сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
В новом отстроенном доме было чисто и просторно. Недоделаны были лишь сени, но то совсем не мешало жить теперь здесь летом — да к тому же, и погода в Константиново стояла хорошая. Мне всё чудилось, что, всё, что ни происходит здесь со мною, на самом деле снится мне во сне и про мою Калужскую губернию. Ровно также будили нас петухи по утрам, ровно также бежали мы, точно дети, помогать Татьяне Фёдоровне в поле. Есенин до последнего не доверял, что есть во мне что–то деревенское, а после, должно быть, разглядел–таки, смирился, стал ещё приветливее со мною.
Нам нравилось, когда отводили от нас обоих пристальное внимание, убегать ото всех в поля и бегать друг за другом в колючих колосьях. Это было совершенно по–детски, но было в той забаве и что–то дружеское, сближающее.
Если и пил он в те дни в Константиново, то мало, будто боясь притронуться к рюмке. А после либо быстро укладывался спать, либо вся задорная энергия, игравшая в нём, уходила на весёлые пляски. А как Сергей танцевал! Это не шло ни в какое сравнение с тем танго, что пытались мы вытворять когда–то в Ленинграде. В нём кипела тогда вся кровь его, просыпалась вся крестьянская удаль, и я не могла не наблюдать без улыбки, как он поёт частушки, весело подмигивая, хлопает руками по коленкам, бряцает сапогами об пол.
Однажды сидел с нами и Андрей. Неприязнь меж ним и Есениным, кажется, к тому моменту уже поутихла, и Болконский стал тихо наигрывать аккорды на гитаре. Я прищёлкнула пальцами, вспоминая совсем новые сборники Сергея.
— «Вечер чёрные брови насопил». Давайте её!
Сергей качнулся в сторонку, смутившись, но, когда стали подпевать мы все — и даже я, заметно заулыбался. Мы пропели ещё несколько стихов его, и Татьяне Фёдоровне понравилась «Русь Советская». Вдруг мужчина вскакивает, хватает меня за руку и начинает что–то быстро и горячо — приятным, но щекотным шёпотом отдавалось дыхание его на шее, бормотать.
— Пойдём в кашинский сад, я всё тебе покажу, — тараторил он, а после, не дождавшись ответа, потащил за собою. Мы побежали по мокрой от росы земле, путаясь иногда в стеблях сумеречной травы, но до сада так и не добрели — впереди Сергей заметил Оку.
— Пойдём купаться!
— Сергей, но ведь так и застудиться недолго.
— А я сын Купальской ночи, уберегу тебя ото всего, — засмеялся он и потащил меня в воду, не обращая внимания на мои негромкие визги из–за непривычно холодной воды. Поймал–таки в реке. Крепко обнял и скрестил руки за моею спиною.
— На Купалу любят кого попало, — убирая со лба свои мокрые волосы, возразила я. Он в ответ только молча, нежно мне улыбнулся.
В кашинский сад дойти нам не довелось, зато на обратной дороге повстречали Андрея. Мокрые после купания — аж самим стыдно стало от своей глупости.
— А давайте пробег, Андрей Алексеевич!
Болконский откинул с плеча гитару и, усмехнувшись, посмотрел на меня.
— А давайте.
— Серёжа, ты что, кататься — после воды холодной сразу?
Он не слушал меня и поплёлся с Андреем за лошадьми — ещё немного шатаясь от выпитого давеча спирта. Я разглядела издалека, как скользили они ровною гладью, точно лебеди по воде — по рязанским полям. Андрей, казалось, держался в седле увереннее и ловче, а вот Сергей позабыл многое из–за городской жизни. Внезапно, не успев остановиться, он соскочил с седла, и в мыслях моих пронеслась страшная картина и слова Гали: «Я всегда панически боюсь за его голову. Бывает, так снится: Сергея Александровича привозят домой с пробитой, окровавленной головою…» Я ринулась к нему, в ужасе выкрикивая его имя, но он только, улыбаясь, лежал на холодной тёмной земле, не замечая, что грязнится суконная рубашка его, и приговаривал с улыбкою: «Боже! Как жить–то хорошо! Как хорошо жить!»
Как–то приехал в Констаниново фотограф. Мы всё искали с Шурой и Катей Сергея, оббегали весь двор, а застали его, тихо приютившимся в домике на лавке. Шурка поднесла палец к губам и молвила шёпотом:
— Серёжка работает, не велено, значит, беспокоить его!
Я тихонько подкралась сзади и, пока поэт не поднялся, различила последние строчки:
«По–байроновски наша собачонка
Меня встречала с лаем у ворот».
— Что за шум? — он взлохматил пшеничные вихры и хмуро оглянулся к нам — недоволен–таки, что отвлекли. Мы все переглянулись. Катя и Шура рассказали, что его просили с ними сфотографироваться. Есенин для чего–то прихватил с собою гармошку.
Выстраиваться пришлось долго. Есенин делал вид, что собирается сыграть, а солнце так ярко сквозило по волосам его, что они переливались, как спелая рожь. Мужчина, к тому же, ещё и что–то шутил, мы все непрестанно смеялись и не могли сосредоточиться, а после сестёр внезапно позвали. Я продолжила смеяться шутке Сергея Александровича, неожиданно встав на место Кати — и так нас вместе и сфотографировали, даже без сестёр его. А уже после, в Москве, когда рассматривали мы с Шурой эту фотографию, она удивлённо ахала: Как же вы похожи на Катю, Вика! Будто наша третья сестра!»
Но менее ласковым и добрым был Сергей Александрович в те минуты, когда напоминали ему родители о безденежье и близкую с нищетою жизнь. Он не желал и слушать их, а только махал рукою и норовил как можно скорее уйти, ссылаясь, что они не понимают вовсе заработка его. Однажды побежала успокаивать его не только Катя, но и я — правда, позднее. Я застала брата и сестру среди берёз — Сергей прислонился к одному из деревьев, склонив голову и прикрыв глаза.
— Оставь ты уже всё это, Сергей! На что тебе? Тебя ведь итак знают, как поэта — так ужели нужны тебе все эти мерзкие люди?
— Больно спорить ты любишь, Катюша, а в жизни понимаешь с каплю. Сама иных слушаешь? Едва ли. Что я говорил тебе не раз о Васе Наседкине? Ты ли слушала меня?
— Не люблю я его! — топнула ногою Катерина. — Не люблю и не хочу идти за него!
— Видишь, какая ты, — улыбнулся ей брат. — И всё только характер свой показываешь.
— А на что тебе Миклашевская твоя? — вдруг спросила Есенина девушка. — Разве любит она тебя? Нужен ли ты ей, Серёжа? Да она и не глядит на тебя вовсе, а живёт со своим артистом, а Вика…
— Молчи! — Есенин оторвался от берёзы и пошёл вглубь рощи. Катя — за ним, продолжая что–то ещё говорить.
Не выдержал–таки Сергей этого и подобных разговоров. Он любил поступать не так, как ему велено, а так, как подсказывало сердце. А потому уже 3–го июня сказал мне, что через пару дней собирается возвращаться обратно в Москву.
========== XV. Чёрный человек ==========
Самый непростой период жизни моей — когда меня уволили из «Аквилона». Однако в то самое время Сергей Александрович, точно увидев во мне родственную душу, стал даже ближе, ещё более ласков и заботлив. Не было и дня, что не проводили мы вместе, и не стоит и упоминать, что я осталась в Москве.
У себя на квартире приютила меня Катя, а Есенин продолжал жить у Бениславской — и жизнь, казалось, втекла в прежнее русло, но это было лишь ощущение псевдопокоя. В самом же деле забот стало ещё больше, и ещё более сильным кольцом окружили они теперь меня.
6 июня Есенин примчался из Госиздата и радостно поведал, что поговорил кое с кем, и что меня непременно будут издавать. Я не поверила собственным ушам.
— Не может быть такого!
— Как же не может, — слегка нахмурившись, произнёс поэт. — Только разговаривал на эту тему — и об вас, Вика. Стихи издадут — пока небольшим тиражом, коротеньким сборником, однако деньги…
— Сергей Александрович! — воодушевлённо произнесла я и бросилась обнимать его. Мужчина заметно смутился, но также приобнял меня, легонько коснувшись спины. В тот день также отмечался 125–летний юбилей со дня рождения Пушкина, и к полудню мы проследовали к памятнику поэта. Всероссийский союз писателей устраивал здесь ныне целый юбилейный митинг, все желающие читали стихи — свои и Александра Сергеевича. Есенин, почти что не дождавшись вызова, сам пустился к бронзовой литой фигуре и громко, почти что нараспев, прочёл «Пушкину». У меня захватило дыхание — так хорошо, так чисто читал он! «Всё–таки поездка в Константиново хорошо повлияла на него», — подумалось мне. Но здесь обзор мой загородили знакомые лица, и в тот же вечер Клычков, Орешин и Власов–Окский увезли Сергея Александровича в Тверь, даже не дав мне проститься с ним. Круги, в каковые начинал он входить, всё менее и менее нравились мне; извечные скандалы и дебоширства всё чаще служили причиною вызова его в милицию и задержания. Только тогда и пересекались мы с Галей — когда забирали его по утрам. Помимо того, чаще стала замечать я в компании рядом с ним уже знакомого мне Якова Блюмкина, и, покуда сильны были воспоминания о том, что творил он когда–то, мне не нравилось ни общество его, ни влияние на Сергея. Блюмкин и Ганин, как назло, выводили его на какие–то каверзные разговоры, и они заканчивались то громкими осуждениями чекистов, то ничем не обоснованными наездами на евреев, хотя Есенин никогда не был антисемитом. Но он напивался до совершенно раздражительного как для себя, так и для всех состояния, творил чёрт знает какие глупости, а с утра ничего не оставалось в памяти его, и когда я припоминала ему об его выражениях о евреях он с замиранием прикрывал рот рукою и в ужасе закрывал глаза. «И ведь хорошее отношение у меня к ним, ей–Богу, хорошее! — говаривал он, качая головою. — А как напиваюсь — так чёрт знает что!»
В конце августа всех имажинистов распустили официально. Не знаю, что происходило в тот момент со «Стойлом», и я бы нисколько не удивилась, ежели бы узнала, что там устроили в тот вечер настоящий набег и пьяные скандалы — самой мне было больно возвращаться в место, можно сказать, юности моей, не знаю что до Сергея. Свой новый презабавный и одновременно странный наряд — фрак, накидку и цилиндр Сергей всё чаще стал носить прямо на улицах. Изначально выглядело это глупым театральным представлением, ведь незадолго до того мы особенно чтили великого Пушкина и много выпивали за него, но однажды, вернувшись домой, я застала Сергея Александровича сидящим у зеркала. Он брился, но отчего–то прямо в цилиндре.
— Что это вы делаете? — поинтересовалась я. Он улыбнулся, откинул от себя шляпу — самому, видно, как–то забавно стало, и, когда я положила руки на его плечи, коснулся губами моих. Одна из щёк оказалась ещё немного колючей, и я со смехом отстранилась. — А знаете, есть в вас что–то от Пушкина, — сказала я тогда, снова оглядев несуразный наряд его. Даже более того — вы сам почти.!
Сколько раз корила я себя после за слова эти.
Однако же, несмотря на множественные пьянки, работал в тот период он и правда очень много. Даже годы мои в «Бедноте» и «Аквилоне» не шли ни в какое сравнение с тем, сколько он успел за конец 1924 и начало 1925. Самые лучшие произведения и законченные им отрывки недоделанного были написаны именно в то время. Ни я, ни Галя не мешали ему в работе. Бениславская, кроме того, по временам стала и мне помогать в издательской деятельности, хотя делалось то на уровне чисто деловых отношений, и ни о какой дружбе меж нами давно уже не шло речи. Сам Сергей говорил, что никогда не пишет пьяным — и то поистине было так. Ни разу не застала я его, чтобы он, захмелевший, сидел и пытался вычерчивать что–то — отнюдь. Ежели же приходила к нему какая–либо мысль, он непременно хватался за бумагу, даже если это стоило ему усилий, уходил в себя в разгар даже самой увеселительной пьянки и с хмурым, сосредоточенным видом раздумывал, наклонившись над листком.
Много неприятностей, как бы то ни было удивительно, стала приносить Катя. Я тратила одни из последних сбережений своих — не считая отложенных на «чёрный день», а она всё продолжала их, без счёту, на что–то тратить и просила ещё и ещё. Мне стало понятно отношение к ней Сергея; да и характер, что проявляла она, совсем теперь не походил на чувственность и сердечность знакомой мне прежде молодой девушки.
— Прислушайся же к Сергею, Катя, — настаивала я. — Что ты нашла в Приблудном? Запойный, не определившийся — да разве можно будет с таковым содержать семью?
— А я не хочу ни с кем содержать семью. Тебе вот 24 будет — и ты до сих пор ещё не замужем.
Я стала нервно теребить зубами губы свои. «Не 25 ведь», — хотела было возразить ей я, но девушка, упрямо скрестив руки на груди, тотчас же продолжила, сменяя тему:
— И вовсе не нравится мне ваш Наседкин, противен он мне! Даже кудахчет как курица, подобно фамилии своей.
Я покачала головою, а после, опустив глаза и почему–то вспомнив Сергея, молвила:
— Ты очаровательна, Катерина, и сама, без сомнения, это знаешь. И с тобою милы и любезны уже из–за одного лишь этого. Но однажды не только внешность взыграет роль свою при общении, но и характер — вот тогда–то, тогда ты останешься совсем одна.
Она по–прежнему не послушалась меня, но когда я думала о себе в 20, вспоминала наставления мне Сергея Александровича — разница меж нами точно такая же, как меж мною и Катей, в пять лет, я понимала, что едва ли слушала полезные советы его, и до меня медленно, но верно доходило, что, ничто так не переубеждает человека как личный опыт. Но, верно, слова мои Катя всё–таки в чём–то запомнила. Уже через год с небольшим, в декабре 1925 она вышла за Наседкина с очевидного согласия своего брата на сей брак.
Проблемы у Сергея возникли даже с Грандовым. Человек, предоставивший Гале и мне квартиру, не раз заявлялся к нам в Брюсовский, говорил, что Сергей ведёт себя как эгоист и хам; что на него жалуются соседи; что, в конце концов, негоже держать при себе человека, одною ногой стоящего на учёте у московской полиции. Наслушавшись всего того, Есенин принял решение, каковое принимал в каждой неясной ему ситуации — бежать из Москвы, и на сей раз уехал в Баку скорым пассажирским поездом. Мы отмечали Новый год одни: я, Галя, Катя и Шура, не так давно поселившаяся в Москве — за обучение её платил брат. Как–то Галя получила искреннее письмо от Есенина — одно из тех редких мгновений, когда решалась поведать она о переписке меж ними всем нам.
— Сергей пишет, что дела у него хорошо, закончил «Анну Снегину», совсем скоро собирается в Тифлис… — губы её стали похожи на мел и заходили ходуном, бледные худощавые руки дрожали, а с ними — и письмо в них.
— Галя! — не выдержала я. — Ну, что там такое! — и резко вырвала письмо из рук её. Ежели с мужчиной что–то случалось, он писал об том не мне или сёстрам, а непременно одной только Гале. Вот и сейчас я спешно пробежала глазами по скомканным, но всё же красивым строчкам его и остановилась на одной фразе. Сердце ёкнуло в груди от неё. «Вы друг, друг, преданный и истинный, — писал он Бениславской. — Но я не люблю вас как женщину. Вам следовало родиться мужчиной, ведь у вас мужской характер». Только закончила я читать это, как Бениславская поднялась и выбежала из комнаты. Появляться дома она стала реже, а спустя некоторое время я с удивлением узнала, что накануне Нового года она стала встречаться с неким Л. — с кем, ни Шура, ни Катя не называли мне, либо же сами толком не знали имени его.
Зима проходила ничтожно и практически без происшествий. Стихи публиковались плохо, ещё хуже — продавались. Я пыталась написать что–то от себя, принималась за книги, вздумала публиковать мемуары и дневники из поездок в Ленинград и за границу, но выходило из того также что–то малостоящее. Даже представить себе не могла, что когда–либо дойду до такового состояния, ведь обыкновенно очень любила работать и погружалась в дело сие всем существом своим. Все прежние знакомства мои с друзьями Сергея Александровича теперь также, помимо воли моей, оказались расторгнуты. Однажды довелось мне идти по улице в новом наряде своём — хотелось если не быть, то хотя бы ощущать себя в дождливой столице Англии, и заметила Анатолия Борисовича. Он обернулся ко мне, сверкая широкими полями так хорошо знакомой мне своей шляпы, и я угадала и улыбку его, и движения, и голос. Рядом с ним был какой–то незнакомый мне человек — и, как показалось мне, оба заметили меня в суматошной толпе, и Толя указал на меня.
— Анатолий Борисович! — крикнула я тогда, норовя подбежать к обоим сквозь толпу и поближе поздороваться, но нас разнесло по разные стороны дороги экипажами, а после не стало видно ни одного, ни другого. Но не могло, не могло показаться мне — то был Мариенгоф!
Чувства мои и состояние день ото дня становились всё сквернее и сквернее, и в один из дней я не выдержала и написала письмо Андрею Болконскому, не ручаясь, сколь бесстыдно это будет выглядеть. Ответ его пришёл на удивление быстро — Андрей написал мне скорую телеграмму из одного слова «Выезжаю», и я с трепетным сердцем стала отсчитывать дни, когда поезд с Ленинграда довезёт его до Москвы.
