сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)
Стоило нам обернуться, как мы признали в окликавшем нас Рюрика Рока. Мы радушно приветствовали его, сетовали, что в прошлый раз так и не удалось нам обсудить прошедший Суд над имажинистами, и, видимо, выслушав все эти высказывания и приняв их к своему горячему сердцу поэта, Рюрик сжалился над нами и рассказал, что сегодня проходит конкурс, «куда-де они с ребятами и направляются». Мы с недоверием покосились на хмельную компанию, изъявив желание идти либо только с Рюриком, либо держаться в стороне, и по итогу сошлись на втором варианте. По дороге Майя снова выдала меня, рассказав, что я сочиняю стихи. Воодушевлённый Рюрик Рок на это сказал, что, к сожалению, сегодня программа на конкурсе вся заполнена, но в следующий рад он будет рад пригласить меня на выступление — он говорил это с такой трагичной интонацией, что просто нельзя было не простить его, и я смилостивилась. Горечи как-то сами собою уходили, и даже придирающийся к поэзии Коля согласился, скрипя зубы, сходить на представление.
Вход сюда был свободный — событие, от которого мы отвыкли, но к которому, учитывая обширные знакомства наши, и не стремились привыкать. Нас устроили в первых рядах, и, только успела я отложить в сторону пальто своё, по привычке оставляя на голове кепи, как выступления начались. Один за другим на сцену выходили малоизвестные поэты из разряда, как их принято было называть в «Стойле», «маленьких». Есенин и Мариенгоф не раз говорили мне, что не ходят по подобным мероприятиям, и нынче я своими глазами и ушами убедилась, почему — слушать здесь было особенно нечего.
Таланты, которые крылись во всех выступающих, были ещё ими самими не раскрыты. Им требовались либо опытные наставники, либо постоянные пробы пера. Я подумала, что как раз в таком я и могла бы выступать сама, учась хотя бы читать на сцене, и постаралась слушать внимательнее, но, как бы ни делала вид, стихи не шли. Не было той энергии и насыщенности, к каковой привыкла я за время в «Стойле». Не только стихи их были слабы — сами поэты не были артистичны, но разве в том их вина? Это я привыкла слушать людей, знающих своё дело не первый год и гордящихся этим. Медленно к скуке моей примешалась грусть — я только в тот момент уяснила для себя, что ожидала, на самом деле, несмотря на все уверения Рюрика, видеть здесь лишь одного поэта.
— Пойду, пожалуй, а то ещё дипломную писать, — улыбнулась я подругам и Коле, которые, когда я поднялась, совсем не ожидали такого поворота событий. И только успели они открыть рты для возражения, как толпа закричала имя, от которого сердце моё больно сжалась. В дальних рядах лектория возник светловолосый юноша, и зал, крича: «Есенина, Есенина», подхватил его на руки и прямо по ним понёс к сцене.
Это смотрелось так невероятно, точно было описанием из романа. Сергей выпрыгнул на сцену, весёлый, необъяснимо взбодрённый и, как обычно, полный энергии и сил, и начал читать, что всегда поражало публику с первых строк: «Дождик мокрыми мётлами чистит…»
Зал тут же наполнился тишиною и спокойствием, а у меня буквально остановилось сердце и само собою задержалось дыхание, когда я видела на сцене его. Вот, кто истинно умел писать и с каждым произведением своим в этом ремесле раскрывался всё больше. Вот, чьё выступление поражало до глубины души, стоило лишь начать — я пыталась сама читать его вслух дома, но из этого выходило невесть что. Авторское прочтение нельзя было сравнить ни с чем иным. Даже Коля, сидевший рядом со мною, замер, поглощённый той волной, каковая окутала нас и погрузила в безраздельные пучины. Мы утопали в этом море, насыщаемые всё новыми и новыми штормовыми приливами, но всем нам это только нравилось. Публика просила ещё. Есенина слушали с таким упоением, как не слушали в этом зале никого. Он прочёл то, что написал не так давно:
«Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым».
Взгляд его, ненасытный даже созданным только что им самим энтузиазмом, скользнул по рядам и нашёл — куда хватило взгляда, первый. Мне вспомнилось, как в последний вечер, когда мы виделись, он что-то быстро набросал на листке своём после наших долгих друг с другом переглядываний, и теперь от мысли этой сердце так и замерло в груди моей. А если стих этот… Но договорить мыслям в голове не дал Рюрик, спешно поднявший нас со своих мест, когда зал встал, чтобы рвануть куда-то прочь, а Есенина уже не было на сцене.
— Идёмте, — говорил он быстро и оттого еле разборчиво. Коля после не раз подмечал, сколь Рюрик показался ему симпатичным именно, когда сильно спешил. — Сейчас Сергея Саныча толпа затопчет, поговорить не успеем, а ведь такая возможность есть! Прямо рядом с Есениным постоять, ну!
Что было ответить на это мне, кроме как улыбнуться?
========== V. Есенин о себе ==========
Сегодня снова холодно. Похоже на зиму 1921 — сильные морозы пришли ещё в ноябре, и даже первый снег выпал раньше положенного срока. Я продолжаю своё бесцельное хождение по комнате и по временам пишу дневники. Иногда так глубоко засиживаюсь в воспоминаниях, полученных через сны, что с трудом возвращаюсь назад. Очень много хочется вспомнить. Ещё больше — сказать.
Ещё несколько раз на неделе психолог. Пью лекарства. Стоило начать листать биографию поэта Серебряного века, наткнулась на знакомую фотографию с выступления в «Стойле». Есенин стоит посреди зала, окружённый столиками и восседающими за ними людьми. Даже по выражению лица его видно, сколь он взволнован, и восторжен, и счастлив — он не умел читать не с упоением. Начала читать стихи его вслух, но уже через считанные минуты в комнату ворвались люди и приковали к постели. А жаль.
***
Едва Рюрик успел нас позвать — а лично я будто бы только этого приглашения и ждала, мы кинулись врассыпную, но тут же осознали, что, если будем держаться вместе, через толпу прорвёмся успешнее. Пришлось взяться за руки и проталкиваться цепочкой. Позади себя я услышала голос Коли и не смогла сдержать улыбки: «Граждане и гражданки, пропустите незрячего, великого русского поэта ведь хочется увидеть!» Все расступались, но, когда осознавали смысл сказанного, было уже поздно. В итоге, нам удалось протиснуться в ряды, и сердце у меня забилось быстрее, когда я увидела Есенина со спины — и светлую голову его, и его костюм. Он спускался по ступеням и одновременно разговаривал с кем-то, а к нему всё лезли женщины, не умолкая: «Ах, Есенин, ах, душка!» Мне стало противно от этой мысли не столько ревностно, сколько дружески — разве могли в действительности ценить они Стихи его, а не внешность? Тем временем, рядом удавалось ещё и пробегать журналистам, у коих, между прочим, мне бы стоило поучиться для возможного своего будущего ремесла. Как оказалось, обязанности их не столь уж сложны: бегать рядом с поэтом, выслушивать его разговоры и по временам задавать вопросы. Мне подумалось тогда, что я смогу пойти работать в редакцию, даже не отучившись на курсах.
Рядом с поэтом внезапно возник ещё какой-то мужчина, и они принялись оживлённо что-то обсуждать. Неожиданно не только для меня, но и для всех остальных, цепочка наша из рук распалась: Рюрика, Алису и Колю всё-таки унесло толпою, и мы с Майей кое-как протискивались среди остальных, чтобы совсем уж не потерять друг друга.
— Смотри, вот он, — шепнула мне подруга, когда мы были совсем рядом с Есениным и незнакомым мужчиной. Я хотела ответить чем-либо колким, что неужто я не узнаю поэта, но, так и не дав сказать мне ничего, Майя продолжила: — А кто это рядом с ним? Неужели… — только успела она выдохнуть последнюю эту фразу, как кинулась бежать к собеседнику Сергея.
— Игорь Васильевич! Неужели вы — сам Игорь Васильевич?
При возгласе её оба мужчин обернулись, причём, один из них, не виданный мною раннее, лучезарно улыбался. Майя подбежала к нему легко и спешно, принялась об чём-то разговаривать, обхватила обе его руки своими, начиная то переворачивать к себе его ладони, то мягко потирать его запястья, между тем, как мужчина её неотрывно слушал и явно был не прочь такового разговора. Он был приятным на вид, со слегка вытянутым лицом и таковым извечным выражением на нём, каковое придавало ему ещё больше мужественности. Он выглядел ближе к сорока, меж тем, как я после узнала, ему на тот момент было 34.
— Как же я восхищаюсь вашими стихами! — слышались возгласы Майи. «Ты видишь остров, дальний остров, и паруса, и челноки…»
— «И ты молчишь легко и просто, — тут же подхватил он, не скрывая радостной улыбки своей. Голос у него был приятным, мягким — таким только и вести лекции. — И вот — крыло из-под руки! Не улетай, прими истому: вступи со мной в земную связь…» — он оборвал речь свою, перейдя с зачитывания стиха на шёпот, и Майя, явно покраснев, докончила:
— «Бегут по морю голубому барашки белые, резвясь…»
— Вика, как приятно вас снова увидеть, — Есенин улыбнулся и двинулся ко мне. Ему понадобилось немного больше времени, чем другому поэту, собеседнику Майи, чтобы прийти в себя от столь внезапного прерывания разговора, но ныне он вновь казался весёлым и беззаботным. — А вы с самого начала здесь?
Голос у меня пропал, и мысли совершенно смешались — я могла только со спокойной улыбкой глядеть на него и молчать, но я заставила себя заговорить — заставлять себя подходить ближе оказалось невозможным для меня, и Есенин, следуя пословице «Если гора не идёт к Магомеду», сам довольно спешно приблизился ко мне.
— Да, но, впрочем… — я отвлеклась на мгновение на Майю и незнакомого мужчину, коего прозвала она Игорем Васильевичем, и с некой завистью заметила, как весело смеются они — Майя, сгибаясь от хохота пополам, ненароком тронула плечо его, и мужчина поддержал её, взяв за руку. Есенин, заметив взгляд мой, обернулся, а после спросил, перепрыгивая на другую тему:
— Знаете его, Вика? Поэт Игорь Северянин, футурист.
— Да? Но ведь вы в спорах с футуристами, — улыбнулась я.
— Отчего же? Любое направление имеет право на существование.
— О Маяковском, впрочем, вы иного мнения.
Есенин в ответ махнул рукою и лишь спустя время бросил:
— Да это же не поэзия, у него нет ни одного образа.
Я снова улыбнулась, потому что возражение его было похоже на жалобу обиженного ребёнка, но Есенина уже и теперь заинтересовало другое — кто-то шустро выхватил его у меня, какая-то девица, и он, следуя с нею к лестнице, начал говорить что-то о стихах.
— Он подошёл ко мне и шепнул мне на ушко, чтобы я отыскала его на литературных чтениях, когда он придёт в университет Ломоносова, — полная энтузиазма, восклицала Майя, приблизившись ко мне. Я же следила взглядом за уходящим Есениным и практически не слушала её. Он шёл по лестнице: шаг, второй, третий. Сергей и какая-то девица всё более и более отдалялись от нас, а я так и не успела сказать ему ни слова из того, что собиралась! Майя в тот самый момент дёрнула меня за плечо, точно отрезвляя.
— Вика, ты теперь будто сама не своя. Ты поговорила с Есениным? — она взглянула в ту же сторону, что и я, а после нахмурилась. — Подойти же к нему.
— Но с ним же другая женщина, — простонала я.
— Ничего. Ты же не по личному вопросу подходишь. Расскажи, как тебе понравились его стихи, что ты восхищаешься тем, как он выступает.
Я мотнула головою, и мы помолчали. Есенин и незнакомая барышня всё более и более отдалялись от нас, и милая их беседа всё сильнее раздражала зрение моё.
— Ну же, — вновь подтолкнула меня Майя. Мы продолжили стоять и смотреть вслед уходящим. Когда спустя некоторое время она вновь принялась меня раззадоривать, я уточнила:
— Только лишь подойти и рассказать, как мне нравятся его стихи?
— Ну конечно, — улыбнулась мне Майя, легонько подталкивая в спину. — Давай.
И стоило мне сделать всего несколько шагов, как Есенин и сам отстранился от девушки, с которой разговаривал. И то произошло столь поспешно, что мы разве что не столкнулись с ним, когда я быстро шла к нему, а он резко обернулся. Мы находились друг от друга на расстоянии нескольких метров, и во взглядах наших и, должно быть, мыслях была какая-то нелепица.
— Как же вы всё-таки прелестно читаете стихи! — только и смогла восхищённо произнести я. Он в ответ усмехнулся, но, заметно было, собирался как-либо ответить на эту похвалу.
— Когда же вы, наконец, поведаете о чём-либо из творчества своего?
— Я, возможно, буду вскорости читать, — тут же отозвалась я, и от меня не скрылось, как от изумления у него взмыли вверх брови. — Но это пока точно неизвестно.
— Напишите мне, где будете, — сказал Есенин. — На таких маленьких мероприятиях часто бывает Толя, можете передать через него.
— А вы будете? — с надеждою спросила я, хотя во мне стала закипать злость от явного его равнодушия.
— Постараюсь, однако ничего не могу обещать, — как-то неловко улыбнулся он, а после вновь обратился к кому-то случайно подбежавшему, и нас окончательно разделила толпа.
— Ну как? — Майя подкралась ко мне сзади, заметив, что наш с Есениным разговор окончен. — О чём говорили? — но, не успела я вымолвить ни слова, как сзади подбежали остальные наши друзья, и запыхавшийся Рюрик промолвил:
— Ну вот, не успели с Есениным пообщаться!
***
Когда я вовсе не надеялась на встречу с Есениным из-за того, что учёба вновь начала поглощать меня, она состоялась сама собою. Майя, помимо того, что ходила на лекции к Аркадию Никаноровичу, стала видеться и с Игорем Северяниным. Их встреча в литературном кружке при университете, в каком училась я, всё-таки была, и её Майя вспоминала с явной теплотою. Они почти тотчас же обменялись адресами, чтобы начать бурную переписку письмами, и однажды он даже пригласил её прогуляться по музею, а заодно решился подарить свои книги с автографами. Алиса продолжала учить немецкий на расстоянии. То было трудно из-за того, что письма за границу шли долго, а многие — и вовсе не доходили, и в какой-то момент ей стало казаться, что Альберт Вагнер либо вовсе не хочет учить его с нею, либо — общаться. В общем-то, как ни странно, в тот день мне вновь посчастливилось увидеть Есенина, когда я была совсем одна.
Я проходила мимо лавки на Никитской, но не знала совершенно, что там мог работать Есенин. Впрочем, я не знала о нём ничего, не считая того, что по временам читал он в «Стойле «Пегаса», а значит, мог частенько бывать там. Но в последнее время я стала уверять себя, что мне не хватает времени для того, чтобы посещать поэтические вечера — и отчасти была в том правда. Но уже довольно скоро я, томясь разлукою, стала понимать, как глупа моя обида на поступок, каковой Есенин не совершал — это я придумала себе что-то, что он, по уверению моему должен был совершить, но не сделал. Хотя неужто он был должен что-то кому-то? Разумеется, нет. И после осознания этого мне ещё больнее и горестнее было бы смотреть в глаза ему — я была виновата пред ним уже за эти помыслы свои. Однако же, как уже было раннее сказано, стоило мне невзначай оказаться на Большой Никитской, как я услышала невдалеке от себя знакомые голоса и мгновенно обернулась. Сомнений быть не могло: то были Есенин и Мариенгоф, разве только зрение могло начать обманывать меня! Поэт шёл с какой-то огромной перевязанной стопкой книг, а Анатолий Борисович помогал ему. Порой им приходилось останавливаться, чтобы по новой перевязать книги. Они много смеялись, выглядели малыми детьми, а оттого, что то был март, в лучах солнца казались какими-то совсем светлыми и жизнерадостными. Я, вероятно, очень долго решала, как поступить мне — пройти мимо и даже не взглянуть на них, либо поздороваться, потому что Анатолий Борисович, в конце концов, сам окликнул меня.
— Вика! Здравствуйте! — радостно отозвался Есенин, щурясь от солнца, точно 10-летний мальчик, только что прерванный от игры в снегу. — А к нам тут новые заказы поступили. Вы спешите?
Я отвечала, что нисколько не спешу и с радостью могла бы им помочь. Толя и Есенин просияли от этих слов, и мы ворвались в лавку все вместе, втроём, при входе весело топая сапогами о коврик и сметая с одежды своей и шапок снег. Я всё ещё не снимала осеннее пальто своё. Однажды Есенин намекнул мне, что ходить в таковом уже холодно. Вот и теперь он, оглядев меня всю, качнул головою, цокнув языком, но не произнёс на сей счёт ни слова.
Помню, как ставили чайник, и он кипел на всю лавку, что-то весело свистя. Помню, Мариенгоф что-то радостно и много рассказывал, но что именно — не помню. Я часто поглядывала на Есенина, точно бы мне хотелось извиниться перед ним за мысли свои прямо так, на расстоянии, не говоря ни слова. Он также попеременно кидал на меня взгляды. Мы не виделись всего несколько недель, но каждый раз при встрече с ним казалось мне, что прошла уже целая вечность: в нём всегда всё менялось, точно за неделю он проживал не менее полугода. Как-то сам собою зашёл разговор о прошлых стихах Есенина, в том числе, одном из первых — «Белая берёза» 1914 года. Сергей и Толя много смеялись над тем случаем, а когда вспомнили, что впервые оно было опубликовано под старым псевдонимом Есенина «Аристон», поэт и вовсе, хлопнув себя по коленке, воскликнул:
— Какая чушь! Правильно уговаривали товарищи, отказаться от этого псевдонима!
— Ну почему же, — улыбалась тогда я, обхватывая обеими руками тёплую жестяную кружку, — разве не вы говорили, что всё познаётся с опытом и для чего-то да приходит в нашу жизнь?
