Текст книги "В чём измеряется нежность? (СИ)"

Автор книги: Victoria M Vinya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Девяносто процентов? – Коннор насмешливо вздёрнул бровь. – Довольно грубый подсчёт из уст человека.

– Андроиды вежливые и исполнительные болванчики, а ты не такой.

– И много же андроидов ты знала?

– Вообще… вот честно, нет.

Мари не хотелось сдавать позиции, но откровенность с Коннором была для неё важнее всего.

– У нас никогда не было андроида дома. Папа хотел, но у мамули была принципиальная позиция, что мы должны всё делать сами и не терять способности к живому общению с людьми. Мама была помешана на всём натуральном. Может быть, отчасти поэтому я так хочу быть экологом – немножечко сделать маму вечной, чтобы она продолжала жить в моих стремлениях.

«Моя жестокая и милосердная Мари. Грустный одинокий ребёнок, который хочет быть взрослым сию же секунду. Наверное, это счастье, что твоя голова никогда не перегреется от раздирающих душу противоречий. Потому что мне – чёртовой пластмассовой кукле – никогда этого не понять… Ты так слепо уверена в моей человечности, и это должно бы быть смешно. Но я не могу смеяться. Чувствую один лишь стыд за столь изворотливую ложь, которую ты не способна раскусить… Или попросту не хочешь. Прагматичность и бессовестность не позволят мне раскаяться и признаться. Я машина, и сейчас моя задача – ни за что не потерять тебя».

Комментарий к Часть V

Пост к главе: https://vk.com/wall-24123540_3485

Группа автора: https://vk.com/public24123540

========== Часть VI ==========

Это был один из тех вечеров, когда Мари не желала оставаться дома: она лежала на полу, подле Сумо, и грызла тупой конец стилуса¹{?}[небольшая пластиковая или железная палочка для управления сенсорными экранами с особым наконечником, силиконовым или ёмкостным.], склонившись над учебным планшетом. Хэнк с Коннором таращились в телевизор, где шёл баскетбольный матч, параллельно перекидывались соображениями насчёт расследования, которое вели. Андерсон открыл по бутылке пива на двоих и не без ехидства во взгляде наблюдал за тем, с каким недоверчивым выражением лица его друг делал редкие глотки. На оптический блок поступила информация о составе напитка, где наряду с солодом, хмелем и дрожжами красовался нехилый перечень химикатов. Коннор, по старой привычке желая занять чем-нибудь руки, принялся исполнять свой ритуальный трюк с монетой, схватив вместо неё то, что валялось подле, – алюминиевую пивную крышку. Выходило не так виртуозно из-за лёгкости материала и зазубренности краёв, но смотрелось весьма увлекательно.

– Офигеть, как здорово!.. – очарованно протянула Мари, отвлёкшаяся от своих занятий. – Где ты так научился?

– Эм… когда в полицейской академии учился. На спор освоил этот трюк и заработал деньжат.

– Хитро, – недовольно фыркнул Хэнк, и Коннор, конечно, не мог не догадаться, что этот комментарий относился вовсе не к тому, что ему в юности удалось заработать на дурацком споре.

– Это ведь нехило рефлексы, наверно, развивает? – Мария восхищённо оттопырила нижнюю губу и ритмично закивала.

– Ещё как.

Начался напряжённый момент игры, и Андерсон подался корпусом вперёд, начав нервно топать ногой и причитать себе под нос: «Ну, давай, давай, малец, не подведи…»

– Коннор, – наигранно жалобным голоском обратилась к своему другу Мари, закончив делать домашнее задание, – а можно мне на ночь остаться? Я сменную одежду уже взяла, если что, – капитанским тоном объясняла она. – Папа с Клэри точно не будут против, ты и так знаешь; посплю в кресле, чтобы тебя не теснить.

– Ты так хорошо всё придумала, видимо, мой ответ не шибко и важен уже. – Он рассмеялся.

– Ты против? – грустно и тихо переспросила она.

– Нет, конечно. Я не против.

– Что за черти безрукие?! Передавай ему мяч, кретин! – разошёлся Хэнк. – Я так больше не могу, все нервы мне попортят…

– Сегодня явно не их день, – сухо констатировал Коннор.

Досмотрев последнюю огорчающую минуту матча, Андерсон нервно выключил телевизор и наконец-то выдохнул.

– Как вот они умудрились всё просрать именно в ту неделю, в которую я обещал ни капли крепкого спиртного в рот?

– Тебе и этого дерьмового пива мало? – сведя брови к переносице, спросил Коннор, осматривая содержимое бутылки.

– Ой, гляньте на него: не оценил мой напиток богов! – поддразнил друга Хэнк. – Ладно, я спать. Завтра дел дохрена, нужно ещё поговорить с коллегами убитого да проверить парочку мест. Выдвигаемся часов в десять. Нет, в одиннадцать… Или…

– Хэнк, – строго оборвал его Коннор.

– Ладно, в половине одиннадцатого.

Как только Андерсон поднялся и отправился к себе в спальню, Мария тут же разлеглась на его месте, задрав ноги на спинку дивана, и по-хозяйски раскинула руки. Коннор не без удовольствия убрал подальше ненавистное пиво. Повернув голову вбок, он заострил внимание на ступнях Мари, осознав, как же стремительно развивается её тело. Она каждый день становилась другой. Одну из худых щиколоток украшал самодельный браслет: в её стиле – что-то с претензией на восточную мифологию.

– Так хорошо чего-то, – шепнула умиротворённо Мари и мягко поскреблась ногтями о костяшки сжатой руки Коннора. В ответ он инстинктивно разжал кулак и переплёл свои пальцы с её.

– Да вроде бы обычный вечер.

– Дело не в вечере, а во мне. Просто очень хорошо. Без причины. Знаю лишь, что этот диван в этот самый миг – единственное место, где я сейчас хочу быть. – Она принялась болтать ногами. – Мне кажется, папа стал пить часто, и я боюсь… Он очень грубый, когда пьяный, раньше с ним такого не было, наоборот, добренький такой становился, я ещё любила совсем мелкой его на сладости разводить в эти моменты. – Её губ коснулась печальная улыбка.

– Он что, руку на тебя поднимал? – В голосе Коннора проступила злоба.

– Нет, нет! Папа не такой, он никогда не бил меня. Он просто всякие вещи начинает говорить гадкие, обиды старые вспоминает. Один раз на работу не вышел с похмелья: это вроде ерунда, с каждым может случиться, но папа всегда ответственный и пунктуальный был во всём, что касается работы. Это не в его характере, вот я и волнуюсь.

– Ты пробовала с ним поговорить?

– А как же! Ты ж меня знаешь. Но он обиделся и сказал, что я из него алкоголика делаю.

– Похоже как раз на начальную стадию алкоголизма, – безрадостно отметил Коннор.

– Вот и я о том же! Ещё этот дядя Роб… достал уже папу поддерживать: «у него сейчас тяжёлый период», «ты его строго судишь», «ему нужна поддержка»… Как будто мы с Клэри его не поддерживаем! Нет, я благодарна дяде Робу за то, что он мне психолога порекомендовал два года назад, знакомый там его какой-то из университета. Таблеток кучу мне выписал в своё время, беседы проводил.

– Из-за твоих прежних страхов? Ты давно мне ничего не говорила про паука, и я решил, что всё в порядке.

– Всё… всё в порядке. Ну, почти. Так сильно не беспокоит уже. Я теперь в основном крепко сплю по ночам.

Мари с неприязнью отдавала себе отчёт, что это не совсем правда, но по мере взросления она начала чувствовать стыд за «детскость» своих проблем и больше не хотела досаждать близким.

– Это, разумеется, не отменяет того, что дядя Роб – занудный старпёр. А ещё он вечно называет меня «моя любимая девочка» и «Мария»!

Страдальчески воздела кверху руки.

– Но ведь это твоё имя.

– Ты же знаешь, как я его ненавижу! Кто вообще зовёт меня Марией? Все говорят Мари. Ну, или Мэри, Мими, да пусть хоть как называют, только не Мария! Такое банальное имя, а ещё какое-то религиозное, прямо Мария Магдалена, тоже мне. И вообще… – Она поднялась и села на спинку дивана. – Вот закрой глаза. Ну, закрой, закрой! – Прикрыла руками ему глаза. – Если сказать «Мария», воображение сразу же нарисует какую-нибудь пожилую полячку с четырьмя детьми и десятью внуками.

– Мария… – произнёс он.

Мария. Пара любопытных глазёнок фисташково-зелёного цвета. Пушистый ворох светлых волос. Мягких. Очень-очень мягких. Шрам на подбородке, надутые щёки и шкодливая улыбочка, испачканные в земле руки, потирающие колени. Мария – это топот шустрых ног, это громкое-прегромкое «Коннор! Коннор!» на весь полицейский участок. Тёплые ладошки и куча небылиц. Это горячий кофе без повода, крепкие объятия, звонкий смех. Мария.

– Нет. – Коннор мотнул головой. – Это не пожилая полячка.

– Ну, ведь она же!

– Не могу её представить. Я представляю тебя.

– Ну и дурак же ты!

Покачнулась на месте и, глубоко тронутая его словами, сползла вниз и припала в точности тем объятием, какое входило в понятие «Мария».

– Вот что, лучше думай о том, что тебя зовут так же, как полячку Марию Склодовскую-Кюри – первую женщину Нобелевскую лауреатку. – Он поёрзал подбородком по её макушке.

– Вот и за что ты мне такой чудесный, а? Ненавижу тебя! – Она прильнула крепче, но затем шустро отстранилась. – Всё, хватит уже этих глупых нежностей.

Придала выражению лица чуточку пренебрежительности.

– Ладно, договорились, воинственная принцесса Мононоке: никаких глупых нежностей, – без обид ответил Коннор, позволяя ей вжаться в подлокотник противоположного края дивана.

«Почему не обиделся и не стал уговаривать? Моя просьба ведь такая идиотская! Я её больше не хочу… Но отменять уже нелепо. Теперь и буду сидеть, бестолковая, одна в своём углу». В приглушённом свете ночной лампы выточенный, словно у мраморной статуи, профиль Коннора напоминал Мари задумчивых греческих философов с античных бюстов. Столь знакомый и родной. Ей вдруг пришло на ум слово, каким Мари прежде не награждала своего лучшего друга – «прекрасный». Она никогда не думала о том, что его лицо наделено какой-то особенной красотой, коварно упрятанной в сплетениях мышц, в морщинках на лбу, в россыпи мелких родинок, в тёплой, карей радужке глаз, в том, как оборачивается к ней, в мимолётной улыбке. Красота – и был он сам, в том, какой есть. «Он, наверное, нравится девушкам. Со мной-то, конечно, никогда о них не говорил: должно быть, стесняется. Хотя откуда мне знать? Может, он и не по девушкам!.. Так или иначе, я понятия не имею, был ли у него кто-то за всё то время, что мы дружим. Внутри гаденькое чувство – до дрожи не хочу знать, что он кому-то может принадлежать, что он с кем-то бывает так же ласков, как со мной. Если бы он вдруг стал рассказывать, я бы выслушала. Но в действительности и знать не хочу!» – Мари осторожно придвинулась обратно к Коннору.

– Мы с Кристиной недавно подсели на Милен Фармер, – попыталась вновь завязать непринуждённый разговор. – Она была очень популярна на рубеже прошлого и нашего веков. Я помню, что мама её обожала, но я мелкая была, лишь какие-то обрывки песен и клипов помню. А недавно открыли её с подругой для себя заново и нам обеим зашло.

Милен Фармер – (12 сентября 1961 г. – 2 декабря 2039 г.²{?}[дата смерти в данном случае, естественно, авторская выдумка :).]) французская певица, композитор, актриса и поэтесса. Одна из самых известных французских исполнительниц популярной музыки конца XX и начала XXI века – прочитал Коннор данные, выведенные на оптический блок.

– Очень люблю старую музыку, её хотя бы настоящие люди писали, которые понимают все те светлые и горькие чувства, о которых поют. В наше-то время людей-музыкантов сплошь андроиды потеснили. Но я не считаю их искусство таковым в принципе: как можно вообще серьёзно относиться к тому, как машина поёт о человеческих страданиях? Хотя у них и песни-то не грустные: в основном всё про «радугу из жопы»…

– Я не вполне согласен с тобой. Не спорю, физические страдания нам… им, в смысле, – издал напряжённый смешок, – действительно непонятны. Но о любви, дружбе и поиске себя андроиды, уверен, размышляют так же, как и люди. Они как минимум способны просчитать гармонию или, например…

– Вот именно! Просчитать! Как тебе вообще такое в голову могло прийти? Сухой просчёт – это уже математика.

– Вообще-то шедевры подразумевают в некотором роде математический просчёт. Например, золотое сечение в живописи.

– Но это же частные случаи! Некоторые творцы вообще в предсмертной агонии создавали одни из лучших образцов подлинного искусства. Ни о каком расчёте там не могло быть и речи! И человеческий расчёт в принципе не похож на машинный: это как со свалки хватать приличные вещи. – Мари захихикала. – У машин в голове чёткий порядок, никакой «гениальной случайности» и быть не может. Только имитация души, но не душа.

Коннор растерянно сощурился и долго вглядывался в озадаченное лицо Мари, будто пытался в нём угадать себя самого, найти ответы на терзания «имитации своей души». Ему казалось, что его внутренности раздробило на куски, что от них летят электрические искры – Коннора ужасала сама мысль, что в своих безжалостных словах Мари не выделяла для него места, но понятия не имела, что оно у него там есть по умолчанию.

– Не знаю, что тебе сказать, – с мрачной безнадёжностью тихо проговорил он и отвёл взгляд.

– Я тебя чем-то расстроила? Извини, если я слишком упорствую! Я такая дурёха, упрусь рогами вечно и ни в какую, никого не слышу вокруг. – Она окончательно сдалась и приластилась обратно, как котёнок. – У тебя кто-то из друзей андроид? Ты поэтому со мной не согласен?

– Нет, у меня нет таких друзей. Я просто с тобой не согласен.

– Тогда и наплевать мне на этих чёртовых андроидов! Только, пожалуйста-пожалуйста, не злись! Не грусти из-за моей узколобости! Ну, хочешь, я буду тебя обнимать, пока спать не разбредёмся? Клянусь, не буду хнычить, что твои нежности глупые, и никуда не убегу! Только прошу, прости!

Она обратила к нему покрасневшее лицо и была готова разреветься из-за своих же накрученных мыслей.

– Эй, эй, ты чего? – Коннор испуганно заморгал и глубоко вдохнул. – Это же обычное разногласие, я не буду вести себя как мудак из-за того, что мы думаем по-разному. – Ободряюще погладил её по плечу. – А вот то, что обещаешь никуда не убегать, мне очень даже по душе! – добавил с задорной улыбкой и плутовато подмигнул ей.

– Ты посмотришь со мной старенький клип этой самой Милен Фармер? – чуть сорвавшимся голоском спросила она, безуспешно пытаясь сгладить эффект от своего эмоционального всплеска. – Они у неё потрясающие! Как будто коротенькие фильмы смотришь. Некоторые, конечно, по рейтингу не совсем на мой возраст, но без пошлостей. – Она расхохоталась, схватив пульт, и принялась вбивать в интернет-поисковик запрос. – Тот, который я хочу тебе показать, совсем безобидный. Он скорее очень грустный и в нашу эпоху смотрится весьма актуально.

– Мне нравится твой вкус. Так что показывай, я его ещё не видел.

– К тексту песни, правда, клип никакого отношения не имеет: я тут прочитала, что саму песню геи сделали чем-то вроде своего гимна из-за того, как в ней игриво и бесстрашно лирическая героиня поёт о том, что считает себя мальчиком. – Мари эмоционально жестикулировала в такт своему рассказу. – Хотя сама исполнительница просто написала её со словарём синонимов и с щепоткой воспоминаний из детства, когда её принимали по внешности за мальчишку. Но в итоге звучит интригующе. Как же там в статье было написано ещё мудрёно? А! «Отражает двойственность сексуальной природы».

– Контекст в искусстве и его подверженность интерпретациям в силу различных причин всегда казались мне забавной штукой. И твой пример ярко это демонстрирует. Но, я так понимаю, визуальный ряд вызвал в тебе более сильный отклик?

– Да. Как я и сказала, мне показалось, что сейчас у него появилось что-то вроде новой актуальности, – подытожила она и нажала на проигрывание.

На чёрном экране всплыли белые титры: «Sans contrefaçon»³{?}[ссылка на клип для тех, кто не видел, но хочет понимать, о чём речь: https://youtu.be/d03wJOgoq1k] – значилось в них название музыкальной композиции. И первым, что предлагала зрителю картина, являлось белое лицо куклы в чёрной кепочке под аккомпанемент хрустального голоса и мелодии, похожей на удары капель дождя. Заложенный в программе языковой пакет без труда позволял Коннору понимать французский, но смысл текста его не особенно занимал, потому как в подсознании уже появились догадки о том, что имела в виду Мари. Причудливая атмосфера начала XX века захватила его пристальное внимание: студёное дуновение осени, холод ливня, который можно было ощутить чуть ли ни кожей, и вползающее внутрь отчаяние изгнанного из цирка артиста – главного героя ленты. Всё, что у него осталось – безжизненная спутница – кукла с человеческий рост, к которой он был нежно привязан и которую взял с собой в одинокое странствие по обдуваемым промозглыми ветрами холмам. «Я, как эта кукла, – со сжавшей механическое сердце тоской подумал Коннор, неотрывно глядя на экран, – улыбчивое личико, послушное тело и глупый вид. А моя Мари, подобно этому несчастному, потерянному актёру, так же нелепо таскается со мной, считая, что я живой», – он почувствовал, как Мари уютно потёрлась виском о его плечо и умиротворённо выдохнула.

Наконец для главного героя случилась роковая встреча с артистами бродячего цирка во главе с загадочной женщиной в чёрном платье, похожей на колдунью. Предчувствие неизбежного, сквозь блёклую картину настоящего вот-вот готова пролиться магия.

– У них всех так жутко подведены чёрным глаза! – изумлённо отреагировала Мари. – Я, наверно, так же выгляжу со своими попытками в макияж!

– Я без ума от твоей трезвой самоиронии. Это что-то…

– Нет, ну что за голос! – произнесла с восхищением. – Невозможный, роскошный, не из этого мира. Она поёт – а мне и свято, и порочно на душе, можешь себе представить?

Ведьма схватила безвольную тряпичную подругу главного героя и, безумно хохоча, унесла с собой к морю. Охваченный страхом, ринулся в погоню. Но что за диво: его любовь, совсем живая, настоящая, шаловливо играет в ладушки со своей воскресительницей на песчаном пляже. Ликование души, радость и сладкий поцелуй, обещающий счастье. Правда, совсем недолгое. К заходу солнца таинственная труппа двинулась в путь, и чары рассеялись: рыжеволосая красавица вновь обмякла куклой в объятиях безумно влюблённого артиста, чьё сердце осталось навсегда разбитым.

– Прекрасно и безнадёжно. Всё холодно расставлено по местам, ни малейшего шанса на счастье, на… человечность. На чудо… Никакого чуда не будет, – вынес себе приговор Коннор, без интереса провожая взглядом строчки титров. – Ты, должно быть, хочешь сказать, что он жертва самообмана? Что любить вещь изначально глупо?

– Едва ли. Я думала об обречённости.

«Как бы я хотел рассказать тебе, что обречённостью наполнен каждый новый день для меня. Но уже поздно выбирать правду. Вывод очевиден и незатейлив: какой правдоподобный спектакль я ни разыгрывал бы, как ни пытался найти свою колдунью из бродячего цирка, чары всё равно спадут, и останусь я. Такой как есть. Всего лишь машина. Пластиковая кукла, которая не в силах выдрать свои железные внутренности и заменить механическое сердце настоящим. Моя кровь никогда не будет красной».

***

Мари не особенно ждала Рождества: в воздухе витал тлетворный запах испорченного праздника; не трудно было догадаться, что Роджер и Кларисса используют этот день, чтобы лишний раз поспорить о том, кто из них бо́льшая сволочь и всё испортил, когда второй так старался, чтобы было идеально. Не представлялось возможным и убедить мачеху, что совершенно необязательно приглашать к ним дядю Роберта, поскольку Мари не собиралась вновь выносить пытку его остроумными занудными шутками и рассказами о Европе или очередном купленном антиквариате. Кларисса накричала на падчерицу, сославшись на её детский эгоизм, дескать, и так ничего хорошего, а она ещё и командовать будет, как им праздновать. Повысил голос и отец, надравшись с самого утра и решив припомнить лишний раз о том, какая Мари недальновидная в выборе будущей профессии. Последовавшие немного позже неуклюжие попытки Роджера извиниться испортили настроение его дочери ещё сильнее, но Мари сделала вид, что не злится, дабы не усугублять и без того отвратительный день.

К восьми вечера приехал Роберт. За пять минут до его появления Роджер на посошок повздорил с женой для закрепления результата, когда та забыла достать из духовки цыплёнка из-за того, что напивалась за просмотром рождественской серии любимого сериала, пытаясь хоть как-то снять напряжение. Не вышло. Зато вышло впасть в пелену пьяного безразличия, которая помогла эффектно разыграть перед гостем радушие и атмосферу веселья. Оба супруга демонстративно пытались вступать в активную беседу с прибывшим родственником, и со стороны это выглядело жалко. Мари чувствовала горечь и стыд, но нацепила фальшивую улыбку и старалась спасти угрюмое Рождество. Ради Клариссы даже завела увлечённую беседу с дядей. Роберт незамедлительно вручил племяннице рачительно выбранный подарок – шикарное дизайнерское платье тёмно-синего цвета с тонкой золотой оторочкой. Его лицо светилось преувеличенной гордостью, руки дрожали от предвкушения.

– Ну, как тебе? – пригладив изящные усы, поинтересовался он и вставил в зубы сигару.

– Очень красиво, дядя Роб. – Мари попыталась сделать вид, что в восторге. Она была по-настоящему благодарна ему, но не понимала этой нетерпеливой дрожи в его голосе. – У меня никогда не было таких платьев, это просто вау! – удовлетворила его желание получить максимальную отдачу. Пусть, в конце концов, порадуется, сегодня всё-таки Рождество.

– Я отлично знаю твой размер, моя любимая девочка! – задорным голосом отчеканил Роберт, зажав меж пальцев дымящуюся сигару. – Должно быть как раз. Так долго выбирал, очень хотел, чтобы оно подошло тебе.

Нервно зачесал рукой смолисто-чёрную густую прядь волос.

– Агась, круто. Мне нравится. – Прошла в обеденную и с безразличием повесила на спинку стула чехол с платьем.

Когда на часах стукнуло десять, ей пришло сообщение от Коннора: поздравление и трогательное дурацкое селфи в шапочке Санты, на котором он обнимал высунувшего язык довольного Сумо. Мари неподвижно разглядывала счастливое лицо своего лучшего друга, затем трепетно прикоснулась на дисплее к его прикрытым в блаженстве глазам. Слёзы с мерзким пощипыванием скатились по щекам, и она резко смахнула их с подбородка. Вернувшись в гостиную, Мария ни о чём не могла думать, кроме этого радостного спокойствия в чертах Коннора. Ей нужно было прямо сейчас, сию же секунду к нему, чтобы эта радость принадлежала им двоим. Опостылевшие стены родного дома, надоевшая своими склоками родня, тошнотворный запах гари и духов – пусть всё провалится к чертям!

– Пап, а пап? – Она подёргала за рукав Роджера, дымящего сигарой, которой его угостил кузен. – Вы тут вроде и без меня хорошо время проводите, можно я схожу к Коннору? Он меня потом домой приведёт.

– Да у тебя на уме один лишь хренов Коннор! – Роджер икнул, пошатнувшись. – Как-то уж очень подозрительно ты к нему привязана. Он что, пристаёт к тебе?

Мистер Эванс отдавал себе отчёт, что говорит полную чушь по известной ему причине. Но он был пьян и зол, ему хотелось кого-нибудь унизить, чтобы не ощущать себя ничтожеством.

– Кстати, Фред – ну, мой друг-психолог, которого я для Марии рекомендовал – рассказывал, что некоторые насильники детей способны эмоционально привязывать к себе жертв, и те даже начинали верить, что насилие происходило по обоюдному согласию. Страшная штука, очень страшная. – Роберт сердобольно покачал головой и отпил из своего стакана бренди.

– Всё не так, – процедила сквозь стиснутые зубы Мари и сжала руки в кулачки.

– Милочка, я всего лишь проявляю здоровый скепсис и опасение. Дружбу между маленькой девочкой и взрослым мужчиной не назовёшь безопасным предприятием.

– Коннор – моя семья, он никогда не обижал меня. – Её губы обиженно затряслись.

– Чужой человек – и семья? Хах, это же несерьёзно, моя любимая девочка. Твоя семья – это те, кто сейчас находятся в этой комнате. – Роберт элегантным движением поправил на галстуке серебряную брошь в форме паука, и его красивые холодные глаза, похожие на помутневший кусок льда, насмешливо сощурились.

– Тогда, надеюсь, моя семья простит мне нежелание оставаться здесь ещё хоть одну минуту.

Силой воли удержала подступившие слёзы и быстрым шагом направилась к себе в спальню, чтобы переодеться.

– Мими, не слушай ты этих дурней! – взмолилась Кларисса и бросилась за ней следом, поправляя на ходу бретели платья. – Я знаю, что твой Коннор хороший, они просто пьяный бред несут.

– Да не надо ходить за мной! – раздражённо крикнула в ответ Мари.

– Пусть идёт, Клэри, брось, – хрипло проговорил уничтоженный чувством вины Роджер. Ему хотелось вытащить из кобуры табельное и пустить себе пулю в лоб за то, что испортил лучший праздник в году собственному ребёнку. Машина справлялась с его главной задачей лучше него самого. Роберт с ужасом понимал это и не собирался окончательно разрушать жизнь Мари своей гордыней.

«Лучше бы не отправляли бабушек и дедушек праздновать это Рождество в Париже. Будь они здесь, все бы вели себя прилично и не стали напиваться как свиньи», – думала она, шустро переодеваясь. Затем вызвала такси, взяла две подарочные коробки и спустилась вниз. Её сердце начинало заходиться радостным ритмом, нервы успокоились в преддверии освобождения из душной камеры пыток родных стен. Пока обувалась в прихожей, не заметила, как подошёл дядя Роберт и с молчаливой мольбой в глазах смотрел на неё, медленно допивая остатки бренди.

– Жаль, что ты уходишь.

– А чего жаль-то? Всё равно вам взрослой компанией и без меня будет круто. Можно пошлые шутки шутить и не извиняться при этом каждые две минуты, – заметила она, натягивая шапку.

Чуть покачнувшись, Роберт потянулся к ней, пытаясь обнять и поцеловать в щёку влажными раскрасневшимися от алкоголя губами, но Мари с застенчивым смешком увернулась и открыла входную дверь.

– Фу! Ненавижу все эти дурацкие обнимашки! – пискнула она на прощание и скрылась в плотной пелене снегопада.

Хэнк и Коннор заканчивали просмотр «Плохого Санты»⁴{?}[рождественская чёрная комедия 2003 г. выпуска от режиссёра Терри Цвигоффа.], окружённые петляющими по всему дому искрящимися дорожками электрических фонариков. Смеясь и чавкая, Андерсон доедал кусок запечённого свиного окорока с картофельным салатом, запивая ужин густым ароматным глинтвейном: Хэнк очень гордился тем, что отказался от виски в праздники, но не без усилий удерживал себя от того, чтобы не набраться и безобидным винным напитком. Сумо мирно посапывал рядом с телевизором, но внезапно поднял голову и издал тихий приветливый лай. От дома отъехал автомобиль, снег захрустел под торопливыми ногами, а следом – настойчивый долгий звонок. Коннор подорвался с дивана, обожжённый волнительной догадкой, и не медля открыл дверь.

– Счастливого Рождества!

Тонкие жаждущие руки крепко сплелись вокруг него.

– И тебе. – Коннор снял с неё шапку и поправил распушившиеся пряди.

– Слушай, ничего, что я вот так без звонка припёрлась? Вдруг я вам тут даром не нужна?

– Нет, вообще-то теперь это идеальный вечер. Спасибо, что припёрлась, – неважно, со звонком или без.

Задыхаясь от радости, вошла внутрь, размашистыми движениями сняла верхнюю одежду, всучив её Коннору, и пробежала к дивану. Плюхнулась и звонко поцеловала в щёку удивлённого Андерсона.

– С Рождеством, Хэнк! – громко щебетнула Мари. – Вы ёлку нарядили?! Какая красивая! Папа вот принципиально не захотел в этом году, дескать, от неё иголок потом куча. Хотя что мешало искусственную поставить? И природе хорошо, и мне приятно.

Бросив коробки подле Хэнка, подскочила к маленькой ели, стоящей сбоку от кресла.

– М-м-м, как здорово пахнет смолой и хвоинками! – Мари приблизила лицо к дереву и шумно вдохнула.

Старый проигрыватель пластинок тихо напевал рождественскую мелодию, ёлочные игрушки отражали разноцветных «светлячков». Дух настоящего праздника, простой и радушный уют, ароматы корицы и цедры перемешались с аппетитными запахами мясных блюд. Мари почувствовала, что именно теперь она наконец-то дома.

– Съешь чего-нибудь? – лениво поднявшись с дивана, спросил Андерсон.

– Да не, спасибо, дома поела. А! Это вам, кстати.

Вернулась к оставленным подаркам и вручила их Хэнку и Коннору. Для обоих было заготовлено по тёплому шарфу ручной вязки, над которыми Мари корпела с лета, как только загорелась этой идеей, поначалу казавшейся безумной и невыполнимой. Но мисс Эванс любила ставить перед собой высокие планки, обычно пугавшие на первых порах. В дополнение для Хэнка была положена футболка с логотипом обожаемых им «Рыцарей чёрной смерти», а для Коннора три книги в жанре научной фантастики.

– Нет, ты подумай только! Во малая! Совсем с ума сошла, – приложив к себе футболку, восторгался Андерсон, не пряча доброй улыбки. Неосторожная мысль кольнула стариковское сердце: «Интересно, что бы придумал Коул в её возрасте? Наверное, что-то в этом духе, только без шарфа».

– Погляди-ка, у нас настоящее Рождество, а не унылая холостяцкая бухаловка под прикрытием праздничного ужина, – посмеивался Коннор, поглаживая Мари по плечу.

– А чего это сразу унылая? Ржал тут у телика как ненормальный всего несколько минут назад. – Андерсон наклонился к любопытно глазеющему на шумную компанию Сумо: – Гляди, какая! Будешь теперь её своими слюнями уделывать, вместо старых.

– Мари?

– Да?

Энергично задрала кверху голову.

– Спасибо тебе. – Коннор прочертил согнутыми пальцами её скулу. – И раз уж ты здесь, лови тогда обратную связь. – Он прошёлся до книжного шкафа и вытащил с верхней полки металлический футляр. – Подставляй цепкие лапки, обезьянка.

Открыв свой подарок, Мари застыла над ним и с минуту молча оглядывала содержимое увлажнившимися глазами. Это был набор для изучения свойств воды и почвы, а также различные передовые гаджеты для исследования биологических образцов. Утёрла мокрые ресницы и лучезарно заулыбалась. «Никто, кроме тебя одного, не знает, как мне плевать на шмотки, золотые серёжки и прочую бесполезную лабуду. Никто, кроме тебя, никогда не слушает меня. Не верит в меня… Мой милый друг! Мой милый друг!» – хотелось ей прокричать.

– Надеюсь, летом в Канаде они тебе пригодятся. Я не знал, что именно тебе нужно, поэтому взял с запасом.

– Прямо то что надо. – Она согласно закивала. – Я там самая продвинутая, кажется, буду.

Нервически засмеялась, протянула руку и с благодарностью сжала в кулачке пальцы Коннора.

Все трое придумывали развлечения до глубокой ночи: вырезали из бумаги снежинки, отсняли кучу весёлых фотографий, слушали старую и новую музыку, делились историями. Мари каким-то чудом удалось раззадорить Сумо, и она носилась с псом по всему дому, визжа и дурачась.

– Как же приятно слышать её смех, – размеренно произнёс Коннор, оттягивая в руках помпон только что снятого с себя красного колпака Санты.

– Это что ж должно было случиться в стенах родного дома, чтобы малая свалила праздновать, мать его, Рождество к двум одиноким мужикам? – в тяжёлых раздумьях изрёк Хэнк, подперев щёку кулаком.