Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

– Два месяца, верно? – и пальцы его тарабанят по циферблату наручных часов, которые все-таки выглядывают из темно-синей ткани.

– Вы действительно едете туда? – спрашивает Алиса, чуть вытягивает шею, своей красивой головой ведет.

– Да, – Грег хмуро смотрит на нее. – Мы едем за стену. Что-то вроде исследовательской миссии.

– Всегда считала Бесстрашных сумасшедшими, – смеется Алиса, —, а малыш у вас и правда очаровательный. – Она меняет тему под стальным, совершенно холодным взглядом мужа, садится рядом с Кларой, склоняется над ребенком. Клара же хмурится. Фрэнк ей никогда не нравился.

Мужчины говорят долго. Среди произнесенных слов мелькают стена, Макс, усыновление, документы. Алиса позволяет маленькому Эрику играть с ее локонами: дергать, наматывать на палец, тянуть. Клара рассматривает ее ненароком. Прекрасная, словно кукла. Но добрая. Это видно. Клара не умеет так ворковать над маленькими детьми. Вот Алиса склоняется к ребенку, оголяет свою длинную шею. Клара как-то рассеяно отмечает, что на коже слишком много косметики, этой штукатурки, которой она сама почти не пользуется. И цвет шеи какой-то болезненный. Клара смотрит долго, так долго, что Алиса спешно прикрывается волосами, смущенно улыбается, смотря прямо в глаза. Женщины молчат. Кларе кажется, что она увидела то, что не должна была видеть.

Она и Грег уходят через пару часов, оставляя своего сына с дядей и его красивой женой. Где-то в детской перебирает игрушки Амелия. Эрик смотрит вслед родителям пристально, как-то совершенно не по-детски осмысленно. Словно понимает, что мать и отец больше не вернутся.

Тогда Эрику всего два года.

Воспоминание II

Проходит месяц. Потом еще один. Грег и Клара не возвращаются. Идет третий месяц. А их все нет и нет. А потом по всем ярко-голубым экранам пролетает новость. Алиса вся сжимается на диване, подтягивает к груди колени, и глаза ее блестят. Фрэнк лишь стягивает губы в одну тонкую линию. Экспедиция за стену обернулась крахом и провалом. Все ее члены пропали без вести, там, где выжженная земля, там, где могут быть абсолютно любые опасности, там, где нет жизни. Алиса мотает головой, кусает губы, прижимает дочь к своей груди и смотрит на Эрика. Мальчик глядит в ответ. Он не понимает печали взрослых. Этого странного, припаднического состояния красивой тети, этого хмурого, почти отцовского взгляда Фрэнка. Эрик лишь понимает, что родители не вернутся.

Мальчик живет в чужой и незнакомой квартире. Потолки тут высокие, а земля из окон смотрится ничтожно мелкой. И черные точки по ней ползут – прохожие. Алиса, которую он отказывается звать мамой, лишь по имени, снует по квартире в легких платьях. Она всегда такая воздушная, словно сотканная из пены облаков. Изящная, фарфоровая, с выразительными глазами и длинными пушистыми ресницами. Словно сошедшая со страниц детской сказки, где всем заправляют лесные феи. Ребенку Алиса кажется слегка странной, будто не от мира сего. Хотя улыбка у нее теплая, а руки ласковые. При муже своем она всегда как струна вытягивается, обнять его как-то пытается, ласково рукой по щеке провести, но Фрэнк лишь уворачивается, сжимает как-то недобро ее пальцы, почти до хруста костей, и на лице Алисы застывает комично-трагичное выражение. Чудная женщина. Эрику так кажется сейчас, будет он так же считать и спустя годы, называть ее низкой и падшей, и не понимать этого снисхождения со стороны Макса к ней, слишком красивой и насквозь порочной.

Фрэнка Эрик боится. Он его почти не видит. Лишь слышит голос, что, как наждачная бумага по ушам, воздух рассекает. И эти острые движения, и будто высушенные глаза. Фрэнк похож на сук старого дуба. Засохший, но все еще живущий. Он молод, конечно, по годам, но все это в глазах, в движениях, в манере себя держать и говорить. На свою жену он не обращает внимания, Амелия его раздражает, Эрика так вообще не замечает. Хотя, пожалуй, именно мальчик вызывает в нем какой-то интерес. Сын его младшего брата, Бесстрашный по природе своей, по духу и призванию, в конце концов, будущий мужчина. Ребенку не нравится, как дядя на него смотрит. Недобро совсем. И лишь Алиса в мужа глазами стреляет.

– Не мешай мне, женщина, – сипит Фрэнк. – Место свое знай.

А она подбородок вздергивает, гордо так. Глаза широко распахивает. И тогда поднимается в этой красивой женщине какая-то природная сила. Эрик смотрит на нее завороженно. А потом уходит все. Фрэнк снова допоздна возится в своем кабинете, Алиса листает журналы, щелкает каналы большого телевизора и возится с детьми. Обычная, совершенно обычная, повседневная жизнь. Мальчик знает, что Фрэнк и Алиса подписывают какие-то бумаги. Как это там называется? То ли усыновление, то ли опекунство. И потом Алиса с ним говорит. Объясняет, что нельзя больше упоминать фракцию огня, что теперь его дом Эрудиция, втолковывает ему, что он родился здесь, что он никогда не видел ни Яму, ни пирсингованных и татуированных людей. Мальчик смотрит на женщину внимательно, на ее красивое, овальное лицо. Смотрит и кивает. Коли так надо, то пусть так и будет. Алиса называет его смышленым и прижимается ртом к его лбу. Губы у нее горячие, и пахнет от женщины лавандовыми духами.

Эрик знакомится с Амелией. Дочь очень похожа на мать. Красивая этой кукольной красотой, с большими глазищами и очаровательной улыбкой. Амелия Эрику нравится. Она живая и подвижная. Ей четыре года, но болтает она много, своим тонким детским голосочком. Непоседливая, докучает матери, но к Фрэнку не подходит. Амелия любит банты и рюши, красивые платья в оборках, у нее полно кукол и большой двухэтажный дом для них. Она разукрашивает раскраски во все цвета радуги, смеется беззаботно, любит играть в догонялки и прятки. Эрику никогда не нравились девчонки, но с Амелией интересно. Она умная и сообразительная. Его и Алиса любит. И еще этот поразительный контраст, когда в детской появляется Фрэнк. Алиса белеет, Амелия прячется за материнскую юбку, лишь Эрик смотрит на мужчину прямо. Фрэнк не похож на Грега. Тот хоть был молчалив и угрюм, все равно источал тепло. Этот же холодный, будто гадюка.

Как-то Фрэнк забирает Эрика из детской.

– С женщинами так скучно, – усмехается Фрэнк и достает дорогую сигару. Ребенок смотрит на него внимательно. – Ты же не знаешь, что это такое, верно? – вертит скрученный табак в руках. – Ничего, со временем узнаешь, – щелкает зажигалкой.

Мальчик морщится от дыма, тут же наполняющего рабочий кабинет Фрэнка. Мужчина тянет сигару долго, смотрит в окно, вращается на своем стуле, поглядывает на ребенка и снова глядит в окно. Алиса приходит через несколько минут. Появляется на пороге в неизменно светлом платье и с распущенными волосами.

– Не кури при ребенке, – у нее голос дрожит. Вот-вот и закричит.

– А ты не порти мальчишку бабскими посиделками.

– Фрэнк…

Он встает на ноги, зло рассматривает красивое лицо своей жены.

– Дорогая, – елейно тянет он, – когда я брал тебя в жены, то понимал, что мозгов в твоей очаровательной головушке нет. Так слушай меня. Не порти его, – и пальцем в сторону Эрика, – своей блядской натурой. Хочешь размазню из него вырастить? Не дам! – и бьет ладонью по столу. – Он – сын моего брата. И вырастет мужчиной. Поняла?

Алиса дышит часто-часто. Ее взгляд бегает от ребенка к мужу и обратно. Амелия, четырехлетняя дочь, маячит где-то в коридоре. Женщина открывает и закрывает рот. Не знает, что сказать. Моргает так часто – глаза из-за дыма слезятся.

– Фрэнк, – как можно тише, как можно примирительнее, как можно ласковее, – не кричи. Здесь же мальчик. Пожалуйста. И не кури. Не при ребенке. – Она просит, даже руки едва вперед вытягивает.

– Не перечь мне!

Удар обжигает щеку. Алиса падает куда-то между креслами. Ее скула наливается темным, фиолетовым пятном. Женщина ладонь к лицу прижимает, цепляется пальцами за светлую обивку подлокотника. Волосы ее все разметались. На губах – кровь. Алису потряхивает слегка, она склоняет голову, прячет за локонами удар и собственные слезы.

– Воспитывай свою дочь. Парня не трогай. Не порть.

Женщина всхлипывает, собирается в комок нервов и костей, едва заметно дрожит. Она ведь знает, она ведь давно привыкла, она ведь почти ждет этого. Каждый раз. Пальцы с пальцами сцепляет, губы облизывает, голову чуть запрокидывает.

Эрику три года. Он впервые видит, как его дядя ударяет свою жену.

Воспоминание III

Алиса почти не бывает дома. Амелию она отвозит к матери, ее бабушке. Эрик просится с ними – ему интересны новые места, хочется уехать куда-то подальше из города, да и девочка ему нравится. Фрэнк отказывает наотрез. И мальчик остается в большой пустой квартире, где столы, стулья и книжные полки начинают покрываться легким, почти незаметным слоем пыли. Алиса мало готовит, иногда не приходит ночевать. И они постоянно ругаются с Фрэнком. Мужчина встречает каждый вечер с бутылкой дорогого коньяка. Эрик привыкает к запаху спиртного, узнает его, воспринимает, как что-то должное, почти родное. Он скучает по ласковым рукам матери, по серьезному взгляду отца, по улыбке Алисы, по задорному смеху Амелии. Фрэнк не говорит с ним. И ребенок становится предоставленным самому себе.

Когда Алиса приходит, то она всегда очень красивая. На ней дорогие, лоснящиеся платья, сверкающие блестками и кристаллами, цветы в волосах, сладкий запах духов, пальцы перехватывают драгоценности, в ушах блестят камни. Алиса кажется Золушкой на балу, такая неземная, с ореолом женской таинственности и манящей привлекательности. Она носит шляпки слегка набок, выстраивает на тумбочке в прихожей клатчи, ходит на умопомрачительных каблуках и так много смеется. Смех у нее искристый. При Фрэнке она всегда замирает, сглатывает, пятится назад, и глаза так округляет. А губы бесстыдно-алые, и волосы золотятся в электрическом свете одинокой лампы на тумбе. Красивое видение и монстр. Алиса и Фрэнк. Сказка о красавице и чудовище, где красавица латает раны, а чудовище никогда не сбросит свою шкуру.

Иногда Алиса приходит, когда Фрэнк на работе, в научном центре, одет в белейший халат, накрахмаленный так, что аж стоит, и очки на носу, и папка формата A4 в руках. Серьезный, строгий, уважаемый ученый и домашний тиран. Алиса знает обе стороны своего мужа. Эрик наблюдает за всем детскими глазами. К Алисе он проникается симпатией. А она приходит иногда в детскую, садится около его кровати, рассказывает своим мелодичным голосом сказки. Алисе бы петь стоило, блистать на сцене, ловить овации и любовь многотысячного зала. Вместо этого она живет при муже, воспитывает детей и пропадает где-то ночами и днями.

Эрик спит, когда Алиса приходит снова. Садится рядом с его кроватью, поправляет одеяло, тихо-тихо напевает себе под нос колыбельную. В ее волосах застревает перо павлина, на руках гремят браслеты, а на подоле платья стоят ножки стула.

– Вырасти хорошим мальчиком, – говорит женщина и убирает темные пряди с детского лба. – Не дай Фрэнку испоганить себя.

Она смотрит на ребенка долго, до тех самых пор, пока слезы не застилают глаза. Алиса плачет, плечи ее вздрагивают. Она прижимает ладони к лицу, глухо скулит, рыдает. Одинокая и несчастная женщина, не любимая мужем, презираемая им. Алиса знает, что виновата сама. Что легкая и поверхностная, этакая ночная бабочка. Но она не может. Ее тянут кандалы, в самый низ, туда, к земле, а ей летать так хочется. Алиса уходит. Эрик открывает глаза. Он не понимает, почему взрослые плачут.

Фрэнк много курит и много пьет. Он то запирается в своем кабинете, работая до самого утра, то засыпает прямо на диване. На журнальном столике – пепельница, набитая окурками, у ног – початая бутылка алкоголя. Зачастую, не одна. Фрэнк забывает об Эрике, но Алису к нему не подпускает.

Однажды вечером мужчина трезв более менее. Он сажает ребенка к себе на колени, прямо перед монитором большого компьютера и показывает ему то, что сейчас конструируют в лаборатории, директором которой является Фрэнк. По мигающему экрану ползут махины военно-воздушных кораблей. Чертежи, чертежи и чертежи. Вот они обретают цифровую плоть и кровь. Мальчик смотрит с восхищением. Фрэнк улыбается.

– Нравится?

Эрик кивает. И Фрэнк показывает ему еще и еще. Чикаго – мощный город, хорошо укрепленный и оснащенный. Эрик оценит это когда-то. Сейчас у ребенка вызывают восторг лишь сами самолеты, но не тот потенциал, который в них заложен.

– А хочешь посмотреть на маму? – вдруг говорит Фрэнк. И под мамой Алису подразумевает.

Эрик вновь кивает. И с экрана на него летит столько фотографий этой красивой женщины. Искристой, сладкой, томной, сногсшибательной, настолько волнующей и прекрасной, что на нее невозможно не смотреть. Развевающиеся на ветру волосы, платья, юбки, украшения и глаза. Такие огромные, отражающие весь мир. Наверное, такие женщины предназначены для любви.

– Красивая, правда? – спрашивает Фрэнк и прикладывается к горлышку бутылки. – Но сука еще та. – Он наклоняется к ребенку. – Знаешь, Эрик, запомни кое-что – бабам доверять нельзя. Они такие твари. И твоя мать – дешевка. Знаешь, что она делает? – Фрэнк почти смеется, больно сжимает детское плечо. – Спит со всеми. Шлюха она. Пизду подставляет под любой член. Сука.

Мальчик еще мал, не осознает всех тех грязных ругательных слов, которыми так щедро Фрэнк посыпает свою жену. Лишь ощущает ядреную ярость родного дяди. Она клокочет где-то там, разрывает грудь, рвет мясо, крошит кости. Эти эмоции такие ядовитые, что ошпаривают самого ребенка. И Эрик понимает кое-что: Фрэнк называет Алису плохой.

Ребенок гуляет вместе с соседскими детьми на площадке рядом с домом. За ним присматривает молодая женщина, живущая на два этажа ниже. Эрик не помнит ее имени. Знает лишь, что у нее темные волосы, стянутые в высокий хвост, и круглое лицо. Эрик возится в песочнице, со странным остервенением лупит лопаткой по куличикам, разрушает и разрушает. Какой-то мальчишка орет маме, что Эрик сломал все его старания из песка. А Эрик продолжает. Бах. Бах. Бах. Он поднимает голову и замечает шлейф изумрудного платья. Такие носит Алиса. Мальчик всматривается. И правда же, она. С каким-то мужчиной под руку. Смеется, улыбается, голову тому на плечо склоняет. И это не Фрэнк. Эрик отстраненно, почти безразлично наблюдает, как эта красивая женщина прижимается губами к чужим губам, как руки этого мужчины сжимают ее тесно и плотно. Ребенок не осознает всецело, но понимает, что все это так интимно, что чужие глаза не должны это видеть.

Эрик лежит в своей кровати без сна, смотрит в потолок. Он вспоминает пьяного Фрэнка и фотографии Алисы на его компьютере, женский смех и роскошные платья. Алиса вертлявая такая, все порхает и порхает, другим улыбается, мужа не любит. Эрик переворачивается набок, смотрит в стену. Алиса кажется ему плохой, неправильной. Он силится вспомнить родных мать и отца, но в памяти встают лишь расплывчатые лица. Ни ласковый голос, ни крепкие объятия, ни тихий смех. Эрику становится интересно, как его родители относились друг к другу. Он напрягает память, но перед глазами лишь две удаляющиеся фигуры. Он не помнит. Забыл.

Эрику всего четыре года. А он уже начинает ненавидеть женщин.

Воспоминание IV

Он помнит тот день так отчетливо и хорошо, словно мозаика часов и минут въедается в самую подкорку мозга, и мысли ее мусолят. Он помнит шум дождя за окном, сосредоточенное лицо Амелии – вот-вот и высунет кончик языка, Фрэнка, барабанящего пальцами по клавиатуре. Алисы лишь нет. А дождь за окном все усиливается. Эрик сидит на подоконнике, подпинывает игрушечные машинки тонкими пальцами, смотрит в самый низ. Он ждет чего-то. То ли прихода этой цветастой женщины, то ли неизменного концерта, которым сопровождается каждое ее явление.

Алиса появляется, когда зажигаются фонари на улице, когда смазанные черные точки прохожих исчезают окончательно, сметенные волной дождя. Небо плачет долго и заунывно, расчерчивает кристаллами окна, морозит людей. Она появляется среди брызг, вся такая искристая, в ярко-желтом платье. Снова не по цвету фракции. Фрэнк, конечно, кривит губы, но ткань Алиса прячет под дождевиком. Да и слывет в высших кругах Эрудиции пустой красоткой. Куклам позволены дурацкие вольности время от времени: платья не тех цветов, громкий смех, слишком много алкоголя в глотке, выразительное хлопанье ресницами. Алиса распространяет сырость и влагу вокруг себя. Она смачно целует Амелию в щеку, и девочка улыбается. Подходит к Эрику, но встречает настороженный детский взгляд. И как ножом по коже. У мальчика глаза какие-то не те.

Алиса не переодевается, стучит каблуками по паркету, задевает руку Фрэнка длинным хвостом своих волос, кидает на него взгляд через плечо. Улыбается задорно. Женщина возится в спальне. Эрик слышит, как она выдвигает какие-то ящики, открывает и закрывает дверцы. Эрик хмурится – совсем как Фрэнк – вытягивает голову на детской шее. Ему любопытно и интересно. Алиса вытаскивает чемодан на самый центр комнаты, пинает его ногой, тянет за собой и все не прекращает улыбаться. Она протаскивает его к самому выходу и разворачивается. Смотрит прямо на Фрэнка. В его взгляде – яд. Эрик знает, когда дядя так смотрит – сейчас будет буря. Черная-черная, загадит тут все. Амелия жмется к косяку, мальчик зачем-то встает перед ней. Хорошая девочка, до сих пор ему нравится.

– Что это? – и голос у Фрэнка шипящий, змеиный, рукой на чемодан показывает, и жест такой скользкий, опасный, вся эта напускная небрежность.

– Я ухожу, – заявляет Алиса, упирая руки в бока.

Комната наполняется звенящей тишиной. Плотной, густой, вязкой. Алиса улыбается победно, искрит сладкими эмоциями, сбрасывает оковы, и они гремят, с грохотом опускаются к ее ногам, щиколотки обвивают, а она, богиня, восстает. Удивительная женщина.

– К кому из всех своих пассий?

– К нему. Ты знаешь, Фрэнк.

– К нему?

Он не кричит, нет, даже голос почти не повышает, просто что-то обнимает горло, цепко, прочно, до самой тошнотворности и вывихнутых суставов. Алиса все еще улыбается. Она готова выстоять, сыграть последнюю драму, аккорд поминальной мелодии. За усопших, за души их младые. Она уходит, рвет все связи с этим человеком, с этим домом.

– Ты не пойдешь к нему, – отрезает Фрэнк. – Я тебя не пущу.

Алиса смеется. Истерично так. И Эрику вдруг кажется, что весь ее блеск напускной. Что платье ее не желтое, а пожухлое, что в глазах не искры, а слабые тлеющие угли, что ногти ее обломаны, а крылья подрезаны, и летать она никогда не сможет. Это – последняя чахлая попытка, стремление к свободе.

– Шлюха! – орет Фрэнк и бьет, рассекает идеально-очерченные губы кольцом на безымянном пальце. Алиса заваливается на чемодан, щелкает замок, и все содержимое, все вещи валятся на идеальный паркет коридора.

Эрик задвигает за свою спину Амелию. Девочка дрожит всем тельцем, плачет, вдруг разворачивается на пятках и убегает, лишь топот ее ног остается в мальчишеских ушах. А Эрик смотрит, Эрик впитывает. Его завораживает, пленяет, вся эта пляска смерти, крови и боли.

Фрэнк бьет Алису долго. До тех пор, пока все ее красивое лицо не деформируется под острыми костяшками, до тех пор, пока она не начинает харкать кровью, до тех пор, пока не захрипит и не заскулит. Ей горло спазмами схватывает. Желтый цвет впитывает багряную кровь, цветы на солнечной ткани распускаются. Фрэнк дерет Алисе волосы, таскает ее за них. И все исступленно повторяет одно слово.

Шлюха.

Удар по лицу, нос смещает.

Шлюха.

Ногой по ребрам, так, что женщина заскулит, заноет.

Шлюха.

Пальцы на горле, и бешеный взгляд безумца. А она руками по паркету бьет, ладонями плашмя.

Красавица и чудовище. У красавицы все лицо изуродовано, кожа лоскутами свисает. Чудовище когти глубоко в плоть женскую впускает, сцепляет насмерть. Алиса скулит и воет, жить хочет. Фрэнка трясет и колотит. Он сжимает ее в луже крови, всю в слезах и соку собственного тела. Алая-алая кровь, отметины на коже, оголенное мясо, заплывшие глаза. Руки мужские по плечам женским, а Алиса отталкивает. Фрэнк то ли рыдает, то ли прощения просит, то ли умаляет, а потом со всей силы швыряет жену на паркет, прямо в лужу собственной крови лицом. И жижа ко рту липнет. Мужчина голову поворачивает, на Эрика смотрит, потом манит его. Мальчик мнется мгновение, подходит. Фрэнк кладет ему руку на плечо, тяжелую такую, кивает на рыдающую и тихо скулящую Алису и говорит:

– Смотри, Эрик, смотри и помни, что женщины слабы и безвольны, что только так с ними и надо. Вот теперь она будет послушной и покорной, правда, Алиса? – и за подбородок рукой хватает, женщина лишь истерично дергается. – Только так, понял меня? – мальчику в глаза заглядывает. Эрик смотрит. Эрик кивает. Эрик принимает.

Алиса потом еще долго ноет на полу, встать не может. Ее трясет и колотит. Эрик смотрит на нее завороженно. Она ловит детский взгляд, головой качает, велит уходить, губы едва размыкает, но говорить ей трудно. Амелия не выходит из своей комнаты. Девочке страшно.

Эрику лишь пять. Кроваво-красные картины преследуют его долго. И женские трясущиеся руки, и властный голос Фрэнка. Эрику лишь пять, а он уже – урод. Спасибо, дядя.

Воспоминание V

Алиса много курит. Таскает сигары у Фрэнка, щелкает зажигалкой, и рука ее дрожит. Окно распахнуто настежь. Алиса смотрит вниз, туда, далеко-далеко. Эрик наблюдает за ней тихо. Амелия снова носится со своими раскрасками, Фрэнк работает у себя в кабинете. У Алисы все лицо залатанное, пластырь по носу тянется, шрамы на бровях, красная линия скулы, кости хрустят, в крошку сыплются. Алиса смотрит на Эрика и пытается улыбнуться. Выходит оскал. Она сигару в рот засовывает, слюна тянется. Женщина тихо плачет. Дети не должны все это видеть. Не должны. Она Фрэнка умоляет, руки заламывает, просит увезти Амелию и Эрика к бабушке. Фрэнк не соглашается. Пусть мать воспитывает, и даже нежно по щеке ее проводит. Алиса дергается от его руки, как от жала скорпиона.

Алиса бьется головой о стену. Методично, с глухим стуком. Крепко обнимает дочь, прижимает к себе, шепчет что-то ей в светлую макушку. Эрик не дается женщине на руки. Своевольничает, показывает гонор, норов, характер. Алиса смотрит на него внимательно и ничего не говорит. Она снова садится у его кровати, рассказывает сказки, а мальчик поворачивается к ней спиной, с головой одеялом накрывается. Тогда Алиса бледнеет, скулы ее так вытягиваются, красные-красные.

– Почему ты не хочешь со мной говорить? – спрашивает она как-то у Эрика, кутает в длинные рукава израненные запястья и руки, шею в воротник прячет.

– Потому что ты плохая, – заявляет мальчик и утыкается глазами в экран телевизора, где большой серый кот гоняется за умным мышонком.

Эрик смотрит мультики, а у Алисы нижняя губа трясется. Она все понимает. Осознает. И от этого так тошно. Фрэнк уродует мальчика, портит сына собственного брата. Алиса не может на это смотреть. Она врывается в рабочий кабинет своего мужа, клокочет страшными эмоциями. Глаза ее горят праведным гневом.

– Монстр! – истерично выплевывает женщина. – Исчадие ада! Ребенка-то за что?!

Фрэнк поднимает голову от бумаг, неспешным движением стягивает с носа очки, легко бросает их на стол, окидывает свою супругу несколько брезгливым взглядом. От ее красоты осталась лишь одна кровавая чернота. Ни белой кожи, ни огромных глаз, ни чудесных волос – лишь зашитое наскоро тело, спаяно так неверно и неправильно. Фрэнк почти наслаждается. Унизил. Раздавил. Растоптал. Но Алиса все еще щерится как кошка. Силы в ней хранятся.

– Неужели ты думаешь, что нежелание Эрика с тобой говорить лишь моя вина? Он видел тебя с другими мужчинами, дорогая моя супруга, видел. А мальчик он умный.

– Ребенком прикрываешься, – она почти хохочет, зубы скалит. – Ты ведь все знаешь. Ты! И наш этот брак! И моя дочь, которую ты ненавидишь, потому что она от человека, которого я любила! Любила! Понимаешь?! Слово знакомо?! Я ненавижу тебя, Фрэнк, ненавижу! – она взрывается, ее несет со страшной скоростью, и эти эмоции, и эта чернота, глухая и прочная словно стена. Мужчина смотрит на нее, мужчина белеет. – Я никогда тебя не любила! Я проклинала тот день, когда шла с тобой к алтарю! А все деньги, деньги, деньги! Ты был слишком богатым чертовым сукиным сыном! Ты садист! Изувер! Ублюдок! Я ненавижу тебя! Каждой частицей своего тела, всеми фибрами своей души! Ненавижу! – она говорит, говорит, говорит, срывается на истошный крик, почти раненый вой, выплескивает все, что копилось годами. – Тебе нравилось обладать мной, как трофеем, как красивой игрушкой! А все! Нет красоты, ничего нет! И знаешь, что, Фрэнк, он любит меня такой! Любит! Ты этого не умеешь! И я уйду к нему! Ты больше меня не остановишь! И детей заберу! Амелия тебе даром не нужна, а Эрика ты не испортишь окончательно!

Квартира наполняется высоким женским визгом. У Алисы срывает дыхание, она захлебывается словами и эмоциями. Вены на ее шее дыбятся столь сильно, что кажется вот-вот и пойдут трещины. Кровь ударяет в голову, в самые виски. Женщина вылетает из кабинета мужа, даже не собирает вещи, накидывает что-то поверх домашнего платья свободного покроя, кутает дочь и тянет руку к Эрику. Мальчик смотрит на нее недоверчиво.

– Идем, пожалуйста, идем, – шепчет она, и ребенок все же сдается, берет своими детскими пальцами взрослую ладонь.

Фрэнк выходит из кабинета неспешно. Шаг у него широкий, разворот плеч опасный, и челюсть так сильно сжата. Алиса даже не успевает обернуться, как раздается оглушающий выстрел. Тело Амелии сносит ударной волной, врезает в спинку дивана. Эрик с каким-то отупением наблюдает, как в груди ребенка разрастается огромная дыра, как вваливается плоть, как обугливается она по самым краям, как голова на тонкой шее неестественно запрокидывается, как детские пальцы размыкаются, и игрушка падает на пол. Алиса кричит. Ее дочь мертва.

– Она меня всегда раздражала, – несколько небрежно говорит Фрэнк, переводя дуло дробовика на свою жену. – Ты – потаскуха, милая моя. И ему ты не достанешься.

Гремит еще один выстрел. Громкий, квакающий звук. До ушей Эрика долетает какое-то чавканье, он чувствует что-то теплое на своем лице. Тело Алисы скошенной грудой мяса и плоти падает рядом, руки ее неестественно раскидываются. Фрэнк прислоняет дымящийся дробовик к стене, подходит к мальчику и заключает его в объятия.

– Вот так, – шепчет он на ухо. – Все будет хорошо. Теперь у нас все будет хорошо.

У Эрика перед глазами два трупа, паркет в красной краске и запах стоит. Паленым пахнет. Мальчик прячет лицо на груди у дяди. У него слезы по щекам. Соленые такие. Мужская ладонь гладит ребенка по голове, руки качают.

Мальчик плохо помнит похороны. Помнит много черной одежды и скорбных лиц. И этот угрюмый взгляд Фрэнка, вдовца, злой волею потерявшего любимую жену и дочь. Эрик засовывает руки в карманы, долго смотрит на могилы. Что-то кажется ему неправильным, неверным, ложным. То ли земля под ногами, то ли солнце над головой. Фрэнк ночами рассматривает фотографии Алисы, глотает алкоголь и тихо рыдает, закрывая лицо трясущимися руками. Эрик учится ненавидеть весь мир. И у него получается.

Эрику шесть лет. Он презирает Фрэнка за слабость души. Почти ненавидит. Он ненавидит покойную Алису за случайную жизнь, за терпение и мнимое безволие. Он ненавидит тонкую Амелию за ее умение улыбаться каждому дню. Он ненавидит женщин и мужчин, детей и родителей. Проклинает своих, поносит приемных. Ему всего шесть, а он уже скалится как собака. По-детски еще. Но скоро оскал станет опасным. Фрэнк лишь пьяно моргает. Он растит монстра, но почему-то недоволен.

А монстр взирает на мир детскими глазами. Глазами, которые буду принадлежать изуродованному юноше. Глазами, которые станут мужскими. И человек этот будет марать все светлое черным. Эрику нравится скалиться. В детстве научили. И разрушать. Крушить и ломать. Где-то там, в прошлом, хрипло смеется дядя.

========== Глава 36 ==========

Перед глазами – картинки. Красные-красные, ало-кровавые. И раскуроченная грудная клетка, и деформированное лицо, и столько крови. На полу, на диванных подушках, впитавшейся в одежду. Алая комната, алый мир. Кристина помнит. Кристина знает. Видела уже однажды, так, что сердце застряло где-то в горле. Испугалась тогда, побоялась принять. И вот теперь снова, опять, как Дамоклов меч над ее шеей, метит прямо в самое основание. Девушка ежится, глаза не поднимает. Рука ее дрожит, когда она прикасается к пульсирующим вискам. Словно отбойным молотом по ним. Бом и бом. И снова. Бом, бом, бом. Кристина дышит шумно, заглатывает воздух ртом, выпускает наружу носом. И сердце в груди. Девушка жмурится, не шевелится. Она все еще не здесь, не осязаема, не реальна. Она там, среди стертых лиц и забытых историй, среди страшных судеб и человеческого кощунства. И он там, всегда был там. Потерялся, забылся, так и не нашелся.

Она отклеивает электрод от своего виска нарочито медленно, словно секунды застынут по ее глупой прихоти, чуть замедлят свой бег, дадут ей продышаться, все еще не поднимать глаз, чтобы посмотреть в его лицо. Кристина не знает, что ожидает увидеть, не знает она, что хочет сказать. Это просто где-то там, под самым горлом. Тошнота. Аж блевать тянет. И пальцы судорожно трясутся. Электрод падает куда-то вниз, летит, низвергается, как весь ее привычный и уютный мир. Кристина не знает о боли ничего. У нее ведь мать, отец и сестра. У матери руки ласковые, отец пусть и угрюмый, но рядом с ним так уверенно и защищенно, а сестра – очаровательный подросток с невыносимым юношеским максимализмом. Кристина их помнит. Так отчетливо, так ярко, словно видит каждый день, словно не оставила их за чертой родной фракции, выбирая то, о чем почти жалеет. В ее жизни так много боли и крови, вывихнутых суставов и паленого железа на языке. Кристину мутит. И багряное марево перед глазами.

Эрик.

Кристина все же поднимает голову. Перед ней стоит все тот же Эрик. Черный, насквозь воняющий смрадом и тьмой. Безгласый демон у ворот ада. А девушка вдруг понимает, что у нее щеки мокрые. Эмоции, колотящееся в груди сердце, так много боли и крови, этого до отупения жестокого насилия. Она не хочет так, не надо. Дети не должны расти в рассаднике насилия, молодежь не должна учиться убивать, войнами мир не строится, а власть растлевает души. У Кристины все сердце колотится, трепыхается в глотке. Она зажимает рот рукой, всхлипывает. Эрик молчит, смотрит на нее вопрошающе. И линия плеч стальная, словно балка, и вены на руках и шее дыбятся, и рот упрямо сжат, челюсть вперед выдается, и дышит он шумно. Взвинченный, злой, яреный, ярость в нем бьется, клокочет, скребет о стенки сосудов, грудь царапает. Вот он какой. Всегда таким был. Сущий зверь. Цербер. Кристина бы захохотала, да ужаса слишком много.