. – Зачем же вы, зная, что среди вас, казахов, есть противники русского царя и союза между нами, пригласили на степной берег Иртыша русских промысловиков? Может быть, кому-то из ваших разбойников захотелось легкой добычи? ~ гневно повысил голос русский.
Послы заволновались, вскочили, заметались в беспокойстве.
– Таксыр, ни хан Тауке, ни мы, его послы, – снова начал оправдываться Сары, – не имеем никакого отношения к этим неслухам. Наш хан, уверяем вас, еще даже не слышал об этом безобразии! До него отсюда шесть месяцев пути! Когда он узнает, то, конечно, не оставит без последствий этот досадный случай! Мы головами ручаемся за это. Нашими головами!
– Ну, что ж, я вижу, мы мыслим с вами одинаково, господа. Однако пока Тауке-хан не утихомирит тех своих подданных, которые посягают на русских, наш государь считает необходимым повременить и с нашими переговорами, и с договором. Мы приняли решение: пока разбойники не будут наказаны в соответствии с казахскими законами, нашим промысловикам не будут возмещены потери, пока, наконец, не вернут русских, которых угнали в плен, – мы оставляем вас здесь в качестве заложников. Мы выражаем уверенность, что ваш мудрый хан поймет: у нас нет иного выхода. Надеемся, что хан примет наше решение, а также незамедлительно сделает все необходимое, чтобы избавить своих высокочтимых послов от столь неловкого положения, и вызволит вас, – русский начальник выдержал длинную паузу и продолжил чуть более теплым тоном. – Не огорчайтесь. Наша сторона твердо верит, что все образуется в скором времени и тогда мы сможем продолжить переговоры... Увы, здесь вам придется, конечно, испытать некоторые неудобства и трудности, поскольку вы привыкли к другому быту и жизни. Однако согласитесь, ваше положение все же гораздо лучше, чем положение тех русских людей, которых умыкнули разбойники...
Около входа в шатер встали два долговязых вооруженных солдата. Бии поняли, что отныне они не послы, а пленники.
Когда весть об этом дошла до Тауке, он написал Петру Первому послание: «С тех пор как сотворен мир, не было такого, чтобы из-за каких-то разбойников и проходимцев делали заложниками послов. Высокочтимый таксыр, как это понять, как расценить?..»
Кто знает, получил ли царь Петр послание Тауке? Однако с Тобола к Тауке явилось посольство. Оно привезло с собой короткое письмо, написанное витиеватым почерком. В нем содержалось требование к хану Тауке утихомирить тех его подданных, которое посягают на русских людей.
Тауке не стал в отместку задерживать у себя послов и отпустил их с миром. Он уповал на то, что русские оценят его жест и – в ответ – освободят его послов. К тому же казахам было невыгодно обострять отношения с Россией, поскольку опять зашевелились джунгары.
Тауке-хан оказался в весьма щекотливом положении. Влиятельная верхушка казахов разделилась теперь в вопросе о союзе с Россией не на два лагеря, как обычно, а на три.
Одна группа была настроена непримиримо, решительно выступала против каких бы то ни было отношений и сотрудничества с русскими.
Другая группа настаивала на том, чтобы не только просить у царя помощи, но и признать – частично – его власть над казахами.
Третья же во главе с Тауке считала так: не надо надевать себе на шею ярмо, давать обещание покориться России. Иначе можно нажить себе врагов со всех сторон, обрубить связи с другими соседями. Надо установить отношения, заключить союз двух равноправных государств, это самое правильное!
Те, кому союз с Россией был поперек горла, не стали сидеть сложа руки. Они не упускали случая осложнить обстановку и посеять раздор и вражду между казахами и русскими.
Взвесив настроения в своем окружении, Тауке пришел к заключению, что не может выполнить категорическое требование русских, но у него не было желания открыто в этом признаться. Он избрал такую линию: выжидать, тянуть, не подчиняясь, но и не упорствуя, а тем временем дать понять русскому царю, что казахи мощная сила.
В 1691 году Тауке снарядил в Тобольск новое посольство во главе с Туманши и Кабаем. Через них он передал русским, что не имеет никакого отношения к тем казахам, которые занимаются набегами на русскую границу и что он не выразит недовольства, если русские сами будут их ловить и наказывать.
Изворотливый ответ Тауке русские восприняли как насмешку. Русские пошли к Келдею, томившемуся в заключении уже около двух лет. Сары, бедняга, отдал богу душу от тоски и болезней. Они известили Келдея, что Тауке ничего не предпринял для его освобождения и что он не хочет укорачивать своих неслухов.
Тобольские правители потеряли из-за казахов покой, посчитали набеги нажимом со стороны ханства. Терпение их лопнуло, и они в свою очередь направили к Тауке послов.
Тауке принял их в присутствии предводителей всех родов. Совет султанов и биев потребовал посла Неприпасова задержать, пока не будет выпущен на свободу Келдей.
Отношения с Россией запутались, испортились еще больше.
Казахи разгромили и уничтожили русско-татарский отряд близ озера Семиз. Это всполошило тобольских правителей. Они пришли к выводу, что Келдея необходимо освободить, иначе и впредь будут гибнуть ни в чем не повинные люди. Они испросили у Петра разрешения на повое посольство к Тауке. Как раз в эту пору тобольские правители получили от хана Тауке письмо, где было сказано решительно и твердо: пока не вернется назад Келдей, не будет возвращен в Тобольск и русский посол Неприпасов!
Тауке понимал, что столь категорическое требование казахов должно либо окончательно поссорить, либо помирить обе стороны. Царь приказал освободить Келдея и в знак признания вины перед ним подарить ему коня и чапан. Было решено отпустить Келдея в момент, когда доберутся до Туркестана два русских посла – Федор Скибин и Матвей Трошин.
Обычно царские послы были из боярского сословия. На этот раз тобольские правители сочли уместным проявить осторожность и отправили простых казаков.
Скибин и Трошин проделали изнурительный путь в две тысячи верст и прибыли в Туркестан измученные и изможденные. Когда же они очутились в ханском дворце, то горько пожалели о проделанном пути и его тяготах. Нахмуренные лица, недобрые колючие взгляды, застывшие плечо к плечу враждебные люди; копья в руках ясаулов, вытянувшихся за ханским троном, обнаженные наголо сабли у стражников... Казаков словно обдало январской стужей. Они оробели, сгорбились, опустились перед ханом на колени, словно были не послами, а преступниками, представшими перед судом. Какой-то рыжий детина заорал грубым, хриплым голосом:
– Что это, послы или нищие бродяги?
И тут разом загалдели бии, которые только что сидели прямо, неподвижно, словно проглотили кол.
– Если это послы, где же дары и подношения великому хану?
– Ведь в прежние времена в послах состояли люди одного рода с царем...
– Есть у них тай бойыр или бойыр... Они белой кости, а эти кто такие? Сразу видать – чернопятые!
– Да, вознеслись, без меры возгордились тобольские правители. Надо же, посылают к пречистому Тауке какую-то голь перекатную в стоптанных сапогах...
– Это настоящее оскорбление! Пренебрежение к нам выказывают!
– Да погодите вы, дайте им слово вымолвить!
– Ишь, какой добрый выискался! Не дадим им слова, лишаем! Нечего нам тратить время на них! Они же поганят наш священный Ак-Сарай! Здесь ханский дворец, а не туркестанский базар!..
– Нечего с ними разговоры разговаривать! Ишь как зазнались...
Тауке поднял правую руку с большим перстнем на пальце.
– Все согласны с тем, что вести переговоры не следует?
– Все, все! – рявкнули бии.
– Быть посему. – Тауке вздохнул и слегка повел бровью. Два стражника подхватили послов и увели их.
Федора Скибина и Матвея Трошина заперли в помещении, о котором трудно было сказать – тюрьма это или сарай для гостей. Оно было обнесено высоким дувалом, вокруг ходили ясаулы с копьями. Около двери несли караул ясаулы с алебардами. Послов охраняли так, будто их собирался похитить опасный враг.
На рассвете к русским входил слуга. Он приносил на подносе зеленый чай и лепешки, приговаривая: «Милости просим!» – ставил перед ними еду. В полдень он появлялся опять, на этот раз на подносе были чаши с рисом. На закате показывался снова с чайниками в руках и со словами «Милости просим!» на устах. И так изо дня в день.
С начала марта и до начала июля послов не выпускали за дувал. Им стало известно, что после двух лет заключения Андрей Неприпасов умер от желтухи.
Казахи стали шептаться тайком со слугой, носившим им еду. Однажды в ноябре, слуга вывел их из сарая, вручил бумагу от Тауке-хана, по которой никто не имел права тронуть их. Беглецы добрались до Бухары, затем до Яика и Едиля и через два года возвратились в Тобольск.
Отношения Казахского ханства с Россией были прерваны...
Вот тогда-то казахи узнали, каково оно, нашествие джунгар!
Когда у Таласа и Чу воины контайджи Сыбана Раптана устроили кровавое побоище, истребили тысячи людей и увели в полон около десяти тысяч мужчин и женщин, казахи начали браться за ум, даже самые лихие и задиристые из них.
Все чаще стали раздаваться голоса за переговоры с русским царем.
Тауке долго колебался, не мог решиться на этот шаг.
Наконец послал в Тобольск посольство, но джунгары на полпути перехватили его.
Хитрый Тауке рассудил, что настал час брать в руки самих казахов. Тогда и пошли в гору дела молодого тюре Абулхаира...
Однако единство казахов, к которому стремился Тауке, оказалось недолговечным. Опьяненная успехами надменная верхушка опять разделилась, опять начала враждовать, склочничать. Тауке никак не удавалось склонить их упрямые головы. Стар стал.
Он мучился, переживал: какой из него вояка, когда из него уже песок сыплется. Где ему поднять знамя казахов, собрать их воедино на борьбу против джунгар! Да и что толку, если он оставит свои старые кости на поле брани? Отправится на войну в кольчуге, а вернется в саване? Разве может кто-нибудь, в том числе он сам, поручиться, что его народ тогда не разбредется куда глаза глядят, подобно косяку без вожака?..
Другого выхода, рассчитал Тауке, кроме как опять обратиться с повинной головой к русскому царю, у казахов не было. Конечно, этот великан, который, по слухам, гнет подковы, будет насмехаться над ним, торжествовать: «Вот то-то, старый хрыч! Так тебе и надо! Заслужил, заслужил унижение!» Пусть насмехаются, пусть торжествуют!.. Станешь посмешищем, когда сил не хватает на то, на что хватает ума! Есть ли на свете большее несчастье и позор, чем когда, будучи львом, ты вынужден вести за собой шайку захудалых, жалких шакалов! Есть ли большая мука, чем править сворой шавок, претендующих на то, чтобы быть тиграми? Сворой шавок, тявкающих по делу и без дела на каждого встречного. Когда надо склонить голову, они упорствуют: «Держи голову выше!..» Когда их шеи вот-вот переломятся, не выдерживают задравшейся к небу головы, они начинают шептаться и судачить: «О аллах, не погибать же нам, сидючи сложа руки! Где же он, изворотливый ум Тауке? Должен же наш премудрый Тауке найти какой-нибудь выход!
Тауке не знал покоя ни днем ни ночью, сердце обливалось кровью при мысли: а вдруг российский владыка так зол на казахов, что решил отвернуться от них навсегда? Тауке надумал прибегнуть к помощи своих беков, которые обитали вблизи от русских поселений. Он заставил их отбивать у джунгар русских пленных и отпускать их к своим с заверениями в добрых намерениях казахов: «Не будем впредь трогать вас, хотим жить с вами и вечном мире и дружбе».
Зачастили на русскую сторону и гонцы Кайыпа. То ли Кайып хотел завоевать авторитет среди казахов, показать, что брат его настолько одряхлел, что больше ни на что не способен: то ли были у него еще какие-то цели, но действовал он энергично и настойчиво.
Когда заходила речь о союзе с Россией, Абулхаир держался в стороне: «Где мне разобраться в этом клубке, когда сам Тауке запутался в нем, не преуспел в этом деле?» Абулхаир прикинул, что ему лучше проявлять осторожность, не подставлять зря голову под меч разногласий: она и так у него постоянно находилась между двух огней.
Абулхаир не участвовал сам в набегах на русских, но своими джигитами подкреплял чужие отряды. Как-то он отважился примкнуть к очередной вылазке казахов, набегавших на земли, что в окрестностях Казани. И там осознал впервые, как велика страна русских. И еще убедился в том, что русские не дают в обиду народы, находившиеся под их крылом, – калмыков, например, или башкир.
Он решил унести ноги подальше от русской границы и не участвовать больше в подобных набегах. Как никогда ясно стало ему незавидное положение казахов, и в его сердце поселилось смятение.
В один из таких мрачных дней к Абулхаиру прискакал на взмыленном коне гонец и принес – ужасную весть:
– Преставился мудрый хан Тауке!
Со всех уголков степи стали стекаться в Туркестан мужчины в черных траурных одеждах, на вороных конях. Двигались медленно, размеренно, волоча копья по земле.
Туркестан стал черным от траура и горя. Заплаканные лица, охрипшие от слез и причитаний голоса. Весь Туркестан, казалось, предался от скорби земле, все были мрачны и печальны, как грозовые тучи, только бесстыжее солнце сияло на небе.
В мавзолее Хаджи Ахмеда Яссави толпились самые влиятельные казахи. В белом дворце, в зале, где заседал обычно ханский совет, за белым занавесом лежал хан Тауке головой к Мекке. Днем и ночью, не смыкая глаз, несли траурную вахту султаны, бии и батыры.
Лица их были бледны, головы низко опущены – велико горе, тяжело бремя ответственности, которое свалилось на их плечи. Небольшая эта кучка людей – честь, сила, мудрость целого народа. Теперь вся надежда на них, несущих траурную вахту возле останков пречистого Тауке, внука отважного Есима, сына беспечного Жангира, потомка Чингисхана в шестнадцатом колене, отпрыска династии, будоражившей мир более пятисот лет. Великий завоеватель Чингисхан... Уже два века казахский трон принадлежал его потомкам. Что будет дальше, после кончины Тауке, после траурных церемоний, решит ханский совет.
Хмурятся, озабочены султаны, бии, именитые казахи. Потерять такого вожака, как Тауке, – прискорбно, найти ему замену – трудно. Каждый думает, прикидывает, чьи бедра должны коснуться узорчатой белой кошмы, на которой поднимут нового хана? Многих томит ожидание, гложет неизвестность, согревает надежда...
Как решить главный вопрос – вопрос о хане – во Времена великих народных бедствий? Оставить ханский трон за представителем той же династии или отважиться и выбрать правителя из других знатных домов?
Все погружены в глубокие и тревожные раздумья. Каждый кроит шубу на свой лад... У Тауке остался в живых единственный сын – Болат, но слишком он безволен, слишком далек от государственных дел. Не годится он вправители в смутные, лихие времена. Старый плут Кайып истомился в ожидании власти. Уж теперь-то, наверное, заблестят его усы от жира, дорвется он до лакомого куска, как-никак он – брат Тауке. Не зря он еще при жизни Тауке суетился, отправляя гонцов во все стороны. Иные рассуждают по-другому: на этот раз скорее всего бии облагодетельствуют потомков Усеке, долго находившихся в опале. Ныне им все карты в руки. Болат размазня, Кайып стар... А забияку Барака никто не хочет подпустить к власти. И никто не забыл еще о вероломстве их с Кучуком деда – Турсын-хана, покушавшегося в свое время на трон находившегося в походе отважного Есим-хана, любимца казахов. Кому же быть еще ханом, как не Абулхаиру? Настоящий батыр, умеет ладить с народом, умная голова. Сам пречистый Тауке не раз говорил, что прошли времена, когда народом правили силой клетки да дубинки. Теперь для этого нужна сила разума. Неужели аксакалы и бии не вспомнят завет премудрого своего вожака?
Кайып сразу же повел себя так, словно его уже избрали ханом. Никого не подпускал близко, сам возглавлял все церемонии и обряды. Пока Тауке не похоронили, Кайып был на ногах с утра до ночи. Пока не отметили семь дней, суетился больше всех. И лишь после последних поминок на сорок первый день он как-то сник, состарился, под глазами его набрякли лиловые мешки.
Абулхаир знал: если он обнаружит тайные свои надежды перед таким скоплением народа, а они не оправдаются, он потеряет авторитет, покачнется уважение к нему. Вел себя осторожно и расчетливо. Ждал. Внушал себе: надо быть спокойным, хладнокровным. Не захлебнуться от радости, если свершится и он услышит от других: «Ты стал!..» Не пасть духом, если не свершится и он поймет: «Не стал!»
Хотя Абулхаир крепко держал себя в руках, сердце его колотилось, казалось, у самого горла, дыхание перехватывало, и он весь холодел от волнения и ожидал чуда. Чуда!
Абулхаир не совсем-то верил в то, что бии в предстоящих выборах назовут именно его. Однако он утешал себя тем, что грызня между потомками Жадика нанесет им немалый урон, еще больше подогреет презрение к ним. Снова являлась к нему надежда: что, если случится, как в пословице, пока эти вороны будут драться между собой, клевать друг друга, добыча достанется сороке?
Пронзительный, заунывный крик муэдзина призвал наидостойнейших мужчин степи к мавзолею Хаджи Ахмеда Яссави. Торжественные и суровые люди заполнили мавзолей и всю площадь вокруг него. Их собралось так много, что иголку некуда было бы воткнуть.
Предводители родов, бии, батыры, султаны вошли в намазхану1 и застыли в напряженном ожидании.
Из боковой двери показались батыры – представители всех родов. Они принесли белоснежную кошму в белый зал.
Все, кто здесь был, кто наблюдал за этим шествием, замерли. Замерли, будто ждали приговора о смерти или помиловании. В ушах Абулхаира стоял звон, а сердце, казалось ему, стучало так оглушительно, будто этот стук многократно усиливался устремленным в небо куполом мавзолея.
Кайып выпятил грудь колесом, высоко поднял голову, всем своим видом говоря: объявляйте, что хотите, называйте, кого хотите! Султаны притихли, как дети на уроке свирепого муллы.
В сопровождении трех верховных биев, а также биев наиболее крупных казахских родов прошествовал хазрет. Он поднялся на михраб. Его мелодичный голос звучал четко, выразительно:
– Правоверные, мусульмане! Лучшие люди трех жузов единодушно избрали нового хана. Главным ханом казахских улусов объявляется сын Тауке – султан Болат. Пусть счастье и мир сопутствуют нашему народу при Болат-хане! Аминь!
– Аминь!
– Аминь! Аминь!
– Аминь!.. Аминь... – отдавалось эхом под сводами купола и перекинулось наружу. Толпа подхватила:
«Аминь!» Весь город выдохнул его на едином дыхании.
– Братья! – призвал к тишине повелительный голос.
Из белого зала вышли люди, подняв белую кошму. На ней сидел Болат. Новый хан был в белом чапане, на голове – чалма из белой парчи, которую украшал огромный опал редкой красоты. Болат был привлекателен тонким лицом, доверчивыми глазами, улыбчивым ртом. Люди смотрели на него, как на диво. Затем ринулись к белой кошме и стали подбрасывать ее вверх вместе с новым ханом.
Затаив горечь, Абулхаир пробовал протиснуться сквозь стены многочисленных крикунов, но рука его так и не дотянулась до белой кошмы. Он видел, как оказавшийся впереди всех Кайып вынул нож и с холодной улыбкой отрезал кусок кошмы, которого хватило бы на подметку. Он удалялся все дальше и дальше, подбрасывая его с отсутствующим, безразличным выражением лица.
Народ вошел в такой раж, что чуть не опрокинул на землю побледневшего, слегка напуганного хана.
– Братья! – воззвал тот же повелительный голос. Кошму послушно опустили на землю, толпа расступилась. Восемь рослых джигитов поднесли к ней занавешенный белой парчой балдахин. Хана усадили на него. Высунув голову из под занавески, Болат крикнул тонким голосом:
– Народ мой, спасибо тебе большое!
Толпа словно обезумела. Белую узорчатую кошму, на которой только что восседал хан, тут же искромсали ножами на куски. А когда хан сошел с носилок на землю, та же участь постигла и балдахин. К хану подвели белого под серебряным седлом аргамака с лебединой шеей. Свита подсадила хана на коня, соблюдая при этом все предосторожности, выражая ему нижайшее почтение...
Казалось, люди разнесут сейчас, разберут по кирпичику мавзолей Хаджи Ахмеда Яссави. Наиболее шустрые тянулись с ножами к хвосту и гриве ханского коня.
– Братья! – перекрыл шум властный голос. Хан талапай!
– Ура, ура!
– Грабь хана!
– Хан талапай, грабь хана!
– У-р-р-ра, ур-р-ра!
Те, кто был побыстрее и половчее, первыми вскочили на коней и понеслись вихрем в сторону Каратау, где паслись разномастные косяки и тучные отары ханской семьи. Весь скот был угнан народом, на пастбище не осталось ни одной лошади, ни одной овцы. Однако не пройдет и двух дней, как всю степь, аж до самого неба, заволокут облака, тучи пыли: улусы пригонят в подарок хану Болату отборные табуны и отары...
