Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 29 страниц)

Тяжелые ботинки Эрика давят на бампер джипа. Мужчина смотрит вперед. Почти скуренная сигарета мелькает в его пальцах, вот-вот и обожжет кожу. Эрик хмурится, достает из нагрудного кармана кожаной куртки солнцезащитные очки и водружает их себе на нос. Солнце садится медленно, окрашивает мир в странные, причудливые цвета. И ветра почти нет. Эрик хмыкает и бросает окурок куда-то под колеса.

– Мусоришь, – говорит женский голос, и мужчина поворачивает голову.

Красивая она все-таки. До одури красивая, красивая какой-то похотливой, откровенно пошлой красотой. Эрик рассматривает ее нагло, бегает откровенно раздевающим взглядом, застывающим на округлостях груди, скрытых черной майкой, и ниже, на покатые бедра, затянутые в слишком узкие штаны. Это она специально. Однозначно.

– Хочешь? – интересуется Тори Ву, вопросительно изгибая свою точеную смоляную бровь.

– Ты знаешь, – отзывается Эрик, отворачивая голову и ища пачку сигарет.

– Тогда не пялься.

Их всего трое: он, Брайан и Тори. На самом деле, Тори он брать не хотел. Не потому что в ней вдруг взыграет ненужный сентиментализм, а потому что это чертовски опасно. Зачем ей разлагать свою жизнь? Они ведь с Брайаном конченые люди. Но Тори настояла. В ее миндалевидных, раскосых глазах была такая сила. Ярая и оголенная, та самая, которая иногда мелькала в ее взгляде с тех самых пор, как он пришел в Бесстрашие неофитом. Их игры в постели кончились давно. Эрик не спорит с тем, что, возможно, захочет еще зажать ее гибкое и стройное тело. Это ведь все гормоны, нужда. Но впервые в жизни о сексе ему совершенно не хочется думать, не хочется думать ни о чьих задницах и дырках. Тори Ву – друг, человек, который понимает всю его неправильную и дурную историю, понимает, что было между ним и Кристиной, и совершенно не осуждает. Он ей за это благодарен. К тому же, Эрику кажется, что и у ее истории такой же плохой финал. Он уверен, что Тори здесь, с Брайаном и ним, не просто так. Это ее выбор, основанный на одной ей ведомой мотивации.

– Заводи, – громко говорит Ву, ударяя ладонью по джипу.

Эрик оборачивается, слыша хлопок закрываемой дверцы багажника. Мужчина криво ухмыляется, сует так и не подожженную сигарету за ухо и спрыгивает на пыльную землю, ощущая легкую отдачу в ногах. Косые солнечные лучи делают лицо Тори Ву, стоящей перед ним, охрового цвета. Эрик сплевывает сгусток слюны на землю и обходит джип, садится на водительское сидение и заводит машину. Хлопает дверца. Тори трясет своими черными волосами рядом, подцепляет пальцами ремень безопасности и пристегивается. Какая правильная девочка. Брайан возится на заднем сидении – Эрик слышит знакомое щелканье автомата.

– Скажи мне почему? – вдруг говорит мужчина, бросая выразительный, давящий взгляд на Ву.

– А оно тебе надо, Эрик?

– Надо. Теперь надо. Мы едем хер знает куда и хер знает зачем. Нам с Брайаном нечего терять. Совершенно.

– Мне тоже, – говорит она, собирая волосы в высокий конский хвост. – К тому же, я – отменный боец. Ты знаешь. Ни к чему эти вопросы, Эрик. Эгоистичным мудаком ты нравился мне больше. – Мужчина ухмыляется, на свой почти привычный, почти знакомый манер. – А теперь – гони, – добавляет Тори Ву, откидываясь на спинку сидения и смотря вперед.

Эрик тоже смотрит вперед. Мотор ревет. Щелчки автомата за спиной продолжаются. Латунный диск медленно бредет к горизонту, позволяя тому откусить от себя бок. Эрик поправляет очки на переносице движением одного пальца и надавливает на педаль газа. Поехали.

Там, сидя на капоте грузной машины, он все вспоминал и думал, осознавал, как пришел к такому ироничному выбору, который сделал. Там, на капоте машины, он вспоминал все. Этот разговор с афракционерами, их решение и последствия этого решения. Если закрыть глаза, откинуться на нагретый солнцем металл, то картинки запляшут перед глазами, яркие и броские, словно все происходит прямо сейчас, вот здесь, сию секунду. И даже когда он гонит, выжимая больше сотни километров, он не может не думать о том, что было. Тори рядом накручивает прядь волос на палец и отстраненно смотрит в окно. Вот такой вот они получили расклад.

– И мы должны тебе верить? – так говорит Эвелин Джонсон, когда на него глазеют все эти люди, когда он чувствует в каждом взгляде ненависть и даже ярость, ту самую ярость, которая снедает его самого. Она бессильна и пуста, она почти никчемна. Она ничего не значит.

– Должны.

– Почему? – лидер афракционеров беспрекословна. У нее прямой взгляд и сжатый рот. Война потрепала ее, прибавила шрамов и морщин на лице, линии ее тела стали тверже и будто припорошены песком. Сильная женщина. Но она не нравится Эрику.

Мужчина задирает голову, вытягивает свою разукрашенную татуировками шею, закрывает глаза и медленно считает до десяти. Его руки прикованы длинной цепью к полу, щиколотки тоже овевает сталь. Прочная. Он дергал, проверял, пытался освободиться. Он знает, что от его слов сгорит вся революция, сгорит он сам. Обнажать душу – херовое занятие. И говорить правду непросто. Особенно, когда тебя хотят сожрать, когда смотрят, словно гарпии, а ты ощущаешь себя овцой на заклании. У него до сих пор пальцы в ее крови, и медальон жжет нагрудный карман. Эрик открывает рот и говорит долго. Говорит обо всем, что знает. Повторяет уже сказанное, называет слабые места гигантского офисного здания, подобно шпилю пронзающего небо над Чикаго. Он рассказывает о сыворотке, разработанной Джанин Мэттьюс для внедрения своей идеологии и ее пропаганды. И тогда, только тогда, во взгляде Эвелин Джонсон мелькает нечто, похожее на удивление. А потом слова начинают даваться с трудом. У Эрика вообще проблема с тем, чтобы говорить о том, что в сердце. Он не любит это и не умеет. Но о Кристине сказать необходимо. О ее хладном трупе, оставшемся в той комнате. Он не мог ничего сделать, он должен был действовать сразу. О том, что он ее похитил. И о том, чем и как она ему ответила. Он не вдается в подробности, рисует историю сухо, бросая лишь факты, но этого хватает, чтобы Трис Приор сорвалась с цепи.

– Ты лжешь! Лжешь!

Он давно не видел Стиффа. Слишком. Может поэтому Эрику трудно ее узнать? У Трис Приор короткие волосы и что-то неизведанное в глазах. Эрик присматривается. Сталь. В них плещется жидкий металл и тягучая боль. Девчонка почти ударяет его, когда ее ловит Четыре. Крепко так смыкает руки на ее талии, а она пылает злостью и огнем. Эрик ухмыляется. Ядовито и порочно. Да, вот так. И он так горел. А сейчас чувствует лишь усталость. Она давит изнутри. Это не тело, не руки и ноги, не мышцы. Это сердце. Оно устало. Эрику хочется спать и желательно больше не думать. А Трис бьется в руках Тобиаса Итона, пока он не прижимает ее к себе так крепко, пока не впечатывает ее гибкое тело в свое, пока что-то тихо не говорит ей на ухо. У Трис блестят глаза.

– Может не при всех? – не удерживается Эрик от саркастичного замечания, когда Тобиас мягко целует девушку в висок.

– Заткнись, – бросает Четыре. – Заткнись. Иначе я вышибу тебе мозги. Клянусь.

И что-то в тоне и голосе вечно правильного мальчика из Отречения, ставшего одним из лучших Бесстрашных, заставляет Эрика замолчать. Тобиас Итон изменился. Стал жестче, суровее, даже злее. Война оставила на нем свои несмываемые отпечатки, заляпала всю душу. Но свою девку он по-прежнему любит. Вон как прикасается, будто она фарфоровая. Эрика это почему-то злит.

– Он говорит правду.

Голос приходит из темного угла. Мужчина всматривается в темноту, пытается различить очертания стоящего там человека. Человек делает шаг вперед, на свет, и тогда Эрик узнает Юрая Педрада. Он осунулся и побледнел, перестал так вечно щериться, как всегда делал это во фракции. У шута и балагура сдохли батарейки. Война прошлась по ним катком. Она по всем прошлась. Эрик знает, Эрик чувствует. Его она расплющила давно. Он так, робот, машина, мертвый организм.

– Что? – в тоне Трис Приор все еще сквозят истеричные нотки.

– Он не лжет, – повторяет Юрай. – Я знаю.

– Откуда?

– Кристина, – просто отвечает юноша и опускает взгляд, но это мимолетное движение не скрывает острую, глухую боль в его глазах, когда-то ясных, а теперь потускневших.

– Она тебе что-то говорила? – Трис продолжает допрос, едва дергаясь от Четыре, нажимая ладонью на его грудь, но мужчина крепко держит ее за локоть, не дает совершить глупость. Правильно, бешеных баб надо держать на поводке. Эрик бы сказал это вслух, но тогда, скорее всего, дыры во лбу ему не миновать.

– Нет. Я сам догадался. А она не отрицала.

И вот оно, тот самый момент, когда святые бастионы падают, а весь морок, вся эта фальшь развеивается. Да, имбецилы, да, она выбрала меня, сама того не осознавая. И едкое, ядовитое, всепоглощающее торжество жрет душу Эрика. Это так низко, так мелко, так подло – этот апогей и эти охреневшие лица. Эрика тянет расхохотаться. В голос, громко, зычно, так, что у всех заложит уши. Трис смотрит на него такими огромными глазами. Смотрит и не верит. Девка все не верит. Она переводит взгляд на Юрая, а потом обратно на Эрика, скользит туда-сюда, как китайский болванчик, марионетка на ватных ногах. Она поднимает свой беспомощный взгляд на Четыре, явно что-то хочет сказать, но не может. Что ж, видимо Кристина действительно была очень дорога Стиффу. Трис Приор закрывает глаза, втягивает носом воздух, сжимает руку Тобиаса – Эрик замечает это слабое движение пальцами – и уходит.

– Довольно, – произносит командный голос Эвелин Джонсон. – Мы получили достаточно информации. И теперь будем действовать, а его, – и кивок головой на Эрика, – в камеру. Запереть и поставить охрану. Ни в коем случае не дайте ему исчезнуть, – добавляет она металлическим тоном, – если он солгал, то ответит за это головой.

Мужчина лишь хмыкает. Паскудно и криво, на свой лихой, неправильный манер. Его засовывают в небольшую комнату с железной дверью, оборудованную под камеру. Лишь голые стены и ничего больше. Серый шершавый камень неприветлив и глух. Эрик и не пытается бороться. Он принимает свое заключение с поразительной покорностью. Он знал, на что шел, знал, что никто не даст ему в руки оружие и не отправит на баррикады, знал, что, скорее всего, сгниет здесь, что его вздернут как предателя, пустят заслуженную пулю в лоб. Похуй. Эрик закрывает глаза и проваливается в глубокий сон. Сновидения ему не снятся. Он просыпается время от времени, видит еду, которую ему кто-то принес, ест и снова спит. Он не знает, сколько времени проходит, но достаточно. Может сутки или двое. Он чувствует, как от него самого и от одежды несет потом, как грязь скапливается в складках шеи, как чешется подбородок, зарастая щетиной. Эрик запрокидывает голову и закрывает глаза, считает про себя до самой бесконечности и не думает. Не думать ему удается. Одна лишь кровь перед глазами. Да и толку думать? Девушка умерла, и сука подохнет следом за ней.

Тобиас «Четыре» Итон приходит на третий день.

– Тебя помиловали, – сообщает он, отпирая дверь и возвышаясь в проеме всей своей высокой, широкоплечей фигурой.

Эрик хмурится, чуть ведет головой, щурясь от столпа света, пронизывающего все кругом за спиной Четыре.

– Помиловали? – переспрашивает он, когда перед глазами перестают мелькать цветные пятна.

– Да, – подтверждает его извечный соперник, опираясь о дверной косяк, – помиловали. За активное содействие сопротивлению.

– Значит, – тянет Эрик, – сука из Эрудиции сдохла?

– Сдохла, – подтверждает Тобиас, затягивая ответ на секундную паузу, – и моя мать умерла.

– Правда? – Эрик аж подается вперед. – Вот так сюрприз. И кто же сейчас здесь всем заправляет? – он спрашивает, а сам так внимательно смотрит на Итона. На заматеревшего, повзрослевшего Итона, и его глаза, эти глубокие, уставшие глаза, глаза старика на молодом лице. – Может, ты, Четыре?

– Может, я.

– И ты решил меня помиловать? Это забавно, – Эрик хрипло смеется.

– Я не люблю убивать. В отличие от тебя.

Эрик ухмыляется, встает на ноги, ощущая, как ему в ноздри ударяет вонь собственного немытого тела.

– Еще одно, – произносит Четыре. – В городе ты не останешься. Можешь жить, но за пределами Чикаго.

– Стена?

– Стена.

– Хорошо, – отзывается мужчина, поправляя воротник на кожанке и проходя мимо Тобиаса.

– Эрик, – он останавливается, замирает, разворачивается, смотрит, – вчера вечером были ее похороны. Мы кремировали ее. Прах у Трис. Если хочешь, то я попрошу ее, чтобы…

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Эрик, это не мое дело…

– Верно, это не твое дело, – и взгляд жжет.

– Но дослушай, – просит Четыре, и, наверное, за все долгое время они говорят спокойно, настолько спокойно, насколько могут говорить извечные враги и соперники. – Эрик, я не думаю, что Кристина бы хотела, чтобы ты и дальше продолжал идти по кривой дорожке.

– Это что, жалость, Четыре?

– Нет, это уважение к ней. Она ведь что-то в тебе разглядела. Не испогань это. Хотя бы ради нее.

Эрик и Тобиас смотрят друг на друга долго. Эрик вдруг хмыкает, растягивает губы на косой манер. Они ведь оба полумертвые-полуживые. Итон ведь тоже потаскан, выжат и разбит. Смерть матери не прошла для него даром. Но война она такая – забирает всех. Эрик кивает Четыре – легкое движение подбородком вниз. Это почти признание его заслуг и очевидной силы духа. Четыре – лидер по рождению и призванию, он сделает этот город лучше, а Эрику тут не место. И он уходит, разворачиваясь на пятках, этим своим привычным, размашистым шагом. Он уедет за стену. Как его родители когда-то, оставит прошлое далеко за поворотом дороги и встретит свое будущее, каким бы оно ни было. Но перед уходом непременно примет душ. Мужчина принюхивается к своей куртке и морщится.

Вот так зажигаются и тухнут революции. Они проносятся вихрем по людским жизням, собирая свой урожай. Они забирают всех, кто им нравится: стариков, детей, лидеров, лжецов, ублюдков, праведников, невинных. Всех, чье лицо и чьи помыслы им приглянутся. Революция забрала Кристину, забрала Джанин Мэттьюс и Эвелин Джонсон. Макса ждет казнь. Эрик знает это, покидая город, в котором прожил всю свою жизнь. Но Макс ее заслужил. Он не предал бы свои идеи. Такая верность поражает и вызывает уважение, но именно за такую верность и погибают. Эрик знает, что центральное здание Эрудиции было взято штурмом за считанные часы, знает, что теперь этот город станет совсем иным. Эрик вспоминает Кристину. Мимолетом, ненароком, чтобы просто помнить. Она заслуживает памяти. А он не снимает с себя вины за ее смерть. Эрик знает, что виноват. И впервые в жизни эта вина ему небезразлична. Она ест душу. Но память придает и сил. Жить и помнить, что все могло быть еще хуже.

Мотор машины ревет. Тори спит, устроившись на сидении. Брайан все молчит. Эрик ведет машину уверенно, фарами разрезая ночную темноту. Он не знает, что ждет его впереди, там, за стеной. Он пошел туда, куда когда-то ушли его родители и не вернулись. Он знает, что не вернется. Такова воля Четыре и таково его собственное желание. Чикаго для Эрика – мертвый город, полный призраков. Живых там более нет.

Мужские руки уверенно поворачивают руль. На шее – знакомый медальон со знаком родной фракции. Ее медальон. Блестящая побрякушка. Так подумал Эрик, но оставил ее себе и даже стал носить, там, под одеждой, под футболкой из черной ткани. Джип проносится мимо вырастающих грядой с правой стороны деревьев. Их зеленая листва ярка даже в густой темени ночи. Зеленый. Эрик вдруг улыбается, едва приподнимая уголки губ. Криво, конечно, на свой манер, но все же улыбается. Зеленый – цвет надежды. У Кристины были зеленые глаза. Кажется, девочка подарила ему надежду. И мир вдруг перестает скалиться.

Комментарий к Глава 44

Что там обычно говорят, когда история заканчивается? Благодарят. И я хочу поблагодарить. Я скажу простое слово “спасибо” абсолютно каждому, кто читал, кто верил в персонажей, кто сопереживал им. А вы все, дорогие читатели, должны сказать “спасибо” двум девушкам, которым эта работа посвящена: Soverry и Kristall_Rin. Они были самыми первыми, кто захотел от меня работу макси-формата, и во многом они виноваты в том, что я за нее взялась. Благодарите их. И я им благодарна за первоначальную веру в меня, как в автора.

История моих Эрика и Кристины закончена. История моих Эрика и Кристины такова. И для меня этот финал – светлый.

Спасибо всем.