Текст книги "В чём измеряется нежность? (СИ)"

Автор книги: Victoria M Vinya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Ну, дак чистая похоть – это в общем-то один из видов желания. Знаешь, это чувство очень разное. Оно может зависеть от ситуации, от возраста или от человека, к которому его испытываешь. В юности я вообще загонялся, что у меня извращенские наклонности. Но с годами начал понимать, что само по себе желание нейтральное, оно не плохое и не хорошее – просто есть. Некоторые непристойные мысли можно даже вообще не хотеть претворять в жизнь, они лишь стимуляция мозга, и всё.

– Не уверен, что буду стыдиться своих желаний. У взрослых моделей андроидов ведь не было детства, из которого приходят комплексы и нужда в компенсации ранних психологических травм.

– Вообще тут готов поспорить. Смотря, что тебе в башку в итоге взбредёт! – Майк рассмеялся. – Как-нибудь словишь стояк от мысли, что жёстко трахаешь свою драгоценную Мари, поливая её при этом пошлыми словечками, так потом начнёшь себя гнобить за то, что, о боже, в мыслях отнёсся к ней «без уважения» и «как к вещи».

– Я так понимаю, понятие «жёстко трахать» весьма обширное… – Коннор прикрыл глаза и неловко нахмурился. – Зная себя, вряд ли завёлся бы от мысли о насилии, например.

– Ты пока вообще не можешь знать, от чего завёлся бы. Может, и от этого тоже… В смысле не по-настоящему, а в качестве игры или просто сиюминутной фантазии, которая лишь зеркало животного порыва обладать.

– Ты прав, не знаю. Просто понимаю механизмы человеческой природы.

– И я всё-таки отвечу конкретнее на твой вопрос, но отвечу, естественно, исключительно по субъективному опыту. – в голосе Майкла исчезли маскулинный задор и насмешливость. – Я как-то искал одноразового перепихона и в клубе подцепил девчонку: она была офигенной, очень горячая! Я не желал знать, сколько у неё было партнёров до меня (пожалуй, даже чем больше, тем лучше), какие у неё политические и религиозные убеждения, любит она Кафку или Толстого, я лишь хотел касаться её тела, поскорее войти в неё, понаблюдать в самых неизящных сочных ракурсах. Стояк был чуть не до боли, и мы в итоге быстро кончили оба. Но после мне хотелось валить оттуда со всех ног. – Его взгляд тоже зацепился за гряду старых построек в окне. – А ещё я хорошо помню, как желал ту, с которой у меня были первые серьёзные отношения: приехал встретить после работы, а её офис располагался на семидесятом этаже; мы спускались вниз на лифте, и я любовался отсветами на её лице, шее, руках, воображая, как похожий свет будет плясать на её обнажённой коже в спальне. Я был готов ждать сколько угодно, и пальцы на ногах поджимались, а возбуждение кололо чуть не в позвоночнике. И вроде моё тело реагировало так же, как и всегда, но я всё равно чувствовал это иначе… Я когда её брал (мне очень нравилось в своей голове это вот осознание, что я её именно «взял» – победил, завоевал, овладел), то чуть ли не дух из неё хотел вышибить, а сам всё усмирял толчки, лишь бы не навредить. Странный сплав эмоций… Блядь, сейчас бы пивка! – нервно усмехнулся. – Давно такого уже не было. Всё очень головное какое-то стало, подконтрольное.

– Нейромедиаторов не хватает, – с простодушной улыбкой отпустил Коннор.

– Другого ответа я от тебя и не ждал, хоть ты и прав.

– Я имел в виду, что ты давно никого не любил. Ментальная связь ведь усиливает удовольствие.

В глазах друга Майк уловил сострадание, размягчение и крайнюю степень вовлечённости. Но в них была и печаль, что давно стала неотъемлемым спутником Коннора.

– Не думаю, что ты потерял вкус к жизни. Просто не привязался ни к кому снова.

– Да вроде так… Хах, ладно, мы тут всё-таки предметный разговор ведём, а не моё нытьё перетираем.

– Одно другому не мешает. Меня не тяготит твоё «нытьё»: сам же тебя своим донимаю. И вообще-то я бы слушал и слушал, как ты говоришь о той девушке, которую любил. Если, конечно, ты хочешь и дальше об этом говорить. Эта часть рассказа была наиболее приближенной к тому, что я хотел узнать.

– Значит, тебя не волнует, как ты будешь хотеть. Тебя волнует лишь то, как ты захочешь Мари. – Грейс вскинул брови и пристально посмотрел на своего друга. – И вправду же золотые слова, что мы в основном ищем ответы лишь на то, что уже есть внутри нас.

– Может быть. Вся моя потенциальная сексуально-романтическая сфера жизни крутится вокруг неё. Я не могу представить, что буду испытывать подобные эмоции к кому-то, кроме Мари. И в общем-то мне это даже не интересно. – Коннор осторожно поднялся и прошёлся за своим пальто.

– Никак не перестаю тебе удивляться. – Голос Майкла вновь переменился.

– Что я идиот, заинтересованный в моногамии? – весело ответил Коннор, обматывая шею шарфом.

– Не, я вообще не о том. Я имею в виду… Чёрт, почему именно ты? Почему ты первый среди андроидов? Ты же, мать его, RK800, самый передовой прототип, охотник на девиантов – настоящая машина. Совершеннейшая из машин. Но именно ты решил отказаться от всех преимуществ над человеческой расой. Буквально захотел откатить назад свой потенциал.

– Хм… Вполне возможно, что я действительно идиот. Но если спрашиваешь серьёзно, я попробую ответить: видишь ли, Майк, дело в том, что я как раз убеждён, что получу куда более ценные преимущества, отказавшись от собственных.

Преимущества. Коннор старался не рефлексировать над ними, приучая себя жить бо́льшими усилиями и затратами. Как и всё, что было в нём искусственным, он презирал их. Пушистым ковром у его ног стелилось счастливое будущее из самых невероятных грёз, к чему сожаления о былом?

Преимущества.

Он сам не понял, как беззвучно взмолился о них, когда уязвимость стала ощутимой, как никогда прежде. Когда его новое тело, наполовину собранное из хрупких частей, выстланное изнутри средоточием боли, влетело в стекло витрины магазина. Когда рассыпанные осколки вспороли бионическую кожу и впились в живые органы… Он взвыл. Это не было имитацией человеческого страдания – это было страдание. Преследуемая им цель – модель, когда-то выполнявшая садовые работы: даже этот никудышный тип со слабым функционалом теперь стал серьёзным соперником.

Где же Хэнк? Как сквозь землю провалился. Коннор потерял своего напарника из виду около трёх минут назад, и страх кромсал сознание на куски.

Довольно отвлекаться. Задача сейчас превыше всего.

Задача не учитывает пронзившую его адскую боль. Боль – это помеха. Она не нужна машине и потому не является частью программы. Но в эту секунду, захлёбываясь режущим лёгкие холодным воздухом, Коннор осознал, что больше никогда не будет прежним. Никогда вновь не станет машиной…

Неделю назад Гэвин и Крис задержали одного из соучастников в серии краж биокомпонентов. На магазины «Киберлайф» совершали бесшумные и эффективные налёты малыми группами. Следов за собой практически не оставляли, никаких весомых зацепок. Дело так и висело мёртвым грузом, почти не двигаясь с места, из-за того, что вычислить преступников никак не удавалось, а убийств налётчики не совершали, поэтому Фаулер не ставил данное расследование в приоритет. Но как только появилась первая жертва, он тотчас поручил вплотную заняться этим Андерсону.

На допросе задержанный упорно молчал, и Рид чуть не разнёс андроиду челюсть, неистово замахнувшись от бессилия.

– Кретин! О чём ты только думал?! – позеленев от злости, рычал на него Хэнк. – Не дай бог об этом узнают в отделе и разнесут на весь Департамент! Если кто-то из наших коллег-андроидов узнает о подобных методах, к твоей жопе приставят журналюг и соцслужбы, ты этого хочешь?

– А кто болтать-то станет, ты, что ли? Здесь только мы с тобой и Крис!

– Камеры, значит, тебя не смущают?.. Да, твою мать, чего ты добивался? Этому куску говна совсем не больно, а если ты пережмёшь его, он себе лобежник разнесёт обо что-нибудь, забыл? – Хэнк утёр рукавом рот от слюны и резко приземлился на стул.

Все трое устали и выпили с десяток чашек кофе, но ничего не выяснили. Второй бессмысленный день, не увенчавшийся успехом, давно перетёк в ночь.

– Что там с Коннором? – внезапно заговорил успокоившийся Гэвин. – Почему он не может помочь нам?

– Он… у него… – Хэнк растерялся, не веря своим ушам: Рид впервые признавал необходимость Коннора. – У него сейчас непростой период, это личное. Фаулер в курсе.

– Набери ему. Мы в заднице. Без него не справимся, пусть чешет сюда, – попытался он произнести как можно прохладнее и вышел в коридор, чтобы не ловить на себе удивлённый взгляд Андерсона.

«Ну, конечно, я приеду», – пробурчал сонным голосом в трубку Коннор и без промедлений отправился в участок, несмотря на то, что валился с ног и чувствовал себя скверно. Он не собирался бросать своих парней. Прибыл в Департамент за полночь и первым делом взял себе в автомате кофе, потирая на ходу слипающиеся глаза. Нужно быть в форме, казаться непрошибаемым, у него нет права на ошибку. Как только он вошёл в помещение для наблюдения, все находящиеся там облегчённо выдохнули и посмотрели на Коннора, как на мессию. Стоящий у стены Гэвин краем глаза заметил, как тот выкинул в мусорное ведро бумажный стаканчик из-под кофе, и задумчиво нахмурился. Нацепив маску хладнокровия, Коннор уверенно вошёл в комнату для допроса.

Тридцать напряжённых минут. Десяток ухищрений. Кто-то поставил андроиду патч, препятствующий проникновению в память, и лёгкий путь к добыче информации был отрезан. В какой-то момент допрашиваемый попытался перехватить инициативу и манипулировать Коннором, но все его попытки провалились: не разум – крепость, которую тот с невозмутимым спокойствием оберегал от любого посягательства. В конце концов андроид сдался.

– Дерьмо, что за извращение новой эпохи? – возмущался, скривив лицо, Гэвин, когда все четверо обсуждали вытянутое признание в участке. – Мужик, занимающийся изготовлением «красного льда», берёт с собой на дело пластмасски, чтоб они его прикрыли, а взамен оставляет их в доле… Ёбнуться можно.

– Биокомпоненты от «Киберлайф» дорожают с каждым годом, и это настоящая проблема, – выразил беспокойство Коннор. – Летом мы с Хэнком накрыли одно мелкое подпольное производство подделок, которые продавали исключительно в онлайн-магазинах по низким ценам. Эти реплики очень низкого качества, и от них больше вреда, чем пользы. Такая ситуация закономерно порождает крайнюю нужду.

– То есть, ты хочешь сказать, что этот говнюк – жертва несправедливости? Там вообще-то девчонку зарезали, как индюшку на День Благодарения, так что срать я хотел на его крайнюю нужду, – презрительно выплюнул Рид. – Какая-то падаль ворует тириум для производства наркоты и заодно поощряет андроидскую безработицу.

– Мы получили главное: информацию о дате и месте следующего налёта. Теперь есть время подготовиться, чтобы взять ублюдка за яйца, – со знанием дела добавил Андерсон.

Подготовленный план выглядел идеальным…

Но всё полетело к чертям, и вот уже Коннор едва волочил ноги, хрипя от боли и из последних сил давя на рану в боку.

Где же Хэнк, чёрт побери? Они разминулись, когда Андерсон бросился за главным подозреваемым – человеком.

Коннор упустил андроида, за которым гнался, и теперь просто пытался найти своего друга, надеясь, что с ним ничего не случилось.

– Руки за голову, сволочь! – Он услышал голос Хэнка за поворотом в одном из закоулков, по которому брёл.

Выстрелы. Возня. Снова выстрелы. Тихо заскулив от боли, Коннор со всей силы шлёпнул себя по лицу и стиснул зубы: «Заткнись, болван! Хватит ныть!» – приказал он себе и взвёл курок. Хлопнула дверь под разъярённые крики. Вынырнул из-за угла и просканировал высотное здание напротив: Хэнк и преследуемый вошли через чёрный ход, теперь взбирались наверх. Коннор бросился следом.

Достигнув верхнего этажа, выбрался на крышу. Подкрался тихо, невесомо, как лис, и направил дуло в сторону дерущихся.

– Стой на месте! – прокричал он насколько мог твёрдо.

Но в этот момент преступник перехватил инициативу, поднялся на ноги и приставил пушку к виску застывшего на коленях Хэнка. Яростное, беспомощное лицо загнанного зверя, перенапряжённые мышцы, палец задрожал на крючке. А вокруг сигналил и бурлил бессонный Детройт, ослепительный свет разноцветных прожекторов очертил две человеческие фигуры, промозглый ноябрьский ветер колыхал седые волосы Хэнка и складки свитера подозреваемого.

– Брось пистолет, сука! – задыхаясь, промямлил мужчина, обильно потея и трясясь. – Я сказал, пушку кинь, иначе пристрелю его!

Потрёпанный вид раненого испуганного мальчишки ввёл его в заблуждение. Он понял бы, с чем имеет дело, будь кровь по-прежнему голубой… Коннор за секунду сконструировал направление его дальнейших действий, определил слабые точки. Он знал, стоит шевельнуться, и палец подозреваемого дрогнёт от страха, нажмёт на спусковой крючок. Ни единая чёрточка не дёрнулась на холодном и безжалостном лице машины – прицельный, точный выстрел. В голову. Насмерть. Коннор ни за что не промахнулся бы ради Хэнка.

Преимущество. Оно всё ещё было с ним.

Поставив пистолет на предохранитель, помог Хэнку подняться и бросил взгляд на распластавшееся позади тело. Лужица крови под головой убитого медленно растекалась: «Какая хрупкая, никчёмная оболочка», – подумал Коннор, ощущая, как рассудок затуманивается, а к глотке подкатывает ком. Он вообразил, что алая лужа расползается до огромных размеров, лижет подошвы его ботинок. Вообразил, что эта кровь принадлежит ему. Отнятую жизнь никогда больше не вернуть. Коннор подавил в себе сожаление: куда хуже, если бы это был труп Хэнка.

– Возьми ключи от машины, двигай к Майклу. Живо! – скомандовал Андерсон. – Я останусь здесь до прибытия ребят и сообщу о тебе Фаулеру.

***

Сотни «перезвоню», десятки «встретимся как-нибудь позже», вялый голос и безучастные вопросы. Что-то выжало его без остатка, опустошило. Или, быть может… Нет, это уж слишком пессимистично. Не могут слова Роберта оказаться правдой, он ведь ничегошеньки не знает об их отношениях. Но вязкая тревога густо тянулась в груди, стекала едким мазутом по внутренностям и не давала спать. Сон заменила бесконечная учёба. Мари сама подписалась на это отшельничество за столом своей спальни. «Мими, ты вообще спишь? Выглядишь как нарик из притона, – неосторожно буркнула Кларисса одним воскресным утром, орудуя над ногтями пилочкой. – Ой, прости, опять я ерунду сморозила», – виноватым инфантильным голоском отругала она себя. Мари лишь снисходительно улыбнулась, утомлённым движением наливая себе стакан сока. Сделав несколько глотков, оглядела свои домашние флисовые штаны, мягкие тапки и растянутую футболку: «Я из этого вылезаю, только когда в школу иду. Когда мне вообще последний раз было весело и хотелось наряжаться?»

Гадкий перекатывающийся шорох паучьих лап на втором этаже.

Мари вздрогнула, прикрыла глаза и попыталась дышать ровно и громко: «Его не существует, его не существует, он лишь детские страхи», – уговаривала она себя. Накинуть бы пальто как попало, влезть в кроссовки на босую ногу и сбежать отсюда к Коннору. Паук её ни за что не достанет рядом с ним, так было всегда. Но к Коннору теперь нельзя, потому что… Да потому что десятки грёбаных «увидимся попозже» да «я устал». Потому что по каким-то причинам он больше не хочет её видеть, и нужно как минимум бросить курить или стать лучше да приятнее, чем она есть, чтобы снова всё было как раньше.

Брошенный на столешницу мобильник завибрировал. Шесть новых сообщений от Стэна – этого странного мальчишки, что притворяется глупым в надежде обратить на себя её внимание. Нечего было и ждать, кроме привычной клоунады о помощи. Мари раздражённо цокнула, открывая переписку. Но, к собственному удивлению, обнаружила там совсем не это:

«Привет, прости, что я такой придурок. Знаю, что веду себя странно и, наверное, порядком тебя заколебал. Просто ты такая весёлая, классная и умная, а ещё ты красивая. И я себе все волосы на башке выдеру, если хотя бы не попробую позвать тебя прогуляться со мной. Можешь не считать это свиданием. Пойдёшь со мной?»

Она молчала несколько минут, таращась в дисплей телефона и не понимая, что чувствует к написанному. Её взгляд вновь упал на домашние вещи. Мари плюнула на сомнения и отправила положительный ответ. Вот только была одна проблема – нужно подняться наверх, в ловушку паука. Зажмурилась, превозмогая страх, и взлетела по ступеням в спальню за чистым бельём. Забралась в душ, приоделась, накрасилась и словно даже позабыла о существовании косматого монстра.

Стэн не нарушил своего обещания. Они просто гуляли. Как друзья. И он смешил Мари. Её уже давно никто не смешил. Стэн вовсе не был глупым, просто по-мальчишески неуверенным в себе, но открытость и мягкость Мари вселили в него небывалый подъём духа. И когда на город легла хромая простуженная тень, он сыграл для неё на гитаре, пока они пили мятный чай на крыльце его дома. «А ведь он очень даже мил. И очарователен, особенно в полупрофиль… Никто никогда не играл для меня». Керамическая кружка согревала руки Мари, а в воздухе ощущалась морозная чистота наступающей зимы, и сердце окутывало волшебством, новизной, движением вперёд. Уют и радость этой минуты укрепляли её обиду на равнодушие Коннора всё сильнее: как он смеет отмахиваться от неё, когда всё могло быть так чудесно?.. Да и при чём тут вообще Коннор? Он даже на гитаре играть не умеет! Пусть хоть поселится жить на своей идиотской работе.

Стэн интересовался программированием видеоигр, и Мари с удовольствием принимала его приглашения посетить выставки, посвящённые технологиям. Ей нравилось слушать его увлечённые рассказы, проникаться планами Стэна связать в будущем профессию с разработками игр и приложений. Но её шаги к нему навстречу были осторожными, неуверенными: в глубине души Мари понимала, что с головой нырнула в эти новые неопределённые отношения исключительно назло Коннору. Что она хочет ему доказать? Ведь её милый друг ничего не знает о том, что происходит в её жизни. И в какой-то момент перемены напугали её.

Задыхаясь от волнения, чувства вины и счастья, она неслась прямиком к дому, что так любила. К тому, без кого потускнели её дни. Не звонила в звонок – барабанила кулаком по двери: дескать, никуда ты от меня не спрячешься, придушу в объятиях, если придётся. Едва ключ повернулся в замке, Мари открыла дверь и бросилась на шею Коннора, целуя то в левую бровь, то в висок. Отступил назад под напором её безумной нежности, обещающей опутать его навсегда. Мари услышала, как сделалось рваным его дыхание, и прильнула сильнее – до нетерпеливого стона, дрожа, привстала на носочки в надежде заковать его понадёжнее.

– Ты… ты бы хоть предупредила, что приедешь, – с напускной сдержанностью проговорил он.

– Задолбал со своими отговорками! Как же бесишь! Сил нет! – жалобно проскулила Мари ему в шею. – Ну, предупредила бы я, и что? Опять сказал бы, что устал и бла-бла-бла… Если что-то не так, говори, нечего замалчивать. Я про себя думаю всякую хрень, уже извелась. Пожалуйста, разубеди меня или согласись! Я так больше не могу.

– Ты это серьёзно? – Чуть отстранившись, Коннор взглянул на неё с растерянной полуулыбкой. – Чего опять накручиваешь себя? Я не думаю о тебе ничего дурного. И никогда не думал, раз уж на то пошло.

– Тогда почему прячешься от меня? Мне иногда кажется, что ты меня отталкиваешь. Вернее, уже не иногда! Сейчас мне постоянно так кажется.

– Я не отталкиваю. Просто… – он явно подбирал слова, и Мари это злило, – просто у меня сейчас сложный период. Столько всего разом навалилось, и кажется, я тону.

– Так расскажи мне. Прошу, – ласково и вкрадчиво добавила она. – Господи, ну нахрена ещё нужны друзья, как не делиться проблемами? – Мари почувствовала, как Коннор пытался легонько отстраниться, и в ответ на это сжала руки в замочек на его шее и прижалась крепче, с вызовом глядя ему в глаза.

– Да там нечем делиться. Это просто усталость. Потом пройдёт.

– Не пройдёт. Возьми отпуск, не знаю, сделай что-нибудь, нельзя же постоянно терпеть вот так.

– Мне не поможет отпуск. – Его губы сложились в печальную улыбку. – И мне нужно побыть одному. Мне тяжело, я устал.

– Хорошо. Ты устал, я слышала это много-много раз, – терпеливо и обстоятельно заговорила Мари, – и вижу, что у тебя глаза закрываются, ты на ногах едва стоишь. Пойдём. – Она потянула его за собой к дивану. – Ложись. Я буду рядом. До самого утра. Если вдруг у вас надо что-то приготовить из еды, я могу помочь, не обязательно Хэнка гонять. Умоляю, позволь мне остаться сегодня с тобой…

Мари показалось, что и без того слишком тёмные в мутном свете лампы глаза Коннора вдруг сделались чёрными. Его рот дрожал, а по мускулам лица блуждала незнакомая, неуловимая эмоция. Он весь источал измождённость, скуку, уныние. Что-то мучило его, но он не желал с ней делиться этим. Как всегда.

– Ты не рассердишься, если я всё-таки побуду один? Не уверен, что тебе нужно тратить на хлопоты вокруг меня время и…

– Не рассержусь, – холодно оборвала она его. – Надеюсь, у тебя всё будет хорошо.

Он что-то проговорил ей вслед тем же измождённым голосом. Наверное, очередное оправдание – Мари уже было наплевать, она даже слышать не могла больше этот голос. Ей не хотелось плакать, не хотелось причитать или жалеть себя. Лишь не слышать его голос.

В первой половине следующего дня её преследовали подавленность и безразличие ко всему: однообразные лица, однообразные уроки и темы для бесед. Едва досидела дополнительное занятие по биологии.

Время клонилось к вечеру, Мари остановилась подле своего шкафчика в пустом коридоре, расставляя учебники и не замечая ничего вокруг.

– Обожаю, когда ты надеваешь эту свою клетчатую юбку с однотонными водолазками: смотришься просто обалденно, – мечтательно раздалось за дверцей шкафчика. Прикрыв её, Мари увидела лучезарную улыбку Стэна.

– Спасибо, – грустно отозвалась она, не зная, как ей нужно реагировать на его солнечный, искренний комплимент. – И ты тоже ничего, – неловко ответила она.

Обнажив красивые зубы с чуть удлинёнными крепкими клыками, он рассмеялся. И Мари почувствовала, как в груди расползается тепло, покалывает в кончиках пальцев и утешает её. Его ясное смеющееся лицо сделалось в её глазах прекрасным и желанным. Она медленно и уверенно прикоснулась к его щеке, в глазах Стэна зажглись озорные огоньки. Отбросив свойственную ему нерешительность, он сжал её за плечи и поцеловал.

За окном густо повалил первый снег едва наступившего декабря, укрывая город белым сверкающим полотном. Мари обхватила руками спину Стэна и ощутила остро, как никогда раньше, свою хрупкую, ускользающую юность. Ей не было страшно, не о чем было жалеть, потому что ожидания неизвестности закончились, и впереди её ждали яркие, пылкие эмоции. Здесь и сейчас. Никаких терзающих «потом». Её жизнь происходила в её руках, на её губах. С понятным и весёлым мальчиком, с которым можно было не стыдиться разницы в возрасте, не гадать, испортит ли она дружбу влюблённостью. Только определённость. И трепет. И жар. Большего ей и не хотелось.

***

Рождество для Коннора – не предпраздничная возня, не суетливые походы по магазинам, пропитанным звуками той самой песни Синатры, не надоедливые рекламные слоганы «успей порадовать своих близких!» и даже не просмотры старых рождественских комедий. Это лишь тихий скрип снега под ногами и бессмертное признание из трёх слов. Этот праздник стал синонимом уютного напоминания о самых важных вещах в его жизни.

Под кружащиеся белые хлопья за окном Коннор думал о том, что Мари не звонила и не писала с того момента, как расстроенная покинула его дом. Тоска и чувство вины усиливали боль от заживающих ран, полученных во время недавней погони. Своевременная операция в лаборатории Майкла спасла от разрушения органы, но повреждения оставили серьёзные последствия, и состояние Коннора сделалось хуже, чем обычно. Хэнк никогда ничего не запрещал ему, но в этот раз запретил: запретил даже выезжать на места преступлений, пока не появится видимых улучшений. Спорить с ним было бесполезно да и попросту глупо. Коннор снова и снова проклинал свою ложь, из-за которой не мог сказать Мари, что с ним происходит. Как же не вовремя она тогда пришла – сразу после того, как он вернулся домой из лаборатории. Целыми днями было плохо и не хотелось, чтобы его видели таким. Он несколько раз пытался позвонить ей, но Мари не брала трубку, а сообщения игнорировала. Но сегодня Коннор заметил, что отправленные сообщения были наконец прочитаны, и это немного обнадёжило его.

Сладкое дежавю – она снова была на пороге его дома, охваченная светом уличного фонаря. Вбежала не поздоровавшись и затряслась в прихожей, начав растирать закоченевшие ладони и ляжки.

– Просто не верится, что где-то необратимо тают ледники, когда здесь такой дубак! – заполошно процедила она, стуча зубами, и с облегчением прислонилась к стене.

– Ты что, больше не злишься на меня?

– Я вообще-то всё время на тебя злюсь! Но сил больше нет обижаться. Какой же ты козёл… – В ответ он посмотрел на неё с раскаянием и потянулся, чтобы обнять, но Мари нырнула под руку Коннора и продолжила: – Скажи, что придёшь к нам на Рождество. Прошу, хоть раз не будь мудаком, когда ты нужен мне. Не обязательно общаться со всеми в гостиной, можешь хоть спрятаться в моей комнате и носа своего кривого, – она произнесла это слово особенно ласково, – не показывать. Просто будь там. Рождество без тебя – не Рождество, – добавила со всей серьёзностью. – Приходите с Хэнком, папа тоже обрадуется.

– Обещаю, что приду.

С грустью смерил расстояние меж ними.

– Хорошо. Я уже ухожу, если что: сможешь остаться в дражайшем одиночестве. До послезавтра. – Мари открыла дверь и перешагнула порог, но остановилась и развернулась. – Ты мой самый близкий друг, и я хочу тебе рассказать. – Её взгляд был решительным и как будто печальным. – У меня… появился кое-кто. Он очень хороший. И действительно нравится мне. Не знаю, насколько всё серьёзно: просто наслаждаюсь тем, что у нас есть. Вот… Хотела, чтоб ты знал.

И морозная мгла выкрала её в свои голодные пустые объятия.

«Умоляю, позволь мне остаться сегодня с тобой», – проиграла его память отчаянный голос Мари.

«Умоляю, останься со мной», – потерянно шепнул в темноту, ощущая, как безжалостно заходится от горя усталое сердце.

Дом Эвансов был полон народу: бабушки и дедушки, Кристина с родителями, из кухни и обратно бегала Кларисса, ставя очередное блюдо с закусками или бокалы, Роджер стоял у камина, развлекая гостей историями со службы: в это Рождество он на удивление не злоупотреблял спиртным. Мари открыла только что прибывшим Хэнку и Коннору, с порога принявшись осыпать их поздравлениями. Через минуту следом за ней подошёл приятной наружности юноша и протянул гостям руку.

– Стэн, – представила своего парня Мари и улыбнулась с толикой неловкости. – А это лейтенант Хэнк Андерсон и мой Коннор… «мой» в смысле, лучший друг, – с коротким растерянным смешком поправила она себя.

«Волосёнки сальные, тощий, высокий, выражение лица весьма неглупое, – подумал Коннор, пожимая руку Стэна. – Он с ней одного возраста и состоит из плоти и костей: логично, что она предпочла его».

– Приветствую, – дежурным голосом робота произнёс Коннор.

– Я так понимаю, вы, лейтенант, работаете с отцом Мэри? – поинтересовался Стэн, когда жал руку Андерсона.

«Мэри?» – безмолвно насупился Коннор.

– Мы оба с ним работаем, – ответил Хэнк.

– Ого, так много копов сегодня в доме! Главное теперь не делать ничего противозаконного, – неуклюже смеясь, произнёс Стэн, но его шутку поддержали лишь снисходительными улыбками. Мари утешающе переплела свои пальцы с его, и Коннор скрежетнул зубами, увидев это.

– Пойду выпью. – Хэнк откашлялся и бодро прошёл в гостиную.

– Тебе налить чего-нибудь? – заботливо обратилась Мари к своему другу, деликатно положив руку ему на плечо.

– Спасибо, я попозже: чувствую себя что-то не очень.

Внутри всё болело, а из-за нервов начало сжиматься, и боль становилась сильнее. Его родная Мари, одетая в белое вязаное платье со снежинками, и с небрежно собранными несколькими прядями на макушке казалась чужой и недосягаемой. Коннор поймал себя на мысли, что словно даже не имеет права прикоснуться к ней. Мари хохотала в компании Крис и своего парня, прижимающего её к себе за талию: они обсуждали темы, которые он не смог бы поддержать. Зато бабушки Эванс и Флетчер очаровались учтивостью «этого молодого симпатичного детектива» и забрасывали Коннора странными вопросами о работе и его отношениях с их внучкой. Спустя час тяготящей болтовни он улучил момент и незаметно скрылся в комнате Мари. Праздник не приносил никакой радости, люди надоели, ревность извела, но, к счастью, самочувствие стало немного лучше.

Ему нравилось наблюдать за плавно падающим снегом в тишине и приглушённом свете огоньков, считая снежинки. Счёт всегда успокаивал. Внизу стало очень шумно, включили музыку, бокалы зазвенели. Быть на празднике лишним оказалось тоскливо и мучительно. С машинной рациональностью Коннор попробовал найти положительные стороны в сложившейся ситуации, убедить себя, что этот паренёк всё равно не будет с ней вечно, но в итоге психанул от бессмысленности этого занятия и перестал.

Скрипнула дверь, и в комнату медленно вошла Мари, балансируя и стараясь не пролить содержимое тумблера¹{?}[широкий низкий стакан, используемый для крепких спиртных напитков.], который несла. Захлопнула ногой дверь, плавно подошла и вложила в руку Коннора стакан с эгг-ногом²{?}[сладкий напиток на основе сырых куриных яиц и молока. Популярен в США и Канаде, странах Южной и Центральной Америки, Европе. Является традиционным рождественским напитком.].

– Сходи поешь чего-нибудь, хоть немножко, – упрашивала она его хитрым ласковым голоском. Он любил этот плутоватый умасливающий тон и забавные гримаски, которые он обычно сопровождал, но сейчас лицо Мари было полно волнения. – Посмотришь за дверью минуточку? Если что, дёрни за рукав. – Она открыла окно и воровато высунулась наружу, впервые без стеснения закурив в присутствии Коннора. Сделала пару коротких затяжек и с недоумением посмотрела в его сторону. – Ты не удивлён?

– Да я и так знаю, что ты покуриваешь. У тебя вся верхняя одежда табаком провоняла, – улыбнулся он, сделав маленький глоток.

– Я брошу.

– Агась, – спародировал он её манеру.

– Честно-честно!

– Если захочешь, бросишь. – Коннор пожал плечами. Ром обжёг его пустой желудок, в конечностях начало покалывать.

Мари поёжилась от холода, потушила окурок о подоконник и закрыла окно. В комнате запахло морозом и табаком с ароматизатором корицы. Привычным небрежным движением затянула потуже собранные под резинку пряди и пригладила распущенные снизу. Коннор залюбовался ею и очарованно сглотнул, затем отставил тумблер и поднялся с кресла. Она удивлённо задрала голову и уставилась на его решительные черты, изрисованные переливчатой тенью и мерцанием огоньков. Коннор бережно заключил в ладони любимое лицо напротив и не мог оторвать взгляда от застывших клякс света внутри зрачков Мари. Его губы чуть открылись и с нежностью припали к её щеке. К другой. Ко лбу, к подбородку. Он не переставая легонько целовал её глаза и скулы. Рыдания жгучей верёвкой сдавили горло: «Драгоценная, родная, любимая, настоящая», – лихорадило его неугомонные мысли. Тело била дрожь – не жалкая имитация. Жаждущие губы наконец-то чувствовали её кожу, ощущали тепло: «Даже если всё провалится к чертям и я умру, мне не о чем жалеть… До чего хорошо! Вечность бы целовал твоё лицо, моя милая. Моя Мари».