Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Ты с ума сошла? – Этот голос напористый, недоброжелательный, спаянный из звуков агрессии и непонимания.

– Он спас меня, – этот же голос не менее ярый, но есть в нем еще какие-то стылые эмоции. Эрик не может понять. Он не силен в понимании чувств других. И сейчас вдруг осознает, что жалеет об этом.

– И что? Он бил тебя!

– Трис, тише!

Кристина. Стифф. Бинго. Эрик бы скривился, да не может, мышцы отчего-то болят, словно его колотили всю ночь. И в сознании вспыхивают картины перестрелки, хрупкого и теплого тела в его руках, огромных, испуганных зеленых глаз девчонки, ее осязаемый страх и его ненормальный поступок. Фрэнк бы обозвал его идиотом и тупицей, Макс бы одобрительно склонил голову. Но Эрик один, совсем один.

– Тобиас считает его предателем.

– Они стреляли в него. Думаешь, они стали бы это делать, если бы он был свой? Убивать информатора? Это нелогично. Они бы сами себе подрезали крылья.

Наступает пауза. Эрик силится, прислушивается. Кажется, подруги молчат. Мужчина так и может представить, как недовольно раздуваются ноздри Стиффа, как она складывает руки на груди и чуть вздергивает подбородок, вся подбирается, внутренне негодует. Кристина в этой ситуации кажется ему спокойной и уверенной.Она размеренно говорит, настаивает на своем. Защищает его.

Девочка, что ты делаешь?

Он вдруг осознает, что Кристина сидит здесь, рядом с ним, иначе бы Приор сюда не пришла. Ее лучшая подруга у постели врага. Это даже иронично. Эрик бы рассмеялся, если бы мог. Но горло высушенное. И мужчина терпит. Ему интересно.

– Почему он вообще кинулся тебя защищать? – Приор не верит, Приор ищет подвох. Поведение бывшего лидера Бесстрашных не укладывается в систему ее мира. Да, непривычно, когда вдруг черное окрашивается в светлые тона. Но так бывает.

– Наверное, потому что Питер бросил меня.

Трис фыркает. Звук выходит практически злым и каким-то еще. Эрик не силен в оценке эмоции, но что-то мелькает в интонации Стиффа. Что-то такое, что может уловить лишь его больное, горячечное сознание, находящееся на грани реальности и того, запредельного мира.

– Я хочу здесь еще посидеть.

Молодец, девочка.

Ему нравится, как звучит ее голос, как она стоит на своем. Он может представить ее дерзкие горящие глаза, ее изогнутые брови и чуть сжатые губы. В ней столько силы и стали. Ее не сломало изуверское насилие над ее телом, надругательство над душой. Не сломало. А ведь он помнит, как она рыдала. Отчего-то никогда не забудет, как она плакала, тонкими, ломаными пальцами цепляясь за его предплечья. А теперь тверда и незыблема. Он бы мог ею восхищаться, если бы его так сильно не раздражала ее непокорность. И тут, находясь в лихорадке и жаре тела, он понимает, впервые осознает, чем именно все эти месяцы Кристина вызывала в нем яркие эмоции черного, паленого цвета.

Она раздражала его, потому что восхищала силой своего характера.

Осознание. Признание. И мир все еще цел. Все-таки женщины бывают сильными или это лишь морок, вызванный ранением?

А потом Эрик не выдерживает.

– Воды… – хрипит слабо, едва-едва.

Трис Приор замолкает, ее фраза так и остается висеть в воздухе.

Я не понимаю тебя, Кристина.

Вот что сказала Стифф. Громко и четко, так, что это резануло слух Эрика. Подруга хотела ответить, но дернулась на чужой голос. Говорить трудно, горло царапает, режет наждачной бумагой. Глаз Эрик открывать не хочет. Не нужно ему видеть перекошенное, искривленное презрительными эмоциями лицо Трис. Его состояние и без того херовое. Но он бы не отказался увидеть тонкие черты Кристины, складку меж ее бровей и линию сжатых губ.

Кажется, друг, ты тронулся головой.

И списывает все на лихорадку, на больное сознание, находящееся в плену то ли эмоций, то ли чувств, то ли неосознанных мыслей. А его головы касаются чьи-то руки, мягко и осторожно. Это ее руки. Парадоксально, но Эрик рад осознавать, что девчонка сейчас рядом, что сидит тут, несмотря на неодобрение друзей. Мужчина слышит щелчок закрываемой двери. Трис Приор ушла. И шумное дыхание Кристины над его ухом. Он распахивает глаза и последнее, что видит, перед тем, как впасть в забытье, это бьющуюся жилку на тонкой шее и острые кончики черных как смоль волос. Вода так и не касается его потрескавшихся и запекшихся губ.

Когда он приходит в себя в третий раз, девчонка сидит в кресле, поджав ноги. Голова ее чуть наклонена вниз, взгляд изумрудных глаз скользит по печатным буквам. Кристина читает книгу. Томик в ее руках потрепанный временем и основательно замусоленный многочисленными пальцами, что его касались. Девчонка поглощена чтением, пряди коротких волос падают ей на лицо. Коротких. Эрик понимает, что осознает, что она постриглась. И еще одна непрошенная, случайная мысль. Ему жаль, что она остригла свои локоны.

Ну на хуй. Ты бредишь.

Но он продолжает рассматривать ее, едва щуря глаза. Вот она заправляет короткую прядь за ухо, вот тонкими пальцами переворачивает страницу. На ее костяшках отчего-то мелькают фиолетовые пятна – синяки. Кажется, Кристина основательно тренируется. И тогда приходит еще одна мысль. Как давно он валяется в этой серой комнате без окон? А девчонка в кресле напротив ведет шеей, запрокидывает голову, разминает плечи, а потом бросает взгляд на Эрика. Да так и застывает. Они смотрят друг на друга слепое мгновение. Он видит, как ее губы едва приоткрываются, словно она хочет что-то сказать, но мужчина ее опережает.

– Какого хера ты тут делаешь?

Кристина так и захлопывает рот. Во взгляде ее ярко-зеленых глаз мелькает странная эмоция, но тут же теряется за радужкой. Эрик снова груб. Разве она ждет чего-то другого? Девушка закрывает книгу и спускает ноги на пол.

– Как ты себя чувствуешь?

– Я спросил, какого хуя ты тут расселась? – Ему не нравится ее непрошенная забота, это беспокойство, теснящееся в зрачке, эта практически болезненность, стынущая в чертах ее лица, когда он так говорит с ней.

Я тебе ничего не обещал, не смотри так на меня. Словно побитая шавка.

– С тобой надо было кому-то сидеть. – Она замолкает, выдерживает практически театральную паузу, а потом продолжает: – А я хочу, чтобы ты со мной потренировался в стрельбе.

И Эрик смеется. Ему больно, но он смеется. Удалая, ловкая, та еще штучка. Смех булькает в его горле, теснится в нем диким лаем и звуками прорывается наружу.

– Молодец, быстро учишься, – он криво ухмыляется и пытается сесть. Выражение лица девчонки тут же становится серьезным. – Убери эту херову заботу. Она меня раздражает. – Ну вот, снова вид, будто он ее ударил наотмашь. – И это выражение лица сотри со своей хорошенькой мордашки. Бесит.

Кристина резко поднимается. Книга падает на пол, страницами вниз. Бумага мнется под давлением обложки из твердого картона. Эрик силится разглядеть надпись. Он видит заглавную Р и все.

– Ты умеешь быть благодарным? – Щерится девчонка. Вау! Выпустила коготки, скалится, шипит, вот-вот подергает хвостом. Эрик осознает, что улыбается.

– Нет. – Произносит резко, наслаждается ситуацией и тем выражением, что искривляет радужку зеленых глаз. Кажется, он действительно обидел ее, вогнал острие ножа в плоть и провернул несколько раз. Кажется, кромку ее глаз очерчивает влажный блеск.

Да, вот так, отвали от меня.

– Ты ждала чего-то другого?

– Какая же ты тварь, – давит Кристина, разворачивается на пятках и вылетает из комнаты, громко хлопая дверью. Ему кажется или все-таки он слышит ее тонкие, рваные всхлипы.

А девушку колотит. Она прислоняется спиной к холодной стене мрачного коридора без окон, зажимает рот ладонью и силится перебороть эмоции, бьющие в самое основание горла. Она ведь знала, что он не скажет спасибо, что лишь презрительно искривит губы и пошлет ее. А она, дура такая, поверила, что будет иначе. Ведь кинулся, защитил, спас, подставив свое плечо вместо нее. Она ведь так испугалась тогда. До истерики, до полного бессилия. Когда Зик и вернувшийся Питер нашли их, она лишь глухо рыдала, и пальцы ее тряслись. Беспомощная, бесполезная, ненужная. Такой никчемной Кристина еще себя не ощущала. Зик и Питер не сказали ей ни слова, они просто дотащили раненного Эрика до штаба афракционеров, а она брела за ними, сжимая пальцами пистолет и считая ботинками камни. Лицо ее было влажным, а глаза широко распахнутыми. От шока.

Но шокировала ее не стрельба, не близкая смерть. Ее шокировал собственный страх за этого холодного и нелюдимого человека. Это было так дико, так неправильно, что Кристине хотелось взвыть. А еще она чувствовала вину за то, что лишь паниковала и истерила. Ей стало так страшно, словно эти черные, панически эмоции заискрили на кончиках ее пальцев. Она ничего не могла сделать. Просто ничего. Ничего…

Она наказала саму себя, решив сидеть с ним. Она думала, что это захочет делать Тори Ву. Но женщина лишь взглянула в глаза Кристины и искривила губы. Не сказала ни слова, молча позволила девушке делать то, к чему она стремится. И Кристина сидела с ним, каждый раз вздрагивая, когда он ворочался на жесткой койке, поднимая голову, когда слабые, хриплые вздохи срывались с его губ.

И ей было страшно. За него.

Трис не понимала ее, делала огромные глаза и смотрела с такими эмоциями, что Кристине хотелось закричать. Но она кусала мякоть нижней губы и по-прежнему оставалась с Эриком. Наверное, здесь замешано что-то еще. Девушка стала допускать эту мысль, не отправляла ее так далеко и глубоко в сознание, оставляя гулять где-то по краю. И все вздрагивала, стоило ему глухо стонать в полубреду.

Я сошла с ума. Я знаю.

Тобиас злился. Злился из-за того, что Эрик подставился под пули, и вся его теория о предательстве бывшего лидера Бесстрашных рассыпалась как карточный домик. Кристина в душе отчего-то ликовала. Юрай не разговаривал с ней. Если бы она не была так увлечена Эриком и своими эмоциями, то посчитала бы это странным, ненормальным, противоестественным. Но Кристина этого не замечала. Эвелин Джонсон поджимала губы и впивалась красными, невыспавшимися глазами в схемы и карты. Вся ее жизнь сгорала в этот момент, когда операции проваливались одна за другой. Женщина было готова вот-вот сорваться. Из ее кабинета часто слышалась ругань – Тобиас и его мать спорили. Они делали это постоянно, ежечасно и ежесекундно. Иногда казалось, что Четыре просто мстит женщине, что его родила, за мнимую смерть, переча и противоборствуя каждому ее слову. Лишь Питер Хэйес улыбался. Много и часто.

Когда она приходит к нему снова, Эрик сидит на постели, свесив ноги. Футболки на нем нет. Плечо перевязано, а он пальцами поддевает бинты.

– Лучше не трогать.

– Сам разберусь.

Кристина садится в старое, продавленное кресло и открывает книгу. Она читает Ремарка. Был когда-то такой писатель, еще во времена, не сметенные войной, еще до того, как появились фракции. Писал о безысходности и пустоте. Эрик слышал это когда-то. Девушка впивается глазами в текст, мужчина же пытается сдернуть злосчастную повязку. Кожа под ней горит и чешется. Рана давно покрылась коростой и до одури хочется отколупать эту запекшуюся корку крови.

– Все же не трогай, – произносит девушка, не отрывая глаз от разворота книги.

– Ты читаешь, вот и читай, – огрызается Эрик почти по-доброму, а Кристина отчего-то улыбается.

После того, как он прогнал ее, она продолжала молча приходить, сидеть и читать в его присутствии. Эрик сначала скалился, потом как-то привык, смирился. Но не говорил с ней. А еще осознавал, что присутствие в этой затхлой комнатушке с одной электрической лампочкой под потолком Кристины, ее запаха и шепчущих прядей волос, радует это. Звучало дико и абсурдно, но лгать себе, разбитому, не знающему, что происходит вне этих четырех стен, видящему лишь эту девчонку, он не мог. Говорить правду себе полезно время от времени.

– Сколько я здесь провалялся?

Кристина отрывает взгляд от книги.

– Ты хочешь поговорить? – Ее губы искривляет улыбка. Точь-в-точь та, что так часто искажает линию его рта.

– Девочка, заткнись и отвечай.

Кристина молчит, перекатывает язык в полости рта, закусывает щеку, прихватывая ее зубами, стучит пальцами по старым страницам.

– Зачем ты читаешь эту муть?

Как много вопросов, однако.

– Тебе не понять, – фыркает она, а потом продолжает: – Ты здесь уже вторую неделю. У тебя была лихорадка. Ранение ее спровоцировало, – объясняет девушка, а Эрик злится от ее слов. Ему противно и тошно осознавать собственную беспомощность. – Как плечо?

Мужчина смотрит на нее. Крылья ее носа едва трепещут, а взгляд раскосых глаз внимательный и сосредоточенный. Кажется, девчонка действительно волнуется о нем. И Эрик не может понять, какие эмоции нащупывает в своей душе, осознавая столь простой факт.

Кристине он не безразличен.

– Сойдет, – вау! Даже отвечает. Такой сарказм кривит губы девушки, что она не может сдержать улыбки. Это забавно, ей-богу.

– Что произошло?

Кажется, это допрос с пристрастием.

Кристина со вздохом закрывает книгу, закладывая ее пальцем, и подпирает подбородок одной рукой. Она смотрит на Эрика, взгляд ее едва касается его лица, скользит ниже, стынет на его ране, а потом еще ниже. И девушка едва краснеет. Мужчина замечает, как чуть пылают ее щеки. Неужели его оголенная кожа вызывает в ней такие эмоции? Дурость. И тут совсем непрошено он вспоминает о том, как она гнулась в его руках, призывно, сладко и маняще. Солнечная ткань оттеняла необычный цвет ее кожи, а внутри нее было горячо, туго и жарко. Он кривой ухмылкой встречает взгляд зеленых глаз.

Я хочу тебя.

Мужские глаза горят этим, а девушка в кресле ерзает, чуть прокашливается, отдергивает ворот футболки и тяжко вздыхает. Кажется, ей неуютно под его совершенно неприличным и бесстыдным взглядом. Что-то ведь меняется. Вокруг них, между ними.

И это неизбежно, девочка. Неизбежно.

– Там была засада. Нас хотели убить. В штабе действительно есть предатель.

Эрик кивает, ждет продолжения. Когда она начинает говорить о деле, его зрачок покидает это похотливое, самодовольное чувство, и Кристина ощущает, что может спокойнее, размереннее дышать.

– Нас нашли Зик и Питер. Я слышала еще какие-то выстрелы.

– Так Хэйес соизволил вернуться? – Эрик фыркает.

– Да, – отзывается Кристина, – они с Зиком дотащили тебя. И… – Она запинается, мнет нижнюю губу, сжимает пальцами томик Ремарка так сильно, что белеют костяшки. Мужчина вновь ждет продолжения, смотря на нее выжидательно. – Спасибо тебе, – заканчивает девушка. – Без тебя меня бы убили, – это уже совсем глухо.

Повисает давящая пауза. Эрик молчит. Молчит и девушка.

– Ладно, хорошо, – и Кристина силится сдержать эмоции. Ему наплевать, просто наплевать. И режет глаза. Ему даже ее благодарность не нужна. Она часто моргает и поднимает книгу на уровень глаз. Он снова будет спрашивать о том, что творится кругом, а она ни черта не знает. Да глаза так жжет.

И тут девушка видит чужой палец, давящий на томик сверху, заставляющий опустить книгу и встретиться с глазами серого цвета. В них блестит металл, опасный оттенок стали и железа.

– Не будь дурой, – тихо произносит Эрик. – И не плачь. – Кристина широко распахивает глаза, не ожидая этого. То ли латентной поддержки, то ли мнимого извинения, а мужчина подходит к зеркалу и начинает остервенело сдергивать повязку. Кристина продолжает во все глаза на него смотреть. Но плакать уже отчего-то не хочется.

Девушка откладывает книгу и встает на ноги, подходит к застывшей перед зеркальной поверхностью широкоплечей фигуре и накрывает чужие пальцы своими. Бьет разряд тока. Кристина силится не краснеть, разматывая бинты, оголяя чужую кожу, под которой вибрирует скрытая сила мышц.

– Рана почти зажила, – шепчет девушка, отчего-то рассматривая запекшуюся на марле кровь, а не изучая глазами коросту на широкой карминовой полосе.

– Вижу, – говорит Эрик. – Так что сейчас происходит?

Кристина вздыхает.

– Я толком не знаю. Вылазок больше не было. Тобиас и его мать постоянно ругаются, обсуждая планы. Все дерганные и взвинченные.

Эрик ведет пальцами по своему щетинистому подбородку, и Кристина поднимает глаза. Она смотрит на его длинные пальцы, на яро выступающую линию подбородка и почему-то сглатывает.

– Ничего они без меня не могут, – цедит некогда лидер Бесстрашия.

– Я думаю, что повязку стоит вернуть на место, – говорит совсем о другом девушка, и мужчина смотрит на нее через зеркало. Глаза у нее странные. Он никак не может понять те эмоции, что поселились в них, не может осознать те непрошенные ощущения где-то за грудиной, что душат и его, не видит и не замечает, как странно и так совсем по-женски ведет себя Кристина с ним.

Что-то меняется. Столь ощутимо, что оба боятся себе в этом признаться.

Эрик садится на кровать и позволяет тонким рукам снова замотать его плечо. Кристина делает это ловко и проворно, словно проделывала все это не раз. И тут Эрика озаряет.

– Кто менял мне повязки?

Девчонка молчит, лишь закусывает губу и продолжает сосредоточенно покрывать слоями бинта мужское плечо. Кажется, Эрику не требуется ответ. Он резко перехватывает ее руку, заставляя девушку замереть, судорожно втянуть носом воздух.

– Зачем ты здесь?

Она мнется, молчит, буравит взглядом кожу его плеча, вызывая зуд в мышцах и костях.

– Я не знаю, – наконец, шепчет Кристина, и он отпускает ее руку. Тонкое запястье горит, кожа пылает, все еще храня тепло чужих пальцев, и до сознания девушки доходит, что впервые в его прикосновении не было грубости.

Что с ними происходит? Она бы хотела знать ответ на этот вопрос.

Кристина заканчивает перевязывать ему плечо, отстраняется, выпрямляется, едва поджимает губы, отходит, беря в руку томик Ремарка, и направляется к двери. Застывает перед ней, берясь пальцами за ручку. Эрик же продолжает сидеть, хмурясь и изучая взглядом каменные плиты на полу.

– Я думаю, что ты одинок, – выдыхает девушка.

Когда за ней захлопывается дверь, слова эти продолжают висеть в воздухе тяжелыми гирями. И, когда Эрик закрывает глаза, соглашаясь с этим тихим высказыванием, они с грохотом падают вниз, разбиваясь правдивыми эмоциями.

Кажется, девчонка читает его душу.

========== Глава 23 ==========

Кристина вяло возит вилкой по дну консервной банки. Соприкосновения тонких зубьев и металлического дна рождают неприятный, режущий, скребущий где-то на задворках сознания звук. Но девушка не прекращает своего занятия. Она упорно размазывает еду, не отправляя в рот даже кусочка.

– Если не хочешь, то не ешь, передай другому, – говорит Шона, садясь рядом.

Брюнетка поднимает на нее глаза. Бесстрашная улыбается. Не так дружелюбно, как могла бы, но все же. Кристина внимательно ее рассматривает. Скользит взглядом по пирсингованным бровям, по зарастающей части выбритой головы, по ношенной кожанке, видит ссадины и синяки на костяшках и выше. Одно ярко-фиолетовое пятно притаилось за рукавом куртки. Шона похожа на совершенно обычную девушку из Бесстрашия. Мало женственности, много агрессии. Кристина смотрит на нее и думает о том, сколько в ней самой осталось женской сути, а сколько появилось колючек.

Ей почему-то кажется, что она ломается. Или меняется. Кому как больше нравится.

Вспоминает все те странные желания, ставшие ее постоянными спутниками. Все они вертятся вокруг одного человека. Вокруг Эрика. Это ведь должно пугать и настораживать. Но нет. Чувства страха давно нет, нет опасений, даже нервозного напряжения. Теперь рядом с ним девушка напрягается совсем по иным причинам. Когда реагирует на его близость, на прожигающий взгляд. И кончики пальцев покалывает. Все мешается. Плотское, сексуальное, тактильное с чем-то эфемерным, душевным и нужным.

Кристина знает лишь одно. Она запуталась.

Признаться себе в том, что она его хочет, было сложно. Но она это сделала. Кусая губы, заламывая пальцы, почти стыдясь своих чувств, эмоций и желаний. Потому что это было неправильно. Хотеть этого человека – болезнь. И девушка совсем не желала ею болеть, но, увы, вязкая, едкая кислота эмоций и чувств уже впрыснута в ее плоть. Скользит по венам, будоражит каждую клеточку тела, заражает кровь. Так бывает.

Последние дни Кристина не думала ни о чем кроме того, что творится внутри нее. Правильная и верная Бесстрашная всенепременно бы оценивала окружающую обстановку, чувствовала бы эту ненормальную, бьющую по вискам атмосферу напряжения, слышала тихий шепоток. Зреет война. Права была Тори. Настоящая война с машинами убийств и орудиями смерти, где каждый солдат – кусок пушечного мяса. Ведь Джонсон не так отличается от Мэттьюс, как хочет думать. А может и не думает вовсе. Кристина не знает. Знает лишь, что ей стоит обращать внимание на окружающий мир, а не копошиться в своем собственном. Но не выходит.

– Что ты знаешь об Эрике? – Вдруг спрашивает девушка свою соседку. Брови Шоны несколько удивленно взлетают вверх. – Ты ведь урожденная Бесстрашная и, если не ошибаюсь, именно ты тренировалась с теми неофитами, среди которых был он.

– И Четыре, – добавляет Шона, не смотря на Кристину. Она отправляет себе в рот кусок тушенки и передает жестяную консервную банку по кругу, забирая у Кристины ее истерзанную вилкой еду.

Девушка понятия не имеет, откуда взялась эта смелость. Просто открыть рот и спросить то, что ее так волнует. Глупо врать. Ее волнует Эрик и все, что с ним связано. Она боится как-то назвать эти эмоции и чувства, но они есть, и от них никуда не деться. Это аксиома. Нерушимая и неделимая. Поэтому Кристина моргает, глазами отчего-то натыкается на затылок Трис и ждет ответа. Приор о чем-то говорит с Юраем, попутно жуя. Подруга стала меньше общаться с Кристиной, и девушка все понимает. Дело ведь в ней. В ее странном поведении, необъяснимых поступках и парадоксальных желаниях.

Кажется, Эрик разрушает ее отношения с друзьями.

Самое страшное в этом, что сейчас для Кристины это не имеет никакого значения. Ненормальная. Двинутая. Сумасшедшая. Ей бы спросить себя, что именно она творит, чем и ради чего жертвует, но девушка не хочет. Если копаться, если разбираться в себе, то может стать страшно. И путаницы станет еще больше. Люди – создания алогичные. И она понимает это сейчас столь ясно и отчетливо.

– Так… – Кристина не заканчивает фразу. Она не имеет никакого права давить на Шону, что-то просить у нее, но ей бы хотелось услышать, узнать хоть что-то об Эрике. Она ведь почти ничего о нем не знает. К такому выводу девушка пришла, когда сидела в том кресле, читая томик Ремарка, листая шелестящие страницы и слушая, как сипло дышал на койке некогда один из лидеров Бесстрашия.

– Я мало что о нем знаю, – отзывается собеседница и совсем по-мужски чешет затылок пальцами с обломанными ногтями. – Он пришел из Эрудиции и это всем известно. Они с Четыре ненавидят друг друга. И это тоже всем известно. Сколько я его знаю, он всегда был таким. Жестоким, жестким, твердым, суровым и зачастую крайне неприятным человеком.

Шона замолкает. Думает. Кристина ждет, напрягая слух. Не отдавая себе отчета в том, как натягиваются мышцы под кожей, как сильно проступают тонкие дорожки вен, змеящиеся по всему телу. Шона молчит дольше положенного. То ли она действительно не знает, о чем говорить, то ли задумалась, зачем Кристине все это нужно. Брюнетка ерзает на жестком сидении и снова натыкается взглядом на затылок Трис. Подруга все говорит с Юраем. У девушки отчего-то мелькает странная мысль, что этот разговор может быть о ней. И тут Приор поворачивает голову. Взгляды сталкиваются. Кристина силится улыбнуться. И у нее выходит. Несколько ломано и неровно, но все же это можно назвать улыбкой. Кончики губ подруги едва дрожат. И Кристине этого хватает. Их отношения все еще есть, в них есть тепло и любовь, есть место дружбе. Все не пошло крахом. Значит, не все так швах, как она склонна думать, накручивая и приумножая.

– Знаешь, – Шона подает голос, – тебе лучше спросить Тори. Она, хм…Она с ним близка.

И после этих слов собеседница Кристины встает на ноги, едва потягиваясь, и направляется к знакомым ей Бесстрашным-ребятам. Девушка не знает, отчего Шона не спросила, зачем ей эти знания об Эрике. Но за молчаливый ответ, простой и безыскусный, она ей благодарна. Трудно объяснять окружающим то, чего пока не понимаешь сам.

И тут Кристина осознает очевидную и бесхитростную вещь.

Мало кто хоть что-то знает об Эрике.

Возможно, кроме Тори Ву. Возможно, кроме Макса.

Второго она не спросит. Никогда бы не спросила. А вот первую может. Только боится. Кристине кажется, что Ву относится к ней с легкой насмешкой, с превосходством, подкованным знанием. Это всего лишь чувство, ощущение. Возможно, все это лживо и неверно, но отделаться от того, что сидит внутри и точит подкорку сознания, крайне сложно. Кристина понимает, что после того разговора у входа на базу афракционеров, она стала избегать Тори Ву. Наверное, это глупо, но иначе Кристина пока не может. Ву ведь его женщина. Не в полном смысле, но все же.

И тут девушка понимает еще одну вещь.

Она хотела бы быть его.

Осознание режет рваной сталью где-то внутри. Кристина беспомощно открывает и закрывает рот, словно рыба, выброшенная на берег безжалостным прибоем. Это глупо. Такие мысли не допустимы. Это же Эрик! Грубый, неотесанный козел и мужлан. Он не умеет любить, не умеет уважать, не умеет дарить нежность и тепло, не умеет быть настоящим мужчиной по отношению к женщине. Не умеет! Но мантра не помогает. Не в этот раз. Потому что Кристине отчаянно хочется верить, что он иной. Столь сильно, до судороги в ладонях, хочется положить свои руки на его грудь, слушать верное биение сердца, считать его удары и чувствовать ответ, зреющий в самой глубине чужого естества.

Девочка, ты такая дура.

Нет, нет и еще раз нет. Твердое, незыблемое, ясное. Она не хочет быть марионеткой в чужих руках. Эрик – не Четыре. Он никогда не посмотрит на женщину так, как Тобиас Итон смотрит на Трис Приор. Эрик – не Юрай. Он никогда не обнимет ее так, как это делал Юрай Педрад. Он всего лишь может схватить ее за волосы, грубо и жестко, прошипеть что-то зловонное на ухо и толкнуть на твердые маты так, что она сдерет себе все кожу с локтей и коленей. Кристина знает. Кристина помнит.

Глупость. И точка.

Но, тем не менее, покидая большой зал, служащий и спальней, и столовой одновременно, девушка идет уже знакомой дорогой до больничного отсека. Стены здесь все серые. Лишь белые пятна линий, нанесенных на шершавую поверхность краской, указывают, что и где в этом большом и многоэтажном здании, уходящим на несколько километров под землю, находится. Этакий мерчандайзинг большого супермаркета. Когда-то так и было. Только вместо привычных названий продуктов над стрелками выведены слова, сообщающие о спальном отсеке, больничном, оружейном или тренировочном. Зик, который знает здесь не намного меньше Эрика или Четыре, говорил, что в самом низу афракционеры держат свое самое лучшее и мощное оружие. О чем именно шла речь, Кристина не знает. То ли о каких-то современных лазерных винтовках, то ли о чем-то покрупнее и погрознее.

Вот девушка поднимается по абсолютно серой лестнице, заворачивает за угол, пустующий без указателей, проходит несколько метров по длинному коридору с дверьми с номерами и останавливается около пятьсот пятьдесят третьей. Здесь держат Эрика.

Кристина не знает, зачем именно она сюда пришла, что ищет и хочет. Мужчину сегодня должны отпустить. Рана почти что зажила, лихорадка прошла, и вообще теперь он стал похож на прежнего себя. Их странный прошлый разговор, казалось, прошел обоими не замеченным. Кристина старательно делала вид, что ничего этакого не было. Эрик принял это молчаливое предложение. И даже ее фраза об одиночестве осталась без ответа. Это было действительно странно.

– Зачем явилась?

Ну вот, все начинается именно так, как и должно. От этого как-то даже спокойнее. Кристина делает глубокий вдох и закрывает за собой дверь. Та встает в пазы проема с легким щелчком замка.

– Тебя сегодня выписывают.

Эрик сидит на кровати, свесив ноги, и хмуро смотрит на вошедшую девушку. На нем черные джинсы, плохо зашнурованные ботинки и черная футболка, под тканью которой видны очертания его тела. Кристина отводит глаза, обращая взгляд к соседней стене.

Наступает тишина. Такая вязкая, что ее, кажется, можно пощупать. Но она не колет, не отзывается зудом в конечностях. Эта тишина комфортна, и это удивляет больше всего. Девушка облизывает губы и снова смотрит на мужчину.

– Я хочу выпить, – говорит Эрик. Кристина хмыкает. Кажется, он привык к ее обществу. И она не знает, хорошо это или плохо. И вообще стоит ли вешать ярлыки, определять ту или иную градацию своим поступкам, ранжировать их.

– Тебе нельзя.

– Я. Хочу. Выпить.

Девушка закатывает глаза.

– Ладно, хорошо, – вдруг легко соглашается она, и от мужчины не укрывается, что искра хитринки стынет в ее зрачке.

Кристина возвращается быстро. Ставит на стол рядом с койкой бутылку дорогого виски. Кажется, придется пить с горла. Эрик хочет спросить, где девчонка взяла алкоголь, но вместо этого тянет к нему руку. Кристина ловко забирает бутылку и отходит на шаг назад.

– Неа, – она озорно ведет пальцем, – у меня есть условие. Мы выпьем. – При слове мы Эрик кривится. – Но только сыграв.

– Сыграв? Девочка, ты о чем вообще?

– Знаешь игру «я никогда не…»? – Кристина лукаво улыбается. Мужчина же хмурит брови. Она серьезно?

– Я не буду играть с тобой ни в какие игры, – он злится, голос его недобро вибрирует, но Кристина улыбается еще шире.

– Тогда ты не будешь пить, – уверенно произносит она и делает шаг назад. Зря она затеяла эту игру, зря дразнит хищника. – Да брось, Эрик, тебе надо развеяться, – говорит девушка, а сама думает, что проявляет ненужную заботу, совершенно лишнюю и заставляющую думать о чем-то ином.

Мужчина хмуро сверлит ее взглядом стальных глаз. Они искрят железом и эмоциями, столь хорошо знакомыми Кристине. Он ведь не доволен.

– Ладно, – кивает мужчина, и она так широко улыбается. Улыбаться рядом с Эриком – занятие непривычное, ненормальное и просто сумасшедшее. Мужчина же смотрит на нее как на дурочку, радующуюся тому, что пригласила волка в дом.

– Так игру знаешь?

– Знаю.

– Пьешь, если делал, – напоминает Кристина и открывает бутылку виски. В ноздри тут же ударяет стойкий запах крепкого алкоголя. – Я начну, если ты не против, – она бедром опирается о высокую спинку кресла, чуть помешивает бутыль, и виски едва плещется, трется о толстое стекло. – Я никогда не хвасталась, – произносит девушка и выжидательно смотрит на Эрика.

– Давай, – он тянет ладонь к бутылке. Кристина хмыкает и протягивает ему стеклянный сосуд. Эрик делает большой глоток. Виски обжигает гортань. Мужчина жмурится и выдыхает. Алкоголь бодрит, оживляет.