Текст книги "Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт"

Автор книги: А. Хайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

И хотя я был моложе моего отца на целое поколение, я тоже не мог понять, почему обычный зачуханный гастроном стал называться «шоп»? А соседка уже не говорила, что ходила за покупками, нет, она говорила: «Я сегодня делала шопинг…»

Представляете?.. В авоське болтается кефир и пачка пельменей, но зато она делала шопинг!

А может, я просто брюзжу, и ничего плохого тут нет?.. Ведь если пенсионер, получающий в пересчете 20 долларов в месяц, приходит туда и видит, что простая шоколадка стоит 2 доллара, то он и должен понимать, что он не в магазине, он – в шопе! И непонятно, как оттуда выбираться.

Когда-то в середине XIX века наш классик Тургенев написал стихотворение в прозе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины – ты один мне поддержка и опора, о великий и могучий, правдивый и свободный русский язык!»

Остается только надеяться на его жизненную силу и повторять вслед за Веничкой Ерофеевым, автором незабвенной повести «Москва – Петушки»:

– До чего ж могуч наш русский язык! Посылают тебя всего на три буквы, а ты всю жизнь идешь, идешь – и нет этой дороге конца и края!

Еврейские песни периода перестройки»

Это название принадлежит Аркадию Хайту. И родились эти песни действительно в период перестройки, в самом ее начале, когда в Москве на Варшавком шоссе у дома № 71 остановка троллейбуса стала наливаться «Театр «Шалом», когда по всей России стали появляться еврейские организации, газеты, школы… Праздник! Хотелось петь от радости! Но песни были только старые, такие, как «А идише мамэ» или «Тум-балалайка». Хорошие, но старые. А хотелось новых, рожденных новым временем. Для нового еврейского театра и его зрителей.

И Хайт написал их. Веселые и грустные. Простые и сердечные.

Сегодня появляются новые еврейские песни, и этим никого не удивишь, но первым был Аркадий Хайт. Песни имели успех, поэтому полетели по всему свету. Их стали петь в Казани, Оренбурге, на Брайтоне, в Лос-Анджелесе и Израиле. Они стали почти «народными». А у народных песен, как многие ошибочно думают, авторов нет– их сочинил народ. В программе концерта Вахтанга Кикабидзе напротив названия песни «Мои евреи» стояло: «автор неизвестен». Это комплимент автору, которого мы знаем по «Ну, погоди!», «Приключения Кота Леопольда», кинофильму «Паспорт», «Радионяне», пьесам для еврейкого театра, а теперь – и по новым еврейским песням.

Музыка большинства из них написана Ефимом Бурдом, известным эстрадным музыкантом, лауреатом многих джазовых фестивалей. «Молитва» и «Уходит гетто» – Михаилом Глузом, народным артистом России, руководителем шоу-театра «Тум-балалайка», и «Еврейская еда» (спектакль «Моя кошерная леди») – Владимиром Шаинским, которого все знают.

А. Левенбук

МОЛИТВА

Когда весенним долгожданным маем

Мы сядем все за праздничный обед.

Места пустые за столом оставим

Для тех, кого сегодня с нами нет.

Глядят со стен родные лица:

Тот не пришел, а этот не дожил…

Нас не учила бабушка молиться,

Я сам молитву эту сочинил.

Молюсь за своего отца.

Который не увидел нас.

Молюсь за каждого бойца.

Что умирал по сотне раз.

За тех, кто молча шел к печам.

За тех, кто с песней шел на танк,

И за того, кто по ночам

Писал дневник, как Анна Франк.

Гремит салют и веселятся дети.

Оркестр играет в городском саду.

И в эту ночь так ярко звезды светят.

Что забываешь желтую звезду.

Давайте петь и веселиться! —

Не каждый раз бывает день такой!

Но если кто-то хочет помолиться.

Пусть не стесняясь молится со мной.

Молюсь за тех, кто спит в земле.

Молюсь за сверстников моих.

За женщину в глухом селе.

Что прятала детей чужих,

За Бабий Яр, за Сталинград,

За тех, кого не дождались.

За всех, кто не пришел назад.

Чтоб мы сегодня собрались.

УХОДИТ ГЕТТО

В соавторстве с А. Левенбуком

Уходит гетто в облака,

Уходит гетто.

Туда, где больше нет войны

И страха нету…

Туда, где нет ни слез, ни боли.

Ни страданья.

Рука руки едва коснулась

В знак прощанья.

Они прощаются с тобою

И со мною.

Они прощаются друг с другом

И с землею.

Уходит гетто в облака.

Уходит гетто.

И черный дым летит-летит

По белу свету.

Потом он ляжет на траву

И на деревья,

На города и на поля,

И на деревни.

И постучится к нам в окно

Напоминаньем,

Иль белой вьюгой загудит.

Как отпеванье.

Уходит гетто в облака.

Уходит гетто.

Но остаемся мы с тобой

На свете этом.

Мы остаемся жить с надеждой

И с любовью,

Но то, что было, не простить

И вечно помнить.

Мы остаемся, чтобы жизнь

Не прекращалась

И чтобы гетто никогда

Не повторялось.

Уходит гетто…

БОБЭ, МАЙНЭ ТАЙЕРЭ (МОЯ ДОРОГАЯ БАБУШКА)

Как позабыть мне бабушку.

Мою родную бабушку.

Ведь все, что есть хорошего,

Я от нее узнал:

И песенки печальные,

И свечи ханукальные,

И те слова еврейские.

Что в первый раз слыхал.

Бобэ, майнэ тайерэ.

Как же мне трудно жить без тебя!

Глаза я закрываю:

Ты рядом, как живая,

Бабушка любимая моя.

Квартира коммунальная.

Огромная, нахальная,

Но все в беде и в радости

К ней за советом шли.

И даже в годы трудные

Она кормила штруделем

Моих босых приятелей.

Что без отцов росли.

Бобэ, майнэ тайерэ,

Се азой твер цу лей бы фун зи

Их hoб дир шен форлойнер

Нир штейете мир ин ойгн

Бобэню, майн тайерэ.

Ни старому, ни малому

Не докучала жалобой

И ни минуты отдыха

Не знала целый день.

А ночью в годы страшные

Лежала ты, не кашлянув,

Прося у Бога милости

Для всех его детей.

Бобэ, майнэ тайерэ,

Се азой твер цу лей бы фун зи

Их hоб дир шен форлойнер

Нир штейете мир ин ойгн

Бобэню, майн тайерэ.

Все в жизни забывается.

Все в памяти стирается.

Но бабушку, но бабушку

Я помню, как сейчас.

От старости согбенную,

С улыбкой неизменною,

С лучистыми и добрыми

Морщинками у глаз.

Бобэ, майнэ тайерэ.

Как же мне трудно жить без тебя!

Глаза я закрываю:

Ты рядом, как живая.

Бабушка любимая моя.

ДЕДА ЙОСЯ

Мой дедушка стареет,

Все чаще он болеет.

Совсем седою стала голова.

Он часто отдыхает,

Все даты забывает.

Хоть говорит, что годы – ерунда!

Ах, деда Йося,

Ты не сдаешься

И старости не хочешь уступить.

Но, деда Йося,

Настала осень,

И прошлое назад не возвратить.

Лишь наступает вечер.

Спешит он к месту встречи

Во двор, где ждет компания друзей:

Сидевший дядя Миша,

Безногий дядя Гриша

И вечно пьяный дворник Алексей.

Ах, деда Йося,

Он Бога просит

Товарищей немного поддержать.

Но, деда Йося,

Их годы косят,

И ты все чаще ходишь провожать.

Весной в канун Победы

Особый день у деда.

Он выпивает чарочку вина.

Потом всю ночь вздыхает,

Сундук свой открывает

И вновь перебирает ордена.

Ах, деда Йося,

Давай-ка спросим.

Чем награжден ты Родиной своей?

Ах, деда Йося, —

Медалей горсткой

И званием «Заслуженный еврей».

В защиту прошлой власти

Мой дед с такою страстью

Со мною споры жаркие ведет.

Он топает ногами.

Грозится кулаками,

Меня антисоветчиком зовет.

Ах, деда Йося,

Не беспокойся.

Никто не осуждает жизнь твою.

Ах, деда Йося, —

Смешной, курносый —

Я в жизни больше всех тебя люблю.

ВОСПОМИНАНИЯ

(Из спектакля «Заколдованный. театр»)

Воспоминаний мы не выбираем.

Они без спроса в памяти живут,

И долгими бессонными ночами

Они встают как будто наяву.

Родимый дом, где жили мы когда-то.

Наш выпускной весенний школьный бал,

И как нас дед водил в еврейский театр,

И голос мамы, что тихонько напевал:

«Ай-ай-ай, Бэлц!

Майн штэтэлэ Бэлц!

Майн hеймэлэ ву их hoб майне

Киндерше йорн фар брахт»^[2].

Все отобрать у человека можно:

Свободу, жизнь, надежду и детей.

Но отобрать того, что было в прошлом,

Не смог еще никто из палачей.

И мы храним в своих воспоминаньях

Тёпло руки любимого отца

И наше в жизни первое свиданье,

И ту пластинку, что кружится без конца:

«Ай-ай-ай, Бэлц!

Майн штэтэлэ Бэлц!

Майн Иеймэлэ ву их hoб майне

Киндерше йорн фар брахт».

Прошли мы в жизни трудную дорогу —

Дорогу горя, боли и обид.

Пусть светлого не так уж было много.

Но память это светлое хранит:

Наш городок – единственный на свете,

И семь свечей в еврейский новый год.

Своих друзей, которых уж не встретить,

И тот мотив, что с детских лет в душе живет:

«Ай-ай-ай, Бэлц!

Майн штэтэлэ Бэлц!

Майн hеймэлэ ву их hoб майне

Киндерше йорн фар брахт».

СИМХАС ТОЙРЭ

Расскажите, что случилось.

Что за толпы на пути,

Почему нам в синагогу

Ни проехать, ни пройти?

Отчего все так смеются.

Улыбаются с утра? —

Это праздник Симхас Тойрэ,

Праздник света и добра.

Мы все плечом к плечу стоим,

И кантор старенький поет.

Сегодня кажется большим

Наш очень маленький народ.

Рвутся ввысь кларнета трели,

Пляшем мы на мостовой.

То ль с мороза, то ль с веселья

Бьет чечетку постовой.

За колонной двое в штатском

С фотокамерой стоят—

Надоело нам бояться,

Пусть снимают, что хотят.

Мы все плечом к плечу стоим,

И кантор старенький поет.

Сегодня кажется большим

Наш очень маленький народ.

Симхас Тойрэ, Симхас Тойрэ!

Веселится стар и мал.

Пляшут те, кто эту Тору

Даже в жизни не видал.

И пускай мы не учили

В детстве идиш и иврит.

Старый добрый Бог еврейский

Это дело нам простит.

Мы все плечом к плечу стоим,

И нас никто не разомкнет,

Сегодня кажется большим

Наш очень маленький народ!

ПЯТЫЙ ПУНКТ. ИЛИ БАЛЛАДА О ФАМИЛИЯХ

Когда-то много лет назад,

Примерно этак шестьдесят,

Национальность люди не скрывали.

В любом конструкторском бюро,

В кинотеатре и в метро —

На пятый пункт тебе нигде не намекали.

И по субботам вечерком

Садились рядом за столом:

Одной компанией большой

С еврейской чистою душой:

Исаак Рувимыч Шнеерсон,

Семен Натаныч Фогельсон,

Иосиф Соломонович Маневич,

Илья Нафтулович Бронштейн,

Захар Абрамыч Филькенштейн

И Борух-Мэндэл Арье-Лэйб Гуревич.

Но жизнь на месте не стоит,

И сразу чувствует аид.

Когда другие времена настали.

Чтоб легче должность получить.

Чтоб в институты поступить,

Менять фамилии евреи дружно стали.

И по субботам вечерком

Садились рядом за столом

Одной компанией большой

С полу-еврейскою душой:

Исаак Рувимыч Иванов,

Семен Натанович Петров,

Иосиф Соломонович Петренко,

Илья Нафтулыч Кузнецов,

Захар Абрамыч Молодцов

И Борух-Мэндэл Арье-Лэйб Кузьменко.

Но не такие дураки

Кругом сидят кадровики.

Они насквозь нас видят по анкете.

Чтоб жизнь была не так сложна.

Менять мы стали имена.

Чтоб с русским отчеством ходили наши дети.

И по субботам вечерком

Садились рядом за столом

Одной компанией большой

С почти что русскою душой:

Иван Рувимыч Иванов,

Семен Натанович Петров,

Василий Соломонович Петренко,

Сергей Нафтулыч Кузнецов,

Иван Абрамыч Молодцов

И Петр-Федор Арье-Лэйб Кузьменко.

Когда-то деды и отцы,

Сапожники и кузнецы,

В местечке жили в горе и тревоге.

Но имя, веру и очаг

Не променяли на пятак —

Так пусть же их пример сегодня служит многим.

И верю я, что вечерком

В субботу сядут за столом

Одной компанией большой

С еврейской чистою душой:

Исаак Рувимыч Шнеерсон,

Семен Натаныч Фогельсон,

Иосиф Соломонович Маневич,

Илья Нафтулович Бронштейн,

Захар Абрамыч Филькенштейн

И Борух-Мэндэл Арье-Лэйб Гуревич.

ВЕЧНЫЙ ВОПРОС

Скажите, что творится?

Куда глядит ОВИР?

Открыты все границы.

Доступен целый мир!

Не надо разрешенья.

Нет с паспортом проблем—

Хоть уезжай на время,

А хочешь – насовсем!

И вот в России, как всегда.

Сидят и думают евреи:

Уехать страшно в никуда.

Остаться здесь еще страшнее…

А глобус крутится старенький

Круглый, как земля, —

Где ж на этом шарике

Место для меня?..

Зовет к себе Израиль

И всем жилье дает.

Но там слегка стреляют

И жарко круглый год.

В Америке прекрасно,

Там тишь и благодать,

Но не дают гражданство

И не хотят впускать.

И мы с тяжелою душой

Готовы визы взять обратно.

А вдруг здесь станет хорошо.

Хоть это маловероятно.

А глобус крутится старенький

Круглый, как земля, —

Где ж на этом шарике

Место для меня?..

Живем одной заботой:

Куда наш путь лежит?

В Канаде нет работы,

В ЮАР нам въезд закрыт,

В Австралию не суйся —

Там просто шансов нет,

А в ФРГ за визой

Стоять две тыщи лет.

Мы забываем всякий раз.

Что не бывает в жизни чуда —

Там хорошо, где нету нас,

А мы сегодня есть повсюду.

А глобус крутится старенький

Круглый, как земля, —

Где ж на этом шарике

Место для меня?..

МОИ ЕВРЕИ

Уж три тысячелетья

Живет на белом свете

Народ, который можно

Узнать издалека.

Все с крупными носами.

Печальными глазами,

В которых отражаются

Надежда и тоска.

Мои евреи.

Живите вечно!

Пусть мир и праздник

К вам в дом войдут.

Пускай не гаснет

Ваш семисвечник —

А гутн йонтэф!

Зол мир алэ зайт гезунт!^[3]

Мы дали миру Гейне,

Ньютона и Эйнштейна

И крошка Чарли Чаплин —

Всего один из нас.

И мудрый Дизраэли,

И Мендельсон с Равелем,

И даже, извините.

Сам товарищ Карл Маркс.

Мои евреи.

Живите вечно!

Пусть мир и праздник

К вам в дом войдут.

Пускай не гаснет

Ваш семисвечник —

А гутн йонтэф!

Зол мир алэ зайт гезунт!

Еврея на планете

Повсюду можно встретить.

Он водится в Канаде

И в Африке живет.

Он даже на Чукотке

Сидит за рюмкой водки.

Рассказывает чукчам

Самый свежий анекдот.

Мои евреи.

Живите вечно!

Пусть мир и праздник

К вам в дом войдут.

Пускай не гаснет

Ваш семисвечник —

А гутн йонтэф!

Зол мир алэ зайт гезунт!

Мы в шахматы играем.

Науки изучаем,

И скрипка наша может

Смеяться и рыдать.

Мы чуточку торгуем.

Немножко митингуем,

А если надо, то идем

За это умирать.

Мои евреи.

Живите вечно!

Пусть мир и праздник

К вам в дом войдут.

Пускай не гаснет

Ваш семисвечник —

А гутн йонтэф!

Зол мир алэ зайт гезунт!

Пьесы и сценарии

Поезд за счастьем (картины еврейской жизни)

Пьеса в 2 действиях для Московского еврейского театра «Шалом»

На сцене конструкция, похожая одновременно и на железнодорожный вагон, и на платформу. Чемоданы, мешки, узелки…

Тут же «едут» покосившиеся домишки, мебель, домашний скарб.

Удар вокзального колокола. Вступает музыка. Появляются пассажиры с вещами. Их все больше и больше. Идет посадка – танец– пантомима. в котором участвуют старые и молодые мужчины и женщины, ребе, урядник – все в костюмах начала века. Все спешат на поезд. Раздается второй сигнал вокзального колокола. Ритм ганца нарастает. "Третий сигнал. Все сели на свои места. Свисток кондуктора. Гудок паровоза. Поезд отправляется. Затемнение.

Мелькают железнодорожные огни. Звучит музыка.

ГОЛОС ПО РАДИО. Наверное, у каждого народа есть свой поезд. Поезд, который мчится через года, через столетия, поезд его истории, его судьбы. Есть такой поезд и у моего народа. Такой же, как у всех. Ни хуже, ни лучше. Только, может быть, в нем побольше шума и разговоров, скорби побольше и немного больше юмора. Потому что без юмора, как говорится, этот поезд дальше не пойдет. Сама наша жизнь едет в этом поезде. Мелькают картины далекого прошлого, воспоминания нашего детства и события сегодняшних дней. То весело стучат колеса, то криком кричит паровозный гудок… А поезд все идет и идет. Без расписания. Без остановок. Всегда.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА 1

Мама из Шполы, Мама из Томашполя. Папа из Перещепино.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ (вздыхает). Ой-ей-ей…

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Вы что-то сказали?

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Я говорю, в хорошенькое времечко мы живем.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. И не говорите. Вот я оглянуться не успела, как моего Венчика этой осенью надо определять в гимназию.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. У меня те же цорес.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Как подумаю об этом – волосы дыбом.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Голова кругом.

МАМАИЗ ШПОЛЫ. Примут – не примут, возьмут – не возьмут… Процентные нормы, циркуляры! Трех евреев можно, а четырех уже нельзя. Вы Шполу знаете?

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. У меня там тетя.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Шпола – еврейский город. Так в этом году там приняли… Как вы думаете, сколько?

МАМА ИЗТОМАШПОЛЯ. Сколько?

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Нет, вы скажите.

МАМА ИЗТОМАШПОЛЯ. Я не знаю.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. А вы подумайте, у вас же есть голова на плечах.

МАМА ИЗТОМАШПОЛЯ. Ну, скажите уже.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Двоих. Курам на смех.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Вы возьмите лучше Томашполь. Томашполь – большой еврейский город. А центр, что называется. Так в Томашполе в этом году, говорят, приняли.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Что вы говорите? Сколько?

МАМА ИЗТОМАПШПОЛЯ. Теперь вы скажите.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Откуда я знаю.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Теперь вы думайте, у вас же тоже есть голова, я таки видела.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Я не знаю.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Там приняли… ни одного еврея. Хоть бы на развод, что называется.

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО (просыпается). А вот у нас в этом году приняли восемнадцать евреев.

МАМА ИЗТОМАШПОЛЯ. Сколько?

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Восемнадцать штук. Один в одного. И моего в том числе.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Вашего тоже приняли?

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Еще как приняли! За милую душу.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Гдe? Гдe это?

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Дау нас, в Малом Перещепино.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Что вы залезли на самый верх? В таком случае вас надо поздравить. Слезайте сюда…

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Уже загордились?

Мужчина слезает с верхней полки.

Так, значит, вашего приняли? Видно, у вас там любят барашка в бумажке.

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Боже упаси! Раньше брали еще как. За милую душу. Но с тех пор, как была комиссия, – всё.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Ой, оставьте! Что, они не хотят денег?

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Хотят, но боятся.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Когда боятся, все равно берут, только в два раза больше.

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. А я вам говорю: моего взяли без всяких денег.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Так что же? Протекция?

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Какая там протекция! Просто они между собой договорились: если еврей – принимать. Принимать, и никаких разговоров!

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Просто чудо какое-то! Как этот город называется?

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Тоже мне город! Малое Перещепино. Местечко.

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Удивительно! Никогда даже н слышала этого Малого Пере… Пере… Как?

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Перещёкино.

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Взрослые люди, и не в состоянии выговорить простого еврейского слова! Пе-ре-ще– пино! Понятно? Пе-ре-щепино!

МАМА ИЗ ТОМАШПОЛЯ. Да что вы обижаетесь? Ведь у нас такая же болячка, что и у вас. Услыхали, что вашего мальчика приняли, вот и разволновались, немножко шумим.

МАМА ИЗ ШПОЛЫ. Мы даже не могли подумать, что в вашем Малом Перещепине имеется гимназия.

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. Кто ей сказал, что у нас есть гимназия?

МАМА ИЗТОМАШПОЛЯ. Как! Вы же сами сказали, что вашего приняли!

ПАПА ИЗ ПЕРЕЩЕПИНО. В солдаты его приняли. В солдаты! Фарбрент золнзей верн!

И снова шум колес. По вагону идет Нищий.

КАРТИНА 2

Ву нэмт мэн а бмсэлэ мазл?

Ву немт мэн а бисэлэ глик?

Дос дрэйдэлэ зол зих шойн дрэйэн.

Ун брэнгэн майн мазл цурик! ^[4]

НИЩИЙ. Подайте бедному еврею, у которого в доме четырнадцать маленьких детей и одна большая беда. Спасибо… А данк… А гройсн данк… Дай вам бог здоровья! Чтоб ваши дети ездили первым классом и чтоб у них всегда было что подать бедному еврею. (Поет, собирает подаяние, останавливается около прилично одетого мужчины.)

НЕПОДАЮЩИЙ. Что вы стоите?

НИЩИИ. Я жду. Может быть, у вас найдется что-нибудь для меня.

НЕПОДАЮЩИЙ. Яне подаю из принципа.

НИЩИИ. Нет так нет. Извините… Ой, а что это за принцип такой?

НЕПОДАЮЩИЙ. Я считаю, что каждый человек должен зарабатывать себе на хлеб сам.

НИЩИЙ. А я что, заставляю вас вместо себя ходить по вагонам?

НЕПОДАЮЩИЙ. Послушайте, я вам уже сказал: просто так я денег никому не даю.

НИЩИЙ. Тогда дайте под процент.

НЕПОДАЮЩИЙ. Под какой еще процент?

НИЩИЙ. Под любой! Мы, слава боту, не в банке.

НЕПОДАЮЩИЙ. Не морочьте мне голову! Как это я могу дать вам деньги, когда я вас вообще не знаю?

НИЩИЙ. Интересное дело! Здесь мне не дают, потому что меня никто не знает, а в местечке мне не дают, потому что меня хорошо знают. А мэшугэнэ вэлт!^[5] (Идет дальше, поет, замечает ребе.) Шолом-алейхем, ребе!^[6]

РЕБЕ (отрывается от книги). Алейхем-шолэм!

НИЩИЙ. Ребе, а я вас узнал. На прошлой неделе я вас слушал в синагоге.

РЕБЕ. A-а! Это хорошо.

НИЩИЙ. И если я вас правильно понял, то вы сказали, что на том свете всем людям воздастся. И если человек был беден, то на том свете он будет богачом, а если он был богатым, то на том свете станет нищим. Верно?

РЕБЕ. Верно.

НИЩИЙ. Значит, я на том свете стану богатым?

РЕБЕ. Обязательно.

НИЩИЙ. Ребе, тогда у меня к вам такое дело: одолжите мне сто рублей. Ну, на том свете мы с вами встретимся, и я вам отдам. Что для богатого человека сто рублей? Тьфу, мелочь!

РЕБЕ. Логично… У меня только один вопрос. Вот я вам дам сто рублей, что вы с ними будете делать?

НИЩИИ. Куплю немножко товара, продам, даст бог, заработаю. Открою магазин.

РЕБЕ. Тогда, извините, я не могу дать вам сто рублей.

НИЩИЙ. Почему?

РЕБЕ. Если вы станете богатым здесь, значит, там вы будете нищий и не сможете отдать мне сто рублей, которых, между нами говоря, у меня тоже нет и никогда не было.

НИЩИЙ. Ой, ребе, какая у вас светлая голова! Представляете, сколько бы мы заработали, если бы вместе ходили по вагонам.

РЕБЕ. Что делать! Как говорится, каждому – свое. Один просит милостыню у людей, а другой просит милостыню у Бога…

НИЩИЙ. Да, каждому свое… Каждому свое… (Поет начало песни, прерывает ее). Подайте бедному еврею, у которого в доме четырнадцать маленьких детей и одна большая беда – моя жена Рейзл. А данк, а гройсн данк! (Уходит.)

РЕБЕ. Боже праведный, дай каждому кусок хлеба, глоток молока и крышу над головой. Осуши слезы бедных детей своих и дай им немножко счастья здесь, на земле. Ну что тебе стоит, Рэбойна шэлойлэм! Ой… (Поет ту же песню, которую только что пел Нищий. Спохватывается, погружается в чтение. Шум поезда…)

КАРТИНА 3

На полке расположилась семья. Мать держит на коленях кошелку с едой. Дочь читает книгу. Отец спит, прикрыв голову картузом.

МАТЬ. Фэйгэле, Фэйгэле…

ДОЧЬ. Что, мама?

МАТЬ. Съешь уже что-нибудь. Что ты все читаешь?

ДОЧЬ. Спасибо, мамочка, я не хочу.

МАТЬ. Она не хочет… Мендл, ты слышишь?

ОТЕЦ (просыпаясь). Что?

МАТЬ. Скажи уже ей что-нибудь! Ты отец или что? Она целый день ничего не ест.

ОТЕЦ. Захочет – доест. (Снова засыпает.)

МАТЬ. Несчастье какое-то: один целый день спит, другая – читает… (Дочери.)Ты посмотри на себя. Тут же не на что смотреть!… Кожа да кости. Мендл, ты слышишь?

ОТЕЦ. Что? Что такое?

МАТЬ. Я говорю: посмотри на свою дочь. Как ты ее собираешься замуж выдавать? Где ты найдешь такого человека, который захочет строить свое счастье на этих костях?

ОТЕЦ. Ничего, дураков много.

МАТЬ. Что ты мелешь? Спи уже лучше!

ОТЕЦ. Я и сплю. (Засыпает.)

МАТЬ. Он спит, а его дочь умирает с голоду. Фэйгэлэ, ну попей хоть чаю с кусочком штруделя.

ДОЧЬ. Мама, не мешай.

МАТЬ. О, я уже мешаю… Конечно, что с меня взять? Необразованная женщина, только и знает варить и стирать, стирать и варить… У других дети как дети: поговорят с мамой, посекретничают, посоветуются. Ау меня не дочь а несчастье какое-то! (Дочь плачет.) Девочка моя, доченька! Ты что, обиделась? Фэйгэлэ, разве я тебе плохого хочу? Ну что ты плачешь?

ДОЧЬ (показывает книгу). Жалко…

МАТЬ. Кого тебе жалко?.. Что это за роман такой? (Смотрит на обложку.)Муму. Что это за Мума такая?

ДОЧЬ. Это не Мума. Это Тургенев. Муму.

МАТЬ. Му-му? Про корову?

ДОЧЬ. Нет, про собачку. (Плачет.)

МАТЬ. Фэйгэле, ну что ты так убиваешься?.. Да у нас в местечке этих собачек, как собак нерезаных.

ДОЧЬ. Да не в этом же дело!

МАТЬ. А в чем? Доченька, ты же взрослый человек. Книги – это всё сплошные выдумки. Писатель написал, получил деньги, а ты будешь плакать – худеть? А что там случилось с этой собачкой? Заболела, простудилась?

ДОЧЬ. Да нет мама. Понимаешь, жила одна барыня, злая очень. Ау нее был крепостной Герасим. Глухонемой.

МАТЬ. И не говорил, и не слышал?

ДОЧЬ. Да.

МАТЬ. Вот несчастная мать у такого ребенка.

ДОЧЬ. Единственная радость у него была – эта собачка… А барыня ее не любила за то, что она утром лаяла и ее будила.

МАТЬ. Подумаешь, цаца! Проснулась – снова заснула. Только и забот. И что?

ДОЧЬ. Барыня велела эту собачку выгнать со двора. Тогда Герасим привязал собачке на шею камень, отвез ее на середину пруда и своими руками утопил. (Плачет.)

МАТЬ. Лучше бы он барыню утопил.(Тоже плачет.) Мендл, Мендл, ты слышишь, что в мире творится?

ОТЕЦ. Что? Что случилось?

МАТЬ. Бедному человеку Бог не дат ни речи, ни слуха. Единственная радость у него была – собачка. И ту у него отняли.

ОТЕЦ. Где? Кто? Что за человек?

ДОЧЬ. Герасим.

ОТЕЦ. Какой Герасим?

МАТЬ. Герасим… Что ты смотришь? Да, русский человек. А ты думаешь, только евреям плохо? Нет, беда не спрашивает, какой ты национальности. Ну что ты молчишь? Скажи, где же справедливость? Правда где? Как жить на этой земле, когда творятся такие вещи?

ОТЕЦ. Хочешь, чтоб я сказал? Я скажу. Вам нужна правда?. Вы хотите видеть справедливость?.. Тогда делайте, как я. Спите больше. Потому что только во сне бедный человек может увидеть все эти чудеса. Только во сне. (Прикрывает голову картузом, засыпаете улыбкой на лице. Звучит песня.)

Как хорошо, что есть на свете ночь.

Когда заботы все уходят прочь.

Когда глаза закроешь в тишине,

И видишь все, что хочешь, в сладком сне.

Во сне не знаешь никакой беды.

Там полон дом здоровья и еды.

Всегда тепло и крыша не течет,

От всех имеешь ты сплошной почет.

ПРИПЕВ:

Ночью вечно выходной.

Горе ходит стороной,

И никто не ссорится с женой.

Ночью все мы богачи.

Ночью все мы силачи.

Ночью все едим мы с маслом калачи.

Тихо! Ша! Людей разбудишь!

Не кричи!

ПРИПЕВ.

КАРТИНА 4

По вагону идет урядник, замечает читающего ребе.

УРЯДНИК. А ты что читаешь?.. Что это за книга такая интересная? Небось, запрещенная литература?

РЕБЕ. Это – Талмуд, ваше благородие.

УРЯДНИК. Талмуд?.. Ясно. Ну и об чем она, эта твоя Талмуд?

РЕБЕ. О, это очень мудрая книга. Боюсь, так сразу вы не поймете.

УРЯДНИК. А ты не бойся! Не глупей тебя.

РЕБЕ. Я не сомневаюсь. Просто книга очень сложная. Ее читают уже две тысячи лет и до конца понять не могут.

УРЯДНИК. Не пугай, не такие дела распутывали. Ты лучше скажи, в чем там загвоздка, а я тебе мигом объясню.

РЕБЕ. Извольте, ваше благородие… Тогда давайте расcмотрим такой случай. Представьте себе: темная ночь, луна и по крыше дома ходят два еврея.

УРЯДНИК. ГМ, представил. И что дальше?

РЕБЕ. А дальше – больше. Один из них, очень любопытный, заглянул в печную трубу, не удержался и свалился на нее. Другой хотел ему помочь и упал следом за ним.

УРЯДНИК. Во народ! Вечно лезут, куда не надо!

РЕБЕ. А когда они вылезли из трубы, оказалось: один на них весь черный от сажи, а другой – белый. Ваше благородие, как вы думаете, кто из них пошел мыться?

УРЯДНИК. Ясно – кто. Черный.

РЕБЕ. Нет. Белый.

УРЯДНИК. Как это?

РЕБЕ. Очень просто. Черный посмотрел на белого и решил, что он тоже белый. А белый посмотрел на черного и решил, что он тоже весь в саже. И пошел мыться.

УРЯДНИК. A-а, ясно. Ясно, в чем премудрость вашего Талмуда.

РЕБЕ. Погодите, мы же только начали. Итак, как нам с ними известно, два еврея гуляли по крыше, упали в трубу и вылезли оттуда один черный, другой белый. Кто из них пошел мыться?

УРЯДНИК. Белый.

РЕБЕ. Нет черный.

У РЯДНИК. С чего это он?

РЕБЕ. Очень просто. Белый посмотрел на себя и увидел, что чистый. Зачем ему мыться? А черный увидел, что он весь в саже, и пошел мыться.

УРЯДНИК. A-а… Понял. Это просто. Кто грязный, тот и моется. Проще пареной репы. И чего вы с этим Талмудом две тыщи лет мучаетесь?

РЕБЕ. Подождите, ваше благородие, не торопитесь… Итак, два еврея, как вы знаете, гуляли по крыше и свалились в трубу.

УРЯДНИК. Знаю, это мне уже докладывали. Спрашивается, кто из них пошел мыться.

РЕБЕ. Вылезли: один белый, другой черный.

УРЯДНИК. Черный.

Ребе отрицательно качает головой.

УРЯДНИК. Белый?

Ребе снова качает головой.

УРЯДНИК. А кто ж тогда?

РЕБЕ. Оба.

УРЯДНИК. От бисовы дети! С какой такой радости оба?

РЕБЕ. Черный посмотрел на себя и увидел, что он весь в саже. А белый посмотрел на черного и решил, что он тоже весь перемазался. Вот они и пошли мыться оба.

УРЯДНИК. Тьфу ты, мать честная! Запаришься с вашим Талмудом! Ну, ничего! Все ж-таки разобрались с божьей помощью.

РЕБЕ. Не торопитесь, ваше благородие. Это еще не всё. Итак, два еврея…

УРЯДНИК. Знаю! Гуляли по крыше, упали в трубу, вылезли – один черный, другой белый.

РЕБЕ. Спрашивается…

УРЯДНИК. Кто пошел мыться? Оба…

Ребе качает головой.

Черный?

Ребе опять качает головой.

Белый?

РЕБЕ. Никто.

УРЯДНИК. Фарвос?

РЕБЕ. Фар дос. Белый посмотрел на себя и увидел, что он чистый. А черный взглянул на белого и решил, что он тоже чистый. А зачем, ваше благородие, чистому человеку мыться?

УРЯДНИК (грозит кулаком). Так… Ясно… Теперь мне все ясно.

РЕБЕ. Вы счастливый человек, ваше благородие! Вам всё ясно? Тогда скажите мне, чтобы уже покончить с этой историей. Как это могло случиться, чтобы два человека упали в одну трубу и вылезли один оттуда черный, а другой – белый. Что, простите, на второго сажи не хватило?.. И потом, где вы видели, чтобы темной ночью при свете луны два еврея гуляли по крыше? Что у них, другого дела не нашлось?

УРЯДНИК. Ты чего ко мне привязался? Черный, белый, отчего, почему? Да я-то откуда знаю.

РЕБЕ. Вот видите, ваше благородие, я же вас предупреждал, что Талмуд – очень сложная книга. Даже для Такого умного человека, как ваше благородие!..

УРЯДНИК. Вот народ! Вечно у вас все… Не зря вас люди не любят! (Уходит.)

Стучат колеса, и им в такт ребе бормочет слова Талмуда.

КАРТИНА 5

СВАТ. Мадам, пардон, извините мое нахальство… Но я вижу, едет культурная, образованная особа, и сразу захотелось поговорить о том о сем, а то у меня мозги сохнут от скуки.

ДАМА. Короче, что вы хотите?

СВАТ. Я хочу? Что мне хотеть, когда у меня всё есть. Пpocтo я вижу, что вы тоже человек обеспеченный, раз у вас такой красивый ребенок.

ДАМА. Это ребенок?.. Это моя дочь.

СВАТ. Я так и подумал, что это ваша дочь, а не сын… А Шейне мейделе. Красавица! Вся в маму. Просто одно лицо. И сколько лет вашей девочке?

ДАМА. Семнадцать.

СВАТ. Зол зайн семнадцать. Я вижу, вашей козочке пора на травку.

ДАМА. Что вы имеете в виду?

СВАТ. То, что вам крупно повезло. Позвольте представиться: реб-Лайзер, сват. Представитель фирмы «Гименей и Финкельштейн».

ДОЧЬ. А у вас есть что-нибудь хорошего?

ДАМА. Ша! Бесстыдница! Как-нибудь без тебя выдадим тебя замуж.

СВАТ. Мадам, не волнуйтесь, вы имеете дело с фирмой. Для вас у меня есть чего-то особенного! (Достает бумажки, читает.) Ицык-Борух, сын богача и сам богач. Низенького роста, лысоват. Красавец. Ежедневно молится.

ДАМА. Что делает?

СВАТ. Молится.

ДАМА. Фу, слава богу, я думала – моется. На такого ж воды не напасешься. А что он хочет?

СВАТ. Что он хочет… Он хочет денег.

ДОЧЬ. Мы согласны!

ДАМА. Что согласны? Тоже, нашла счастье: низенький, лысенький и всегда хочет денег.

ДОЧЬ. Мама, но для мужчины рост – не главное.

ДАМА. А что главное?

ДОЧЬ. Я стесняюсь. Главное – ум.

ДАМА. Знала я одного умника, когда меня сватали! А потом оказался дурак дураком!

ДОЧЬ. Кто это?

ДАМА. Твой папочка, дай бог ему здоровья.

СВАТ. Мадам, вы абсолютно правы. Для такой порядочной семьи, как ваша, нужен солидный, серьезный человек. И он у меня есть. Вот он. Лежит и ждет. Мендл Корах. Мужчина в соку. 73 года. Похоронил трех жен. Хочет девицу.