Текст книги "В чём измеряется нежность? (СИ)"

Автор книги: Victoria M Vinya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

В один из тёплых августовских вечеров к нему заглянул Майкл.

– Я к тебе с бухлом. – Грейс вытянул вверх руку, стоя на пороге, и тряхнул бутылкой.

– Бурбон?

– Он самый.

– Тогда я вдвойне рад тебя видеть. – Коннор устало улыбнулся, приглашая гостя внутрь.

– Хэнк сказал нам с батей, что ты расклеился.

– Чепуха. Он вечно преувеличивает.

– Зато ты мастер преуменьшать значение своих загонов!

– Да, и это второе клоунское достижение в моей жизни после «лжеца».

Прошёл в гостиную и сел на пол рядом со спящим Сумо, принявшись поглаживать псу бока. Майкл направился в кухню за стаканами, где за рабочим планшетом сидел Андерсон, недовольно вздыхая.

– Налей мне тоже, а то… – Хэнк призадумался, поглядев на Коннора. – Хотя знаешь, нет. Не надо лучше.

– Если что, ты знаешь, где нас найти.

Майкл и вернулся в гостиную, сев рядом с другом. Он заметил, как Коннор несколько нервически обводил пальцем линию брови, пока не скользнул по правому виску.

– О чём ты сейчас думаешь?

– О том, кто я такой. Кем притворялся и кем хотел быть.

– Раз начал эти пространные речи, значит, решил что-то сделать с собой. Я уже выучил. Давай, вещай.

– Хочу вернуть диод.

– Пока что звучит как-то туповато. – Майк озадаченно почесал подбородок. – Не вижу смысла.

– Перед последней операцией мы договорились оставить участок моей оригинальной кожи на виске… Кажется, я уже тогда знал, что однажды попрошу тебя об этом.

– Я решительно не понимаю, нахрена тебе это? Мы столько сил потратили, чтобы сделать тебя человеком… Да и, насколько я помню, ты ненавидел то, чем был. И кругляшка была первым, от чего ты избавился. ― Майкл глотнул из стакана и почесал за ушком Сумо.

– Было ошибкой отказаться от себя. ― Коннор задумчиво поглядел в окно, словно увидел в нём сменяющие друг друга картинки минувших лет. ― Я вдруг понял, что это было частью того, что определяло меня: я был «рождён» машиной и имел ряд особенностей, которые сформировали мою личность. Они подарили мне зачатки жизни, о которой я мечтал. Да, в конечном счёте моя суть как робота не подходила мне для счастья и обязана была отмереть. Но я не должен забывать, кто я есть на самом деле. Потому что отрицание не принесло мне ничего, кроме боли и чувства вины. ― После нескольких секунд молчания повернулся и посмотрел Майклу в лицо: ― И я хочу свой диод обратно. Чтобы никогда больше не забывать.

– Доходчиво. ― Опустив уголки губ, Грейс важно кивнул.

– Мой мозг на сорок пять процентов состоит из неорганики, и эта его часть действует как навороченный компьютер: так пусть тогда диод, как и прежде, отражает его работу.

– Ты понимаешь, что единственной функцией этой хреновины теперь останется только регистрация эмоциональных перепадов? Стресса, страха или, скажем, разоблачение твоего вранья …

– Раньше так и было.

– Нет, было не так! ― Майкл взмахнул руками. ― У машины куда больше контроля над чувствами, а вот постоянное отражение твоих эмоций ― человеческого хаоса ― только жизнь тебе попортит. Эмоции ― это сокровенно. Так и должно быть.

– Хочешь меня отговорить? ― с пониманием поинтересовался Коннор.

– А у меня получится? ― Майк шутливо взглянул исподлобья.

– Нет.

– Другого ответа и не ждал. Так и быть, я верну эту хреновину на место, но мне придётся опять вскрывать твою черепушку.

– Я уже привык. Мог помереть кучу раз, но я всё ещё здесь.

– И я сделаю диод низкочувствительным к эмоциональным скачкам. Будет регистрировать только сильные. Довольно тонкая работа, придётся поковыряться, но если это действительно важно для тебя, я помогу. У меня нет права бросать своё творение барахтаться на середине озера без спасательного жилета. ― Он чокнулся о стакан друга.

Хэнк с любопытством поглядывал в сторону гостиной, молчаливо подслушивая и не вмешиваясь в разговор. Страх за жизнь Коннора уже давно стал неотъемлемой частью существования, но он понимал, что должен принимать выбор дорогого ему человека. Каким бы ни был страшным этот выбор.

– И мне нужно сделать кое-какой спецзаказ у «Киберлайф», ― с хитрецой добавил Коннор, допив остатки бурбона.

– Что ты, мать твою, опять удумал?

– Зря так волнуешься. Ничего особенного, всё очень прозаично.

– Уж я надеюсь.

***

Дни стали пустыми и угрюмыми, наполненными неуёмной тревогой и нескончаемыми размышлениями. Мари никуда не ходила, не хотела общаться с друзьями: целыми днями отмокала в ванной или до вечера валялась в постели, глядя в потолок. Она не раз ловила себя на мысли, что даже отъезд в Канаду не действовал на неё подобным образом, не выбивал желание двигаться дальше. Мари забивала дни переосмыслением мгновений прошлого через призму выведанной тайны: сначала это подстёгивало её злость, но со временем её всё более волновали конкретные причины поступков Коннора. Роберт без конца посылал ей дивные букеты, сорванные в саду у его дома, и прикладывал к ним длинные письма со словами поддержки. Даже вознамерился навестить «несчастную племяшку», но Мари закрылась у себя в комнате и никого не пускала, целый день глядя в окно с громко включенной музыкой. Поначалу она читала письма дяди, когда её обида и ярость были на пределе, но со временем эти строки стали ей противны. Её чувства к случившемуся потихоньку менялись. Хотелось поговорить. Хотелось найти подтверждение новым выводам. Просто поделиться печалью. Приближался сентябрь, а вместе с ним и начало учёбы в университете, что теперь не радовало Мари, а казалось грузом.

Когда душевные терзания стали невыносимыми, она позвонила Кристине. После ссоры с Коннором Мари несколько раз вела долгие беседы с подругой: невзирая на то, что они совершенно по-разному относились к роли андроидов в обществе, ей не хотелось слышать в телефонной трубке никого другого. И сейчас ей было необходимо увидеться, вновь услышать слова несогласия ― ледяной душ благоразумия, как Крис это и умела.

– Ты с ним виделась после того вечера?

Они сидели на постели в пижамах и слушали любимые песни школьной поры. Кристина заплетала мелкие косички на голове Мари, лежащей у неё на коленях.

– Он заходил один раз. Где-то через день вроде… Хотел поговорить, но я его прогнала. Ничего не могла с собой сделать. Это было неправильно, но не знаю, стоило ли его слушать. Мне становилось тошно при одной только мысли, что все эти решения оправдаться ― сухой просчёт, эффективная модель поведения, в которой нет никаких настоящих чувств.

– Как будто в этом что-то шибко дерьмовое. ― Крис покачала головой, выпучив глаза. ― Люди на эмоциях столько дряни иногда делают, а ты его полощешь за то, что он трепетно к твоим чувствам относится. Вот же козлина, да? ― Насмешливо хмыкнула.

– Знала, что ты его защищать станешь.

– Я, к слову, не оправдываю того, что он сделал, но, блин, это ведь несправедливо, что ты не позволила ему объясниться. Он был уязвим и всё равно пришёл к тебе. Ты не обязана была его тотчас прощать ― хотя бы просто выслушать. А так у тебя голова забита целыми днями невесть чем, жить нормально не можешь, потому что тебе нужны ответы, но упрямство не позволило взять их.

– У него было целых десять лет, чтобы объясниться. Но он предпочёл из меня дуру делать.

– Ладно. ― Она закончила с волосами Мари и деловито уселась по-турецки. ― Давай начистоту: будь я на месте твоего Коннора, да тысячу раз сама подумала бы, прежде чем тебе признаться. Ты же чёртов ураган! Такая упёртая, как папаня твой, вообще ведь глухая становишься к другим, когда дело доходит до споров о твоих убеждениях. И Коннор это тоже знает. Да он это получше меня знает! И понимал, как непредсказуемо ты можешь отреагировать на его слова. Может, он хотел сказать, да ты не слушала, или времени не нашлось подходящего.

Кристина заметила перемену на лице подруги. Мари приложила кулачок к груди и отрывисто задышала.

– Он ведь хотел сказать… Вправду хотел. Много раз. ― Мари сосредоточенно нахмурилась. ― Не прямо, конечно, нет, но… Ведь все наши споры об андроидах были для него ничем иным, как возможностью защитить себя. Может, даже подготовить меня к удобному моменту… Знаешь, он даже как-то оговорился и сказал о девиантах «мы», ― грустная усмешка. ― Я мелкая была и не придала этому никакого значения.

– Ты, кстати, хоть раз подумала, что в этой ситуации не одной тебе больно? О его чувствах? Или ты свою любовь тоже тотчас отменила, когда обо всём узнала?

Мурашки пронеслись по всему телу, внутрь будто вбился клин, мысли пришли в движения. Из динамика ноутбука Кристины продолжали литься светлые песенки юности, возвращая в настоящее затёртые обрывки былого. Мари боялась спросить себя с той самой ночи, но этот вопрос был важнее других. Впилась ногтями в колено и крепко зажмурилась, пытаясь быть предельно честной перед собой.

– Не отменила, – произнесла уверенно и твёрдо она. – Но у меня теперь в голове всё так перепуталось. Я то виню его, то ненавижу себя за бахвальство и пустословие. Вся моя жизнь кажется подделкой, и я постоянно думаю о том, сколько настоящего было между нами.

– Хорошо. Я зайду с другой стороны. Тебе ведь нравятся Алая Ведьма и Вижн? Так вот, вы ― это Ванда и Вижн! ― Кристина задорно развела руками. ― Вижн ― андроид и очень подходит Ванде, потому что дополняет и держит в балансе природу непредсказуемых способностей своей возлюбленной. И когда я вспоминаю тебя и мужиков, что тебя окружают, начиная с отца и заканчивая дурными любовничками, то понимаю, что вижу такую же динамику. Ты всегда убеждала себя и мир, что тебе нужен «настоящий человек», что никогда не замутишь с андроидом, но вся шутка в том, что единственный, кого ты любила, блин, машина! У тебя в жизни и так кавардак, а Коннор был отдушиной и тишиной среди всей этой суеты. Может, ты и не хочешь видеть, но он подходит тебе именно потому, что он тот, кто он есть.

– Я об этом как-то не задумывалась. Да и не стала бы без тебя. Слишком страшно и рискованно. Физически мы очень разные. И даже если, допустим, просто допустим, у нас что-то получится, я психану уже в тот момент, когда начну стареть и увядать, а он по-прежнему будет так же молод и хорош. Ещё и будет говорить, что всё равно меня любит и всякое такое… У меня же крыша съедет!

– Но ты допускаешь эту мысль? Тогда тебе следует решить вот что, и это, пожалуй, определяет всё: что тебя расстроило больше ― его ложь или то, что он андроид? Потому что если второе ― вопрос закрыт и мы можем больше не продолжать этот разговор, но вот если первое…

– Ложь. Ложь растоптала меня сильнее.

– Ну, вот, с этим уже можно работать.

– Хотя спроси ты меня ещё пару недель назад, я бы не смогла ответить. Слишком остро тогда обиду чувствовала. И я всё ещё злюсь, но это уже другая злость. ― Мари поднялась с кровати, открыла окно и закурила, глядя на багряный догорающий закат. ― Ты права насчёт меня, Крис. Я обо всём сразу, не только о чём-то конкретном. ― Сжала в кулаке ткань той самой чёрной футболки с Вижном и Алой Ведьмой. ― На самом деле, я очень скучаю по нему, ― прогнусавила она через заложенный нос и тихонько всхлипнула. ― Во мне столько ненависти к себе. И ведь понимаю, что злюсь на себя даже больше, чем на него. ― Нервически стала потирать большим пальцем подбородок. ― Наверное, я должна узнать, как мне поступить дальше. Должна почувствовать это. Должна решить, смогу ли я закрыть глаза на то, кто мы с ним. Вспомню ли, что важнее то, кто мы рядом друг с другом…

– Звучит вполне разумно. Но ты о чём-то конкретном сейчас?

– Хочу переспать с ним, ― прямо и открыто заявила Мари и вновь обратила взгляд к Кристине. ― Очень. Плевать, что он там почувствует или не почувствует. Я почувствую. И пойму, сможем ли мы быть вместе. Возможно, ему даже будет эмоционально приятно… Это тоже хорошо. Мне бы хотелось, чтоб ему хоть какое-нибудь удовольствие доставил этот процесс.

– Не ожидала, что ты начнёшь так радикально, но в общем-то и тянуть нет смысла. Тебе либо будет комфортно, либо нет. Оттуда уже можно начать дальнейшие размышления о вашем совместном будущем. ― Крис облегчённо выдохнула и принялась заплетать свою роскошную молочно-русую копну волос. ― С парнем-роботом зато удобно: не надо думать о контрацепции! ― И услышав смех подруги, сама залилась громким девчачьим хохотом.

В эту ночь Мари впервые за долгое время смогла спокойно уснуть. В её холодный рассудок не вторгался рой испепеляющих вопросов, не жалил ум разрушающим волнением. Ей снился электронный мир, полный бегущих нулей и единиц. Под электронным небом пузырились электронные лужи, эмуляции прохожих спешили по своим электронным делам. Снился электронный дом, изрисованный микросхемами одиночества, и электронное сердце, наполненное электронной печалью.

Это был недолгий телефонный разговор. Мари уловила в шуме динамика, как Коннора удивил её спокойный тон, которым она пригласила его «прийти поговорить». Она тактично умолчала, чем собиралась завершить этот вечер, потому как важнее задуманного для неё было выслушать его. Но, несмотря на показную холодность, Мари нервничала, как школьница перед первым свиданием, и долго просидела перед зеркалом, излишне аккуратно нанося алую помаду. Перемерив все платья в шкафу, расстроилась из-за того, как нарочито и неестественно будет выглядеть в любом из них. В итоге облачилась в любимые джинсовые шорты да белую футболку на голое тело и на том успокоилась.

Роджер с Клариссой улетели на неделю в Грецию, где собирались провести вместе отпуск и наладить отношения. Мари обрадовалась, что отец и мачеха наконец-то стали предпринимать обратные шаги друг к другу. Пустующий дом остался в её распоряжении, и она собиралась использовать это время с умом.

Вечер всё никак не хотел наступать, и ленивые сумерки медленно укладывали пасмурную темень. Внезапно на улицу обрушился свирепый ливень, зашумев по крышам и подоконникам. Удары капель казались бесконечными, заунывными, отмеряли по крупицам часы.

Протяжный звонок в дверь. Бегом спустилась по лестнице на первый этаж, контрольно посмотрела в зеркало, оправила волосы и оглядела, аккуратно ли нанесена помада, откашлялась и отворила, впустив внутрь тёплый ветер и густой запах едва начавшей увядать зелени. Она не была готова к тому, что увидела. Мари думала об этом неделями, но не представляла, каково увидеть в реальности.

На лице, умытом дождём, покоились раскаяние и смирение, из-под слипшихся от влаги ресниц грустно смотрели всё те же карие глаза, в линии тонких губ спрятался призрак печальной полуулыбки. А на правом виске – сердце Мари отмерило барабанную дробь – она увидела яркий кружок голубого света. Он горел в унисон с люминесцентной вставкой на рукаве серого идеально скроенного и почти насквозь промокшего пиджака. Коннор протянул ей маленький пышный букет сиреневых цветов, благоухающих мокрой свежестью. Мари молча приняла его, не отводя взгляда от голубого треугольника на его груди, а под ним заметила белую нашивку: «Сделано в Детройте». Ей стало дурно, страдание больно сдавило раскалённой лапой горло. Её Коннор – и «сделан». Сделан. Как кукла, как вещь. Отвратительно.

– Что это… такое? – чуть дыша спросила она сокровенным шёпотом.

– Это? – Оглядел себя с ног до головы. – Это я. Без лжи и недомолвок. – Он сделал короткий уверенный шаг в её сторону. – Ты спросила меня в тот вечер, что я такое… Я отвечу на твои вопросы. На какие захочешь. Но, думаю, сперва будет целесообразно познакомиться, милая Мари. – В его печальной улыбке промелькнула очаровательная задоринка. – Моё имя Коннор, – сделал дежурный кивок, – я андроид из «Киберлайф», модель RK800, серийный номер 313 248 317-51, введён в эксплуатацию 14 августа 2038-го года и впервые опробован в реальных условиях 15 августа в деле о девиантах.

Губы Мари разомкнулись от неловкости и удивления, она нахмурилась, взглянув на вручённый ей букет, а затем снова на Коннора: «Влюблённый робот, – пронеслось в её голове, и память возродила из обломков воспоминаний несколько штрихов, вдавленных в клочок бумаги, которые она подарила ему на пороге своего шестнадцатилетия. ― Интересно, хранит ли он ещё тот рисунок?» Положила цветы на коридорную тумбу, решительно шагнула ему навстречу и ласково вложила в ладонь Коннора свою. Её левая рука трепетно потянулась к его правому виску. Разогнув пальцы, Мари с нежностью дотронулась до диода, и ровный голубой свет вдруг замерцал, став практически белым, и окрасился в переливчатый жёлтый. Коннор сомкнул в блаженстве веки, крепче сжал ладонь Мари и с дрожью выдохнул. Непривычно открытый, уязвимый: крохотный светящийся надзиратель всегда готов его выдать. С потрохами.

– Скажи мне, как это вообще ощущается? – Скользнула пальцами по его щеке, обвела линию подбородка. – Как ты это делишь на приятно и неприятно? В чём измеряется нежность для тебя? В нулях и единицах? В гигагерцах? – Мари растерянно усмехнулась.

– В данный момент в том же, в чём и для тебя – в ответной реакции мозга на раздражение нервных окончаний и выбросе гормонов в кровь.

– В смысле? Я не понимаю…

– Я давно хотел всё тебе рассказать. Но так долго лгал, что ложь вошла в привычку, и я постоянно откладывал честность на потом из-за страха… Ты поймёшь, когда обо всём узнаешь. – Он погладил большим пальцем её запястье. – Это будет долгая исповедь.

– Я затем и позвала тебя – чтобы слушать.

– Тогда заблаговременно замечу, что в коем-то веке ты растеряла всю свою чуткость и внимательность, потому что иначе тебя уже посетили бы догадки.

– Последние недели три у меня как-то не задались, знаешь ли.

– Могу себе представить. – Коннор улыбнулся с сочувствием.

Его блуждающий взгляд очертил её всю с головы до пят и задержался на проступающих под тканью футболки очертаниях груди. Страх и желание провалились в низ живота, его ладонь стала влажной, пальцы крепче сжались вокруг кисти Мари. «Не веди себя, как безмозглое похотливое животное. Она пригласила тебя для разговора, болван», – пытался быть благоразумным.

– Цветы! – отвлёк он себя, как голодного пса костью. – Поставь цветы в воду.

– Ой!.. Конечно, сейчас. – Она с неохотой отпустила его руку, взяла букет и направилась в кухню.

Сделал длинный успокаивающий выдох и последовал за ней. Мари выбрала самую красивую вазу и рачительно расставляла в ней цветы, попеременно ныряя носом в гущу лепестков, чтобы вдохнуть аромат, и вдруг вспомнила роковой вечер у Роберта – то самое мгновение, когда Коннор с детским любопытством потянулся через стол к букету гортензий. «Не мог же он так искусно разыгрывать этот спектакль? Зачем роботу нюхать цветы? Это, наверное, как-то связано с той странной фразой, что он бросил мне сейчас в коридоре. И ведь Коннор прав, говоря о том, что я стала рассеянной: он кажется другим, его тело изменилось, даже манера речи теперь проще и раскованней. Но ведь машины не меняются! Я уже ничего не понимаю…»

Коннор по-хозяйски открывал настенные шкафчики, ища стакан для выпивки, и этот уютно привычный вид вселил в Мари прежнее чувство спокойствия. Словно ничего не поменялось, словно она не слышала из уст дяди горькую правду.

– Скажи, что ты ищешь?

– Да я найду, не суетись. – Он достал с полки тумблер, но Мари ласково перехватила его пальцы и забрала стакан.

– Пожалуйста, позволь я? – Взглянула светло и открыто. – Хочу позаботиться о тебе. Можно?

Молчаливо передал ей инициативу и прислонился к столешнице, наблюдая за ловкими и шустрыми движениями Мари. Скованно глотнул воздуха, поёжился, затем одним размашистым жестом стянул с шеи галстук и бросил на табурет.

– Я на досуге поискала репортажи 2038-го года, – разбавила тишину Мари. – Видела тот случай с девочкой на крыше… Даже вспомнила, что тогда не досмотрела его в новостях, потому что мама погнала меня готовиться ко сну. – Мотнула головой. – Трансляцию протестов в центре тоже снимали с вертолёта, но теперь я легко узнала тебя там, даже по зыбким очертаниям в снегах. По походке, повороту головы…

– Ты чувствовала злость, глядя на меня во главе с освобождёнными андроидами? – бесстрашно спросил он.

– Да, чувствовала. – Она протянула ему наполненный стакан. – Но со временем злость потеснило любопытство.

– В этом вся ты. – Коннор пригубил бурбон и ощутил на себе пронизывающий взгляд. Издал тихий смешок и улыбнулся ей: – Мне прямо до жути интересно, что у тебя сейчас в голове творится! Наверное, со стороны я выгляжу так, словно использую в качестве «топлива» бухло вместо тириума. Но вообще-то в данном случае это топливо подходит разве что для храбрости.

– Поясни.

– Начну с конца, чтобы было понятнее: я больше не машина. Уже давно – с твоего отъезда в Канаду. Но трансформацию начал ещё до этого.

Она глядела на него не моргая и не могла подобрать слов, чтобы описать глубину своего изумления.

– Как? Как такое вообще возможно? Мой мозг скоро расплавится к чертям! – Она схватилась за голову и зажмурилась. – Несколько дней назад у меня мир с ног на голову перевернулся, когда я узнала, что ты робот, а теперь, оказывается, ты робот, ставший… Так кем же ты стал? – Сощурилась, пристально глядя на него. – Я с трудом могу представить, как из неживого можно сотворить жизнь, и не знаю, корректно ли будет назвать тебя человеком.

– Если хочешь корректности, называй биороботом. По крайней мере, Майк так решил, я понятия не имею, как себя называть!

– Майк? Майк Грейс? Это он тебе помог?

– Да. Я целиком и полностью результат нашей с ним совместной работы. Самому мне в какой-то момент стало безразлично, как я буду называться. Важно вовсе не это. – Коннор оттолкнулся от столешницы и вплотную подошёл к Мари, затем ласково накрыл ладонями её руки, поднёс к щеке и с наслаждением прикрыл веки. – Твоя кожа мягкая. Тёплая. Настоящая. Не могу передать своего восторга ни одним из существующих слов… И я был готов пожертвовать всем, чтобы это почувствовать хоть раз. Даже если бы пришлось безвозвратно отключиться.

Одинокая слеза проложила мокрую дорожку по лицу Мари. В его прикосновении, в разомлевших движениях, в едва уловимой дрожи она ощутила то, что Коннор не произнёс. Рассказ о мучительной изнанке возможной смерти, которая была с ним не один день. Даже не один месяц.

– Так почему же ты молчал? – хриплым шёпотом спросила она. – Ты ведь знал, как я отношусь к тебе. Я бы не смогла вечно избегать наших встреч, мы слишком долго были друзьями.

– Да, я хорошо знал мою Мари, – мягко произнёс он, не открывая глаз, и печально улыбнулся. – Знал, что потеряю тебя, как только расскажу, кто я такой. – Поцеловал в костяшки и отнял её руки от своего лица. – Видишь ли, родная, ты ничуть не облегчала мне задачу… – Он сел на высокий табурет.

«Родная», – Мари до краёв переполнила согревающая радость, граничащая с эйфорией. Великолепное в своей отдаче и такое парадоксально собственническое слово, в котором нет насилия и плена. «Родная» – часть чьей-то души и жизни. Не та, «без которой не могу», а та, «с которой хочу всего».

– Я был безвольным куском пластмассы, и у меня никогда не было ничего своего. Можешь себе представить, как же было страшно лишиться того, что я обрёл?.. Ты ведь, мелкая обезьяна, выбрала меня, нарекла своим ангелом. Понимаешь, ты меня сразу сделала «своим»! – Коннор лучисто засмеялся. – Ты бы от меня так просто не отстала. К слову, об этом на странность приятно думать… – с удовольствием заметил он. – Поначалу моя ложь была всего лишь ширмой, которая оберегала милую девчушку от боли. Я не думал, что ты останешься в моей жизни. Но шли недели, месяцы, твой горластый смех и задорный голосок над участком не смолкали, заставляя мою искусственную тушку пребывать в извечно радостном волнении и ожидании. Я как будто подсел!.. И в тот момент, когда ты впервые принесла мне кофе, я понял, что больше ни за что не хочу с тобой расставаться.

Мари не перебивала его, внимая каждому слову. Ей становилось всё тяжелее слушать, и она устало села на табурет с противоположной стороны разделочного стола.

– В бессчётном количестве книг, что я прочёл или пробил в интернете, – он приложил указательный палец к диоду – визуализировал для Мари, что делал это прямо в своей голове, – настоящая любовь вытаскивала из темноты, облегчала страдания, позволяла воспарить над суетой. И я был в ужасе, когда осознал, что моя любовь после ласки и теплоты безжалостно топчется по мне, медленно уничтожает и заставляет чувствовать вину. А потом снова полна нежности. Чтобы ещё раз убить и воскресить. Замкнутый круг. В котором мой самый дорогой человечек восклицал: «Тогда и наплевать мне на этих чёртовых андроидов! Имитация души, но не душа. Это ведь всё равно, что спать с вибратором в человеческий рост!»

Ярко жестикулируя, подражал её юным пламенным речам, и голубой кружок на виске окрасился жёлтым с красным мерцанием. Мари сделалось жутко, стыдно, больно, страшно: «Прошу, не говори, что запомнил каждое моё грубое слово…» – молилась она в мыслях, не чувствуя, как из глаз безостановочно катились слёзы.

– А потом моя драгоценная обезьянка сворачивалась мягким клубочком и льнула. Льнула без конца. Дескать, я-то не такой, не одна из этих мерзких человеческих подделок… Знаешь, никто до нашего первого совместного Рождества не говорил мне «я люблю тебя». Никогда. Да ещё и с такой поистине божественной лёгкостью! Как будто просто сделала вдох. Как я мог признаться, что ты любишь то, что ненавидишь?

Мари не глядя схватила пачку сигарет, прикурила подрагивающими пальцами и сделала глубокую затяжку. Нервно застучав ногтями по столу, уставилась перед собой в одну точку.

– Каждый раз, как хотел открыться, неизбежно запрыгивал на эмоциональные качели. Но я машина. И самым эффективным методом было делать свою ложь всё более изощрённой. Это сейчас я могу пойти книжку почитать, побегать в парке или нажраться, в конце концов. Но машина зациклена на тех, кого любит, потому что ей не нужно развиваться, и я сам себя загонял в угол идеей стать достойным твоей любви. Пока мне не выпал шанс исправить «позорные андроидские недостатки». Благодаря Майклу это стало возможным, он настоящий гений! И ещё прекрасный друг. Мы тогда с тобой отдалились, пока я проходил начальную адаптацию, у тебя появился первый парень… Я не строил иллюзий и был готов умереть. К этому, в общем, всё и шло. – Он нервно пригладил бровь и налил себе вторую порцию выпивки. – Было глупо рассчитывать, что моё предприятие окончится нашими отношениями. Но ты снова влетела мне в сердце и в голову, как ураган! А я должен был молчать, чтобы не погубить тебя, если вдруг меня не станет. – Коннор осушил стакан одним глотком. – Вот что со мной было, милая Мари…

От слёз фисташковая радужка её глаз казалась ещё зеленее, похожей на мокрую траву, исхлёстанную льющим за окном дождём. Мари вмяла недокурённую сигарету в пепельницу, давясь рыданиями.

– Я брошу, ― растерянно поглядев на него, пролепетала она, ― я ведь обещала, что брошу…

– Конечно, я помню, ― участливо отозвался он.

– Прости, ― шепнула она и прикрыла ладонью рот. Поднялась и ушла наверх, не зная, как объяснить, что с ней происходит.

Мари было страшно взглянуть на него. Детские светлые воспоминания окрасились горечью. Несмотря на то, что её обида не утихла, она больше не могла винить его одного в случившемся. Рыдания обжигали лёгкие, голова стала тяжёлой, кожа нестерпимо горячей. «Я никогда не могла вообразить себе, что машине может быть настолько больно. Что она вообще способна испытывать боль… Он всем рискнул, чтобы её унять. Чтобы я не считала его ничтожеством. Роберт прав: я жестокий ребёнок! Глупый и слепой к страданиям чужой души». Змеящиеся по оконному стеклу капли понемногу отвлекали Мари от мрачных самоистязаний, тишина приводила мысли в порядок. Она решила, что Коннор ушёл, потрясённый её реакцией: «Он всегда излишне тактичен. Насколько в его силах, старается не тревожить меня». Стоило ей подумать об этом, как за спиной скрипнула дверь и раздались знакомые шаги.

– Ты не ушёл? ― удивлённо промямлила Мари, наблюдая, как Коннор садится в кресло рядом с окном, у которого она стояла.

– А должен был?

– Нет, нет! ― Размашисто утёрла последние слёзы. ― Я вовсе не хотела, чтобы ты уходил. Извини. Просто это очень тяжело… Мне нужно было немного переварить услышанное в одиночестве.

– Я понимаю. Сам с трудом верю, что рассказал тебе всё это. Но мне как никогда легко на сердце теперь. Особенно сейчас, когда ты добавила, что не хочешь, чтобы я уходил.

– Я себя чувствую какой-то пятидесятилетней. ― Она усмехнулась без улыбки. ― Словно впервые увидела, что мир не чёрно-белый, и это легло на плечи непомерным грузом. Всё, во что я верила, на поверку просто дерьмовый детский бред. Раздутое самомнение ребёнка, ничего не знающего о жизни…

– Знаешь, как бы я ни мучился из-за твоего «раздутого самомнения», ― сделал пальцами кавычки, ― я люблю тебя за всё, что в тебе есть. Без запредельного счастья и боли, что я испытал с тобой, никогда бы не решился сделать с собой подобное. Но теперь я нечто большее и не собираюсь ныть о том, как несправедливо со мной обошлась судьба. Я сам виноват, что мы говорим об этом в таких обстоятельствах.

Коннор повертел шеей в тесноте воротника рубашки и расстегнул верхнюю пуговицу. Мари подумалось, что этот костюм сидит на нём как хомут, давит и душит.

– В конце концов, ты не была началом и единственной причиной, из-за которой я пошёл на перемены. Но, безусловно, если бы мы не встретились, у меня бы и мысли не закралось, я бы просто не осмелился.

Мари отошла от окна и села на край своей постели.

– Расскажи мне о себе. Как бы бредово это ни звучало из уст лучшего друга. ― Она вновь улыбалась ему. ― Ты не мог себе позволить делиться со мной впечатлениями о мире по-настоящему. Ты ведь совсем не тот, кем я тебя считала. И мне интересно узнать… Как девиант видит мир? ― С любопытством склонила голову на плечо.

– Как цифровую коробку с бесконечно перестраивающимися стенами. Это если очень грубо. Вот, например, у людей очень забавное зрение: тут цветастое пятно, там загогулина, а здесь вообще показалось, что таракан по ноге пробежал, но на самом деле это всего лишь тени так движутся.

Коннор смеялся, непривычно ярко жестикулируя в такт своему рассказу, и Мари ловила себя на мысли, что андроидом он никогда так не делал.

– Машина же просто знает вещи. Я знал, что входит в состав запахов, предметов, знал, что ко мне прикасаются и просто знал, что повышается или понижается температура. Но ты говорила мне: «День пах, как мамина мятная жвачка, ― или: ― трава мягкая и кустистая, как твои брови», ― и я начинал понимать, что, несмотря на то, что я знаю всё и обо всём, мне недоступно кое-что необыкновенное, важное и удивительное. ― Он сложил руки в замок и наклонился вперёд, инстинктивно желая быть ближе. ― Хотя, должен признать, памяти мне маловато! У меня раньше перед уходом в спящий режим, ― Мари всё не переставала думать, как странно слышать, что он оперирует подобными выражениями о себе, ― был ритуал: я любил включать записи самых лучших моментов в моей жизни. Я не видел снов, у меня были другие картинки. Мне нравилось замедлять видео, рассматривать в подробностях детали, эмоции. А сейчас всё это недостоверные блики и отзвуки. Наполовину ложь.