Текст книги "Записки мерзавца (сборник)"
Автор книги: А. Ветлугин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
Агентами Рокфеллера становятся... учителя буддийской мудрости. Миллиарды плакатов, исполненных в духе запросов китайской массы, наполненных цитатами из священных книг, легенд, преданий, доказывают с ясностью золотого обращения, что уже великий Будда знал о существовании керосина, презирал лучиновое освещение и завещал всем верующим преодолеть косность.
В конце плаката указывалось, что Standart Oil C°, будучи не в силах наблюдать дальнейшего попрания Заповедей Учителя и дальнейшую погибель душ, во всех остальных отношениях безгрешных, решила каждому сыну Поднебесной Империи подарить по отличной керосиновой лампе и в течение полугодия совершенно бесплатно снабжать ее священной жидкостью для поддержания неугасимого пламени во славу Будды. Одновременно в городах, местечках, поселениях на площадях пред храмами и на базарах проповедники принялись разъяснять своей пастве, что сам Будда, разочаровавшись в китайцах, решил посредством чужеземцев добиться изгнания позорных лучин...
Первый период войны с китайской косностью продолжался пять лет. За это время наиболее подозрительные старики согласились принять от Рокфеллера его данайский дар. Совершенно ясно, что за полгода керосинового освещения вся Поднебесная Империя успела оценить достоинства нововведения и, когда окончился срок бесплатной раздачи керосина, владельцы ламп втянулись в покупку керосина. Чтоб не обескуражить четыреста миллионов потребителей, на керосин была назначена самая ничтожная цена – почти в убыток. В течение пяти лет цена эта возрастала каждые три месяца, возрастала, хотя и в гомеопатических дозах, но неуклонно и прогрессивно. К концу первого периода, на исходе пятого года Standart Oil C° обеспечила себе продажу гигантского количества керосина по цене, в несколько раз превышавшей цены, существующие в Америке и Европе. Расходы по изготовлению ламп и льготному полугодию были покрыты сполна, и в последующие годы китайский рынок превратился в богатейшего данника семьи Рокфеллеров...
Что в Китае, то и в остальном мире. И до войны, и во время войны, и после войны Рокфеллер остался верен своей теории – на первом плане новые и новые рынки. Старый распорядитель игры не захотел включать в свою концепцию того, что ему казалось романтикой и что было выдвинуто расцветшим за войну английским обществом Шелла, в соединении с голладским Royal Dutch C° образовавшим второй великий нефтяной трест.
Европейские распорядители игры с презрением отвергают самую мысль о необходимости завоевания рынков. Нефтяная волна выиграла войну. Нефть – единственный продукт в мире, производство которого никогда и ни при каких условиях не может стать чрезмерным. Скорее хлеб сгниет в амбарах: хлеб можно только есть, а нефть... нефть своим появлением вызывает зарождение новых и новых предприятий, которые с увеличением работы увеличивают потребление нефти.
Мир оплетается сложной системой сосудов, получающих питание от нефти и дающих питание владельцам нефти. Где нефть – там святая земля. Где бьет фонтан – там по соседству банки, фабрики, заводы... Надо думать не о завоевании рынков, а об обеспечении себя гигантскими количествами нефти. Игру выиграет тот, кто захватит большее количество мест нефтерождения. Надо скупать все: и доказанные нефтеносные земли с бьющими фонтанами, и подозрительные по присутствию нефти места, где бурение не дало ярко отрицательных результатов. Лучше скупить тысячу десятин без нефти, чем проворонить одну десятину фонтанов...
Из кабинета Рокфеллера, по всем океанским кабелям, летят приказы агентам о ценах на продукт, о льготных условиях продажи, о новых хитростях, о новой рекламе. А из кабинета Гюльбенкьяна по тем же кабелям летят иные приказы: к черту цены, плюйте на рекламу, скупайте акции существующих предприятий, акционируйте, рыщите по островам и материкам в поиске новых нефтяных источников.
Характерна встреча, оказанная за границей эмигрировавшим русским нефтевладельцам. Американцы очень холодно отнеслись к их предложениям. Покупать новую нефть? Зачем? Баку не работает? Очень хорошо. Еще год, и мы будем питать Россию американской нефтью. Англичане с энтузиазмом набросились на возможность стать владельцами Баку: Royal-Dutch'ем было скуплено все то серьезное и большое, что ему смогли предложить...
Английские распорядители игры переносят военные методы в атмосферу полнейшего мира. Они не верят в то, что война окончилась. Окончились военные действия, но полностью для их нефти сохраняется военная обстановка.
За четыре года войны, за три года мира Royal-Dutch С°, работая на деньги английского правительства, скупила нефтяные предприятия на островах Великого Океана, на европейском континенте, в Мексике, во французских, голландских и, конечно, всех английских колониях, в Персии, на Кавказе и т. д. Нюхом старого хищника английское правительство почуяло невиданные возможности замаскированных захватов: вывеска Royal-Dutch'а придает французскому городу более английский вид, чем если бы на крепости развевались великобританские полоски... И поведение Ллойд-Джорджа на Версальской конференции продиктуется нефтяными соображениями: Мессопотамия должна отойти под английское покровительство, любой ценой нужно удалить французов от Моссульских нефтяных рождений... В целях парирования каких бы то ни было французских попыток, одновременно с дипломатическими ловушками Royal-Dutch скупает весь французский нефтяной тоннаж: отныне победители Германии обречены на merci {милосердие (фр.).} Гюльбенкьяна... Или помилует, или съест.
Рокфеллер боится кризиса. Royal-Dutch с хладнокровием Муция Сцеволлы взирает на все ухудшения сбыта. Замедлится покупка, ослабнут денежные поступления? Ну что ж, придется еще раз надавить на великолепных статистов и заставить английское казначейство порыться в его глубоких подвалах. Royal-Dutch C° прекратит свои платежи лишь на следующий день после банкротства Британской Империи!
Рокфеллер не может похвалиться такой же силой. Его влияние на Американское казначейство не доходит до подобных размеров. Parvenu, {выскочка (фр.).} юноши (какими представляются Рокфеллеру лондонские распорядители) не даром прошли сквозь войну, не даром помогли Империи выиграть войну. Однажды поступив на содержание к казне, они сумели использовать свое обаяние и создали государство в государстве. Содержанка подчинила Империю, суверенный народ превратился в «великолепного рогоносца». Без трескучих речей, без разрушения Бастилии, присутствие которых лишь улучшает нравы, без изменения конституции, Royal-Dutch C° сокрушила пресловутое английское обычное право.
За три года мира в результате умелой работы гордый английский парламент выродился в консультационное бюро при распорядителях мировой игры. 20 мая 1921 года член английского парламента Пембертон Биллинг обратился к спикеру со следующим, небывалым в истории Англии письмом:
"Я не считаю совместным с честью и достоинством независимого политического деятеля продолжать состоять членом собрания, лишенного чувства справедливости и развращенного до такой степени, каковую являет собой ныне некогда свободный и независимый английский парламент. Развращенный премьером, являющимся простым орудием в руках некоторых дельцов, наш парламент действует в интересах камарильи финансистов, которую он к тому же тесно отождествляет с правительством Его Величества и все приказы которой он слепо исполняет...
Вы меня очень бы обязали, господин спикер, сообщив мне, какие меры я должен принять для немедленного освобождения себя от оскорбительной для джентльмена обязанности быть членом парламента, где я первоначально должен был представлять интересы Восточного Гертфордшира..."
Пембертон Биллинг добился желаемого, но письмо его прошло незамеченным. В стране ничто не шелохнулось. Ллойд-Джордж брезгливо усмехнулся, а хозяева даже не поморщились.
В результате борьбы за нефть свершилось то, что некогда предсказывал Георг Иеллинек: окончились парламенты. Комедия парламентаризма перестала удовлетворять самого невзыскательного слушателя. Тогда режиссер изменил ее в соответствующем духе...
V
Когда в январе 1921 во вновь сформированный кабинет Бриана в качестве министра восстановления вошел Луи Люшер, сатирический листок "Canard Enchainé" сообщил об этом в следующих словах: "Aristide Briand – président du Conseil et affaires étrangères, Louis Loucheur, régions libérés et affaires personnelles..." {"Аристид Бриан – премьер-министр и министр иностранных дел, Луи Люшер, министр освобожденных областей и министр собственных дел" (фр).}
"Люшер, Люшер", – загудел Париж, вновь услышав пресловутое одиозное имя. Монмартрские шансоньеры в тысячный раз спели куплеты о знаменитом нуворише; роялистская пресса возобновила весь свой разоблачительный репертуар и снова сделала остроумную догадку: не жид ли? На больших бульварах, в витрине шаржей появилась грузная фигура усатого человека: Люшер, только что прибыв в разрушенный Реймс, в изумлении всплескивает руками и восклицает: "Quel malheur, ah, quel malheur!.." {"Какое несчастье, о, какое несчастье!" (фр).} И наконец шеф французского бульварного остроумия Морис Шевалье для нового revue в театре «Амбассадэр» составил финал, в котором каждый куплет, описывающий нищету, голод, разрушения, финансовый крах Франции, сопровождался рефреном: «Loucheur est toujours ministre, tout va bien, tout va bien...» {"Люшер по-прежнему министр, все идет хорошо, все идет хорошо" (фр.).}
...B 1913 в самых осведомленных банковских кругах имя Люшера звучало как тридцать пять миллионов имен остальных французских граждан. Понадобилось бы перелистать десятки справочников, чтобы выискать: Луи Люшер, инженер, 43 лет, состоит членом правления нескольких небольших компаний...
В 1919 через несколько месяцев после армистиса, на вопрос, каким образом разбогатели такие-то и такие-то, вы услышали бы фатальный ответ: "Mais il est très bien loucherisé...", что по-русски звучит: "Но у него отличный ход к Люшеру..."
Этот французский каниферштан за шесть лет успел сделаться владельцем Севера Франции и одним из главных – едва ли не самым главным – руководителей игры.
Почему повышаются "Rio tonto"? Люшер покупает...
Почему падает марка? Люшер сказал своему кузену, что он не верит в успех Висбаденского свидания.
Почему артистка NN попала в Grande Opéra? Она встретилась на океане с Люшером.
Удастся ли Вивиани заключить заем в Нью-Йорке? Да, если фактическое руководство делами и все переговоры с немцами перейдут в веденье Люшера...
Самое удивительное, что из всех клемансистских министров, пользующихся ненавистью, презрением, всеобщим бойкотом, удержаться у власти сумел лишь один – Луи Люшер, т. е. именно тот, кто вызывал наибольшие нападки, чье имя еще в 1916 рождало взрывы черной злобы, лютой зависти. И он же стал причиной нарушения священной традиции третьей республики: на пост министра снабжения был приглашен человек, не делавший политики, не состоявший ни членом парламента, ни сенатором, ни видным деятелем как бы то ни было партии... Тогда, в 1916, в широких кругах назначение Люшера вызвало недоумение, подобное тому, которое год спустя в России вызвал Терещенко в роли министра финансов первого временного правительства. В 1916 "Луи Люшер" звучало лишь для военных brasseurs des affaires {дельцов (заправил) (фр.).}.
Полный веселый человек с густыми усами, с необычайным спокойствием и необычайной живостью в глазах, всегда уверенный в себе, в своих жестах, в правде всей своей жизни. В последние месяцы режима Клемансо он подвергся особенным нападкам в прессе и в политических кругах. Клевета превзошла все пределы. Тогда Люшер, взойдя на трибуну парламента, повторил знаменитый прием Прудона (к этому приему, к слову сказать, прибегнул в апреле 1917, в полемике с Лениным, и Г. В. Плеханов).
"Я, – сказал он, – шаг за шагом расскажу свою жизнь, расскажу франк за франком, как я приобрел свое богатство. Если я что-либо утаю, Вы можете меня дополнить и исправить. Я ставлю одно условие: после меня на эту же трибуну должны подняться мои враги и сделать то же самое..." Наступило молчание, в среде членов парламента не оказалось желающих выдержать столь опасное состязание. И враги, и друзья предпочли отделаться бешеной овацией...
Люшер честен. Самые яростные его противники отделываются пошлой фразой: "Он балансирует на рубеже гражданского и уголовного права..."
Люшер далеко не гениален. Самые неутомимые его партизаны вынуждены признать: "C'est un eminent brasseur des affairs, mais au fond c'est un homme très ordinaire..." {"Это исключительный делец, но в сущности совсем обыкновенный человек..." (фр.).}
Очень ординарен... а за несколько часов исправляет ошибки трех лет и в нескольких сжатых параграфах соглашения с Ратенау дает Франции бесконечно больше Версаля, Севра, Трианона, Сен-Жермена, Нейи, вместе взятых...
Очень ординарен... но сумел подойти вплотную к делу восстановления и, вне всякого сомнения, обстроить север Франции...
Очень ординарен, но все же факт остается фактом: быстрыми ударами, немногими комбинациями составил исключительное богатство, опередив вековых миллионеров – Ротшильдов и пр.
В Люшере есть талантливое упорство его смешанной крови. Дед и бабка Люшера с материнской стороны – простые фламандцы, дед служил машинистом на бельгийских железных дорогах, бабка – работящая неутомимая крестьянка в стиле персонажей художников XVI столетия. Мать бельгийского народного героя Уленспигеля, крестьянка Сооткин, должна была напоминать бабку Люшера. Недаром в Люшере сумасшедшая энергия и веселый нрав – совсем под стать певцу Гезов...
Отец Люшера – наполовину бельгиец, наполовину француз – занимал очень скромный пост на северной французской дороге и смог дать сыну высшее образование ценой колоссальных жертв.
За первые пятнадцать лет своей жизни Люшер достиг степеней известных, заработал несколько сот тысяч франков, но и только: сотнями миллионов и не пахло. Война во всем мире искала и находила избранников, детей и баловней ее необычайного быта. Война произвела строжайшую проверку. "Голые" финансовые короли в лучшем случае смогли лишь удержать свое довоенное богатство, фиктивно увеличив его в степени падения бумажных денег и увеличения цен на недвижимость, стоки товаров, инвентарь. Сопротивляться атаке новых, богом войны отмеченных королей не смог никто из прежних голых королей. Появились настоящие короли... В России – Батолин, сын крестьянина Вятской губернии, до 15 лет ходивший в лаптях, от конторского мальчика дошедший до обладания всеми гигантскими Стахеевскими предприятиями (банки, текстиль, хлопок, ж. д., уголь, лес и пр.) исключительно при помощи своего изумительного острого и точного ума; в Англии – Сассун и его С°, Гюльбенкьян, из политиков – Роберт Горн, в Германии – Стиннес, в Италии – братья Перронэ и т. д.
Во Франции человеком с головой, рожденной для военных операций, оказался Луи Люшер. В парижском инженере заговорил зов предков, суровых железных людей, выкованных в горниле непрекращающихся битв, приспособленных к самому худшему – к борьбе с истребительным, заливающим морем, к схваткам с разбойниками, к защите от солдат инквизиции...
Война любит Люшера, но и Люшер чувствует войну. Его искусство – предупреждение событий. Он с точностью непогрешимой определяет запросы послезавтрашнего дня и соответственно с этим уже сегодня подготовляет потребное, переводит заводы, фабрики, конторы, стоки, банковский аппарат на иную линию. Естественно, что с ним нельзя конкурировать. Его продукт, его работа исполнены по прежним ценам, из прежнего материала... "Люшер – дьявол... Не успеет правительство или страна о чем-либо подумать, он тут как тут..."
Основанное Люшером акционерное общество в круги своей деятельности захватывает все запросы и фронта, и тыла, на путях разрастания проводит идею, которую одновременно с ним в Германии применяет Стиннес: трестирование промышленности и по вертикали, и по горизонтали, приобретение не только орудий производства, но и способов распространения. Меж Люшером и потребителем нет посредников. Он хозяин и на заводе, и на складе, и в конторе... Он снимает все пенки... Конечно, в этой идее нет ничего гениального, конечно, специалисты со скучающей улыбкой выискивают аналогичные идеи еще в дохристианской древности и т. д. Суть не в оригинальности, а в качестве исполнения. Люшер – первый, кто сумел во Франции блестяще осуществить эту идею и в условиях войны, и в хаосе после перемирия. Быть может, в мирной обстановке его план и не удался бы. Паруса праздно болтаются в штиль, но в бурю мчат к желанной цели. Вениамины войны прозябают в отсутствии матери.
От политического влияния к финансовым барышам – таков обычный путь западных деятелей: депутатов, сенаторов, выдающихся журналистов. Колесо фортуны захватывает их лишь в зените славы.
От миллионов – к политическому влиянию – такова карьера Люшера и его международных братьев. Если, однако, в довоенные годы банкиры лишь открывали газеты и предпочитали лишь негласно влиять на политику, то Люшер слишком сангвиник для того, чтобы следовать примеру Ротшильдов, и слишком француз, чтобы подражать таинственному Сассуну. Ему мало руководить игрой издалека; в пятьдесят лет хочется света рампы, остаток жизни он намерен фигурировать, разговаривать, заключать договоры, устраивать парламентские сражения, международные осложнения...
Травля, клевета, насмешки? Je m'en foue par exemple. Он достаточно парижанин, чтоб не забывать мудрого изречения: "Францией может управлять любое правительство и любыми способами, лишь бы оно позволяло над собой смеяться".
Люшер прочно сидит на кресле банкомета, не хочет встать и не встанет. Если в толпе понтеров раздаются временами плач или резкое слово, то... надо же иметь сострадание к бедным статистам, надо же и им из всей декларации прав предоставить хотя бы единственное право эмоции...
VI
Рокфеллер, дирекция Royal Dutch'a, Гуго Стиннес и Луи Люшер уже дошли до той степени влияния на человечество, до тех граней прозрения силы, после которых можно писать Новый Завет. Евангелие от Рокфеллера, Евангелие от Royal Dutch'a, Евангелие от Стинесса, Евангелие от Люшера... При мировом провале христианства они с успехом заменят Матфея, Луку, Марка, Иоанна. Если оставаться в русле Галилеянина, их мудрость будет Евангелием от Фомы, написанным после того, как Фома перестал доверять и ребру.
Со времени крушения языческой культуры не происходило еще в истории человечества события, равного Великой Войне по значительности ее последствий. Поколение, вошедшее в жизнь между 1914–18 и входящее после перемирия, жестоко ошибается, попытавшись искать своих предков в галерее славных ликов христианской культуры. Еще не язычество, уже не христианство, проще апокалиптического зверя, сложнее золотого тельца.
Во все века покупная способность золота сохраняла свои размеры. Но никогда еще самое страшное из трех искушений – искушение властью – не пожинало такого успеха. Никогда еще власть не попадала в такие верные, в такие сильные руки.
Распорядители игры творят совершенно новую форму государства. Конечно, не монархия: в силу каких причин невежественный человек в военной форме должен пользоваться особыми прерогативами, особым почетом, особенной любовью?.. Если нужно представительствовать, среди клерков, при главной дирекции, всегда найдется высокий-красивый мужчина, умеющий с очаровательной улыбкой говорить невероятные пошлости, мягкими жестами сопровождающий слова, блаженствующий в цилиндре и в хорошо сшитом фраке. Обставьте его соответствующим внешним пиететом, и у него будет престиж английского короля с тем преимуществом, что на клерка можно топать ногами и угрожать расчетом!
Распорядители игры предпочитают республику, но республику, развращенную до пределов мечты. Чтоб депутаты воровали до отказа: о всем парламентском большинстве можно иметь тогда исчерпывающее досье – лучшая предосторожность от возможных капризов голосования.
Чтоб рабочие имели все политические права, какие они только могут захотеть. Побольше крупных объединений, поменьше разрозненных групп: с любыми представителями нетрудно столковаться, любой рабочий, выходя из массы, становясь избранником, отрывается от своих доверителей и охотно их продает – за деньги или возможность фигурировать.
Чтоб министры набирались из краснобаев, развратников, пьяниц, казнокрадов и, переложив дела на попечения секретарей, сами предавались любым порокам, дорожили бы местом и опасались разоблачений...
Новый Завет имеет все шансы на успех, ибо в нем жива величайшая демократичность. В мире комбинаций позволено все. Пролитие крови, правда, запрещается, но убийство репутаций... но coups de grâce {последние удары (фр.).} на бирже, но слухи о банкротстве и т. д. Каждый, в чьей голове роется золотородящая мысль, может стать распорядителем игры. Ему уже не надо любить ближних. Но ближние его полюбят, если только он сумеет их обмануть. Ему уже не надо растрачивать драгоценной энергии на преодоление бесконечных стен, настроенных королями, феодалами, довоенной кичливой буржуазией: Европа после армистиса в деле наживания денег придерживается политики открытых дверей. Вчерашний официант, сегодня выиграв в карты или каким иным способом добыв полагающееся количество миллионов, будет принят как равный, как славный собрат. На портике каждого биржевого здания по-прежнему чертятся слова – Liberté, Egalité, Fraternité {Свобода, Равенство, Братство (фр.).}, но они уже не остаются только словами: если борьба за распорядительство игрой будет поставлена в условия равенства для всех, свободы во всем – от необнаруженного убийства до недоказанной подделки векселей, тогда и тирания выигравшего не нарушит принципа братства. Он оказался самым способным из братьев, он разгадал пентаграмму...
Ежегодно неторопливая статистика двух материков заносит на своих листах имена застрелившихся банкротов, разоблаченных и отправленных на каторгу фальшивомонетчиков, неудачных прожектеров, запутавшихся специалистов по акционированию. Новый Завет понял, что в этих записях статистики не нужно искать ни материала для морали, ни вдохновения для обличения. Строй, дарованный войной, психология, рожденная в окопах, всем живущим в подлунном мире подарили одинаковые возможности и выигрыша, и проигрыша. Fair play! – нет выражения более могучего и боее сладкого во всем английском лексиконе... Fair play {Честная игра! (англ.).} – это поистине Нагорная проповедь Нового Завета.
Каждый человек имеет возможность стать и миллиардером Рокфеллером, и бандитом Сакко. В первом случае его ожидает кресло распорядителя мировой игры, во втором случае – электрический стул.
Спокойно примем правила Нового Завета и не будем оплакивать пассажиров, выброшенных за борт... Верьте в покупную способность золота, надейтесь на чуму для моралистов и нытиков, любите... ну, хотя бы один стакан горячего поджигающего коктейля...
"Его Величество Султан Турецкий, отправляя в плавание свои корабли, не совещается с крысами, живущими в трюме, о желательном маршруте..."
Распорядители мировой игры, определяя содержание ближайших десятилетий, менее всего интересуются отношением к их деятельности и взглядами на добро и зло миллиарда их спесивых статистов.
У НАС В ПАССИ
I
Никого не жаль, ничего не хочется.
П-а-с-с-и...
Словно сонная муха це-це ужалила: по уличкам светлой печали, загороженным цементным Модерном мечтательных Сенских мостов до самого Булонского леса, тянется наше славное тихое Пасси. Рентьеры, ушедшие от сутолоки бульваров и гомона биржи, profiteurs de la guerre {нажившиеся на войне (фр.).}, лихо спекульнувшие в дни Марны, Соммы и Уазы, ныне скупившие особняки обнищавшей аристократии, заживо разлагающиеся католические герцогини с двумя «de» в одной, бургонским пропахшей фамилии, новая рафинированная буржуазия, чьи деды пригоняли быков в Орлеан, а внуки, одев монокли, бешено рукоплещут пляскам Мистингет – в тенистых аллеях Henri Martin, на стрелах, убегающих от Триумфальной Арки, в цветниках, окруживших Трокадеро, всех их соединила третья гомерическая республика. Стало Пасси молчаливым, выдержанным, зальдившим славное и позорное прошлое, готовым к новому Кавеньяку, к четвертому Наполеону, к взрыву мстительной злобы, день за днем, капля за каплей накапливаемой в дымных заводских предместьях...
Будет, будет новая гекатомба!
Слышишь, как на парном рассвете скрежещет, лязгает, грозит окружная дорога. Спят молодые владельцы ролс-ройсов, дряхлые герцогини спросонья встряхивают редкими косичками, недовольно ворчит красноглазая премированная собачонка, один за другим, приземистые, чуть что не кукольные вагончики пересекают Пасси, унося хмурых, харкающих, хмыкающих парней. Лязгают инструментами, и в ответ им лязгает железом окружная дорога.
В Елисейских полях скрипят исполинские возы моркови, капусты, цветов: чрево Парижа жаждет утренней порции... Будешь и ты, Пасси, в чреве грозного, хитрющего, лязгающего Парижа...
II
Попали и мы в Пасси.
Троцкий с большущим кожаным портфелем захаживал в Ротонду, что на Монпарнасе, посиживал у Даркурана Сен-Мишель – уже по одному тому мы не захотели селиться на бурливом левом берегу. Подальше, подальше...
Ах, как устало глупое беженское сердце. Не хочется ни повстанцев, ни белой мечты, ни красных зорь... Хочется, чтоб потрескивал камин, мурлыкала жирная парижская кошка, да раз в неделю зашла консьержка и рассказала о знакомом консьерже, которого племянник разрубил на куски и малой скоростью в большой плетеной корзине отправил в Лион...
Не тут-то было: джаз-банд, вопросы валютные и тщеславие нищих съели без остатка. От Григорьева ушел, от Ленина ушел, от Петлюры ушел, от Деникина ушел, от Константинопольской base navale {военно-морской базы (фр.).} ушел, от меня не уйдешь...
Ну, какие из нас танцоры? Есть у нас действительно славный балет, не без Карсавиной, не без Павловой, не без Гельцер, но ведь в бесстыжем шимми не переспоришь негра – сверкающего зубами, белками, пуговицами. Не место русскому человеку в дансинге. Ему бы с надрывом, с любовью, с рассказом о светлой девушке Кате, а тут платите деньги, сообщите желаемое и проезжайте!.. Ни слез, ни истерики, ни любовных признаний...
Есть у меня знакомый литератор. Никак его не устраивает здешний праздник жизни. В императорском Петербурге, в "Гигиене" для всех скорбящих, в пятом часу утра, пьяный, плаксивый, расстроенный, убеждал он свою партнершу, что не разврат ему нужен, а "легенда, сказка"... И что ж вы думаете: вместе с ним навзрыд заливалась женщина с Лиговки и полностью давала легенду... В России и в чека норовят с легендой, с вывертом, с кровавой сказкой, а у французов во всем, везде, всегда: clarté, precisité {ясность, определенность (фр.).}: хотите любить – любите, хотите развлекаться – развлекайтесь, – но в обоих случаях платите и не плачьте...
Хотите работать на бирже – работайте, но держитесь, здесь не Европейская, не Сиу, не Фанкони. Большое колесо вертится с силой водопада, засасывает, захватывает, разрывает на клочки, выбрасывает и никто, никто не пожалеет.
Старый знакомый, призрак с Большой Арнаутской – тот самый, у которого в неделю мирного восстания из пояса кальсон вырезали восемьдесят шесть каратов голубой воды – приехал, понюхал биржевую колоннаду и заорал, что штуки Гардинга не пройдут, что не сдобровать доллару и что каждому вдумчивому человеку надлежит покупать марки. Через полгода призрак с Большой Арнаутской поседел еще больше, чем в неделю мирного восстания, и открыл завод русской водки: разбавлял спирт водой, а при помощи еще двух фанатиков марки разливал спирт по бутылкам, наклеивая этикет "Vodka Russe"... Еще через полгода он уехал в Германию и проклял холодную, эгоистическую Францию...
...Рассмешил нас Петлюра. Сидит в Тарнове и знай составляет правительство.
Рассмешили и мы Петлюру: сидим в Париже, обедаем через день, но дважды в день обсуждаем конструкцию власти.
В Тарнове улицы узкие, немощеные, среди бела дня собака может пол человеческого зада вырвать – и никто не реагирует; мальчики крутят цыгарки из навоза, девочки, сидя на мостовой, играют в тряпичные куклы. В Тарнове Петлюра – немалая личность. Даже главный духовный раввин – величайшего ума человек, завидя в окно Петлюровского военного министра и Петлюровского начальника штаба, нежно поддерживающих друг друга и танцующих под гитару министра юстиции, в ужасе закрывает ставни, опасаясь вспышки племенной вражды.
В Тарнове Петлюровский официоз занимал первейшее положение в рядах повременной печати, и когда передовик из киевских наборщиков пригрозил войной малой антанте – сын богатейшего мясника поспешил заручиться свидетельством трех врачей о слабости зрения, ожирении сердца и злокачественной грыже.
В Париже делать большую политику несколько трудней, чем в Тарнове. Шансоньеры в неприличных выражениях описывают падение из окна вагона президента республики; маленькие газетки не затрудняются именовать канальей премьера; коммунистические депутаты, вожди III интернационала, живут в собственных отелях в парке Монсо, а монархические прокламации робко желтеют в писсуарах. В Париже считают, что бедные должны думать не о временном блюстителе царского престола, а о постоянной смене теплого белья. На митинг протеста, "решающий судьбы цивилизации", приходит двадцать семь человек, а на розыгрыш Большого Приза города Парижа сто семь тысяч человек.
В Париже за особенную стать русского народа дают еще меньше, чем за сторублевую облигацию займа свободы того же народа. Указание на свое великое будущее при полном отсутствии настоящего рассматривается здесь как замаскированное нищенство – как продажа пятисантимовой открытки за десять су – что разрешается лишь инвалидам и вдовам убитых.
В Париже у людей странный поворот мышления. "Если 99% русского населения, – говорят парижане, – враждебны советской власти, то что же я могу предложить под залог страны, где один сильнее девяносто девяти..."
Париж любит остроумие и презирает болтовню. Мы прививаемся здесь так же слабо, как и большевики. Тех совсем не пускают. Нам отвели в удел забвение Пасси.
III
В Пасси мы все наперечет. Кто что готовит на обед, кто где служит, кто от кого деньги ждет, кто кому денег не отдает.
