Текст книги "You raped my heart (СИ)"

Автор книги: salander.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Кристина молчит, сопит через нос, открывает рот, шумно дышит. У девчонки шок. Все никак не пройдет.

– Послушай меня внимательно. Если мы не уберемся отсюда через три минуты, то тебя найдут. Как думаешь, что с тобой сотворит эта сука из Эрудиции? – Кристина поднимает на него глаза. Огромные, слишком огромные на бледном, заплаканном лице. – Говори. Все, что трогала здесь.

– Стол, – набирает в грудь воздуха. – У тебя за спиной. Бумаги. Выдвижные ящики. Фонарик.

Эрик молчит, сметая следы девичьих пальцев с каждого предмета. Он не удивлен, что она все это прочитала и просмотрела. Наоборот, было бы странно, забрести в эту лабораторию и не сделать ничего из этого. Тут же просто кладезь информации. Мужчина как-то отстраненно подмечает, что ему плевать на то, что видела девчонка. Просто плевать. По хуй. Это ведь дела Мэттьюс. Не его.

У них остается всего минута, когда Эрик аккуратно обходит лужу крови, попутно засовывая в карман штанов тряпку, равняется с Кристиной, наклоняется и подхватывает ее на руки. Легко и невесомо, словно девушка ничего не весит. Кристина лишь пискает, прижимает к себе локти, напрягается. Эрик усмехается. Он уже таскал эту дуру на руках. Было как-то дело. Вела она себя также, будто он съест ее прямо здесь и сейчас, еще и кости обглодает. Эрик думает, что она до самого последнего лестничного пролета так и будет держать руки в кулаках да не расцеплять зубы. Но Кристина почему-то роняет голову на его плечо. Он краем глаза замечает, что его кожанка пачкается кровью и слезами. Ну сколько можно ныть, мать вашу? Ну убила. Ну к черту. Подох этот ублюдок. Баста. Эрик злится, пинает ногой дверь собственной квартиры, захлопывает ее с не меньшим грохотом. Мужчина оставляет Кристину в ее почти домашней камере, на кровати с черным бельем, все еще с подрагивающей нижней губой, но уже без истерик в горле и страха в глазах. Фаланги ее впиваются в матрац, и девушка губы облизывает.

– Скорее всего, Мэттьюс устроит обыск. Сиди тихо. Как мышь. Поняла? Эту дверь они в любом случае не обнаружат. Мозгов не хватит.

Он оставляет ее одну, смотрящую в схождение плит на каменном полу, на весь этот странный узор. У Кристины зудит кожа. Особенно горят те места, где ее касался Эрик. Плечо, которым она к нему прижималась, бок, которым она ощущала тепло его мощного, тренированного тела, висок, которым она чувствовала выпирающую кость его твердого плеча даже сквозь плотную ткань кожанки. У Кристины в голове – калейдоскоп образов и картинок, в груди – месиво ощущений. Она разрывается. Ее рвет на части. Прямо здесь. Прямо сейчас. Ей бы встать, пойти в ванную комнату, залезть в алюминиевую ванну и смыть с себя чужую кровь, стереть весь этот запах убийства и разлагающейся плоти, отодрать вместе с кожей, до мяса, до костей. Кристина сжимается на краю кровати и роняет голову на свои колени.

Эрик же за стеной быстро стягивает с себя одежду, пропитанную кровью, ищет зажигалку и поджигает материю прямо тут, в раковине. Ткань сгорает быстро. Он надевает чистые вещи, сует в карман кожанки сигареты и зажигалку, а потом оставляет свою квартиру. Обыск всего здания должен быть быстрым. Ему просто надо присутствовать в кабинете Джанин Мэттьюс, послушать ее истеричные вопли, словить глазами хмурый взгляд Макса, увидеть еще пару-тройку безымянных и совершенно не интересующих его лиц. Сделать вид, что ему все это важно. Лениво развалиться в дорогом кожаном кресле, который стоит в кабинете лидера фракции Эрудиция. И желательно не думать о девчонке.

Кристина.

Мать вашу.

Блять.

Это же надо было постараться устроить такое. Конечно, он сам виноват. Выпустил девчонку, одну, туда, на волю. Молодец, башку сам себе так скоро отвинтит. Эрик фыркает. Эрик ведет головой. И убила же. Эрик почти улыбается. Ушлая стала. Но последствий все равно боится. Не сможет она так жить, лучше бы и не лезла. Эрик втягивает воздух носом. Странно переживать за нее. Хотя нет, не то слово. Ему просто нужно и все. Нужно, чтобы с этой тонкой, как палка, дурой все было хорошо. Если она ревет, то только из-за него. Если на ней кровь, то только из-за него. Если у нее шок, то только из-за него. И никак иначе. Он должен марать ее в крови, грязи, боли, собственной блевотине. Он и никто другой. Другого он просто убьет, взведет курок и выстрелит. Ебанутые желания. Эрик знает. Вращается в кожаном кресле в кабинете Мэттьюс, пялится в окно.

– Эрик! – о! Мэттьюс визжит. – Ты меня слышишь?

Нет, сука, я тебя не слышу.

Мужчина голову поворачивает, хмурый взгляд на Джанин Мэттьюс вскидывает.

– Почему ты сегодня патрулировал здание?

– Потому что захотел, – отвечает он и снова закидывает голову на спинку кресла.

– Потому что захотел? – цедит, трясет, дрожь лютой ярости бьет. – Ты, – начинает она тихо, так тихо, будто змея шипит. Королевская кобра. – Будешь меня слушать. И подчиняться приказам. Понял?! – истерично, аж со слюной изо рта. Бабенка совсем с катушек слетает.

Эрик вращается в кресле, криво ухмыляется, но все же покорно произносит:

– Да, мэм.

И такая издевка, такая издевка.

– Выметайся.

К Джанин Мэттьюс возвращается самообладание. Лицо ее становится спокойным, черты разглаживаются, лишь глаза выдают все те лихие эмоции, что полыхают глубоко внутри. Она нервно проводит рукой по волосам и падает в свое офисное кресло. Макс смотрит на Эрика неодобрительно. Тот насмешливо салютует своему учителю, другу, наставнику и лидеру. Рано или поздно все это не сойдет ему с рук. Эрик знает. Эрик уверен. Он мало кого уважает в этом мире. Мэттьюс никогда не жаловал. Но сейчас переходит все дозволенные границы, словно крышу срывает. Эрик дает себе обещание следить за собой. Пока девчонка здесь, стоит поостеречься.

Обыск, конечно, был быстрым. Он осматривает свою квартиру беглым взглядом. Вещи почти не тронули. Мужчина смотрит на часы. Да, быстрым, очень быстрым, живо они тут все прочесали. Но его тайную комнату так и не нашли. Эрик усмехается. Еще бы. Он рос в Эрудиции, воспитывался в Бесстрашии, с кровью на руках всю жизнь – он умеет прятать вещи и людей, в том числе и двери. Всего лишь маленькая хитрость с материальной голограммой – новая разработка Эрудитов, которая пришлась очень кстати.

Когда мужчина заходит в комнату, девчонка все еще продолжает сидеть на кровати, на самом краю. Молчит. Эрик хмурится. Она вообще дышит там? Он подходит, трогает ее за плечо, и Кристина едва поднимает голову. Она похожа на труп, вылезший из земли. Тело рвется к жизни, но неизменно продолжает разлагаться. Глаза все красные, щеки и нос опухли, губы искусаны до бордовых рубцов. На лице, шее и руках засохшая кровь, и вся одежда ею пропитана. И, кажется, девчонку все еще колотит. Она сидит, теребит пальцами ткань футболки, молчит, взгляд отводит. Эрик тоже решает не говорить. Когда они сцепляются языками, то ничего хорошего из этого не выходит. В нем сейчас слишком много ярости и злости. Словами подавится.

Мужчина берет ее на руки. Кристина пискает. Слабо так, совсем по-мышинному. Плечом открывает дверь ванной комнаты, сажает девушку на холодный кафель душевой кабины в одежде. Сжимает челюсть, и желваки под кожей перекатываются. Эрик не смотрит на Кристину. Не стоит. Либо ударит, либо матом пошлет. Она сама подтягивает к своей груди колени, обнимает их руками. Ждет чего-то. Вода падает сверху теплым потоком прямо на голову девушке. Одежда тут же намокает. Грязные разводы чужой крови размазываются по коже.

– Я не буду тебя мыть.

Кристина лишь жмет плечами. Эрик чертыхается сквозь зубы.

– Ты серьезно?

Вдох сквозь сжатую линию рта. Выдох носом. Девчонка перед ним не живая. Мертвая. Дышит, даже говорить может, но не живет. Эрик закатывает глаза, снова бросает какое-то матерное слово. Смотрит на Кристину. Когда он наклоняется, вода попадает на его затылок, теплые струи пробираются прямо за шиворот кожаной куртки. Эрик едва грубо задирает ее лицо, так, чтобы было удобнее, и целует. Просто берет и прижимается своим ртом к ее губам. Сначала девчонка не реагирует, но потом распахивает глаза, и рот ее каменеет. Проходит секунда, другая, и вдруг губы ее приоткрываются. Язык скользит внутрь, ладони сжимают лицо сильнее. Жарко, мокро, тесно, горячо. Там. Внутри. Эрик вдруг припадает на одно колено, ощущая, как грузнеет одежда, но ото рта Кристины не отрывается. А девчонка всхлипывает. То ли протест, то ли звук боли, то ли наслаждение. Дрожит. Сжимается. А Эрик въедается в ее рот, совершенно неожиданно для себя дуреет от мякоти девичьих губ, от ощущений ее юркого язычка и этих тихих, будоражащих полувздохов-полувсхлипов. У Эрика срывает тормоза, когда вместо того, чтобы надавить своими маленькими ладонями на его твердую грудь, девчонка вдруг обнимает его за шею. И вот он чувствует ее соски сквозь ткань, и этот запах. Кровь оставляет разводы на коже, одежда тяжелеет. Кристина снова всхлипывает. Тонко, тихо. Это просто охереть. Он рычит, звереет, пугает ее.

На кой-черт он вообще ее поцеловал? Имбецил.

Эрик сжимает челюсть. Эрик отстраняется.

– Очнулась? – иронично, едва насмешливо, даже жестоко.

А она сжимает его куртку, и кожанка скользит в тонких, изломанных пальцах. Не отпускает. Двинуться. Не отпускает.

– Еще хочешь?

Она кивает.

– Ну и дура же ты, – говорит он, вновь склоняясь к ее лицу. – Я же тебя трахну, засажу так глубоко, что ходить не сможешь. Тебе оно надо?

Эрик чувствует ее губы. Искусанные, окровавленные, неестественно напряженные. У мертвой девочки мертвый рот. А он, как гребаный принц, оживляет ее. Пафосные сказки. У Кристины что-то хрустит в позвоночнике, когда мужчина прижимает ее всем своим телом к стене, обитой кафелем. Кажется, это край.

========== Глава 38 ==========

Сердце бьется под самым горлом, в глотке, расширяет сосуды, и картинки перед глазами, до ярких звезд, всполохов чего-то светлого. Кристина хочет сглотнуть, провести собственным языком по губам, чтобы понять, что они все еще принадлежат ей, что этот черный человек не съел их вместе с ее душой, ее телом, ее мыслями, ее эмоциями. Кристина дрожит. Едва-едва, скорее, просто ощущения, чем что-то иное. Кристина подается вперед. Твердый, такой твердый, словно высеченный из гранита, можно ногти обломать, железный, каленый. Ей бы руки отдернуть, отринуть, но сзади – стена, каменная, мокрая, впереди – он, хрипло дышащий, поедающий ее рот. У Кристины нет губ. Они – полностью его. И такая нужда. Ударяет импульсами в пах, заставляет жалобно, призывно хныкать, пошло тереться о чужое тело.

Одежда мешает. Пристает, мокнет, вязнет, тянет куда-то вниз. У Кристины все волосы к шее прилипли, черными щупальцами заползли под кофту. Лопатки трутся о стену. Если бы не черная материя, то кожа давно бы стала красной. Девушка чувствует рельеф мужской груди, такой твердой, такой отличный от ее собственной. Эрик весь будто спаян из острых углов, чего-то такого опасного и стального. Его рот режет ее, теплая вода падает сверху, попадает на сплетение языков, застилает глаза, ноздри. Кристине хочется фыркнуть, затрясти головой, согнать настырные капли. Но вместо этого она чувствует пальцы. Его пальцы. И захлебывается где-то на вздохе, едва отрываясь от чужого рта. Эрик рычит, Эрик давит на нее. Ей больно. Она кривится. Запрокидывает голову, когда его губы, эти жесткие губы, перемещаются на ее шею. У мужчины подбородок щетинистый, плохо бритый. Царапает ее тонкую кожу, оставляет краснеющие следы. Эрик зализывает их языком. И вода сверху, и мокрота его рта, и все вместе. Круговорот. Кристина хватает его за плечи, сдавливает их своими пальцами. Дышит так тяжело. Мужчина же обхватывает ее лицо своей ладонью – чтобы головой не двигала. Большим пальцем по ее губам, заставляя рот раскрыть, шире, еще шире, палец просовывает, возит им там, давит. Девушка всхлипывает, затылком о кафель трется. И вода сверху. Заливает глаза, попадает в глотку, скользит по шее, смешиваясь с чужой слюной.

У Эрика большие руки. Как у медведя. Сравнение приходит неожиданное, дарит нервный смешок на губы. Кристина думает, что в конец сошла с ума. Эрик затыкает ее непрошенный смех своим ртом, тянет ее тело на себя. Хрупкое, утлое, острое, все эти коленки да локти, еще ключицы и подбородок. Он целуется с рвением. Все берет, берет и берет. Ртом, языком, даже зубами. Мужчина прокусывает девушке нижнюю губу. Кристина всхлипывает, старается отстраниться, чуть продохнуть. Эрик не дает. Ее мягкая грудь вдавливается в его широкую и твердую, он заставляет обвить себя ногами, сдавить бедрами его бедра. И его широкие ладони на ее ягодицах, поддерживают, не дают до конца обмякнуть, одуреть от всех этих пьянящих, крышесносящих ощущений. От этих губ, рук, дрожи, всхлипов, и тянет что-то внизу живота. Его язык у нее во рту. Глубоко, далеко, щекочет небо. У Кристины начинают болеть губы, опухать, а он все жалит и жалит. Словно дорвался, словно свое берет, клеймит, запечатывает. У Эрика широкий затылок, кожа теплая. Кристина теперь знает, Кристина чувствует.

Никто. Никогда. Не. Делал. Такого. С. Ней.

Просто руками.

Просто губами.

Матерь божья.

Забавно, у него пальцы холодные, словно тока крови в самых кончиках не хватает. И эта дрожь, когда он пробирается под ее насквозь промокшую майку. Кристина лишь шею вытягивает, остро так. Эрику нравится ее лизать. Языком, губами, прихватывать кожу, и еще ниже, на ключицы, зубы о них точить. Ненормальная. Сумасшедшая. Безумная. И его руки выше, грудь накрывают. У девочки твердые соски, утыкаются в мужскую ладонь. А Эрик давит, Эрик сжимает горошину, катает меж пальцев, снова сжимает. У Кристины грудь небольшая, но аккуратная, полная, ложится в его руку. Такая мякоть, такая теплота. Вторая рука пробирается в самый низ, оттягивает пояс джинсов, ныряет ниже, за все эти слои ткани. Девочка дрожит, бьется в агонии ощущений и эмоций. Эрик криво усмехается, проталкивает язык в ее рот, кажется, мешает Кристине дышать. У нее голова болтается, и какой-то бессвязный шепот в его губы. Его пальцы путаются в ее волосках на лобке, скользят ниже, раздвигают складки. Сладкие, сочные. Такая мокрая, насквозь мокрая. Эрик чувствует, как его фаланги обхватывает томительная нега, и он проталкивает их вперед, давит, двигает, снова давит, и снова двигает. Осторожнее, чем стоит ожидать. Аккуратнее, чем кажется. Кристина дышит шумно, острый сосок режет мужскую ладонь, грудная клетка вздымается и опадает. Девчонка на грани, девчонку мутит. К одному пальцу присоединяется второй, раздвигает складки, ныряет дальше, глубже, где так тесно и плотно. Кристина вздрагивает всем телом, сдавливает плечи Эрика до боли. У нее губы дрожат под его губами. И бедрами она ведет, будто сама на его руку наседает. Эрик кривит рот в ухмылке, целует, целует и целует. У девушки – тремор. Там, везде, в груди, меж бедер, по рукам, на губах. Вот-вот и всхлипнет, заскулит. Такая сладкая, такая мягкая, такая податливая. Откликается так естественно, слишком жадно, чуть неумело и бесстыдно откровенно. Незамаранная, чистая. Эдвард – ничто. Всего лишь тупое воспоминание. Девочка стонет. Эрик ловит ее стоны губами, глотает их вместе с водой и ее слюной. Двигает пальцами, растягивая, толкая их вглубь, где влага, теснота, жар.

Охуительные ощущения.

– Кричи, – шепчет он ей на ухо, – я хочу, чтобы ты кричала. Давай.

И пальцы, пальцы, пальцы. Раздвигают, трут, погружаются. Кристина изгибается сильно. Кристина бьется. Эрик вонзается в нее глубоко, так, что ей почти больно, так что, кажется, хрустит шея. Смотрит на ее лицо. На эти опухшие губы от его жадных, глубоких поцелуев, на полуоткрытый рот, из которого дыхание толчками, теплое, сбитое, судорожное, на ее полузакрытые глаза. Веки дрожат, ресницы трепещут. И жилка на шее. Бьется так настойчиво. Эрик сжимает ее губами. Девичье тело в его руках напрягается, пальцам внутри становится так горячо. Кристина кричит, почти плачет, шепчет что-то бессвязно, обмякает в его руках. У нее ошалелые, безумные глаза, дрожащая нижняя губа. Девочка ладонями по его плечам, слабыми, легкими. Едет вниз, не держится.

– Я только начал, – говорит Эрик. – Только начал. – И за подбородок ее хватает, в глаза смотрит. – Выдержишь? – и ухмылка, эта наглая, невыносимая ухмылка. В ней – превосходство, в ней – доминирование.

Кристина дышит. Шумно, надсадно, в чем-то истерично. Все смотрит на него. На лице – калейдоскоп эмоций. Все по грани. Все безумно. Эрик склоняется к ней, снова целует губы. Странно так, медленно, аккуратно, непривычно. Эрик так не целуется, не тянет нижнюю губу, не сжимает меж своих, не ведет языком, не толкается туда вперед, словно испрашивая разрешения. Эрик берет. А он ладони ее перехватывает, заставляет положить себе на плечи. Девушка давно не чувствует одежду. Только руки, только жесткую грудь, только щетинистый подбородок, только язык, быстрый, горячий, мокрый. От воды и от слюны. Кристине хочется еще. Она тянется, она просит. Ее так не целовали. Никто до него. И вряд ли кто-то после него. Бредни влюбленной девчонки. Эрик подхватывает ее за бедра, устраивается меж ними. Все еще в одежде, взмокшей, набухшей, все еще под струями воды, которые тарабанят по кафельному полу, по мужским плечам, по ее ладоням, по их лицам. Эрик прижимается к ней плотно. И тогда она чувствует. Все эти стальные мышцы, взращенные годами тренировок, и шрамы, и кожу, и член, утыкающийся в ее промежность. Жаркий, выпуклый. Это пугает почему-то. Особенно когда мужчина хватает ее за лицо обеими руками, глубже проталкивает язык в ее рот, вновь превращаясь в такого знакомого Эрика. Властного, жадного, эгоистичного. Ее руки бьются о стену, косточками запястий о кафель. Кристина морщится, а он пальцами давит, не пускает, словно распластывает ее по холодному камню. Давит на ее хрупкое, маленькое тело, бедрами двигает, совершает жаркие, поступательные движения. И ткань мешает. Трется, елозит, наседает, вдавливается. Кристина почти чувствует, может вообразить, как он проникает в нее, погружается своей плотью в ее плоть. Туда, сквозь. Одуреть. Очуметь. Охуеть. Просто охуеть. Так не бывает.

Отпускает ее руки, сжимает маленькие бедра и снова толкается, имитирует соитие, через одежду, через сантиметры ткани. Не дает Кристине дышать. Этими своими губами, и языком, и дыханием. Вновь толкается. Девочка вздрагивает. И еще один толчок. А в мир приходят серые краски. Губы Эрика перемещаются на шею, ладони скользят на ягодицы, а Кристина вдруг болезненно вздрагивает. Уже не страсть. Уже страх. Только мужчина не замечает. Трется о ее тело, распаляет себя. И эти зуд, жжение, напряженные соски, болезненно ноющий член, его пальцы, пахнущие ее дыркой. Это будет так. Сегодня он будет в ней.

– Эрик…

Голосок совсем тонкий, хриплый, сбитый. Эрик не хочет его слышать. Эрик сосет ее шею. Вот так бы пить ее, пить и пить.

– Эрик…

Повторяет, сука, повторяет.

– Не надо…

Это, блять, что еще такое? Как так не надо? Охуела что ли? Да у него сейчас башню сорвет. Это все она. Тугая, узкая, маленькая, пиздец какая сладкая, теплая, мягкая. Так и хочется насадить на член. Как это, вашу мать, не надо? А девчонка отталкивает, взбрыкнуться пытается. Эрик понимает, что у нее в груди бешено стучит сердце, и глаза такие испуганные. Боится. Боится. Нет, ну не забавно ли? Он ухмыляется.

– Кристина… – протягивает имя ей на ухо, трется носом о ее шею, прижимается губами, заставляет вздрагивать.

– Не надо… – почти молит она, и мужчина вдруг осознает, что она плачет.

Сидит, дрожит, пытается свести ноги и да, вашу мать, плачет. Сжимается в комок, вся подбирается. И в сознание врываются картины. Слюнявые губы там, тут, пальцы, оставляющие синяки на бедрах, скрип ножек деревянного стола. Эрик чертыхается, Эрик матерится. Девочка изнасилование вспомнила. Сука. Блять. Истеричка херова. Он вдыхает и выдыхает ртом, кулаком в стену упирается, сверлит кафель взглядом. Кристина испугалась его члена. Пальцы ей очень понравились, а вот члена она, видите ли, боится. Сука. Он смотрит на нее зло и раздраженно.

– Маленькая дрянь, – бросает ей, а она вздрагивает, подбирает к себе руки-ноги, будто прячется.

Эрик отталкивается от нее. Эрик встает на ноги. Кристина не смотрит. Кусает губы, костяшки грызет. У нее тело дрожит. От нужды, от желания, от полой пустоты внутри. Ее надо заполнить. Но его горячий твердый член сквозь материю и все эти воспоминания сплошным потоком. Как было больно, как страшно, как рвало ее. Она срывается куда-то в бездну, летит, не может уцепиться. У Эрика жилы на шее вздуваются, вены по рукам, и член колом стоит. Эрик сцепляет зубы, выдыхает. Со всей дури бьет кулаком в стену.

– Сука!

Не смотрит на девочку у своих ног. И сука не она. Сука Эдвард. Все суки. Эта мразь, которая над ней насилие сотворила. Не будет он с девкой нянчиться. И лучше уйти, пока не сорвался, пока не засадил, не увяз в ней глубоко и надолго, до отупения, несмотря на ее мольбы, просьбы и слезы. Девочке ведь страшно.

Кристина остается одна за считанные секунды. Сидит, слушает, как стучит вода по кафелю, чувствует, как одежда, грузная и тяжелая, липнет к телу. Она боится пошевелиться, все еще чувствует чужие губы, чужие руки, чужие пальцы, там, между ее ног, в ее теле. У нее слабость в мышцах, туман в голове. Кристина ладони к щекам прижимает, дышит глубоко, унимает этот стрекот сердца, биение фаланг, тремор. Дышать, дышать, просто дышать. Она вдруг всхлипывает, резко так, протяжно, ладонь ко рту прижимает. И сама не знает, чего хочет. То ли догнать, попросить, умолять довести все до конца, просто унять этот голод, эту нужду, вытравить страх, забрать все это себе, лишить, потерять в толчках в ее тело. Или остаться здесь, одной, смыть с себя остатки крови, слюну и его запах. У Кристины разброд и шатание, оголенные эмоции, словно нервы. Девушка все-таки тянется за мочалкой, трет свою кожу. Медленно, уставши, бесконечно поникши. Дурная у нее какая-то жизнь. В дурном мире. Ей не хочется думать. Все. Хватит. Забыться бы. В Эрике. Глаза закрывает. Руки его, пальцы его, губы его. Кристина снова всхлипывает. Она запуталась, так запуталась. Отчаянно хочется чего-то нормального, чего-то верного и правильного. Не всей этой бесконечной грязи.

Девушка стягивает с себя одежду. И низ живота еще ведет, схватывает так сладко. Она вспоминает ощущение мужских пальцев внутри себя. А если бы там был член? По ее желанию. Не по принуждению. Было бы это так же хорошо, так же волнительно? Кристина сглатывает. И страшно, и нужно. Вот так и бывает. Она трет мочалкой кожу, оттирает всю кровь и всю грязь, трет и трет до красноты, подставляет свое лицо тугим теплым струям, пробегает по коже головы, теребит черные пряди волос. И выключает воду.

В ванной комнате есть только полотенце. Кристина смотрит на одежду, кривится и думает о том, что ее нужно сжечь. Она заматывается в махровую ткань, ступает босыми ногами по кафелю и чуть приоткрывает дверь, выглядывает она аккуратно, словно боится увидеть там Эрика. Но комната оказывается пустой. Нет даже и следа чужого присутствия. Кристина проходит, подхватывает с полки книгу и усаживается на пол. На кровать не хочет. Она чуть сгибает ноги в коленях, опирается обнаженными плечами о стену, разбрасывает влажные пряди, чуть выше подтягивает полотенце и раскрывает очередное издание Ремарка. Девушка старается сосредоточиться на чтении и просто не думать. Если начнет думать, то пропадет. Но книга не помогает. Буквы пляшут перед глазами, строки плывут, в сознании сменяются картины. То насилие Эдварда, которое перестало ее пугать, лишь отдается чем-то странным и болезненным, то Эрик с его желаниями. Он ведь хотел ее. И от этого пальцы дрожат. Хотел. О боже мой, кто бы мог подумать! Его бояться стоит, шугаться, избегать. Кристина захлопывает книгу и роняет голову на колени. Она полуспит у стены, и снятся ей губы и руки, то жалящие, то ласкающие. Она просыпается время от времени, ведет головой и снова падает в сон.

Скрип двери вырывает девушку из забытья. Кристина встряхивается, опирается о стену, лопатками елозит, смотрит. Эрик заходит с подносом еды, ставит его на пол и берется за ручку двери. Уйти хочет. Практически сбегает от нее.

– Стой!

Кристина не знает, как у нее хватает смелости, но слово срывается с губ. Она взвивается на ноги. Эрик оборачивается, смотрит на нее. На ее влажные растрепанные волосы, на все еще опухшие губы, на линию оголенных плеч, на тонкие руки с изящными запястьями, на то, как она переминается с ноги на ногу. Такая девочка. И эта девочка ведет себя совсем не невинно. Кристина берется за полотенце, легкое движение, и материя падает к ее ногам. Ненормальная. Мужской взгляд впивается в ее тело. В застывшие черные контуры татуировки на лобке – какой-то цветок, на крупные ореолы сосков, в мягкую – о! Эрик знает – грудь. Кристина дрожит. Мнется, кусает губы, смотрит на него. Интересно, как смелости-то хватило раздеться перед ним, предложить себя? Эрик кривит губы, разворачивается на пятках и тянет на себя дверь.

– Эрик… – срывается так тихо, что он едва слышит, – пожалуйста… – у нее дрожащий голос.

Мужчина закрывает глаза, сдавливает железную ручку пальцами, сжимает челюсть, выдыхает и толкает дверь вперед, так, что щелкает замок. Движения у него резкие. Раз и рядом с ней, обхватывает руками ее лицо, сжимает щеки ладонями до боли, грубо, совсем не аккуратно.

– Сегодня я суну свой член в твою дырку. Так глубоко, что ты задохнешься. Поняла?

Он встряхивает ее. Зло и остервенело. Девчонка смотрит огромными, широко распахнутыми глазами. Молчит. Эрик толкает Кристину на кровать, заставляет упасть лицом вниз, не дает продохнуть, давит на ее затылок, и глаза горят чем-то черным. Он коленом разводит ее ноги, заставляя девушку каменеть от страха. Она напрягается так, что он ощущает это. Боится. Вновь боится. Как же его это задрало уже! Эрик прижимается членом к оголенным женским ягодицам, вжимается в эту складку кожи, заставляя даже через ткань прочувствовать силу его желания, древнюю, как сам мир. Так ведь было всегда. Он наваливается на нее, упираясь руками в матрац, склоняется к ее уху.

– Чувствуешь его? Чувствуешь? – рычит, скалится. – Привыкай к нему, привыкай. Потому что это всего лишь мужской член. Понимаешь? – он хватает ее, переворачивает.

У девчонки лицо в слезах, губу себе до крови прикусила, вся зажатая, напуганная, почти забитая. Эрик смотрит на нее, Эрик хмурится. Протягивает руку и проводит по ее рту, пальцем, стирает кровь, отправляет ее себе на язык. Соленая, чуть терпкая. Кристина ладони от груди не убирает, и глаза у нее все блестят. Мужчина склоняется, хватает руки за запястья, с силой разводит в стороны. Кристина зажмуривается лишь сильнее. В мозгу бьется лишь одна мысль.

Дура. Дура. Дура.

Он – не тот. Не тот. Не тот. Совсем не тот.

– Хватит, – голос над ухом, дыхание близко, – прекрати ныть, – палец по ее скуле, губы на ее щеке. Кажется, Эрик слизывает ее слезы. – Просто прекрати. Я – не зверь. И не стану тебя насиловать.

Она распахивает глаза. Его лицо действительно близко. Вон шрам на брови заметен, и блестящий пирсинг. Мужской рот накрывает ее губы. Странно так, ей почти не больно и не боязно. Эрик снова засовывает свой язык внутрь, но как-то иначе, вызывая в ней дрожь, ласковее, осторожнее, задевая ее зубы, сплетая с ее языком. Каждое движение его рта – как знак расслабиться. Сумасшедший, просто ненормальный человек. Крушить и ломать любит, калечить и увечить, но, оказывается, есть и что-то другое, природное. Эрик, наверное, сам не понимает, не осознает.

Молния его куртки вжимается в ее тело, холодит, оставляет рифленый след на коже. Его ладони обхватывают ее голову, щеки, острые костяшки оставляют след. Кристина всхлипывает, едва-едва, что-то стылое и хриплое срывается с ее полуоткрытых губ, когда Эрик отрывается от ее рта, когда его пальцы дергают за полы кожанки. Девушка сглатывает – мужчина начинает раздеваться. Это впервые. Кристина осознает. Эдвард – сплошное насилие, которое она хочет вычеркнуть из собственной памяти. А вот сейчас впервые. По-настоящему. Мужчина рядом с ней, мужчина над ней, мужчина в ней. Еще нет, но будет. Кристина знает.

Она ошалелыми глазами следит за тем, как обнажается его кожа, дюйм за дюймом. И куртка летит на пол, и майку через голову стаскивает. У него руки – в татуировках, грудь – в шрамах, на предплечьях вены змеятся, жилы выпирают. Он сильный. Слишком большой и сильный. Твердый такой. Кристина глаза закрывает, когда последняя ткань летит на пол, туда, к одежде. Она почти физически ощущает, как Эрик фыркает. И его тело на ней. Обнаженное, горячее, такое живое. И возбужденный член, упирающийся в ее бедро.

– Смотри на меня, – снова ее подбородок хватает, – ты сама этого захотела. Запомни.

Она кивает, кусает губу.

– Лежи смирно.

Ей ничего иного и не остается. Шевелиться почему-то страшно, можно реагировать лишь по-своему, трепетно, так естественно для женщины. У Эрика жесткие губы, даже грубые, слишком твердые. Он ведет ими по ее телу, ставит отметины. Руками не касается, лишь носом линии чертит. Большой, грузный, тяжелый. Прямо над ней. Рот у него жаркий. Кристина чуть прогибается в пояснице, ерзает на простыне, когда этот рот накрывает ее сосок, втягивает, перекатывает меж зубов, и язык тугую горошину обводит. Эрик перемещается на другую грудь. Мягкий холм покрывается чужой слюной, всеми этими вязкими, сладкими движениями мужского рта. То чуть сожмет зубами, то отпустит. Кристина всхлипывает, взметает руки. У Эрика реакция молниеносная. Он ловит ее запястья, кидает на матрац.

– Я сказал лежать тебе смирно.

Холодный голос, металлический. Она торопеет. Сглатывает. Пальцы в кулаки сжимает. А его губы ниже. Щетина колет живот, заставляет вздрагивать, ожидать, предвкушать и бояться. И мокрый след на всем ее теле. След слюны, мужских губ, порочных желаний. Эрик разводит бедра Кристины, припадает ртом к аккуратной татуировке чуть выше лобка, ближе к кости бедра. Он лижет ее языком, вычерчивает контуры, заставляя девушку ерзать на простынях. Когда его губы оказываются ниже, Кристина вскрикивает. Это рвется из ее горла неожиданно и глухо. Эрик, кажется, ухмыляется. Его широкие ладони ложатся на женские бедра, а язык скользит внутрь, туда, где были его пальцы. Сладко, жарко, душно, ее запах, запах ее влажной, сочащейся дырки ударяет ему в нос, заставляет хрипеть и морщиться на болезненные позывы напряженного члена. Туда, внутрь, в нее, всунуть, засадить, до конца, до упора. Но вместо этого пока язык. Чтобы она истерично металась по постели, кричала, билась, и снова кричала. Вперед, назад, вперед, назад. Такая вкусная, такая пьянящая. И ее пальцы, руки на его голове, нажимают, и бедра сдавливают. А он все лижет и лижет, сосет, пьет. Девчонка, кажется, действительно кричит, стонет, даже плачет. Не может больше. Не может. У нее узкая дырка, тугая, пахнущая непередаваемым ароматом. Женщиной, теплом и влагой. Эрик хочет туда, в нее.