Текст книги "Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт"

Автор книги: А. Хайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Голубушки! Почему вы такие подозрительные? Неужели вы думаете, что участники научного симпозиума или передовики производства съехались в ваш прекрасный город только для того, чтобы выкрасть из гостиницы граненый стакан и завернуть его в ваше вафельное полотенце третьей свежести!

Работники районных поликлиник! Сестрички и братишки милосердия! Спасители наши! Простите нас, ради бога, что мы заболели. Честное слово, мы не нарочно. Но раз уж так случилось, найдите хотя бы мою карточку. Это ведь не я, а вы по ошибке отнесли ее в кабинет гинеколога.

Милый доктор, что вы там все время пишете? Оторвитесь на минутку, посмотрите на меня – может, вы меня видите в последний раз. Поверьте, не за бюллетенем я пришел, а за советом. Ведь вас шесть лет учили в институте, что не каждый больной – симулянт и не каждая болезнь называется ОРЗ. Доктор, ну вспомните обо мне! Вы же пять минут назад сказали: «Не дышите!» Я уже синею. А вы все пишете, пишете…

Начальники ЖЭКов, контор и узлов! Завы, замы и номы! Голубчики! Мы понимаем, что трудно. Трудно целый день быть такими важными и гордыми. Пожалуйста, поберегите себя, не кричите на нас так громко. Мы и так хорошо слышим, что у вас для нас ничего нет.

Соколики! Если устали, так и скажите. Мы других найдем. Это хороших специалистов у нас не хватает, а плохих начальников – во сколько! Мы одними своими начальниками можем заселить Бельгию, Голландию и Люксембург, вместе взятые.

Люди добрые! Почему ж мы так часто забываем, что мы добрые? Ведь вся наша жизнь – одна большая сфера обслуживания. Сегодня мы к вам пришли, завтра вы к нам придете. А жизнь коротка. Всех обхамить все равно не успеешь. Так, может, лучше и не стараться? А дать человеку чуточку тепла, немножко доброты, капельку внимания. Не навсегда дать, на время. Это все вернется. Важно только начать. А там – само пойдет. За улыбку – улыбка. За спасибо – пожалуйста. За добро – добро.

Наши Соседушки

Диктор. Соседи – какое большое и емкое слово! Соседи – это не просто люди, которые живут с нами рядом, дверь в дверь, стенка в стенку. Нет, это нечто большее! Наши соседи – это большая семья, живущая под одной крышей. Их радости – это наши радости, их заботы – это наши заботы, их день рождения – это наш день рождения. Одним словом, все, что есть у них, – это наше.

Так пусть же каждый наш сосед живет спокойно и знает, что мы его не покинем. Что в трудную минуту наша дружеская рука ляжет на звонок его двери.

Об этом и рассказывается в триста шестой передаче из цикла «Наши Соседушки». Она называется:

На одной клетке

Уютная современная квартира. За столом – вся семья: Отец. Мать, Сын и Дочь. Они пьют чай в теплой атмосфере взаимопонимания. Отец допивает шестой стакан и тяжело вздыхает.

МАТЬ. Что, дорогой, неприятности по службе?

ОТЕЦ. Да нет, у меня все хорошо.

ДОЧЬ. А у кого плохо?

ОТЕЦ. Понимаешь, дочка, беспокоит меня наш сосед.

МАТЬ. А что с ним?

ОТЕЦ. Сам не знаю, только чувствую – не то. Мрачный он какой-то, угрюмый. Сердцем понимаю – не ладится у него.

СЫН. Ничего, сам разберется.

ОТЕЦ. Что значит – сам? А мы на что? Ведь это сосед, близкий нам человек. Твой друг, брат, отец, может быть.

МАТЬ. Как – отец?! В каком смысле?

ОТЕЦ. В моральном, разумеется. Человеку надо помочь, утешить, побеседовать.

МАТЬ. А удобно ли? Все-таки начало двенадцатого.

ОТЕЦ. Хорошее дело сделать никогда не поздно. Вот что. Мать, у нас там печенка от ужина осталась?

МАТЬ. Немножко есть.

ОТЕЦ. Вот и отнеси человеку. Небось, голодный сидит. Ну, давай, давай!

Мать берет тарелку с печенкой и выходит на лестничную клетку. Звонит в соседнюю дверь. Никто не открывает. Она звонит настойчивее. Слышно шарканье тапочек. Дверь открывает заспанный Сосед в пижаме.

МАТЬ. Здравствуйте, я ваша тетя!

СОСЕД. В каком смысле?

МАТЬ. В моральном, разумеется.

СОСЕД. Очень приятно. А что случилось?

МАТЬ. Ничего. Просто вы у нас в доме полгода живете.

Я решила: пора бы познакомиться.

СОСЕД (смотрит на часы). Да, самое время. Прошу вас!

Мать с тарелкой входит в его квартиру. Сосед надевает халат.

МАТЬ (ставит тарелку на стол). Это вам.

СОСЕД. Простите, это что?

МАТЬ. Печенка. От всего сердца.

СОСЕД. Спасибо, я уже поужинал.

МАТЬ. Что вы там ужинали? Знаю я ужин холостяка: сырок плавленый да чай пустой. Вон вы какой бледненький.

СОСЕД. Я просто устал.

МАТЬ. А может, творожку со сметанкой?

СОСЕД. Благодарю, не хочется.

МАТЬ. Тогда котлетку.

СОСЕД. Вы простите, но я не привык ночью есть.

МАТЬ. Вот и напрасно. Поешьте, сразу все мысли уйдут.

СОСЕД. Какие мысли?

МАТЬ. Дурные.

СОСЕД. Да нет у меня никаких мыслей!

МАТЬ. Вообще нет?

СОСЕД. Вообще есть. Но сейчас не время и не место об этом говорить.

МАТЬ. Хорошо-хорошо, не хотите со мной говорить – и не надо. Я к вам утречком загляну, кофейку принесу со сливками. (Берет тарелку, сосед провожает ее до двери. Входит к себе.) Да, плохо дело.

ОТЕЦ (встревоженно). А что?

МАТЬ. Печенки не хочет, котлет не хочет…

ОТЕЦ. А чего же он хочет?

МАТЬ. Поговорить хочет. По-мужски. Ты бы сходил к нему, отец. Побеседовал.

ОТЕЦ (надевает пиджак). Ладно. Раз хочет – нельзя отказывать. (Выходит, звонит в соседнюю дверь.)

Длинная пауза. Сосед открывает.

Вечер добрый, а вот и я!

СОСЕД. Кто – я?

ОТЕЦ. Сосед ваш, муж Марьи Гавриловны.

СОСЕД. Понятно. А что вам угодно?

ОТЕЦ (нарочито весело). А что вы так официально? Ничего не угодно. Просто зашел побеседовать, пообщаться по-соседски. (Без приглашения проходит в квартиру.)

СОСЕД. Вы меня извините, может, лучше завтра? Скоро полночь, а мне вставать рано.

ОТЕЦ. Вы не беспокойтесь, я ненадолго. Посидим, поговорим, музыку послушаем.

СОСЕД. У меня нет музыки.

ОТЕЦ. Что так? Не любите?

СОСЕД. Люблю. Просто не приобрел пока.

ОТЕЦ. Может, у вас с деньгами плохо? Я одолжу, вы не стесняйтесь.

СОСЕД. Я в долг не беру. Мне отдавать нечем.

ОТЕЦ. Ну и что? Мне ведь тоже нечего одалживать. Не миллионер какой-нибудь.

СОСЕД. Вы извините, у меня был очень тяжелый день. Если можно, давайте отложим наш разговор до завтра.

ОТЕЦ. Пожалуйста. Вы только продержитесь. Завтра будет лучше, чем вчера.

Уставший сосед провожает отца от двери. Отец входит в свою квартиру, сбрасывает пиджак.

ВСЕ. Ну как?

ОТЕЦ. Что-то у него не в порядке.

СЫН. А что?

ОТЕЦ. Понятия не имею. Только плохо ему. Слушай, Дочка, зайди к нему, поиграй на виолончели.

ДОЧЬ. Папа, это неудобно.

ОТЕЦ. Удобно. Он знаешь как музыку любит. Сам мне сказал.

ДОЧЬ. Хорошо, папа, если так надо… (Берет виолончель, выходит на площадку, звонит.)

Долгая пауза. Дочь снова звонит. Измученный Сосед распахивает дверь.

ДОЧЬ. Здравствуйте, я дочь Петра Сергеевича.

СОСЕД. Кто это?

ДОЧЬ. Ваш сосед.

СОСЕД. А это у вас что?

ДОЧЬ. Виолончель. Я учусь в музыкальной школе. Вы разрешите?

СОСЕД (уныло). Давайте.

Дочь входит в квартиру, устраивается в кресле с инструментом.

ДОЧЬ. Вы любите Гайдна?

СОСЕД. Обожаю.

ДОЧЬ. Тогда слушайте. Соната си-минор. (Долго и нудно водит смычком по струнам. Сосед, обхватив голову руками, раскачивается на стуле. Останавливается.) Вам нравится?

СОСЕД. Очень. Только я думал, что эта соната гораздо короче.

ДОЧЬ. Что вы, это только первая часть. Часть вторая– аллегро модерато!

СОСЕД. Девушка, постойте! Может, это не совсем удобно? Все-таки полночь, соседи могут возражать.

ДОЧЬ. Что вы! Наши соседи очень любят Гайдна. Они с ним сроднились.

СОСЕД. Верю. Но, может, нам лучше сыграть в какие-нибудь тихие игры? В шахматы, например?

ДОЧЬ. В шахматы я не играю.

СОСЕД. Какая жалость! Знаете что, приходите завтра, я вас научу.

ДОЧЬ. Как хотите. Значит, вторую часть не будете слушать?

СОСЕД. Тоже завтра. Куда торопиться? Гайдн подождет.

ДОЧЬ. Тогда до свидания. (Берет в охапку виолончель, возвращается к себе.)

МАТЬ. Ну как он?

ДОЧЬ. Не знаю. Хочет в шахматы играть.

ОТЕЦ. Чудно, уже появились желания. Коля, бери шахматы – и к нему.

СЫН. Какие шахматы? У меня завтра курсовая.

ОТЕЦ. Стыдись! Человек мучается в одиночестве, ему так нужно человеческое тепло… Ступай немедленно!

Сын берет шахматы, выходит, звонит к соседу. Звонит долго, настойчиво. Наконец дверь открывается.

СЫН. А я к вам. С шахматами, как вы просили.

СОСЕД. Товарищ дорогой! Какие шахматы? Час ночи.

СЫН. Это ничего. Я могу хоть всю ночь не спать. Я привычный.

СОСЕД. Послушайте, что же это такое? Человек устал, измучился. Только принял снотворное – приходит какой-то любитель шахмат…

СЫН (обиженно). Я не любитель. Если хотите знать, у меня первый разряд. Я могу играть, не глядя на доску.

СОСЕД. Но почему именно со мной?! У вас столько соседей.

СЫН. Не спорьте! Сейчас вам нужно человеческое тепло.

СОСЕД. Да не нужно мне никакое тепло! Мне не холодно.

СЫН. Вы не волнуйтесь, мало ли чего в жизни бывает. Пройдет. Вам белые или черные?

СОСЕД. Зеленые! Оранжевые! Серо-буро-малиновые в крапинку! Вы меня оставите в покое или нет?!

СЫН. Конечно. Вот сыграем пару партий – и все.

СОСЕД. Вон отсюда! (Хватает, пригоршню фигур, кидает их в стенку.) Мучители! Изверги! Злодеи! (Держится рукой за сердце) Воды… Скорее… Мне плохо.

СЫН (кидается к телефону). «Скорая»? Немедленно приезжайте! Человеку плохо!

Слышен рев сирены. Вся семья в полном составе в квартире соседа. Сосед лежит на кровати, возле него хлопочет врач. Наконец больной засыпает, врач отходит от постели.

ОТЕЦ. Ну что, доктор? Что с ним?

ВРАЧ. Страшное позади. Отавное, что вовремя нам позвонили. Он вам кто?

МАТЬ. Сосед.

ВРАЧ. Просто сосед?

ОТЕЦ. Что значит – просто? Прошло то время, когда рядом с нами жили просто соседи.

МАТЬ. Теперь это близкие нам люди.

ДОЧЬ. Дорогие нам существа.

СЫН. Одним словом – наши соседи!

Не понимаю…

Читал я в одной книжке, не помню в какой, что каждому человеку мозгового вещества отпущено поровну: по килограмму серого и килограмму белого. В одни руки. А вот у меня, не сочтите за нескромность, кило белого, кило серого и еще грамм двести бородинского. И, наверное, из-за этой добавки голова у меня как-то странно работает: сложные вещи я сразу понимаю, а вот простые – никак. Не понимаю– хоть убей!

Вот, например, все мы знаем, что человек у нас дороже всего. Действительно, для человека и дома новые строят, и лечение бесплатное, и пенсии повышают. Это все я понимаю. Я другого не могу понять: если человек дороже всего, почему в автобусе за человека пять копеек надо платить, а за чемодан десять?.. Неужели паршивый чемодан в два раза дороже человека? Или, может, считается, что чемодан в два раза больше места занимает?.. Но это смотря какой чемодан. И какой человек. Иной чемодан скромненько в уголке стоит, а человек разлегся и весь проход занимает. Как тут быть? Был бы это чемодан, можно взять за ручку и поставить в сторону. А попробуйте этого взять за ручку – он вам сразу ножкой… Вот и спрашивается: кто из них чемодан? И почему бы в данном случае не сделать наоборот: за чемодан взять пять копеек, а за человека – десять. И не копеек, а рублей. Чтобы он чемоданом не прикидывался. Почему так не делают, не понимаю!

Но это еще что! Я и в более простых вещах разобраться не могу. Например, в общественном питании. Вот, предположим, человек в столовой поел суп и ему понравилось. Ну, бывает, это я еще понимаю. Но он поел и говорит: «Вкусно, как дома!» Вот это я уже не понимаю. Что значит «как дома»? Дома же хуже должно быть. В столовой готовят повара, специалисты, а дома – жена, самоучка. Вот если она поступит в кулинарный техникум, три года проучится, сдаст экзамены, тогда она такой суп сварит, что в рот не возьмешь. Вот я и не понимаю, чему их там три года учат? Тому, что в суп класть или что из него вынимать? Загадка! И ни одна ревизия разгадать ее не может.

Ну, хорошо, оставим суп. Возьмем второе. К примеру. бифштекс. Простая вещь, а я не понимаю. Чем его резать? Потому что ни в одной уважающей себя столовой ножей не бывает. Одни вилки. И те с молочными зубами: растут в разные стороны и все время выпадают. Вот мне и непонятно, почему ножей нет? Может, боятся, что мы за такой бифштекс повара зарежем? Или думают, что мы эти ножи домой унесем? Тогда я опять не понимаю: почему мы все говорим о доверии. Если нет доверия, не надо говорить. А если есть, то надо доверять людям хотя бы этот маленький кусочек тупого ржавого железа из нержавеющей стали.

Вы только не подумайте, что для меня вопрос питания важнее всего. Я могу и о чем-нибудь культурном поговорить. Например, о культурных связях. Вот у нас говорят: «Долг гостеприимства – дороже всего!» Это я понимаю. Действительно, гостей надо так встречать, чтобы у них остались лучшие воспоминания. Но вот что странно: приходит к нам начальник отдела и говорит: «Сегодня не работаем. Все идем встречать ансамбль песни и пляски с острова Пасхи!» Вот тут я не понимаю! Петь я не умею, плясать – тоже, пасхального языка не знаю. Зачем мне их встречать?.. Из гостеприимства? Да если б все это время, что мы на встречи теряем, в деньги превратить, каждому иностранцу можно подарить по дубленке. Вот это будет гостеприимство! А еще лучше на эти деньги взять нас и послать на остров Пасхи, посмотреть, как они живут. А они пусть нас там встречают.

Лично я это так понимаю. Только не знаю, правильно ли понимаю. Хотелось бы, конечно, посоветоваться.

письмо в какую-нибудь газету написать. В «Неделю», например. Очень она мне нравится. Только тут я опять не понимаю, почему на эту газету подписаться нельзя? На «Водное хозяйство» – можно, на «Грызуны и суслики» – пожалуйста, а на «Неделю» – нельзя. Мне говорят, у нас с бумагой плохо. Это я понимаю. Я только не понимаю, почему плохо? Вон у нас сколько леса! Мы по количеству леса занимаем первое место в мире. А по количеству макулатуры мы так оторвались, что нас уже и не видно. Вот я и думаю: может, нам пока новую макулатуру не выпускать? Мы еще на старой продержимся лет двадцать. А то некоторые издательства книжки выпускают типа «Проблемы бессонницы в период зимней спячки медведей». Тираж – пятьдесят тысяч экземпляров. Как раз на каждого медведя по книжке. Потому что если такую книжку на ночь читать, даже медведь заснет. По крайней мере, я это так понимаю. Только опять не знаю, правильно ли.

Вот вам хорошо: вы смеетесь – значит, понимаете. Сейчас такой народ пошел, что все всё понимают. А вот я никак не пойму: если все всё понимают, то откуда же вокруг столько непонятного?..

Завещание

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ДЕД.

МОНТЕР.

СТАРШИНА.

Комната. В центре – колченогий стол без скатерти, сундук с коваными углами. Под потолком горит лампочка без абажура. Вдоль стены – огромный, во всю комнату, шкаф. На двери – множество засовов.

На сундуке возле стола сидит Дед. Он что-то пишет, царапая пером бумагу.

ДЕД. Находясь в здравом уме и доброй памяти, завещаю сынам моим Егору, Николаю и Прохору… (после паузы) шиш с маслом! Дочерям моим Ольге, Елене и Степаниде… (после паузы) дулю под нос! Внукам моим Василию, Павлу, Петру, Вере, Эльвире – тьфу! – Софье, а также всем еще не родившимся… (после паузы) фигу с маслом! Все свое имущество, и одежду, и мебель, и кухонные принадлежности завещаю… (После паузы.) Как дойду до этого места, так никого не остается. (Встает из-за стола, подходит к шкафу, обнимает его руками.) Кому завещать? Кому оставить накопленное? Копейка к копейке. Гвоздок к гвоздку. Хоть соседям отдавай. Хоть первому встречному родственнику. (Достает из кармана записную книжку, листает.) Антошкин… (после паузы) не заслужил. Борисов – обойдется. Васильев… А он мне оставил? (Лихорадочно листает книжку.) Не дам. Не получит. Перебьется. Не дождетесь у меня! (Захлопывает книжку, бегает по комнате.) Народу-то на земле! Народу! По радио говорили – три мильярда. А завещать некому! (Горько.) Дожили…

Стук в дверь.

(Испуганно.) Кто там?

ГОЛОС МОНТЕРА. Монтер.

ДЕД (подозрительно). Какой еще монтер?

ГОЛОС МОНТЕРА. Из ЖЭКа. Вызывали?

ДЕД. Номер?

ГОЛОС МОНТЕРА. Чего?

ДЕД. Номер ЖЭКа?

ГОЛОС МОНТЕРА. Шестнадцать.

ДЕД. Фамилия управляющего?

ГОЛОС МОНТЕРА. Дед! Ты меня не дразни – уйду.

ДЕД. Опять вызову.

ГОЛОС МОНТЕРА. А я не приду.

ДЕД. Придешь. Куда ты у меня денешься. Фамилия?

ГОЛОС МОНТЕРА. Чья?

ДЕД. Техника-смотрителя.

ГОЛОС МОНТЕРА. Степанов.

ДЕД (неохотно). Верно. (Начинает отодвигать засовы и при этом задает вопросы – по одному на каждый засов.) Как он выглядит?

ГОЛОС МОНТЕРА. Низенький, толстенький, с усами.

ДЕД. Блондин, брюнет?

ГОЛОС МОНТЕРА. Лысый.

ДЕД (в щель). Когда я тебя вызывал?

ГОЛОС МОНТЕРА. Утром.

ДЕД. Чего сразу не пришел?

ГОЛОС МОНТЕРА. В милиции задержали.

ДЕД (перепугавшись, старается закрыть дверь). Где?!

МОНТЕР (поставил ногу в щель). В милиции. (Входит, оттирая деда от двери.) Здорово, дед! Чего звал?

ДЕД. Я не звал.

МОНТЕР. Как не звал? В ЖЭК звонил?

ДЕД. Звонил.

МОНТЕР. А чего звонил?

ДЕД. Поздоровкаться.

МОНТЕР. Дед, ты меня не дразни. Я сегодня от милиции дерганый.

ДЕД. А ты, сынок, иди домой. Ляг, поспи.

МОНТЕР. Я, дед, не умею – поспи. Я, дед, умею – проспись. А не с чего. Не заработал. Целый день в милиции. Ну, говори, что чинить?

ДЕД (робко). Утюжок.

МОНТЕР. Утюжок?

ДЕД. Ага. Как воткну – искры сыплются.

МОНТЕР. Тащи!

ДЕД. А он в шкафу.

МОНТЕР. Тащи из шкафа.

ДЕД (мнется.). Тебе, сынок, никуда не надо? А то возьми да сходи.

МОНТЕР. Никуда мне не надо. Не с чего. Не заработал.

ДЕД. Тогда стой вот тут, у двери. Стой – с места не сходи. Понял?

МОНТЕР (не понимая). Понял…

ДЕД. А я мигом. (Достает свяжу ключей, открывает шкаф, ныряет с головой – и сразу обратно.) Стоишь?

МОНТЕР. Стою.

ДЕД. И стой. (Ныряет опять, кричит оттуда.) Стоишь?

МОНТЕР. Стою – стою. Во пужливый!

ДЕД (выныривает с утюгом в руках). Вот он!

МОНТЕР. Хороший утюг. Где покупал?

ДЕД. Подарок, сынок. Как на пенсию спровадили, утюг подарили, сволочи. Сиди дома, гладь штаны.

МОНТЕР. Что ж ты их ругаешь?

ДЕД. Да он электричества жрет – денег не напасешься. Нарочно подсунули. Для издевательства.

МОНТЕР. Ну-ка дай.

ДЕД (отдаете неохотой). Смотри не поломай.

МОНТЕР. Здрасте! Он и так ломаный. Во, вилка болтается. Это мы мигом. (Чинит.) А я, дед, нынче страху натерпелся. Привели в милицию, говорят – вор!

ДЕД (отпрыгивает). Кто?

МОНТЕР. Да я. Кто же еще? Понимаешь, зашел к нам с утра жилец один. А ему ребята дрель ручную продали. За рупь.

ДЕД. Дрель– за рупь? Она ж десятку стоит!

МОНТЕР. У нас совесть есть или нет? Ему ж не свою продали, а жэковскую. А они говорят: ты продал! Да я чихал на этот рупь. Мне вон, к кому ни приду, все целковый суют. Ты, небось, тоже не обидишь.

ДЕД (под нос). Жди больше.

МОНТЕР. Чего?

ДЕД. Ничего. Проехали.

МОНТЕР. Ну вот. А они – вор! Да если б я красть хотел, разве б я в ЖЭК полез? Вон у тебя, небось, не в пример больше…

ДЕД (торопливо). Да у меня и нет ничего. И не было. Голытьба. Штаны драные.

МОНТЕР. А в шкафу, а?.. Потрясти – так наберется.

ДЕД (с готовностью). Да уж трясли, сынок. Не один раз. До крошки вытрясли.

МОНТЕР. Ништо. Тряхануть – еще посыплется. Ну, все, дед, починили. Теперь проверять будем. (Втыкает вилку в розетку – треск, искры, полная темнота.)

ДЕД. Сынок, ты где? Сынок? Эй! Ты чего там делаешь? Стой! Стой, говорю! Караул! Грабют!

Монтер зажигает карманный фонарь. В его луче дед прижался к шкафу, раскинув руки.

МОНТЕР. Дед, ты чего?

ДЕД (шепотом). Грабют…

МОНТЕР. Кого?

ДЕД. Меня.

МОНТЕР. Ну, дед, весельчак. Да на кой мне тебя грабить?

ДЕД. А чего свет потушил?

МОНТЕР. «Чего», «чего»… Замыкание – вот чего!

ДЕД. Замыкание… Так я тебе и поверил. (Кричит.) Дай фонарь! Я держать буду. (Вырывает фонарь, светит монтеру в лицо.) Чини! Чтоб сейчас свет был.

Монтер встает на стул, ковыряется в щитке с приборами. Зажигается лампочка.

(Радостно.) Все, сынок, починил. Беги домой.

МОНТЕР. Чего починил?

ДЕД. Свет. Горит. Хорошо. Ярко. Ух и руки у тебя… Большое спасибо. (Подталкивает монтера к двери.)

МОНТЕР (удивленно). А утюг?

ДЕД. Плюнь. Забудь. Он и не стоит того, чтоб его чинили.

МОНТЕР. Как знаешь. (Протягивает руку.) Ну, давай!

ДЕД (подозрительно). Чего давай?

МОНТЕР. Давай пять!

ДЕД. Старыми или новыми?

МОНТЕР. Руку давай. Прощаться будем.

ДЕД (радостно). Руку? Руку на! Хоть всю. (Трясет монтеру руку, подводит его к дверям.)

МОНТЕР (смотрит на свою ладонь, потом на деда, потом опять на ладонь; чуть растерянно). Мне вон, к кому ни приду, целковый все суют. Аж неудобно…

ДЕД. Неудобно! Ой как неудобно, сынок. И не говори. Стыдно!

МОНТЕР (в дверях). Не, дед. Не могу уйти, утюг нечиненый оставить. Совесть рабочая не позволяет. Человек меня звал, надо человеку помочь.

ДЕД(быстро). Не надо. (Хочет закрыть дверь.)

МОНТЕР (решительно оттирает деда). Надо! (Берет утюг.) Во. Провод у него голый. Тут и замыкает. Это мы, дед, враз. Чихнуть не успеешь. (Чинит.) Представляешь, целый день продержали, сорвали весь заработок. Я им говорю: чего в ЖЭКе брать-то? Трубу ржавую, кран ломаный? Вот у тебя, дед, другое дело. Шкаф вон красного дерева.

ДЕД (быстро). Фанера крашеная.

МОНТЕР. Сундук с барахлом.

ДЕД. Газеты. Одни газеты. Подшивки за многие годы.

МОНТЕР. Не, дед, зря они меня обижали, зря! У тебя хоть резон есть: свези да продай. (Мечтательно.) Тут на хорошую гулянку потянет… Ну все, дед, починили. Будем пробовать.

ДЕД. Может, не надо?

МОНТЕР. Как– не надо? А проверить?.. (Включает вилку в розетку – искры, треск, полная темнота.)

ДЕД. Сынок? Ты где?.. Ой, кто это? Стой! Не пушу! Гра– бють!

Зажигается лампочка. Монтер стоит на стуле, дед лежит поперек сундука, обхватив его руками.

МОНТЕР. Дед, ты чего?

ДЕД (моргая). Лежу.

МОНТЕР. Чего лежишь?

ДЕД. После обеда. Врач велел.

МОНТЕР (слезая со стула). Одурел, дед? Ишь, обхватил. Боишься за добро-то?

ДЕД (независимо). Газеты у меня там. Вся история наша в цифрах и фотографиях. Ну, все, сынок. Свет есть. Молодец, иди домой.

МОНТЕР. Не, дед, мне домой рано. Меня дружки ждут, понимаешь?

ДЕД. Не-а.

МОНТЕР. Тогда будем чинить.

ДЕД. Не будем. (Тянет утюг к себе.)

МОНТЕР. А я говорю – будем! (Вырывает утюг, угрожающе им помахивает.) Ну, чего у тебя с ним?

ДЕД (боязливо). А ничего. Гладит. Только деньги, зараза, жрет. Я уж его через раз в розетку втыкаю. Раз так, раз на газу.

МОНТЕР. Чего?

ДЕД. На газу. Он накалится, красный весь, я и глажу.

МОНТЕР. Дед!

ДЕД. Ой?

МОНТЕР. Ты ж его испортил. Кто же на газ электрический утюг ставит?

ДЕД. А я через раз, через раз.

МОНТЕР (садится на стул). Ну, дед, порадовал ты меня. (Потряс утюг, там что-то бренчит.) Все равно починю. Я не я буду. (Чинит.) А ты, дед, дал бы воды попить. В горле сухость одна. Слышь, принеси с кухни.

ДЕД (наивно). Кто?

МОНТЕР. Ты.

ДЕД. А нету. Нету воды.

МОНТЕР. А где она?

ДЕД. Отключили. С утра еще. Тоже чинят. Лифт чинят, газ чинят, воду чинят – за что только деньги берут, дьяволы. Иди, сынок, домой. Там и напьешься.

МОНТЕР (грустно). Дома не напьешься. Жена не даст. (Весело.) Ну, вот и починили утюжок. У нас это мигом.

ДЕД (загораживает розетку). Не включай!

МОНТЕР. Почему?

ДЕД. Запрещаю!

МОНТЕР. С чего это?

ДЕД. С того. Знаю я тебя: опять свет погасишь.

МОНТЕР. Плохо ты меня знаешь. Работа – на века. (Включает, вилку в розетку – треск, искры, полная темнота.)

ДЕД. Стой! Ты куда? Зачем? Не позволю! Караул! Помогите!

Зажигается лампочка. Монтер, стоя на стуле, оглядывается вокруг. Деда в комнате нет.

МОНТЕР. Дед, ты где? Дедусь! Вот старый хрыч, смылся куда-то. Ну и ладно, не больно нужен. (Слезает со стула, собирает чемоданчик, толкает дверь. Дверь не открывается.) Ты гляди – дверь запер. Ну не паразит? Ты ему добро делаешь, а он тебе – пакости. (Отходит от двери, прохаживается по комнате.) И чего он так боится? Что у него тут, миллионы? (Останавливается у шкафа.) Нешто взглянуть, а?.. И взгляну! Не будет в следующий раз из дома убегать. (Берет отвертку, ковыряется в замке, дверца открывается Монтер заглядывает внутрь.) Батюшки, что делается! Чистый «Эрмитаж». (Достает из шкафа большую фарфоровую вазу, разглядывает, ставит в угол. Вытаскивает картину в позолоченной раме, вешает на стенку.)

Постепенно комната приобретает совершенно другой вид. Стол покрывается синей бархатной скатертью, возле стола появляются два старинных кресла. На стене – овальное зеркало, на потолке – хрустальная люстра. Монтер с восхищением оглядывает дело своих рук, садится на стул и снова начинает чинить утюг. С наружной стороны в замке елозит ключ, дверь открывается.

ДЕД. Вот он, старшина, бери его… (Внезапно осекается с удивлением разглядывает свою комнату.)

СТАРШИНА. Участковый уполномоченный Крутов. Ваши документы…

Монтер протягивает паспорт.

Та-ак… Тишкин Сергей Фомич, Что-то фамилия знакомая. Это не вас утром в милицию приводили?

МОНТЕР (нехотя). Меня.

СТАРШИНА. Понятненько. А теперь, значит, по квартирам пошли шуровать?

МОНТЕР. Никуда я не пошел. Меня вот этот стрючок старый вызвал.

СТАРШИНА. Тишкин, выбирайте выражения!

МОНТЕР. Я выбираю. Когда не выбираю, я не так выражаюсь.

СТАРШИНА (деду). Вы его вызывали?

ДЕД (еще не придя в себя.) Угу.

СТАРШИНА. Какие имеете претензии? Что-нибудь исчезло?

ДЕД. Никак нет, не исчезло. Появилось.

СТАРШИНА. Вы что, шутки шутите? Зачем меня пригласили?

ДЕД. Того… Испугался… Что пропадет. Больно личность подозрительная.

СТАРШИНА. Пропадет – будем искать. А раньше времени паниковать нечего. Счастливо оставаться. (Козырнув, направляется к двери.)

ДЕД. Сынок, погоди! Посиди тут, покуда он не ушел. Покури.

СТАРШИНА. Гражданин, я к вам не курить пришел. Я на службе. А в следующий раз за ложный вызов будете нести ответственность. (Молодцевато разворачивается, уходит.)

МОНТЕР. Эх ты, сквалыга! Утюг на газу. Да с таким богатством десяток утюгов можно купить.

ДЕД. Ишь разлетелся, десяток!

МОНТЕР. А то?.. Сидишь на добре, как Кощей. Куда копишь-то? В гробу карманов нет.

ДЕД. А ты откуда знаешь? На экскурсии там был?

МОНТЕР. Я и без экскурсии тебе скажу: на том свете деньги отменили. Так что не жалей, трать на этом.

ДЕД. Ага, сейчас начну. Обуваться побежал.

МОНТЕР. Глупый ты человек. Сам посуди: сколько тебе годков осталось? От силы пяток.

ДЕД. Это никто не знает. Может, и десять.

МОНТЕР. Да хоть двадцать! Мне не жалко. Спал бы на мягком, ел бы вкусно, картину вон смотрел…

ДЕД. Нельзя. У нее от света краски тускнеют.

МОНТЕР. Ну и черт с ней! Реставрируют потом. Человек от жизни должен получать удовольствие.

ДЕД. Вроде тебя, что ли?

МОНТЕР. Хотя бы. У меня руль есть – вот и доволен, трешник есть – я и счастлив. А ты вон помирать будешь – никто и не вспомнит.

ДЕД (грустно). Так уж и никто?

МОНТЕР. Никто.

ДЕД. А ежели я, к примеру, конечно, тебе эту люстру завещаю, вспомнишь меня?

МОНТЕР. Мне, дед, завещать бесполезно. Все одно – пропью.

ДЕД. И кресла?

МОНТЕР. И кресла.

ДЕД. И картину?

МОНТЕР. Все пропью, что продать можно.

ДЕД (неожиданно). Ну и черт с тобой! Больно нужны мне твои воспоминания. Ты мне лучше скажи: утюг мой починил?

МОНТЕР. А как же? Золотые руки. Сто лет не сломается. Гляди! (Втыкает вилку в розетку – треск, искры, полная темнота.)

ДЕД. Стой! Погоди! Стой, говорю! Сынок, сынок, ты где? Грабють!

Зажигается лампочка. Монтер, стоя на стуле, оглядывает комнату. Люстры нет, кресел нет, картины нет – ничего нет. Сундук придвинут к дверце шкафа. На сундуке сидит дед, болтает ногами.

МОНТЕР (со стула). Дед, а где люстра?

ДЕД. Какая люстра?

МОНТЕР. Хрустальная.

ДЕД. Да что ты! Откуда хрустальная? Стекляшки. Тьфу – и только.

МОНТЕР. Ну и где они?

ДЕД. Разбились.

МОНТЕР. Когда?

ДЕД. Давно. В войну еще. Фугаской садануло.

МОНТЕР (обалдело). В эту войну?

ДЕД. В империалистическую.

МОНТЕР. Тогда еще фугасок не было.

ДЕД. Фугасок не было – люстры были.

МОНТЕР (слезает со стула). А ваза?

ДЕД. Какая ваза? Не было вазы.

МОНТЕР. Ну а картина-то, картина была?

ДЕД. Да что ты, сынок, опомнись. Тебя, видать, током стукнуло – вот и мерещится.

Стук в дверь.

Кто там?

СТАРШИНА. Откройте, милиция.

Монтер поспешно открывает. Входит старшина.

СТАРШИНА. Извините, планшет у вас забыл. (Осекается, с недоумением разглядывает пустую комнату.) Та-ак… Вот теперь пропало.

МОНТЕР. Вот и я говорю: пропало.

СТАРШИНА. Вас пока не спрашивают. (Деду.) Кого подозреваете?

ДЕД. В чем?

СТАРШИНА. В краже вещей.

ДЕД. Каких вещей?

СТАРШИНА. Ваших вещей!

ДЕД. А ничего и не было. На полу сплю, на полу и ем. Голытьба.

СТАРШИНА. Постойте! А когда я приходил, тоже ничего не было?

ДЕД. А ты когда приходил?

СТАРШИНА. Пять минут назад.

ДЕД. Не было. Годков сорок назад все было. Тогда бы и приходил.

СТАРШИНА (растерянно). Значит, жалоб никаких не имеете?

ДЕД. Что ты, милый, какие жалобы? Жизнь-то замечательная!

СТАРШИНА. Тогда счастливо оставаться. (Берет планшет, идет к двери.)

ДЕД. Не туда, сынок. Там туалет.

СТАРШИНА. Извините. (Неловко поворачивается, уходит)

МОНТЕР. Дед, а где утюг?

ДЕД. Какой утюг? Не было никакого утюга.

МОНТЕР. Врешь! Тут стоял. Только что. Раз так, раз на газу.

ДЕД. Померещилось. Не было у меня утюга.

МОНТЕР (резко). Врешь ты все, скупердяй! Я этот утюг на всю жизнь запомню! Его ни починить, ни продать. (Берет чемоданчик.) Эх ты, рабочему человеку рупь пожалел. (Подходит к двери.) Вот увидишь, дед: помрешь– никто и не вспомнит! (Уходит.)

ДЕД (поспешно задвигает на двери все засовы). Фу-у… Ну и денек выдался. Столько лет таился – и на тебе, всему свету открылся. А все из-за него, из-за утюга проклятого! (Достает утюг из сундука, трясет, там что-то бренчит.) Ну нет, шалишь! Ты меня еще вспомнишь, непременно вспомнишь! (Садится к столу, берется за перо.) Находясь в здравом уме и доброй памяти, завещаю свой утюг поломанный монтеру Тишкину из ЖЭКа номер шестнадцать. (Откладывает перо, торжественно.) Чтобы жил и помнил!

Инопланетянин

В восемь часов сорок пять минут в предместье H. приземлился небольшой межпланетный корабль. Из космического звездолета, имеющего форму удлиненной эллиптической тарелки, спрыгнуло на землю существо, внешне ничем не отличающееся от обитателей города Н. Только по лихорадочному блеску и откровенному любопытству в глазах можно было обнаружить в нем пришельца. Это был, действительно, пришелец. Гуманоид с планеты Сириус, посланный на Землю для установления контакта. Ровно в девять часов гуманоид вышел на центральную улицу города. Несмотря на раннее время, улица была заполнена людьми. Объектов для контакта было более чем достаточно.

Несколько секунд инопланетянин стоял в нерешительности, а затем уверенно двинулся к человеку с большим портфелем в руках. Но едва он приблизился на два шага, как человек сорвался с места и с криком: «Иван Лукич, вы мне срочно нужны по делу!» – кинулся догонять какого-то прохожего.

Гуманоид остановился, потоптался на месте и переключил свое внимание на женщину с двумя хозяйственными сумками. Но в это время открылись двери какого-то магазина и женщина, распихивая толпу людей, устремилась внутрь, бурно работая локтями.