Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Вереница допрашиваемых тянется бесконечно. Макс уходит часто в комнату допроса, услуги же Эрика требуются пару раз. Сначала Мэттьюс вызывает его к мужчине лет сорока с запавшими глазами. У того мелко трясутся руки. Боится. Но почему-то не раскалывается. Джанин говорит, что он Дивергент, этим своим хорошо поставленным, практически менторским тоном. Эрик с безразличным видом сдирает ему кожу с пальцев. На третьем пальце мужчина ломается, и орет, и плачет, и просит. Он рассказывает все, что хочет знать Джанин Мэттьюс о планах афракционеров. Глава Эрудиции остается довольной, а Эрик смывает с запястий кровь, попавшую на кожу, несмотря на резиновые перчатки. Мужчина любит работать чисто, но не всегда получается.

Второй раз Эрика вызывают уже после полудня, когда он откровенно чуть ли не спит в мягком кресле. Сидит, развалившись, широко расставив ноги, запрокинув голову так, что кожа на затылке смещается. Он сдергивает с себя дремоту быстро, встает на ноги и идет в комнату для допроса. Увиденная там картина ему совершенно не нравится. На железном стуле, прикованная наручниками, сидит девушка. Кожа смуглая, волосы черные, длинные. Ее можно было бы принять за Кристину, но девица явно выше. У Эрика дергается кадык, когда девушка поднимает голову и вперивает в него свой взгляд. Она смотрит точь-в-точь как Кристина.

– Она перешла в Бесстрашие из Искренности, – зачем-то сообщает Джанин Мэттьюс, складывая руки на груди. – Зовут Эвелина, – и улыбается.

Эрик бросает взгляд на лидера Эрудиции. Мэттьюс ведет себя странно. Обычно она никогда не сообщает ни имя жертвы, ни какую-либо другую информацию о ней. Она просто приказывает делать. Едва шевелит губами, совершает движение головой. Джанин приваливается к стене и ждет начала. Эрик же смотрит на девушку. У нее кожа в татуировках. Вон какие-то письмена вьются по правой руке до самого локтя. Эрик медлит. Джанин нетерпеливо постукивает носком темно-синей лакированной туфли. И мужчине приходится преодолеть это неприятное, сосущее чувство где-то под ложечкой. Девчонка не орет, хотя он сдирает ей кожу со всех десяти пальцев, и кровавое мясо плотью трупа смотрится под тусклым светом электрической лампы. Девушка по имени Эвелина умирает от потери крови и болевого шока, так и не произнеся ни слова. Эрик отмывает свои руки под водой долго и тщательно, и по горлу ползет что-то склизкое и неприятное. Джанин Мэттьюс продолжает стучать своими каблуками в комнате для допросов. Эрика в тот день больше не вызывают. А он все сидит и думает, почему эта девчонка была так похожа на Кристину.

– Зачем ты с Мэттьюс? – задает Эрик вопрос Максу, когда рабочий день подходит к концу.

Они стоят около огромного окна, в котором открыта форточка, и курят. Вечереет. Бледно-оранжевая полоса прорезает небо, и солнце начинает клониться к горизонту. Макс смотрит на своего подопечного едва удивленно.

– Ты никогда об этом не спрашивал.

– Теперь спрашиваю.

Эрик злится, и Макс вздыхает.

– Этому городу нужна единая система правления, а не фракции. Я так думаю давно, – Эрик смотрит, Эрик ждет продолжения. Даже сигарета тлеет в его руке. – И Джанин Мэттьюс – не самое плохое начало. Она сможет построить единую систему, а потом можно найти и кого-то не столь властного, кого-то попроще, посговорчивее.

Эрик качает головой, Эрик усмехается.

– Никогда не думал, что ты хочешь власти.

– Я и не хочу. Мне всего лишь нравится самому решать, какой будет мой завтрашний день. – Макс затягивается, выдыхает дым. – Знаешь, в чем проблема Джанин? Она слишком тщеславна. Это ее и сгубит. Рано или поздно.

Эрик всегда знал, что у Макса есть свои цели. Он умен и никогда не говорит открыто о том, что им руководит. Он любит прикидываться тем, кто мало что понимает в тех сферах, что не касаются армии, войны и вывернутых кишок. Но Эрик давно просек, что это не так. Макс – умелый игрок. И думается мужчине, что Джанин Мэттьюс этого не понимает, слишком уверенная в своем превосходном уме, слишком жадная до власти. Тщеславие действительно губит. Сгубило многих до нее, сгубит и после. И еще пренебрежение людьми. Если бы Эрику не было так похуй на те идеи, что проповедует Мэттьюс, и на саму эту суку из Эрудиции, то, наверное, он бы оскорбился. Но люди, вызывающие безразличие, не стоят и единой эмоции. Он, конечно, похож на болванчика в этой системе, на тупого деревянного солдатика, следующего приказам. Но Эрик всю жизнь верит Максу. И если Макс уверен, что эта сторона правая, то пусть так и будет.

Когда Эрику какой-то мальчишка в темно-синих шмотках Эрудиции сообщает, что его в своем кабинете ожидает Джанин Мэттьюс, мужчина удивляется. Он выбрасывает сигарету в окно легким щелчком пальцев, хмуро смотрит на Макса, тот лишь жмет плечами в ответ, мол, я не знаю, в чем дело. Эрик чешет затылок, стоит, но делать нечего, надо идти. Он одергивает кожанку с заклепками и широким шагом направляется в кабинет к змее в профессорских очках. Джанин сидит за столом, склонившись над какими-то бумагами. Видимо, изучает отчеты о сегодняшних допросах, которые – Эрик уверен – уже были составлены.

– О, Эрик! – оживляется она, – садись, – захлопывает папку и откидывается на спинку стула, сложив руки на груди.

Женщина смотрит на него внимательно. У Джанин Мэттьюс точеные, острые скулы, о которые можно порезаться. У нее красивая шея – замечает Эрик, —, а волосы светлые, стянутые в тугой пучок. Она вся сама состоит из прямых линий. Вон плечи пиджака прямоугольной формы, и сам крой костюма идеально выверенный, насквозь пронизанный Эрудицией. От женщины за столом веет властью, умом, самодостаточностью, уверенностью в себе и холодом. Глаза ледяные. Даже хуже, чем у него. Словно у их обладателя нет души. Она изучает Эрика несколько секунд, едва склонив голову.

– Эрик, – тянет она его имя, – мне не нравится, как ты себя ведешь. Слишком много хамства, самовольства и ослушания. Ты стал медлить, а должен выполнять приказы.

Это она о девчонке. О том, как он смотрел на пленницу на стуле, на ее полыхающие яростью глаза, и видел другую. И почти не мог. Почти.

– Мне нужны верные люди. В таком деле они нужны каждому, – Джанин отодвигает стул, встает, поворачивается к окну и смотрит на то, как Чикаго заливает свет заката. – Я хочу дать этому городу то, что он заслуживает. Единую ветку власти, сильную, цельную, где не будет разобщенного хора голосов. Афракционеры – помеха, которую я устраню. Но рядом со мной должны быть верные мне люди. Ты понимаешь?

Мэттьюс поворачивает голову, бросает взгляд на мужчину, мягкий, будто материнский. Эрик и не знал, что эта женщина умеет так смотреть.

– Все это требует больших сил. Все эти идеи, их реализация. Это так трудно, Эрик, чтобы каждый понял, насколько важно то дело, которым я занимаюсь, как этому городу необходимо единство. Сами люди страдают. Война – это плохо. И войн не должно быть.

Мужчина думает о том, что Джанин Мэттьюс говорит с ним, словно с несмышленым мальчиком, который совершенно не знает о том, как устроен мир. Его это задевает. Возможно, даже по-детски. Злит. А вот это совершенно точно по-мужски. А женщина, тем временем, огибает стол, опирается о него бедрами, так, что Эрик отлично видит линию ее ног, прикрытых темно-синей юбкой до колен, и острые шпильки лакированных туфель. Джанин Мэттьюс выглядит утонченно и элегантно – эту женщину даже можно было бы назвать красивой, если бы ее взгляд не был таким колючим.

– Так вот, Эрик, – продолжает лидер Эрудиции, – ты можешь гарантировать мне свою верность?

Эрик не мнется, Эрик отвечает тут же.

– Могу. – Если может Макс, то может и он.

Джанин смотрит на него с легкой улыбкой на губах, потом едва видимо кивает.

– Хорошо, очень хорошо, – тянет она, едва елейно, и эти новые, только что появившиеся в ее голосе интонации отчего-то Эрику совсем не нравятся. – И для того, чтобы быть в этом абсолютно уверенной, я решила все твои проблемы.

Эрик моргает. Глухо и непонятно.

– Что?

Мужчина слышит свой голос будто издалека, странный, чужой, не принадлежащий ему.

– Я говорю, что ты свободен ото всех своих проблем, – терпеливо повторяет Джанин Мэттьюс, а потом добавляет с обманчивой, змеиной добротой, – не стоит благодарности, – и улыбается.

Эрик чувствует, что в груди встает ком, нарастает и давит, грозя порвать кости, мышцы и кожу. Эрик знает, что все это значит. И сердце ухает вниз. Пафосно и помпезно. Как в дурацких книжках. Но так ощутимо. До боли за грудиной. Он и не знал, что-то место у него может болеть. До этого момента. А в ушах все стоит хорошо поставленный, почти ораторский голос Джанин Мэттьюс.

Ты свободен ото всех своих проблем.

Когда приходит осознание, Эрику хочется кричать.

========== Глава 43 ==========

Гул торопливых, резких, размашистых шагов разносится по всему коридору, отдается отзвуком на лестничных пролетах, которые Эрик преодолевает с поразительной быстротой. Он идет как стрела, целенаправленно, так, что люди, попадающиеся на пути, почти отскакивают в сторону. Только взглянув в глаза мужчине, перечить не захочется. Он – камень, спаянный изо льда, черный, словно густой дым, и взгляд у него такой. Страшный-страшный. Зверь. Не человек. Лютый, лихой, безмерно опасный. Эрик старается держать себя в руках. Не думать. Идти. Бежать. Нестись. А чертов коридор все не кончается и не кончается. Не кончается, сука. Эрику хочется орать, орать так, что задрожат стены. Нет, не думать. Не думать до тех пор, пока не увидит сам, пока не удостоверится в тех мыслях, что роятся в его голове. Глупо, конечно, как в детстве, но так проще. Взрослый человек где-то внутри знает, что все так, как он думает. Это ведь реальный мир, детка. Грязный, вшивый, продажный, лицемерный, скотский, блядский. И он – одна из последних тварей. А твари, как известно, не ходят в белом, и сопливого счастья у них не бывает. Лишь темень и чернота. О да, Ад его ласкает.

Эрик вспоминает слова Джанин Мэттьюс, этой дорогой, вышколенной и умной женщины, ее ядовитую улыбку на губах, ленивое движение рук и глаза, в которых такое удовлетворение всем тем, что она из себя представляет. Мэттьюс кичится своей кровавой империей, построенной на костях фракций, их жителей и всего города. Она сидит во главе стола, за которым трупы. Мертвецы смотрят на нее пустыми глазницам, раболепщут гниющими языками. А ей так нравится, так по сердцу этот мертвый мир. Такое блядство. У Эрика давит в груди, и шум в ушах нарастает. Ощущение, словно тебя подвесили вверх тормашками, и вся кровь прилила к голове. Джанин рассматривает свои ухоженные ногти на руках, никогда не знавших оружия, и произносит один сакраментальный монолог. Монолог, который заставляет задуматься о том, что он, Эрик, не только скотина и сволочь, а еще и человек. Это все боль за грудиной. Такая зудящая, ноющая, готовая прорваться сквозь все щели, когда тормоза сорвет.

– Ко мне приходил мальчик, – говорит Джанин, и картина того, как двигаются ее губы, так и стоит у мужчины перед глазами, – Калебом Приором звать. Хороший такой мальчик. Умный, а главное смышленый, – у Эрика дергается кадык, – мальчик рассказал мне одну интересную вещь. Он видел среди нас девчонку, которая не может тут быть. Лучшие друзья Трис Приор не предают ее. Они ведь все такие до омерзения правильные и порядочные, как и сама девка. Так считает Калеб. И я ему верю, – добавляет она. – И вот тогда я подумала, что среди нас есть предатель, крыса, которая стучит нашим врагам. Я повелела провести обыск. Тщательный и дотошный, тайный, чтобы об этом никто не узнал. Зачем пугать крысу? Ее надо приманить сыром, а потом прихлопнуть. И каково же было мое удивление, когда я нашла крысу. Эрик, – тянет она, елейно, театрально, деланно и жеманно, насмехается, наслаждается, – мне жаль тебя. Девчонка запудрила тебе мозги. Но я решила тебя простить. Ты – ценный человек. Никто не умеет добывать информацию из арестованных лучше тебя. – Палач он, палач. И отлично это знает. – Считай это моим благословением, моим прощением. И никогда так больше не поступай. – Последнюю фразу Джанин Мэттьюс произносит холодным, острым, как наждачная бумага голосом, и металл звенит в ее тоне. И тогда Эрик понимает. Она зла и разъярена. Финал.

Мужчина плохо помнит, как срывается с места, как громко хлопает дверью кабинета лидера Эрудиции, как проносится мимо охраны, взирающей на него так, словно увидели зверя. А он зверь и есть. Самый опасный и страшный монстр на свете. Он рвет на куски мяса, в клочья, ломает кости и хребты. Просто чертов сукин сын. Когда перед глазами Эрика появляется знакомая дверь его квартиры, мужчина застывает, переводя на мгновение дыхание. Он взмылен. Вся шея и спина мокрые от пота. Это адреналин, это страх, это напряжение, это бег – ядреная смесь ощущений, глухих, затравленных чувств. Эрик решительно отпирает дверь и заходит в собственную квартиру.

Первое, что он видит – это распахнутая дверь, ведущая в ту, другую комнату, в которой все эти недели жила Кристина. Дверь раскрыта широко, так широко, как он никогда ее не оставлял. Эрик смотрит на дверь, как на мохнатое, многоногое чудище. Он закрывает глаза на мгновение длиной в секунду и делает шаг. Он знает, что там увидит. И не совсем понимает, насколько готов к осознанию, к понимаю, к принятию, и как прогнать это дурацкое чувство неуместной надежды, слабый, тлеющий уголек, который, как ему казалось, он потерял в далеком детстве, еще тогда, когда его родители не вернулись за ним.

Эрик заходит в комнату медленно, будто таящийся зверь. Его черные ботинки с тяжелой подошвой ступают аккуратно и мягко. Рука находит пистолет, затолканный за пояс джинсов – металл нагрелся от соприкосновения с телом. Но как только Эрик видит ее, то понимает, что оружие ему не нужно. Она лежит на полу, чуть разбросав руки в стороны и едва согнув ноги в коленях. Босая – он видит темную точку родинки на щиколотке, которую целовал несколько раз. Рот ее чуть приоткрыт, и глаза широко распахнуты – в них застыло удивленное выражение. Ее кожа кажется все еще теплой, но Эрик знает, что это обманчивое ощущение. Скорее всего, девушка лежит так уже несколько часов. Мужчина присаживается на корточки и смотрит на нож, вошедший через плоть прямо в сердце. У него блестящая, металлическая рукоять, на которой, конечно же, не осталось никаких следов. Убийца был тенью, призраком, и убил он безболезненно. Эрик кривит губы. Стоит сказать спасибо, да? Он проводит пальцами по лицу, отражавшему когда-то такой яркий и броский спектр эмоций, но веки девушки не опускаются. И она так и остается лежать, смотрящей в потолок. Эрик нервно сглатывает – всего лишь простое движение, и сжимает руки в кулаки, снова прикрывает глаза на мгновение, считает до десяти. Чтобы унять бурю в груди, слишком страшную, чтобы позволить ей вырваться наружу, слишком опасную даже для него самого. Он прикасается пальцами к месту, куда вошел нож, и на коже остается густеющая кровь. Бордовая, темная.

Кристина мертвая. И это уже ничто не исправит.

Мужчина смотрит на девушку долго, так долго, что ему начинает мерещиться, будто она просто спит на полу. Но торчащая рукоять острого ножа из груди напоминает ему о том, что это было дыхание смерти, скосившее одну жизнь. Взгляд серых глаз натыкается на медальон на тонкой, женской шее. Тот самый, который он ей дал. Подарил. Пусть будет подарил. Она носила медальон, и металл был часто теплым от соприкосновения с мягкой девичьей плотью. Эрик срывает его с мертвой шеи, сжимает в кулаке, так, что огонь, вырезанный на железе, отпечатывается на широкой ладони, а потом убирает в нагрудный карман куртки, пачкая украшение темной кровью.

Эрик не хочет смотреть на Кристину, на то, чем она стала по его вине. Так ведь всегда. Пора привыкнуть, что он разрушает все, к чему прикасается. Сгинули его родители, погибли Алиса и Амелия, спился и угодил в тюрьму Фрэнк, родная фракция стала руинами. Если бы у него были друзья, и те бы полегли. А Кристина… Кристина была просто девушкой. Забавной, смышленой, умной, милой, бесстрашной, сильной, в равной степени восхищающей его и вызывающей раздражение из-за своих слабостей. Она была вкусной и сладкой, как ни одна женщина до нее. Она была самой настоящей из всех, кто случайными путниками, белесыми фигурами проскальзывали в его неправильной, изломанной жизни. Она была живой. А он ее уничтожил. Эрика тянет расхохотаться. Зло, сардонически и глумливо. Он ведь паскуда, собака, скот. И вот это все – его хуевая жизнь. Такая хуевая, что только смерть жмет ему руку.

Наверное, он влюбился. Как мальчишка, у которого играет тестостерон. Как мужчина, который никогда до этого не любил женщин. Как человек, далекий от любви, но способный на нее в исковерканной и перевернутой форме. Наверное, все было так. Он не знает. Эрик просто смотрит на труп Кристины и ощущает пустоту размером с шар. Она давит изнутри, обрушивает на него свои бастионы тишины и отчаяния, таких знакомых, почти родных чувств. Теперь внутри него – эта самая тишина. Мертвая, призрачная. Буря ушла, стихла, так и не начавшись. Если когда-то и был шанс на свет, то теперь он пропал. Безвозвратно. Эрик не чувствует ничего. И называет себя скотиной. Девушка мертва, так чего он стоит и пялится на нее, не ощущая внутри даже легкого намека на едкую боль? Как там обычно говорят? На виски должно давить, руки должны трястись, глаза должно щипать. Баста. Он опустошен. И больше ничего.

Эрик смотрит на труп Кристины еще несколько секунд, затем разворачивается на пятках и выходит. Решение приходит само собой. Действия ему заменяют чувства. И он всегда это знал.

Мужчина закрывает дверь квартиры со знакомым щелчком замка, идет прямо по коридору в самый конец, открывает дверь, ведущую на лестницу черного хода, и начинает считать ботинками ступени. Ему надо будет пройти несколько сотен ступеней, затем пару коридоров, в которых могут попасться люди, потом еще несколько лестничных пролетов и длинный тоннель. Что будет в его конце, Эрик знает. И это – его решение. Принятое в один миг, безоговорочное, подогретое всем тем вязким раздражением, копившимся внутри последние недели. Смерть Кристины стала катарсисом, отправной точкой, низким стартом оглушительного финала.

Эрик не хочет никого встречать на своем длинном пути. Просто не надо. Не тогда, когда он такой. Такой пустой, такой полый, такой поразительно спокойный. Он давно не был таким сосредоточенным, таким серьезным, настолько собранным, что слышит писк мышей за плинтусом. Машина. Нелюдь. Вот кто он. Что там девочка делала? Что там говорила? Взывала к его человечности? А он не человек. Вот такая жестокая ирония. Собака, пес, ублюдок и тварь – слова, как музыка для его ушей. Вот кто он. Повтори, мать вашу, повтори и запомни. На всю жизнь. На все гребаные года, которые еще предстоит прожить, пока не сдохнешь в сточной канаве, грязной и гниющей.

Мужчина идет по плохо освещенному коридору, в противоположном конце которого черной точкой мелькает дверь, за которой лестница, ведущая к тоннелю. Тайный ход, о котором знают лишь единицы. И как ему так повезло, что он в числе избранных? Сука в синем вся станет цветом лица в тон своему костюму. Эрик это предвкушает. Джанин Мэттьюс его многому научила. Очень многому. Жестокости, которой бы позавидовал сам Фрэнк. И эта жестокость не физическая, она моральная. Мэттьюс научила его изгаляться искусно, лишать людей самого дорогого. И речь не о пальцах, ногах или руках, даже не о жизни, речь об идеях. Отобрать у Джанин Мэттьюс ее идею, лишить ее власти и сил – это самое сладкое, и это зрело давно. Смерть девушки – лишь тот толчок, который прорвал плотину плохо сдерживаемых черных чувств. Эрик знает, что Джанин Мэттьюс заслужила падения. Куда больше, чем он. И он будет ее судьей и ее палачом. Не Макс, не Эвелин Джонсон, не Тобиас Итон, не Трис Приор, а он. Потому что он имеет на это право, потому что сука из Эрудиции преступила пресловутую черту. А за чертой всегда бездна.

Хлопает дверь, и Эрик отрывается от своих мыслей. На его пути вырастает мальчишеская фигура. Какой-то очкарик в синем, очередной Эрудит. Тупая фракция. Как же он ее ненавидит. Мужчина и юноша проходят мимо, едва задевая друг друга плечами. Эрику мальчишка кажется смутно знакомым. Это что-то в чертах лица. Едва уловимое, будто он видел его уже где-то раньше или кого-то, похожего на него. Мысль пронзает мозг острой спицей. Эрик делает все молниеносно: он хватает юношу за руку и заставляет того удивленно обернуться. Это всего лишь догадка, мутный образ и не более. Он может и ошибаться.

– Ты Калеб Приор?

Юноша смотрит на него во все глаза, а потом отвечает:

– Да.

И это маленькое слово, сказанное спокойным, несколько недоуменным тоном, срывает башню. Эрику застилает глаза кровавая пелена. Та самая, которая покрывала ему зрачок, когда он избивал Эдварда за проявленное насилие над Кристиной, та самая, которая врезалась в радужку его глаз, когда он пытал Уилла после попытки того убить Кристину. И вот опять. Все сводится к ней. К этой девочке. Мертвой и холодной, словно камень.

– Помнишь подругу своей сестры? – Калеб дергается, пытается выдернуть свою руку из стального захвата чужих пальцев, но те стискивают предплечье юноши лишь сильнее. До синяков. – Помнишь, как ее звали?

– Ты о Кристине? – Приор непонимающе моргает, и на его лице читается такое откровенное желание уйти отсюда как можно скорее.

– Да, я о Кристине, – скалится Эрик на манер дикого, неприрученного зверя, обнажает свои белые зубы. И в этой улыбке Калебу видится собственный страх. – И она мертва по твоей вине.

Первый удар приходится на лицо. Калеб Приор ничего не может понять, когда тяжелый, жесткий кулак смещает его нос в сторону, заставляет голову запрокинуться. Он запинается пяткой о собственную ногу, и лопатками бьется о холодный камень безмолвной стены. Пытается открыть рот, что-то сказать, но Эрик вновь бьет его по лицу. Перед глазами Калеба пляшут цветные пятна, яркие всполохи искр. Все его высокое и худое тело едет вниз. Он хватается руками за лицо, ощущая, как хрустят зубы на языке, как всю ротовую полость окрашивает в красный цвет. У жидкости соленый вкус. Следующий удар Эрика приходится прямо в живот, еще один по ребрам, и следующий, и еще один. Пока мужчина не слышит хруст, который его удовлетворяет. Он бьет ногами по лицу и животу Калеба. Смачно, до хлюпанья и цветастых гематом. Бьет и бьет, не в силах остановиться, пока скулящие звуки человека на полу не затихают. У Эрика вздымается и опадает грудь, сердце ходит ходуном, бьется со страшной, нечеловеческой силой. Носок черного ботинка окровавлен, весь испачкан в бордовой жиже. Такой привычный цвет, знакомые пятна. Эрик заносит ногу для очередного удара. Он будет бить и бить, пока злость не уляжется, даже если мальчишка превратиться в кровавую кашку из костей и мяса. Черные, темные эмоции патокой скользят внутри. Такие привычные, такие родные, такие знакомые. Убить, уничтожить. Просто мальчишка. Просто пара неосторожных слов. Где-то в сознании мелькает мысль, что он не хотел убить, лишь донести. Гаденыш.

– Эрик, хватит! – кто-то хватает его за руки, пытается оттащить от нешевелящегося юноши. – Эрик, довольно! – ор в самое ухо. – Ты его убьешь! —, а мужчина вырывается. Добить. Изничтожить. Раздавить. Мразь такую. Гниду. – Эрик, хватит!

Чужой кулак целует его небритую щеку. Мужчина делает несколько шагов назад, стараясь сохранить равновесие, трясет головой и поднимает глаза. У Макса сбилась куртка и футболка, он тяжело дышит и смотрит на Эрика дикими глазами. И тогда мужчина поворачивает голову. Мальчишка на каменном полу не шевелится. Макс смотрит на него с ужасом, садится на корточки рядом с Калебом Приором и проверяет его пульс. Эрик с каким-то безразличием наблюдает, как все лицо юноши наливается одной, ярко-лиловой гематомой.

– Он едва дышит, – шипит Макс. – Ты с ума сошел?! – ну вот, снова. Праведный Макс приходит в нужный момент. Умный, справедливый, хороший Макс, который на самом деле ничуть не лучше Эрика. Ну только людей до смерти не забивает. Почти. – Ты его изувечил!

– И что, блять, дальше?! – Эрик орет, Эрик себя не контролирует. Слишком взмыленный и вздыбленный, словно загнанная скаковая лошадь.

– Эрик, – человек, всю жизнь бывший ему наставником, смотрит на своего подопечного, которого он еще помнит маленьким мальчиком, и такая тревога в его глазах. Макс слишком хорошо знает Эрика. Даже чересчур. – Что случилось? Говори.

– Да пошел ты в пизду, – ярится Эрик, бросая те слова, которые никогда и подумать не мог сказать Максу. – Понял? Вали туда со своими гребаными вопросами, со своей хуевой заботой. Ты лучше скажи мне, на кой-черт тебе вся эта война и этот разрушенный город? Баба знает о том, что ты ею просто пользуешься? Ее руками строишь свой хренов мир? А? – Макс молчит. Эрик никогда в своей жизни не был так зол, так лют, никогда не произносил подобных слов. – Вы все такие ублюдки. Прямо как я. – Эрик хохочет. – Только знаешь, в чем прикол? Я – еще не самая большая скотина. И по идее, это должно пиздец как льстить. Но мне вот как-то похуй.

– Эрик…

– Не будет твоего мира, Макс. Ни твоего, ни Мэттьюс. Не будет. Запомни это.

– Эрик!

Но мужчина уже уходит. Просто разворачивается на пятках и идет, оставляя за своей спиной опешившего, растерянного Макса, совершенно не понимающего, в чем причина срыва Эрика. Макс лишь знает, куда он идет. Знает и не останавливает. Потому что в Эрике есть что-то такое страшное. Он видел его разным. Злым, раздраженным, ненавидящим, лютым, нетерпеливым, жестоким, но никогда таким… таким… таким… Отчаявшимся? То ли это слово? С Эриком что-то не то. Он на грани. На грани мыслей и чувств, всех эмоций, которые только может испытывать человек. А еще он изменился. Макс видит это отчетливо. Изменился, потому что впервые принял свое важное решение. Речь о войне, речь о том, что его воспитанник и ученик хочет сделать. И сделает. Макс не сомневается. Ну что ж, Джанин, это крах. И если бы даже в магазине его пистолета были пули, Макс знает, что не смог бы наставить дуло на Эрика и выстрелить ему в спину. Даже во имя идеи. Вот так и рушатся революции. Из-за человеческого фактора, из-за привязанностей и симпатии, из-за чувств. Иногда откровенно жаль, что люди – не машины. Тогда бы мир был куда проще.

Эрик минует несколько поворотов сужающегося коридора, останавливается около огромной железной двери, перегораживающей коридор, на панели набирает хорошо известный ему код, и кнопки пищат под его пальцами. Дверь раскрывается плавно, створки отъезжают в стороны беззвучно, и Эрик шагает в темноту. У него нет с собой фонарика, лишь зажигалка. Но мужчина знает, куда надо идти. Он прикасается рукой к стене, шершавой, с рытвинами и косой кладкой кирпича, и идет вперед. Дорога неблизкая, и к тому моменту, когда показывается поверхность, Эрик уже продрог. Когда он ступает на свет и чувствует запах земли и травы, то слышит щелчок взводимого курка. Охранники. Ну конечно же, само собой. Он бы удивился, если бы их не было. Очень бы удивился. На улице стоит вязкая, густая ночь. До носа мужчины долетает запах костра, а до ушей – тихие голоса и даже смех.

– Стоять! – командный, уверенный тон.

Вспыхивает электрический свет – яркий белый столп, направленный прямо на Эрика. Мужчина щурится, поднимает руки, демонстрируя собственную безоружность, пытается привыкнуть к слепящему свету. Но глаза слезятся, все перед ними стелет белой пеленой – слишком резкая смена тени на свет. Но вот способность видеть возвращается к Эрику, и он отчетливо различает дуло пистолета, направленное прямо на него. Черная дыра зовет и манит его. Эрик переводит взгляд с пистолета на того, кто держит его в руках. Он ожидает увидеть какого-нибудь зеленого новичка, которого поставили охранять один из тайных выходов из здания [тайный выход? не такой-то уж он и тайный], но вместо этого видит человека, которого ожидал найти здесь меньше всего. Но оно к лучшему. Это, определенно, к лучшему.

– Что мешает мне пристрелить тебя прямо на месте?

– Спокойно, Четыре, – говорит Эрик, смотря прямо в глаза своему извечному сопернику Тобиасу Итону. Потрепанному войной, выпачканному в земле, с заросшими подбородком и шеей, с лишними шрамами и ранами, но определенно живому. – Я пришел сдаваться. И говорить, – добавляет Эрик.

– Говорить?

– У меня есть информация, которая очень понравится твоей матери.

Кристина закусывает губу, заправляет короткую черную прядь за ухо и переворачивает страницу. Смотрит на очередной лист, испещренный маленькими печатными буквами, бессмысленным взглядом, выдыхает воздух и запрокидывает голову, закрывая глаза. Ей надо к друзьям. Просто решиться. Просто уйти. И предать Эрика. Предать? И когда только она стала мыслить так? Она не предает. Она совершает благое дело, останавливает тиранию и бессмысленную бойню. Это шанс на мир, и она не имеет права сидеть здесь и мяться. Она давно уже должна была все решить. Но Эрик…

Ход ее мыслей прерывает копошение в замочной скважине. Кристина хмурит брови. Он сегодня рано. Она откладывает книгу, даже не потрудившись заложить место, которое читала, закладкой, соскальзывает на пол босыми ногами и почему-то улыбается. Совершенно глупая, неуместная улыбка. Но ей хочется, господи, так хочется видеть этого человека. Просто потому, что это он. Вот такой, какой есть. Она почти привыкла, почти научилась наслаждаться его молчаливым обществом и колючими взглядами. Это Эрик. И он всегда будет таким.

Когда дверь распахивается, Кристина видит человека в черном и с маской на лице. Она ждет, что он сдернет ткань, но вместо этого человек в несколько широких шагов подходит к ней. И только тогда, когда он оказывается достаточно близко, девушка понимает, что происходит что-то не то. Эрик двигается иначе. Более грузно, но в то же время быстро и пружинисто, как большая, тяжелая кошка. Кристина даже не успевает издать ни звука, как рот ее накрывает широкая ладонь, и грубые волокна перчатки царапают нежную кожу девичьего лица. А в следующее мгновение девушка ощущает укус острой стали – нож входит в плоть, как в масло. Лезвие застревает по самую рукоять, пронзая сердце. Последней, запоздалой мыслью в сознании Кристины мелькает очевидная истина. К ней пришел не Эрик.

========== Глава 44 ==========

Закатное солнце уныло бредет по горизонту, бросая косые лучи на зеленеющий лес с правой стороны. Вперед вьется дорога, проторенная машинами Бесстрашных, и обрывается где-то в неизвестности. Слева поднимается высокий холм, скрывая от человеческого глаза, лежащие за ним просторы. Эрик сидит на капоте большого и грузного джипа со стальными решетками на окнах, выкрашенного в густо-темный черный цвет. Колеса у машины огромные, резина на них новая. В багажнике лежат несколько автоматов, набор ножей, еще пистолеты разного калибра, есть кастеты и еще какое-то оружие. Его готовил не Эрик, а Брайан – человек, которого сам Эрик увидел впервые несколько дней назад. Угрюмый, молчаливый, собранный, с бритой головой и наколками на костяшках. Сначала Эрик думал, что тот просто не любит говорить еще больше, чем он сам, но оказалось, что Брайану отрезали язык несколько лет назад. Теперь он постоянно молчит и смотрит на мир своими узкими глазами. Кожа у него выжженная, а на руках много шрамов. Такого количества нет даже у Эрика. Но боец Брайан отменный. На его счету большое количество выполненных операций, а еще умение беспрекословно подчиняться. Лучше не придумаешь. Самый идеальный расклад из всех.