сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
— Уже, — вдруг, вскинувшись и побледнев, зашептал Саша, когда все мы услышали звонок в дверь, и побежал в коридор. Мы остались один на один с Сергеем. Он продолжал сидеть на столе, после спрыгнул, налил себе ещё водки и повернулся ко мне с прежним отчаяньем в глазах.
— Простите моё безрассудство, Вика.
— Вы бы лучше прекратили так много пить, — заметила ему я, ощущая, что сама уже начинаю возвращаться разумом в себя. Есенин покачал головою, всё говорил что-то навроде «Не могу…», а после кинулся ко мне и до боли сжал руку мою.
— Только увидел вас, Вика — и ещё без вашей причёски, без красных волос, — он засмеялся, и я тоже не смогла не улыбнуться, — застенчивую и нежно робкую, но при том — по глазам вашим синим видно было, такую сильную внутри — сразу осознал, сколь далеки от меня вы будете. Восхищался вами, видел в вас верного товарища, чистоту, невинность и бесстрашие, о каковом так часто мечтают многие поэты, ища спутницу жизни. Вот и Мариенгоф… Осознал всё это, а увидел вас с ним вместе — и сердце так и ушло в пятки. Уверовал, что никогда не скажу вам о своей привязанности, ни словом не обмолвлюсь, чтобы не нарушать товарищеские отношения, однако вот — весь, как нараспашку, пред вами. И всё же вы святы и непорочны, Вика, чтобы предстать на алтаре за свободу народа. Простите, — он перестал улыбаться, посерьезнел, — но отдайте это на поприще иным, знающим людям, у каковых вся жизнь позади уже.
Я пребывала в совершенно растерянных чувствах, так как в беседе он затронул сразу два немаловажных для меня вопроса, как-то быстро перескочив, при том, с одного на другой, и не могла предположить, верно ли понимаю теперь слова его.
— Кому же это? — только и осмелилась спросить я его. Вначале вместо ответа он немного приблизился, но, заметив, как равнодушно я отреагировала, замялся, а после со вздохом отвечал:
— Мне.
Смех практически пробрал меня изнутри, но я сдержалась.
— Отчего это у вас всё позади, Сергей Александрович? Нет, вам определённо нужно меньше пить, если вы начинаете такие глупости говорить!
— И всё-то вы с детской доверчивостью своею! — снисходительно улыбнулся Есенин, делая осторожный шаг ко мне. — С такими вещами не играют, Вика. Контрреволюция — это совсем не шутки или кружки «для любителей». Застали нас ВЧК однажды с Мариенгофом и Колобовым на Зойкиной квартире… — он замялся, а я вся зарделась от нахлынувших на меня смятения и злости — извечно я узнаю обо всём последняя!
— И тем не менее, тем не менее… — я металась по комнате, потому что сердце беспокойно ёкало внутри. Я, впрочем, даже не задалась вопросом, отчего Саша так долго не возвращается — во мне снова тронули чувства, и теперь резко и грубо они пробуждались, сколь бы сильно ни пыталась я заглушать их всё это время и сосредотачивать смысл жизни своей в журналистике и искусстве. — Это не повод поучать меня, Сергей Александрович! То Анатолий Борисович, теперь вы… — Есенин улыбнулся мне так, как улыбаются малым детям, когда они рассказывают взрослым сказки.
— Я, вероятно, могу понять вас, Вика. Вы в литературном кружке и… столько свободных мужчин вокруг, — краска, как и тогда, при свете фонаря, когда мы на улице ждали Александра Борисовича, вновь слабо выступила на щеках его. — Толя, теперь Сандро…
Я остановилась, поражённая тем, что он снова необычайно резко перешёл в разговоре от одной темы к другой, а после вновь, с ещё большим раздражением к нему, зашагала по комнате.
— Отчего же вы вечно сводите меня со всеми! — вспыльчиво восклицала я. — Мариенгоф без пяти минут женат, как и Александр Борисович! Сергей Александрович, неужто так приятно додумывать за других…
— Я давно просил вас оставить это формальное обращение, — тихо сказал он, делая шаг ко мне.
— … Неужто так приятно делать это, ведь вы же умный человек! — я не подумала тогда о том, что всего несколько месяцев назад и сама была склонна додумывать за других действия и слова их. Мужчина не дал мне закончить, спешно приблизившись — я успела лишь различить улыбку на губах его, а после столь же уверенно притянул к себе, и знакомая дрожь пробежала по телу моему, когда рука его, будто в первый раз, легла ко мне на талию. С тою же жадностью он впился мне в губы, и осталось лишь гадать — задохнусь я от столь желанного поцелуя или же от ненависти, возникшей пылом на моих щеках из-за наглости его. Поцелуй был страстным, мягким, но недолгим — я успела вырваться.
— Немудрено потерять голову, когда вы вся — такая — предо мной! — Есенин перевёл дыхание, слегка облизнув губы, и мне стало не по себе от собственных мыслей — мне захотелось вновь прикоснуться к ним. Но даже несмотря на остатки выпитого алкоголя во мне, на весь вид его, стоявшего пред мною, будоражащего голову, желание — и его, моё, каковые ощутимы были даже в воздухе, я не посмела приблизиться к нему. «Он женатый человек», — то и дело возникали упрёки в голове моей, и я еле заставила себя не смотреть больше на него. Прикроватные часы в этот самый момент пробили три — и вместе с ними в дом Кусикова ворвался совершеннейший погром.
— Серёжа, прости, не удержал! — вскричал Саша, подбегая к нам, и руша наше общее с Сергеем молчание. Сразу после него, подобно буре, ввалилась Дункан. Она была в красном хитоне, вся разъярённая, будто голодный, выпущенный из клетки зверь. На пути своём она сбрасывала со стен картины, вываливала из ящиков всё, что в них находила. Есенин при виде неё принялся пятиться в тёмный угол. После полнейшего разгрома, не чураясь, видимо, мыслями, что это чужая квартира, она обнаружила поэта за шкафом. Он молча, не говоря ни слова, надел цилиндр и пальто и пошёл за нею. Мы с Кусиковым переглянулись.
***
5 июля все мы отбыли в Брюссель. Я сгорала от нетерпения предстоящей встречи с писателем Францом Элленсом. Айседора также сгорала от нетерпения — нетерпения как можно скорее прибыть на место, потому что до жути боялась поездов. Впрочем, путь обещал быть не таким уж долгим, но даже несмотря на то, она хватала Есенина за руку, а он лишь грубо отталкивал её от себя. Временами я не понимала такового поведения его и, когда расположились мы наконец в купе, принялась корить Сергея Александровича, как если бы он был малым ребёнком. К тому моменту у меня было для того уже предостаточно поводов — начиная их тайными с Кусиковым попойками — причём, сам Александр Борисович остался в Германии, сославшись на дело, но мы прекрасно понимали, что нынче же он отправился в Берлин, дабы непременно жениться; и кончая его престранным и абсолютно неблагодарным отношением с супругою.
— Сергей, она вывела вас в свет, показала — и продолжает — Европу, а вы чем же отвечаете ей на то?
Впрочем, говорила в таковые моменты я не своими идеями, а словами самой Айседоры — она любила повторять, что, ежели бы не заграница, Есенин бы так и продолжил безвыездно сидеть в России. Впрочем, была в том правда. Мужчина едва ли слушал меня — всё-таки похвалы нравились ему более, чем нравоучения. Он постоянно хмурился, и в такие моменты тёмные брови его двигались вместе, как если бы посреди них сидела, спрятавшись, суровая хищная птица.
— Перфое пис’мо я написаль Езенин: «S'il y a une intoxication par le vin, il y en a une autre — j'étais ivre aujourd'hui. Parce que tu as pensé à moi»*, — улыбнувшись, произнесла Дункан с резким переходом от ломаного русского на французский. Она не понимала смысла нашей с Есениным беседы, но ей хотелось добавить в неё что-то своё.
— Спасибо, — по-французски отвечала я ей, улыбаясь в ответ, а после, бросив на Есенина последний злобный взгляд, окончательно успокоилась. Почти весь путь мы провели в молчании.
Мне не столь уж комфортно было находиться с ними двумя в одном вагоне — спасала только Лола Кинел, которая была практически в том же положении, что и я. Однако же, переводчица находила, чем себя занять, а я — нет.
Оттого ещё так радостно и отрадно было мне, наконец, покидать душный вагон! Я вдохнула не только в лёгкие, но и во всё существо своё напоённый солнцем и ветрами воздух Бельгии и заприметила мужчину. Несмотря на то, что пассажиров и ожидающих на перроне было множество, в глаза в первую очередь мне бросился отчего-то именно он. На губах застыло имя бельгийского писателя, но я не решилась произнести его — мужчина в шляпе почти как у Мариенгофа и светлом пиджаке нараспашку прошёл мимо меня, неся в руках какой-то чемодан. Айседора бросилась ему в объятия.
— Франц!
Мы с Есениным встали друг напротив друга, не смея рушить атмосферу сей дружеской встречи, но внезапно по губам поэта пробежала ухмылка, заставившая меня смутиться и покраснеть.
— Франц — Езенин, — представляла меж тем Дункан нас писателю. Она разговаривала с ним по-французски, и он совсем не был против того, лишь наши имена переводя на ломано-русский манер.
Пробыть в гостях у Элленса нам предстояло всего две недели — время, за каковое должна была я собрать исчерпывающий материал со стороны этого друга семьи. Я держала Кожебаткина в курсе каждой своей вылазки, но, то ли письма мои к нему задерживались, то ли не было у него времени читать их, ответы приходили долго, а адреса мои, тем временем, сменялись всё чаще из-за множества перемещений с места на место.
Как только смог Элленс вполне присмотреться ко мне и осознать, что может доверять мне как другу, он стал столь же внимательно, что и я, наблюдать за супружеской парой со стороны. А сцен в жизни их было полно — они то принимались прилюдно ссориться, даже если причиной был всего лишь взгляд Есенина на проходящую мимо бельгийку, то вновь мирились, и спустя каждые пять минут разговора Айседора жаловалась, что уже очень давно не целовала супруга. На вопрос, как давно они знакомы с Айседорой, Франц отвечать не решился, лишь покачав головою. Зато рассказал, как присутствовал во время заключения ими брака.
— И какими казались они вместе? — спрашивала я. Мужчина пожимал плечами:
— А какими должны казаться молодожёны пред венчанием? — однако, с минуту подумав, добавлял: — Они казались счастливыми — без сомнения. Настолько счастливыми, что не смогут расстаться без трагедии.
Во время этой короткой, но плодотворной поездки по Бельгии я строчила за мыслями, фразами и движениями каждого, и Элленс, как писатель, не без любопытства наблюдал за мною. Он обещался тут же, как только книга (Дай Боже!) получит более-менее посильную огласку, он первым делом приедет в Москву, дабы купить себе экземпляр.
Именно благодаря Францу удалось взглянуть мне на Сергея и Айседору почти что без прежней ревности, а просто как профессиональный журналист — на героев, о каковых предстоит писать ему. Всё больше стала я подмечать не те детали, когда Дункан в порыве нежности хватала Есенина за руку, или же он прижимался к её запястью губами, а речи их и что именно говорили они друг другу. Не то чтобы я прислушивалась к сомнениям Элленса — мне самой хотелось в своём небольшом расследовании добраться до сути, что именно свело двух этих людей друг с другом. А притянуло их, на самом деле, как двух людей схожего душевного склада.
Мы могли с Элленсом подолгу прогуливаться по широким Брюссельским улицам, рассматривать доселе незнакомые мне здания в вычурных и абсолютно различных архитектурных стилях. Я поражалась абсолютно всему, что видела и встречала. Писатель смеялся тому от души, но не переставал показывать достопримечательности в этих кратких наших с ним экскурсиях. И если бы к тому моменту довелось мне-таки побывать в Петрограде, я бы с крайним изумлением нашла, сколь похожи пейзажи их.
Учеников Айседоры также привезли в Бельгию, но занятия с ними не мешали Дункан проводить время и с нами, и с мужем своим. Забавно было наблюдать за тем, как Айседора занимается со своими маленькими воспитанницами, а Есенин глядит за тем издалека, как-то по-особенному впечатляясь и радуясь успехам их, хлопал по коленкам руками, а после с упоением вещал нам о прошедших занятиях. Сближали их и взгляды в плане образования. Однажды, во время занятий Дункан, довелось мне случайно ляпнуть, что это довольно странно — что нет в школе её слаженного расписания, так разве же будет продуктивным весь учебный процесс? Есенин со злостью взглянул на меня, даже, кажется, фыркнул, скрещивая руки на груди, и отметил, что нынешняя система образования ни к чёрту, а Айседора пытается подстраиваться под интересы и настроения детей. «Ведь и смирная лошадь примется брыкаться, ежели постоянно дёргать поводья», — говорил он. Сама Дункан лишь ласково потрепала его по плечу и, дабы уменьшить гнев супруга и явную обиду мою, отвела меня в сторону и поддержала слова мужчины. Она также возмущалась современной системой образования и поведала, между прочим, что сама в 10 лет заявила матери, что более не намерена ходить в школу — она уже научилась всему и ныне продолжение занятий там совершенно бесполезно.
Да и в принципе, отношения танцовщицы и поэта начали налаживаться, как казалось, лишь здесь — в Бельгии. И чем больше было нежных минут у них, тем более уединялись мы с Францом, говорили по-английски — в особенности же, чтобы обсудить книгу, которую я писала. Две недели стали для меня почти бесконечностью, но и принесли свои плоды. Элленс давал хорошие советы, ведь писать роман и статью — вещи совершенно различные.
— Вы знаете, Виктория, что журналист — это литератор на скорую руку? В писательстве мало сухих фактов и обрывок цитат — даже в документальном произведении. Статья рано или поздно закончится, а вот книга продолжит жить в воображении читателя и после её окончания. В том главная их разница.
Разговоры о поэзии у нас с ним складывались не особенно — разве что если речь шла о Есенине. Но и здесь Франц обыкновенно краснел, твердил, что мало что понимает в этом деле, а однажды-таки рассказал случай, что привёл его в таковое мнение о непонимании на счёт свой.
— Когда мы с Айседорой были в Москве, она попросила меня почитать «Пугачёва». Я переводил свой вариант на французский, пытаясь выдерживать, как мог, стилистику Сергея Александровича. Читать я принялся неохотно — ежели бы она меня не попросила, вовек бы не стал делать этого. Я то и дело поглядывал на Сергея Александровича, хотя и догадывался, что он может понимать не всё. Айседора нежно оборвала меня где-то среди строф и, пускай и улыбалась, я чувствовал, сколь она недовольна. Тогда она попросила прочитать Есенина. Я был изумлён тому, что услышал и увидел пред собою. Как посмел я прикоснуться к его поэзии! До сих пор виню себя в том.
«Пугачёва» Есенин поистине читал превосходно. Особенно, когда мы, сидя в гостинице «Hotel Metropole Bruxelles», ничего не подозревающие, весело общались, он мог встать с места своего, слегка пошатываясь, и приняться скандировать, обращая на себя всё внимание местных. Остановить его было сложно и даже почти невозможно — мы все заслушивались до умопомрачения, а мужчина, видя таковую заинтересованность, выпивал больше и принимался читать — громче. Трагедию на сцене будто бы разыгрывал всего один человек.
— Как же это у вас так хорошо получается! — вздыхала я, по-настоящему напоённая поэмой его. — И как его свежо и прекрасно: «Приведите меня к нему!»
— Не так, Вика, — улыбался мне он. — «Пр-р-ри-ве-ди-те, пр-р-ри-ве-ди-те меня к нему!» — тут же по новой вскакивал Есенин.
На 13-й день пребывания нашего в Бельгии Франц выразил сожаление, что ему придётся нас покинуть по каким-то своим срочным делам. Нам предстояло оставаться в Брюсселе ещё всего два дня, так что вряд ли довелось бы нам увидеться. А после мы должны были отправиться во Францию. Писатель долго жал мне руку, обещал непременно звонить мне — номерами и адресами мы обменялись чуть ли не в первый день в связи с родственными характерами, и в остальное время мне предстояло проводить в компании разве что Лолы Кинел. Однако же я решила целиком и полностью отдаться нынче не высматриванию здешних красот, а книге своей, материала к каковой теперь стало значительно больше благодаря Францу и собственным наблюдениям. И когда начинала я с утра, бывало, писать, с ужасом осознавала, что день внезапно кончился, и за окнами вовсю уже вечереет. Накануне отъезда в дверь ко мне постучались. Я посчитала было, что меня зовут на обед, хотела отказаться, но пришедший гость невероятно удивил меня. Это был Сергей Александрович.
— Берлин, — он с ноги открыл дверь, не дождавшись ответа, стремительно подошёл к столу и положил на него письмо. — Кто это вам пишет из Германии, Вика?
— Вам ли о том спрашивать? — устало выдохнула я, пытаясь сосредоточиться на рукописном творчестве своём и вновь всецело погрузиться в мысли. А присутствие мужчины таковому явно мешало. Сам он, казалось, почувствовал это и подошёл ближе.
— На каком моменте вы остановились нынче? «Они смотрелись вместе…»
