сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)
— Да, но ведь надобно и к высокому не забывать стремиться, — кивнул головою Есенин и принялся хвастать тем, какие стихи сочинял он уже в свои 16. Мы с Толей обменялись взглядами и усмехнулись. Вероятно, подумали об одном и том же — что он, Есенин, ещё ни разу не слышал и не видел стихов моих, меж тем, как Толя принялся уже чуть ли не сборник собирать — цикл, посвящённый Сергею. Внезапно Толя как-то некстати сообщил, что ему срочно нужно идти, и покинул нас, совершенно осенённых и даже удивлённых мыслью этой — точно бы в выходной день ни у кого не могло быть и дел своих. Некоторое время мы молча сидели с Есениным, по разные стороны стола, пока он не улыбнулся, отставляя от себя кружку с чаем и улыбаясь мне — признак, что какая-то мысль в тот самый момент сильно поразила его и вот-вот выльется словами и восхищёнными высказываниями наружу. — А я говорил вам, Вика, какие сейчас снега в Константиново? Совсем недавно, на днях, довелось вернуться мне туда.
И он принялся рассказывать. Как и полагается Есенину — с выражением, вдохновением и теплотою. Как-то внезапно коснулись мы и всей жизни его. Он поведал мне, между прочим, как в 16 лет впервые посетил Петроград, чтобы встретиться с Блоком.
— Я в тот день только успел получить фонарь в драке, — говорил он, прерывая смех мой, хотя и сам едва сдерживал свой, заразительный и звонкий, — как вечером меня вызывает Александр Александрович! А я толком ни стихи не приготовил, ни морально не ощущал в себе уверенности. Прочёл — и как-то само собою вышло, что понравилось ему сильно. Оценил, может быть, как прочёл.
— Да, читаете вы с воодушевлением, — подхватила я, вздыхая.
Он говорил ещё о многом. О том, как стали его печатать в журналах, как он попал на фронт в февральскую революцию, как встретил Зинаиду Райх и влюбился, что называется, с первого взгляда — и всё это только лишь 20-летие его!
— Мне говорили, что я выгляжу совсем мальчишкой, — улыбался Есенин. — 15-летним, наивным, доверчивым, хотя, не поверите, Вика, у меня подрастал уже сын Юра.
Впрочем, отчего же не поверить? Разве не стала я в последнее время пристальнее и внимательнее относиться к любым особенностям в биографии его? Разве не я стала прочитывать от корки до корки статьи в газетах, в каковых говорилось об нём? Я слушала его со вниманием, а сама при том осознавала, что начинаю краснеть. Да, я знала об нём в ту пору уже многое, но как-то мало представляла, чтобы Есенин мог ходить по комнате, пеленая и качая ребёнка. Совсем то не вязалось с образом его.
— А как нелегко каждый раз было добираться до спасклепиковской школы! Лошадьми предстояло ехать до станции «Дидово», после — до Рязани, и лишь после этого пересаживался я в поезд, который вёл к Спас-Клепикам. Среди учеников её у меня единственного была пятёрка по поведению. Пятёрка! И, представьте себе, с двумя минусами! Точно нынче оценки за поведение могут повлиять на что-либо в образовании нашем.
— Однако же вы не смогли потому устроиться работать по специальности, — с некоторым уколом заметила ему я, ещё не зная в то время, кем именно работает Есенин на самом деле. Он на некоторое время умолк, а после согласно кивнул:
— И правда. Мечту всей жизни своей, работу учителем церковноприходских школ, не удалось осуществить мне.
Трудно было не уловить в интонации его, каковой сказаны были эти слова, сарказма. Мы ненадолго оставили эту тему, но поэт вернулся к ней позже, переводя, правда, все стрелки на меня: — А вы, Вика? Сколько мы с вами знакомы, я так ничего толком и не знаю о вас. Впрочем, вы и мало что рассказываете, — тут он положил локоть на стол и поставил руку так, чтобы легче было опереть на неё голову, выказывая тем самым, что готов внимательно слушать. — Но нынче вы не отвертитесь, — и он так взглянул на меня, что я вся зарделась, наверное, как маков цвет. — Или же вы смущаетесь меня? — вдруг добавил он, и теперь же мне пришлось совсем отвернуться, чтобы унять волнение, возникшее внутри меня. — Впрочем, знаете, давайте пройдёмся, — произнёс он, резко вставая из-за стола, и, лишь я сумела опомниться, уже подавал мне пальто. Он не позволил надеть мне его самой, а галантно стоял за спиною, поддерживая его, пока я не просунула руки в оба рукава. Мы снова вышли на немного морозный воздух, и жизнь — всё, что в тот момент окружало меня: и это начало весны, и яркое, не дремлющее более солнце, поблёскивающее своими лучами на лицах наших, и бричка, покатившаяся по рыхлому снегу мимо нас — показалось мне иною, точно что-то прошлое стёрли из неё и оставили это обновлённое, светлое, мягкое. Мне захотелось сию же секунду броситься к бумаге и чернилам, чтобы что-либо написать; в другую секунду — броситься к Есенину, чтобы поведать ему о своём состоянии, но, разрываемая обоими этими состояниями, я не произнесла ни слова, пока, во время прогулки нашей, Есенин вновь не спросил обо мне. В отличие от него, я рассказывала скупо и мало — да и не было в жизни моей ничего особенного помимо друзей, университета и мечтаний. Когда же мы остановились, чтобы пропустить повозку и после перейти на другую сторону булыжной дороги, он внезапно подкрался совсем близко ко мне и легонько тронул за спину. Но его ладонь там не осталась, а поползла ниже, ближе к талии.
— А чего вы хотите достичь в жизни? Кем стать?
Я онемела и долго не могла осознать для себя, от чего именно — от такого неожиданного вопроса или же от этого внезапного прикосновения. Когда же дорога была вновь свободной, Есенин спешно отстранился от меня, чтобы с прежней беззаботностью продолжить разговор. Каждый раз оставалось лишь дивиться поведению его!
========== VI. Дебют ==========
Вечера в «Стойле» ни я, ни Майя, ни Алиса не могли сравнивать более ни с чем иным. Люди, с каковыми довелось нам познакомиться, стихи, каковые посчастливилось нам там услышать — нигде более не было такой атмосферы, кроме как в «Стойле». Да и разве где-то мог нас также встречать двоящийся в зеркалах свет, нагромождённые чуть ли не друг на друге столики, румынский оркестр, постоянно приглушённый из-за споров и драк? По стенам глядели на нас стихотворные лозунги всех читавших, а также картины Якулова, а сами мы (по крайней мере, могу в точности говорить о том за себя) вздрагивали, видя, как Есенин выходит на сцену? Даже когда мы ходили на встречи с вокалистами, мы то и дело вспоминали эти вечера как нечто особенное и совершенное для нас сокровенное. И даже после, когда Рюрик Рок начал приглашать нас на скромные поэтические вечера с поэтами другого уровня, мы могли заметить, сколь велика эта разница. Не хватало тех самых людей, тех самых стихов и тех самых впечатлений и эмоций.
В один из таких вечеров Рюрик пригласил нас на свой вечер и, пока он читал произведения свои — очень уж неплохие стихотворения, я отчего-то его совсем не слушала.
«В мурлыканьи аэроплана,
в тяжкой походке орудий,
в смерти лейтенанта Глана,
и женской щекатуренной груди,
и в минаретах стоф поэта
чую Кассандра, чую Тебя:
руки преломленные заката
твой рдяный стяг…» — и что-то ещё и ещё, всё из той же серии, но так долго и протяжно, будто стихам не будет конца никогда! Мы с Майей докурили уже пятую сигарету, только вот, судя по глазам её, она слушала, и слушала с особенным вниманием, а я всё не могла вникнуть в сие долгое произведение. Когда же он заканчивал:
«Быть может Я, пророчущий не знаю
что это счастье, что это мир,
но вспыхивает неугомонным лаем:
есть только Воля,
только Мы.», я будто вмиг воспряла духом, начав улыбаться, вновь приходя в себя, а после — не зная, куда деваться от угрызений совести, что совсем не слушала произведение своего товарища.
Потом много говорили о стихосложении; о графоманах — в особенности. Как-то внезапно Майя и Алиса свели разговор к Есенину и тому, что нам довелось не раз слушать его в «Стойле» (Рюрик, к слову сказать, не переставал поражаться тому, что мы с Сергеем Александровичем знакомы, и уже довольно долгое время). В такой воодушевлённой компании совершенно неловко, да и ненадобно было упоминать, сколь в действительности талантлив Есенин и как потрясающе читает он, но беседа как-то сама собою свелась к таковому строю.
— Надо признать, Есенин всегда читает блестяще, — говорил один из поэтов, поддакивая при том другому. Ему вторил другой:
— Да, он будто каждый раз проживает своё стихотворение на сцене. Так, как он читает, не может ни один актёр на сцене, даже с хорошей дикцией и подготовкой.
Следует отметить, что в ту пору считали, что Есенин был один из тех немногих, кто умел правильно и по-настоящему читать свои стихи. Меня всегда коробило это и злило, и я всё не осознавала: а неужели можно неправильно читать стихи свои? Ведь ежели ты их пишешь, то, соответственно, и сам подбираешь к ним ритм, прочтение и интонацию! Речи эти даже не столько раздражали меня, сколько сбивали с толку. Но тут Рюрик принялся меня уговаривать прочесть. Я вспоминала, как, каждый раз, когда просили прочесть Есенина, он опрокидывал в себя рюмку и с весёлостью выпрыгивал в зал, тут же вливаясь в стихотворение, точно строчки сидели в нём и только и ждали, чтобы вырваться наружу. Сейчас мне бы тоже не помешало выпить, но, поскольку сидели мы в литературном кафе, не нашлось ничего. Да и в местной компании вряд ли бы начались в любой момент драки и лютые споры — может, именно того мне в них и не хватало? Тем не менее, я привстала, потому что не совсем представляла, как буду читать чрез весь стол, и начала с того, что написала совсем недавно.
Думаю, я пока не нашла свой стиль. Всё чаще и больше слушая Есенина, я в том даже убедилась. Стихи мои были то о революции, к каковой не была я привязана никаким боком, потому что те трагические события прошли мимо меня, то от лица мужчины, который приезжает в родное село и вспоминает не так давно умершую мать его. То о любви. Последние были самыми искренними и грустными, но читать я их не умела — тогда-то до меня и дошёл смысл фразы, что стихи свои ещё надобно научиться читать.
Однако же, неожиданно и для меня самой, получилось хорошо. Алиса заметила мне после, между прочим, что, когда я читала полгода назад, это смотрелось иначе и не столь впечатляюще. «Ты и сама сильно изменилась с того времени», — отметила она. Подруги любили намекать на новый образ мой и всячески подмечать это.
— Вика, как я уже говорил, у нас будет поэтический вечер, где выступят такие же молодые поэты, как и вы, — особенно выделил Рюрик. — Так что были бы рады видеть вас в наших рядах.
Проходить всё должно было в Гороховом переулке. Там находится межевой институт — на тот момент мне посчастливилось как раз и узнать о таковом. Только успел Рюрик отметить, что это будет уже в следующую пятницу, как мне пришла мысль о том, что известить о вечере, где буду я выступать, просил меня Есенин. Он, вероятно, и не сможет прийти, но я решила всё же попытать удачи и передать письмо через Толю. Впрочем, будет ли это письмо? Мне было нечего сказать Есенину, кроме как «рада буду видеть вас…», «здорово, ежели бы вы смогли быть…», «как хотелось бы видеть вас в зале» — и каждая таковая фраза выходила либо чересчур эмоциональной, либо, напротив, недостаточно. Тогда я решила сходить в «Стойло», где не была уже довольно долгое время, а заодно встретиться с товарищами и послушать стихи. Мне всё ещё казалось, что, под влиянием внезапного энтузиазма я сумею написать до выступления что-либо действительно стоящее, что не стыдно было бы прочитать — всё не угасала во мне эта надежда, главному слушателю, Есенину.
В «Стойле», как и прежде, встретили меня радушно, много спрашивали, почему я долго не появлялась. Один лишь Анатолий Борисович молчал и, казалось, понимал всё прекрасно и без слов — и от взгляда его мне стало мниться, что он оставил нас тогда, две недели назад, с Есениным наедине специально, будто подозревая некую связь. Закончив говорить о скромной личности своей, я пересела к нему, и мы скрепили нашу долгожданную встречу звоном бокалов. Я чувствовала по беседе нашей, каковая мало клеилась, что он знает, о ком я хочу поговорить на самом деле, но, точно нарочно, умалчивал об сём предмете и, пока Сергей не появился сам, так не произнёс об нём ни слова.
— Вика, — слегка обескуражено произнёс поэт, увидев меня. Он подошёл к нашему столику спешно, даже не раздевшись, и снял запорошенную снегом меховую шапку уже здесь, а после кинул её на столик. Я заметила и причину неловкости его: вслед за ним в «Стойло» вошла Бениславская. — Вы так внезапно появляетесь каждый раз и исчезаете, — произнёс он после, но шёпотом, слишком близко наклонившись ко мне. — Уж и не знаю, что думать.
«И ведь он знает, — зло мелькнули в моей голове мысли, — прекрасно знает, из-за кого именно хожу я сюда». Но вслух я не нашлась, что отвечать ему. Он принял молчание моё как некую обиду и, слегка раздосадованный, удалился переговорить с другими товарищами. Ко мне снова подсел Мариенгоф.
— Толя, подскажи, а вы не могли бы Есенину передать кое-что? — спросила я его, уже готовая втихую сунуть ему в ладонь под столом бумажку с адресом.
— Так ведь он пришёл только что, — улыбнулся Мариенгоф, оборотившись на мгновение ко мне, считая меня, похоже, совсем за дурочку. — Сергей! — окликнул он поэта, приглашающим жестом поманив его к нашему столику, но я резко поднялась, качая головою:
— Нет-нет, это должны сделать непременно вы, я… — я осеклась, пронзённая своею же мыслью. Ведь не для того я делаю всё это, чтобы выполнить поручение Есенина, а потому, что сама не знаю, как обговорить с ним это и вотще подойти к нему.
— Толя? — в этом самое время к нам быстрым шагом подошёл Есенин, но смотрел почему-то не на друга своего, а на меня. Я, наверное, совершенно зарделась и не могла вымолвить ни слова, а Мариенгоф совсем усугубил ситуацию:
— Вика спрашивала, когда у нас следующий вечер где-нибудь в пределах Москвы, и будем ли мы вновь скандировать что-нибудь.
Мне захотелось запустить в Анатолия Борисовича стулом, а Есенин, между тем, промолвил: «А, ну…» и принялся говорить сухим «афишным» языком, когда и куда его приглашали. Но тут его внезапно позвали для выступления, и мы с Мариенгофом вновь остались один на один. Он казался весёлым и даже довольным чем-то. Я вынула из-под стола не нужную больше бумажку.
— А что там, если не секрет? — самым деловитым тоном осведомился он, складывая руки вместе, в замок, и я после небольшой паузы стала рассказывать про новую свою поэтическую компанию, про Рюрика Рока и по то, что вскорости, то есть, в следующую пятницу, буду читать в межевом институте. Толя слушал не перебивая, а после, по временам отвлекаясь на выступающего, произнёс: — Вика, рад за вас, однако же… Прочли ли вы Сергею хотя бы одно ваше стихотворение?
— В том-то и дело! — с жаром возразила я. — Никогда прежде не доводилось слышать мне похвал по поводу сочинённого мною — разве что от друзей, да и от вас, Толя. Но показать ему! — я особенно выделила местоимение это, и по улыбке, возникшей на лице Мариенгофа, поняла, что до него дошёл глубинный смысл фразы моей. Он хмыкнул, скрещивая руки на груди, но после продолжал серьёзно:
— Сергей не любит появляться на мелких мероприятиях. Он знает, сколько шуму наделает, прочитав на одном из таковых, но любит «соревноваться», скажем так, с теми, кто этого поистине заслуживает. Ваше приглашение может даже смутить его, Вика, ведь это почти что вызов ему как поэту.
Я вспомнила, что ребята рассказывали про выходки Есенина в «Стойле». Как однажды он, спустившись со сцены, подошёл к одному из зрителей, который громко и много высмеивал выступавших, и опрокинул на голову ему тарелку с соусом. А в другой раз и вовсе отказался читать стихи, хотя и знал, как ожидают все его в «Стойле» — чем вызвал негодующий рёв публики. И то вытворял он в месте, каковое считал своим детищем! Что уж в действительности было говорить о небольшом малоизвестном поэтическом вечере, на который собиралась я позвать его, дабы посмотреть моё выступление. Я подняла голову и увидела, что он общается с одним из поэтов. Есенин подозвал Бениславскую, и они разместились рядом с нами.
— Вика, это Галя, мой личный литературный секретарь, — представил нас он, и сердце моё ёкнуло. Сергей смотрел на неё тем особенным взглядом, каковым смотрят на близких товарищей в те моменты, когда дружба перерастает в иное, высшее чувство. От меня и в прошлый уже раз не укрылось, что и Бениславская неравнодушна к нему. И, когда я мысленно стала составлять из них пару, отмечая, что, учитывая заботы Галины об нём, она вышла бы хорошей, Есенин уже отзывался обо мне: — Галя, это Вика. Она часто бывает на наших вечерах и, кажется, даже пишет сама? — он весело подмигнул мне. — Но, увы, сии творения мне так и не довелось прочитать.
