Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

– Эрик…

Ей хватает сил на простое сочетание звуков его имени, на выдох гольный. А мужчина все смотрит и смотрит. Кристина закрывает глаза, Кристина делает шаг назад. В мозгу кроваво-красные картинки, бьют и бьют в закрытые веки, долбят. Страшная история нескольких судеб. Ей ведь теперь не забыть. Ни эту красивую женщину с локонами вольными, ни эту очаровательную девочку, ни мужчину того, холодного, скупого, злого, несчастного. Все они несчастные. Кристина бьется лопатками о стену. Ей больно. Кожу саднит. А она руку зубами закусывает. Ее тянет плакать, ныть и рыдать. И не потому, что она мямля и размазня, не потому, что в девочку играет. Потому что страшно, потому что ужас рвется наружу. На Эрика смотреть еще страшнее. Видеть его холодный, почти безразличный взгляд, слышать его шумное, рассекающее воздух дыхание. У нее сердце болит. За него.

И снова.

Красное.

Красное.

Красное.

Красное.

Красное.

Кристина зажимает уши руками, склоняет голову, прячет подбородок где-то у себя на груди. Ей бы лица чужого не видеть. Ей бы просто подумать, выдохнуть, осмыслить, осознать, принять. А Эрик здесь. Таится, ждет. Девушка знает, что не выдержит, что взорвется, как взрываются бомбы на войне. И огонь заполыхает. Только ее огонь – эмоции. Сильные, страшные, неуправляемые. Цунами. Она не может держать их в себе, больше не умеет. Не тогда, когда их так много, когда они пожирают все ее существо. Слишком много событий, слишком густо переживаний, слишком, до самой отравы, человека напротив в ее крови. Его воспоминания, все эти страхи детства, что калейдоскопом в ее мозгу, картинками перед глазами – это перебор. Ей этого не надо. Не сейчас. Не тогда, когда ее мир на грани, когда все рушится, когда смерть зовет, когда режимы бьются.

Кристина взрывается как спичка. Раз и начинает гореть.

– И чего ты от меня хочешь? – говорит она, а у самой голос дрожит, и голова опущена. – Чего, Эрик?! – она орет, в сущности, не задумываясь ни о словах, ни о действиях. Есть лишь эмоции. И Кристине от них дурно. – Какую реакцию ты на это ждешь?! – почти плачет, истеричности в тоне так много, по октавам высоким прыгает. – Какую?! Ты весь извалян в крови. Ты такой черный. Ты монстр. С самого детства. Чего ты от меня хочешь? Чего? – и все же смотрит на него. С истерикой за зрачком, с болью в глотке, с паникой у самых губ. – Я не просила это показывать. Я не хотела этого знать. Я не хочу, понимаешь?! Какая же ты эгоистичная скотина! Для меня это все слишком. Тебя слишком в моей жизни! Я не хочу!

Кристина не знает, как ее пальцы быстро и ловко справляются с железной щеколдой, но она просто вылетает за дверь, хлопает ею со всей силы. Со злости, из-за раздражения, из-за того, что она не знает, что ей делать. Эрик, наверное, ее о стену приложит, прямо головой, самым виском, и кровь будет капать с подбородка. Кристина ждет его шагов, стоит и ждет, считает секунды. Одна, вторая, третья, пятая, десятая. Но коридор тревожит лишь ее шумное дыхание и какие-то тонкие, будто неуместные всхлипы из глотки. И ничего. Эрик не идет за ней. Стоит там, смотрит на дверь и ничего не понимает. В груди – боль. Набухает и набухает. Девчонка сорвалась, сбежала, как глупая курица, от проблем. Эрику почти смешно. Кристина ведь права. Он – херов эгоист. И снова не оставляет ей никакого выбора. У Эрика дрожат плечи от злого смеха. У девчонки вновь нет выбора. Не то, чтобы он этого хотел. Просто так снова вышло. И выходит постоянно. Вот такой он гребаный мудак.

А потом приходят мысли, шевелится разум, ворочается рассудок. И мужчина вдруг осознает, что девчонка выскочила в ночь фракции Эрудиция, туда, в один из коридоров большого здания, служащего и жилыми помещениями на самых верхних этажах, и рабочими кабинетами чуть ниже, и знакомым баром на первом этаже, и мрачной, огромной лабораторией в самом подвале. Эрик чертыхается сквозь зубы, матерится. Он отпустил эту сучку бродить по зданию одну. У него екает там, за грудиной, меж ребер. Мужчина понятия не имеет, чего боится больше: то ли того, что ее увидят, то ли того, что может увидеть она.

Кристина бредет, медленно переставляя ноги. Больше в себе, чем здесь. Она смутно осознает, что мелькают стены, покрытые известкой, какие-то железные двери, блестящие холодным металлом в тусклом свете редких ночных лампочек. Пол под подошвой ее кроссовок гладкий, почти скользкий. Но девушка этого не замечает. Она приходит к своему коллапсу, пальцы в волосы запускает, ерошит их, голову сжимает. Кристина не понимает, даже не хочет понимать. У нее картинки в мозгу чередуются. Ее семья. Воспоминания Эрика. Ее семья. Воспоминания Эрика. Дикость, такая дикость.

– Мам, что у нас на завтрак? – у сестры голос сонный, заходит она в кухню, широко разводя руки и зевая во весь рот.

Кристина за столом усмехается, нацепляет на вилку кусочек бекона и отправляет его в рот, жует, смотрит на сестру. У той короткие волосы стоят ершом, на щеке – след от подушки. Она плюхается на стул и пододвигает к себе тарелку. Сестра похожа на мокрого котенка, такая же взъерошенная, но по-своему очаровательная.

– Руки мыла? – это голос матери. Она вырастает высокой фигурой около своей дочери.

– Мыла, – буркает та. Кристина же понимает, что девочка врет. Сестра этого не умеет. И сама Кристина тоже.

– Марш в ванную.

Сестра испаряется. Кристина улыбается. Отец тихо посмеивается, делая глоток из большой кружки кофе. Пена застревает в его усах. И он вытирает ее пальцами, пока жена не видит, распахивая окно настежь. Еще только утро, а день душный. Кристина глотает сок большими глотками. Вызывает недовольство матери этими пацанскими привычками. Младшая сестра уже сидит за столом и усиленно работает челюстями.

Кристина помнит свою семью такой. Строгая, но ласковая мать, которая умеет и похвалить, и поддержать, и дать необходимый подзатыльник, и вкусно накормить. Кристина по ней скучает. По ее теплым, таким нужным ей сейчас объятиям. По родному голосу, который, кажется, умеет успокаивать одним своим звучанием. Кристина помнит отца. Уважаемый судья в ее фракции детства. Он всегда строг с окружающими людьми, но только не со своими дочерьми и женой. Кристина не помнит, чтобы он когда-либо поднимал руку, даже тогда, когда несносные выходки двух юных девочек этого требовали. В ее доме, в том самом, который она называла своим долгие шестнадцать лет, есть большой фотоальбом, напичканный фотографиями. На них такая разная она. Кристина смеется. Кристина дурачится. Кристина корчит рожи. Кристина идет в школу. Кристина успешно сдает первый экзамен. Кристина присутствует на слушании дела в отцовском суде. Кристина с сестрой. Кристина с матерью. Кристина с отцом. Везде Кристина и неизменные улыбки. Счастье хлещет с этих фотокарточек, где фигурами на глянцевой бумаге застывают люди, события и само время. И, конечно, Кристина помнит сестру. Младшая, невыносимая, озорная и бесконечно любимая. Вот хоть сейчас закрывай глаза и представляй, как она носится по комнате, как скачет, вся такая непоседливая. А в другую секунду уже задумчивая, отстраненно и какая-то неуместно застенчивая. Сущий подросток. Такая же, какой совсем недавно была сама Кристина. Только она теперь уже взрослая. И дело не в цифрах. Дело в том, что она уже видела, что еще увидит. Теперь у нее в душе – война, под ногтями – кровь, на лице – звериный оскал. Теперь Кристина совсем иная. Но ее память все еще хранит прошлую жизнь, где были родные, была любовь, было счастье. И Кристина, наивная такая, все еще надеется, что эти картины можно повторить.

Но Эрик из ее мира должен исчезнуть.

Эрик – это все то, что разрушает ее. День за днем, ночь за ночью. А она, глупая, неимоверно, невероятно глупая, тянется к нему. Зачем? Кристина не знает. И даже сейчас, с раскуроченной грудной клеткой маленькой девочки перед глазами, со следами побоев на лице красивой женщины, с неправильной, неверной и ложной семьей, девушка понимает, что вязнет лишь сильнее. Нельзя простить Эрику его жестокость. Но нельзя и не понять, почему все так. Не ясно лишь одно: почему люди – такие звери, почему дети растут среди уродства, превращаясь в покалеченных мужчин и женщин. И она помнит его глаза. Холодные, стальные, серые. И осознание в них.

Эрик знает, что потерян для мира.

Знает, но живет. Всех марает. Ее пачкает. А она так устала сопротивляться. Путается. Спотыкается. Масти тасует. Голову задирает. И свет маленькой точкой в самом верху. И болото. Болото эмоций, мыслей, чувств. Все такая херня. Жизнь – херня. И будет лишь хуже. Рядом с этим человеком, в его прошлом, в его настоящем, в его будущем. Кристина знает.

Поток образов из слов в голове обрывается, когда девушка совершенно неожиданно оказывается в очередном коридоре. Кристина моргает. Раз. Два. Картинка проясняется. Расплывчатые силуэты уступают место реальным фигурам. Коридор пустой. За ее спиной черный зев клубящейся тьмы и почти нет электрических лампочек. Лишь поражающая своей стерильностью белизна стен. Перед девушкой – железная дверь. На ней мигает какая-то черная точка. Кристина приглядывается – дверь приоткрыта. Электронный замок мигает еще чаще. Видимо, кто-то вышел. Кристина вертит головой. Слева – голая стена. Справа – еще одна дверь и совершенно обычная табличка, оповещающая, что здесь находится санузел и туалет. Девушка слышит характерный звук сливаемой воды, понимает, что ручка двери вот-вот повернется, и практически не думает. В два легких шага Кристина скользит за железную дверь, тихо бежит вперед, петляя коридорами, как можно осторожнее и аккуратнее, оказывается в каком-то огромном зале и прячется под ближайший стол. Она сидит тихо, словно мышка. Слушает, как в груди бьется сердце, как шумит кровь в висках. Кристина вдруг вспоминает, что она находится во фракции Эрудиция, что, руководствуясь эмоциями, сбежала от единственного человека, который, по иронии, не иначе, служит ей хоть какой-то защитой здесь, в стане врага. Но Эрика нет рядом, и она совершенно неизвестно где. Одна. Среди чужеродных стен и неприветливых людей.

Кристина сидит под столом около десяти или пятнадцати минут. Пока не затекают все мышцы, обтянутые кожей, пока не начинают скулить и ныть, прося тело распрямиться, будто пружина. Девушка терпит, сцепляет зубы и снова терпит. Кристина сообразительная. Она быстро понимает, что миновала пункт охраны у самого входа, что, скорее всего, забрела в какое-то секретное место. Металлический стол наводит ее на мысли о лаборатории. Через три минуты Кристина выбирается из-под него. Она осматривается, замечает красный огонек мигающей камеры видеонаблюдения и тут же пригибается. Осторожно выглядывает, понимая, что камера направлена в иную сторону. Кристина видит еще карминовые точки, разбросанные по всему помещению. Они смотрятся как зрачки чумного зверья, и девушка ведет плечом – не по себе.

Кристина быстро соображает, что этот зал – большая лаборатория. Она видит выключенные мониторы компьютеров, огромные интерактивные доски, провода, впивающиеся в стену, как хищные щупальца морского гада, вытянутые столы, какие-то колбы за перегородками или спрятанные в навесных шкафах. Ее внимание привлекает прозрачное вещество, всем своим видом напоминающее обычную ключевую воду. Но вряд ли это так. Кристина смотрит на него с подозрением. Это вещество – единственное, что здесь есть. Все остальные колбы и пробирки девственно пусты. Девушка натыкается глазами на бумаги. В ночной темноте можно различить лишь белые листы формата A4, но не то, что на них написано. Даже очертаний букв не видно. Бумаги рядом с колбой, наполненной прозрачным веществом, кажутся Кристине важными. Почему – девушка не знает. Просто важными.

Кристина выдвигает ящики стола. Один. Листы белой бумаги, пачки ручек, линейки и простые карандаши, степлер, тетради. Второй. Плотный картон и больше ничего. Третий. Дырокол, коробки с клеем и ластиками, а потом фонарик. Девушка чуть не подпрыгивает на месте, радуясь такой удаче. И ладони потеют. Кристина напоминает себе, что она находится в самом сердце Эрудиции, в стане врага, что она там, где быть ей не следует, копается в том, в чем копаться не стоит. Кристина шумно сглатывает и включает фонарь. Луч света прорезает густую тьму, словно меч, рубящий податливую плоть. Девушка жмурится, опасливо смотрит по сторонам и склоняется над бумагами.

Буквы скачут перед глазами. Кристина читает и толком понять ничего не может. На листах с совершеннейшим официозом напечатана простая информация. Прозрачное вещество, окрещенное объектом А, даже не носящее названия, употребляется двумя способами. Первый. Его можно добавлять в любые продукты питания и воду в количестве нескольких миллилитров. Второй. Объект А можно довести до газообразного состояния и распылять в воздухе. И так, и так вещество будет попадать в организм. Через нос или рот. Кристина моргает, хмурится. Что это такое? Зачем? Следует глазами по тексту далее и чуть не давится воздухом. Объект А, прозрачное вещество в колбе, программирует человека на определенную идею с помощью образов через сны. Всем подопытным, на которых объект А тестировался, снился один и тот же сон и, спустя две недели, шел результат. Подопытные верили в то, что им навязывали, полагали, что сами так считают, не замечали подвоха.

Джанин Мэттьюс – такая сука, бесчеловечная тварь.

Кристина выдыхает. Громко и шумно, опускает голову, силится не заорать. Не трудно понять, как это опасное вещество лидер Эрудиции способна использовать. С его помощью она может зомбировать, навязывать собственные идеи, себя в качестве единственного лидера. Тут даже война не нужна. Это обман, ломаное людское сознание. И все так отвратительно, так ужасно. Латентные роботы – вот кто люди для Мэттьюс. Кристина дышит шумно, а потом вдруг зажимает рот рукой и отшатывается. Кто знает, что за информацию хранит это вещество сейчас. Кристина не хочет им дышать. Нет. А потом это происходит.

– Руки вверх!

Голос мужской, громкий. Фонарь падает на пол с грохотом, лампа бьется, и помещение погружается во тьму. Вспыхивает яркий свет. Кристина ведет головой, щурится. Ей требуется несколько секунд, чтобы сообразить, что свет исходит от фонаря, прикрепленного к автомату охранника. Кристина не сомневается, что это именно охранник, который должен был сидеть на контрольно-пропускном пункте, когда она сюда проскользнула. Вон какой разворот плеч, и голос такой уверенный.

Девушка соображает лихорадочно. Медленно поднимает руки вверх. А мозг работает быстро, словно компьютер Эрудитов. Конечно, она дура. Не стоило светить фонариком в темноте. Вот к чему это привело. Ее заметили. Кристине страшно даже представить, что с ней могут сделать здесь. Пытать, как Бесстрашную, ставить опыты, как на человеке, или просто убить забавы ради. Кристина обладает важной информацией. Она должна выжить. Расклад простой. Мир страшен, чужд, дик и настолько уродлив, что остается быть лишь монстром. Кристина хочет жить. Решение просто.

Она должна убить.

Наверное, это все Эрик. В каждом ее движении, в том, как она смазанной молнией бросается к охраннику, так быстро, что мужчина торопеет. Удар приходится куда-то в горло противника, так, что он делает несколько шагов назад, сгибается пополам, а она бьет коленом в самое лицо. Конечно, Кристина глупа, фатально героична. Конечно, ее ловят, скручивают руки, а она истерично бьет. Дуло автомата упирается ей в висок. Холодное такое, вжимается в ее кожу, след оставляет. На пол летят стеклянные колбы – бьются на осколки, мнется бумага под двумя сцепленными телами, под этими молотящими руками, какая-то канцелярия. Все на пол. С таким грохотом, что Кристине кажется, что проснется вся фракция. Девушка пытается отбиваться, извивается как змея.

– Не дергайся, сука, а то мозги твои по столу размажу.

И она замирает, возможно, лишь сейчас осознавая, в каком положении оказывается. Дуло автомата, упирающееся в ее голову, колотящееся сердце в самой груди, чужое грузное тело, давящее на нее всем весом, хруст шариковых ручек под затылком, их острые стержни, впивающийся в спину, разломанная клавиатура персонального компьютера на полу. Кристина дышит шумно. Вдох. Выдох. И снова. Вдох. Выдох. Это как игра в кошки мышки. Только со смертью. С войной. И хрипы из горла.

– Мэттьюс будет рада, что попалась Бесстрашная. Да еще в лаборатории. Вставай. И не рыпайся.

Кристина не знает, как охранник понял, из какой она фракции. Татуировки, наверное, черными кляксами застывшие на ее коже в ярком свете фонарика. Кристина лишь знает, что надо действовать быстро. Если она хочет жить, само собой. Иного выхода у нее нет. Бесстрашие научило ее кое-чему. Может, не миру, а гнили, но уже совершенно точно эта фракция научила ее драться. С остервенением, на которое способна ее хрупкая фигура, с какой-то затаенной яростью. Девушка хватает шариковую ручку быстро. Пластиковый футляр прозрачный, стержень с синей пастой. И в самый глаз острием. Ручка входит в глазное яблоко с хлюпающим звуком. По пальцам Кристины тут же начинает бежать какая-то жижа. Девушка руку отдергивает. Охранник вопит. Автомат с грохотом падает куда-то на пол. Мужчина прижимает обе руки к лицу, и ладони его тут же становятся багряными от крови. Кристина не думает долго. Она хватает со стола вторую ручку и всаживает ее в шею охраннику, прямо в одну из артерий. Кровь заливает Кристине лицо и одежду. Сердце колотится о стенки грудной клетки с огромной силой. Все перед глазами плывет, путается. И кровь на полу, и затихающий мужчина, и вся эта багряная жижа, булькающая у его рта, и автомат, заряженный патронами, и мигающие красные глаза видеокамер. Мир превращается в одну сплошную какофонию. А в голове гудит.

Кристина медленно оседает на пол, силясь осознать.

Она убила.

Убила человека.

Она хотела убить. Она желала убить. И она это сделала.

Кристина никогда раньше не убивала.

Теперь Кристина – убийца.

========== Глава 37 ==========

После инициации их селят в гораздо более свободные и просторные спальни. Потолки тут выше, и стены не столь скучны, матрацы в кроватях не выпирают острыми пружинами, и девчонок и мальчишек разделяют. Последнее особенно нравится Кристине. Она не обладает ложной скромностью, не краснеет, чуть что, но ей не нравится эта абсолютная вседозволенность разглядывания, которая неизменно сопровождает всех в одной единственной общей спальне. В том, чтобы быть полноправной Бесстрашной, масса плюсов. И Кристина ими пользуется. Это и сумасбродные поступки вроде катания с крыши, за которые тебя лишь одобрительно хлопают по плечу, и некоторое назидательное отношение к желторотым юнцам, всем этим несмышленым неофитам, которые вдруг решили стать частью фракции огня. Кристина как-то забывает о том, что сама еще месяцы назад была таковой. Подобные вещи быстро стираются из памяти. Нравится наслаждаться властью, возможностями, собственной силой. У Кристины хорошее настроение, смех в глотке и полное неведение о будущем, которое нависает сгущающимися, словно чернила, тучами.

А еще тренировки неофитов и инициируемых отличаются от тренировок настоящих Бесстрашных. Девушка называет себя наивной. Она ведь полагала, что будет легче, не так изнуряюще, не столь на износ. Ошибалась. Совершенно бесстыдно и глупо ошибалась. Тренировки полноправных членов фракции Бесстрашие, солдат – это такие игры в кошки-мышки с собственной выносливостью и моральной силой. У Кристины болит все тело, и ладони дрожат от перенапряжения – это мышцы в руках вибрируют, колотит их мелкой судорогой. Девушка вдыхает и выдыхает. Вот так. Рукопашный бой – не ее. Зато она хороша в стрельбе, чертовски, просто до одури хороша в стрельбе. Трис смотрит на нее с легкой завистью, стреляет и снова мажет мимо мишени.

– Мазила, – смеется Юрай.

Трис корчит рожу, закатывает глаза и утыкается лбом в плечо Кристины. Подруга приобнимает Приор, похлопывает ладонью по спине.

– Не все у всех получается. Я вон совсем не умею драться.

– Я тоже, – стонет Трис, швыряет автомат на железный стол, – я устала. Чертовски устала. Адовая фракция.

– Есть такое, – усмехается Кристина. – Но тебе все равно здесь нравится. Я знаю.

– Девчонки, – в разговор встревает Юрай. Он кладет свое оружие и садится на одну из скамеек, стоящих вдоль стены. Упирается локтями в расставленные колени, трет ладонью шею, осматривается по сторонам, отмечая, что они в зале почти что одни, если не считать двух совсем взрослых Бесстрашных. – Идите сюда, – подзывает он их одним движением губ.

Трис и Кристина переглядываются. Не в характере младшего Педрада темнить, вести себя тихо и шушукаться по углам. Они садятся на всю ту же скамейку по обе стороны от юноши. У Юрая на лбу складка, и взгляд карих глаз озабоченный.

– Юрай? – Кристина чуть наклоняется к нему, касается его руки своими пальцами. Легкое электричество тепла ударяет по ее кисти, течет по венам вместо крови.

Педрад же снова чешет затылок.

– Вы бы смогли убить? – вдруг спрашивает он. – Я знаю, что у нас фракция солдат. Что нас учат сражаться, а это подразумевает убийство. На войне или во время операции, или в качестве самозащиты. Но вы бы смогли?

Кристина кусает нижнюю губу, хмурится. Трис проводит пальцами по волосам, внимательно смотрит на юношу и задает вопрос, родившийся и в сознании ее подруги:

– Почему ты об этом спрашиваешь?

Юрай усмехается. Не в его стиле совсем. У Юрая добрая улыбка и лукавый взгляд, знающий, вот-вот и начнет подтрунивать, сыпать остротами. Тот еще балагур. Этот Педрад же серьезный и озабоченный невеселыми мыслями.

– Эдвард, – говорит он. – Мы были на задании, у стены. Патрулирование периметра. Сами знаете. Там были афракционеры. Далеко достаточно от центра города, где они в основном кучкуются. Эдвард говорит, что это была самооборона, что на него напали. Но я видел тело. Убийство было совершено зверское. Несколько колотых ран в груди, шее и на лице. – У Юрая дергается нога, пятка отбивает такт по камню пола. – Но лидеры ему верят. Макс-то так точно. А меня это напрягает. Я знаю, что смогу убить. Но не так. Не так жестоко.

Трис Приор ведет пальцами по бровям, вновь хмурится, смотрит куда-то на стену, на самый черный камень.

– Я думаю, что мы все меняемся, – произносит девушка. – И думаю, что когда настанет момент, мы все сможем убить. Ведь к этому нас и готовили и продолжают готовить, не так ли?

Кристина вспоминает тот случай невзначай. Он всплывает в ее мозгу обрывочными картинками, размытыми образами: напряженным лицом Юрая, выстрелами Трис мимо мишени, собственной усталостью от бесконечных тренировок и мокрой от пота челкой, падающей на лоб. Тот мир – такой далекий, такой зыбкий, такой ирреальный. Ей кажется, что все это было так давно, или вообще никогда не происходило. Словно это она сама себе все придумала, прожила в своей голове и все никак не хочет возвращаться в опостылевшую реальность, где кровь, боль, война и смерть. Кристина замарывается все сильнее и сильнее. Еще чуть-чуть и никогда не отмоется.

Юрай Педрад был прав тогда. Его волнение было не пустым. Тогда еще можно было задуматься о знаках, что подавал Эдвард, о его скрытой, латентной жестокости. Но кто об этом думал тогда? Действительно, всего лишь самозащита. Разговоры, пустые разговоры, слова и ветер. И Трис была права. Трис была права больше остальных. Люди – они звери. Прикрываются масками добродетели и благочестия, натягивают на лица пластмассовые улыбки, чинно вышагивают по улицам гниющего мира и старательно не замечают вонь собственных душ. Вот оно как.

История не любит сослагательного наклонения. Всех этих многочисленных если бы. На жестокость Эдварда никто не обратил внимания, на безумие Уилла – тем более. А она пропустила, в какой момент пришла к луже чужой крови, сотворенной собственными руками. У Кристины ладони дрожат, бьет их крупная дрожь. Она прижимает их к лицу и оставляет багряные разводы на смуглой коже. Сгустки крови липнут к ее ресницам, мешают моргать, она чувствует запах, заполняющий рот, ударяющий в носоглотку. Девушка сгибается пополам, и ее рвет, выворачивает наизнанку. Убивать страшно, несмотря на всю подготовку. У охранника глаза широко раскрытые, стеклянные, будто из хрусталя сделанные. У Кристины вздрагивают плечи.

Господи, пожалуйста, заберите меня отсюда. Кто-нибудь. Пожалуйста.

Ей страшно, и тошно, и такой мандраж, настоящий тремор где-то глубоко. Она никогда не хотела ничего из этого. Никогда. И сейчас не хочет. Только вот поздно жалеть. Девушка закидывает голову, бьется о бок деревянного стола затылком, до боли. Она жмурится, пока перед глазами не начинают порхать яркие точки, похожие на звезды на ночном небе. Кристина всхлипывает. Ей страшно от того, что творит она сама. И становится так холодно, так пусто, так одиноко. Она вспоминает дом. Не Яму, нет, свой настоящий дом. Может, несколько лишенный тепла и уюта, но такая уж у них была фракция. Но то место она всегда могла звать домом. Кристину трясет. Ей надо успокоиться, начать мыслить рационально, включить рассудок и понять, что надо уходить, сбегать с места преступления, как можно дальше от хладного трупа незнакомого мужчины, который, в сущности, не желал ей зла, а просто выполнял свою работу. Но девушка не может подняться на ноги. И хочется закрыться от всего мира, рефлексировать где-то глубоко внутри. Кристине почему-то кажется, что она не сможет пережить. Не чужую кровь на собственных руках.

– Вот же блять!

Кристина поворачивает голову, встречая яркий свет фонарика в глаза. И все покрывает белым. Девушка лишь слабо вскидывает руку, щурится.

– У тебя мозги вконец отказали?

Эрик ругается. Эрик ярится. Эрик злится. Она чувствует, как помещение начинает набухать его палеными эмоциями, воздух будто вибрирует ими, и что-то ядовитое вцепляется в каждую пору на коже. Кристина вдруг громко всхлипывает, закусывает зубами запястье, но рыдания рвутся наружу. Она устала. Она больше не может. Хватит! Ей хочется заорать это во все горло. Мужчина же обходит лужу крови и резко дергает девушку за руку наверх, заставляя выпрямиться на ватных ногах. Он сжимает ее запястье с такой силой, что кожа практически растворяется в кости, заглядывает в ее лицо с кровавыми разводами по щекам, с влажными глазами и опухшим носом.

– Почему же ты такая тупая, а? – он встряхивает ее, как тряпичную куклу. – Ебанутая! Вот что теперь с этим делать, а? – и его лицо так близко, и он шипит, так, что девушка вздрагивает. – Еще раз, только раз, посмеешь бродить одна, я переломаю тебе кости в ноге. И сделаю это с наслаждением. – Он угрожает ей с ужасающим спокойствием в голосе и тоне.

Кристина же снова всхлипывает, и вдруг совершает то, от чего Эрик на мгновение теряется. Она руки вытягивает, пальцами вцепляется в его кожанку, пачкает ткань склизкой кровью убитого охранника.

– Пожалуйста… – выдыхает она. – Пожалуйста…

– Ты меня слышала? – повторяет Эрик, явно пытаясь отстраниться, сдернуть ее руки.

Она вцепляется в его куртку мертвой хваткой. И начинает рыдать. Мужчина торопеет. Смотрит на тонкую фигурку сверху вниз, хмурит брови, а она плачет, склоняется ниже, так, что ее темная макушка практически утыкается ему в грудь. Девчонка убила. Девчонка ломается. И что прикажете с ней делать? Кристина рыдает. Эрик смотрит на труп, оценивает всю ситуацию. Женские пальцы сжимают его кожанку лишь сильнее, макушка головы касается его твердых мышц груди.

– Хватит, – произносит он и отдирает девичьи пальцы – накрывает своими ладонями ее маленькие и аккуратные, заставляет расцепить напряженные фаланги и выпустить ткань. Кристина же вцепляется в его руки. Намертво. Скользит по коже ногтями, оставляет алые полосы. – Отпустила меня, – цедит Эрик. И она вся сжимается. Мужчина кривится. Будто ударил ее.

Он подцепляет ногой стул за одну из ножек и подтягивает его к девушке.

– Сядь, – давит на ее плечи. – И сиди тихо. И не смей никуда идти. Того дерьма, что ты натворила, хватит с лихвой. Поняла?

Кристина лишь прячет лицо в ладонях. Измазанных в крови, соплях и слюнях. Ей плохо. И Эрик это понимает. Ей тошно и больно. Тепличное растение, хорошенькая, домашняя, послушная девочка. И на какой черт полезла в этот мир? Тут ведь кровь, убийства и грязь жизни, тут ломают кости и выкручивают суставы, здесь боль принимают за наслаждение. Вот такой этот мир. Сидела бы в своей правильной до отупения фракции и никогда бы не брала в руки оружия. Было бы лучше. Дура. Он же говорил.

Мужчина оставляет девушку в лаборатории, а сам идет на контрольно-пропускной пункт, нажимает кнопку связи, слушает шум в наушниках, а затем сообщает, что во время патрулирования был обнаружен труп в одной из нижних лабораторий. Неизвестный проник в помещение, убил охранника и скрылся. Эрик заканчивает говорить, нажимает на кнопку, обрывающую связь, и возвращается в саму лабораторию. Он знает, что у них есть несколько минут, чтобы убраться отсюда.

– Чем ты его убила?

Кристина не реагирует. Сидит на стуле, вцепившись в его сидение пальцами – вон как костяшки побелели – бормочет себе что-то под нос. Кажется, похоже на слово «пожалуйста». Эрик лишь сцепляет зубы и выдыхает. Он оказывается прямо перед лицом девушки, обхватывает его обеими ладонями, крепко, может даже больно, заставляет посмотреть на себя, прямо в серые глаза.

– Чем. Ты. Его. Убила?

Взгляд у нее на мгновение проясняется, все тело схватывает судорожный спазм. Она вздрагивает так сильно, что отдача приходится в мужские ладони. Эрик вдруг застывает на мгновение. Фрэнк ломал Алису страшно и люто, приучил его самого не уважать женщин, считать их за мусор и хлам. И мнение он свое не меняет, но смотреть на ее страдание ему почти неприятно. Ее слишком колотит и трясет.

– Там… – выдавливает Кристина. – В теле… В нем…

Эрик лишь качает головой.

– Зря ты перешла в Бесстрашие.

Когда он встает, на щеках Кристины остается след его ладоней. Теплых, слегка шершавых, с мозолями от постоянного обращения с оружием, с легкими шрамами, полученными во время боевых операций или тренировок. Девушка прижимает руки к лицу, сохраняет внезапно подаренное тепло. Глупо все это так. А она устала. Невыразимо, невыносимо устала. И мир ее ярко-красный.

Эрик же светит фонарем на труп, видит две вколотые в него шариковые ручки. Одна в глазу, другая – в шее. Во девка дает. Он достает тряпку из кармана штанов, аккуратно вытирает каждую из ручек, убирая следы пальцев Кристины.

– Что ты еще трогала? – спрашивает, вставая на ноги и разворачиваясь. – Говори. И живо.